Оскорбление как коммуникативный фактор конфликтной ситуации

Дискурсивные практики показывают, что человеку трудно пройти по жизни бесконфликтно. Зачастую конфликты возникают совсем неожиданно и, как людям кажется, сами по себе. Начинаются они всегда легко и чаще всего молниеносно, но могут тянуться годами и обладать сильной инерцией. Выходы из конфликтных ситуаций всегда затруднительны и болезненны, поскольку речевые партнеры не всегда владеют коммуникативными тактиками и стратегиями их погашения, а также таким приемом как психологическое айкидо, он проявляется в умении ради будущей выгоды пропустить (не заметить) оскорбление.

Примером последнему может послужить недавний конфликт между всемирно известным маэстро Ю. Любимовым и коллективом Театра на Таганке. Из-за взаимной обиды обе стороны отказались сотрудничать друг с другом, но ни одна из сторон не подала в суд. Отсюда следует, что в вербальных дуэлях в этой ситуации, вероятно, не прозвучали неприличные слова, оскорбившие какую-либо из сторон. Конфликт перешел в форму взаимной обиды и привел к желанию расстаться друг с другом. Ю. Любимов подал заявление об уходе из театра по собственному желанию: «С этим театром у меня все покончено!». Этот конфликт разрешился более или менее рационально, что продемонстрировало наличие эмоционального интеллекта у обеих сторон (руководителя и его труппы).

Однако таких эмотивно экологичных исходов языковых дуэлей, митигационных по своей сути [Тахтарова, 2009], слишком мало. Снижение порога толерантности, повышение обидчивости, чувствительности к оскорблениям (унижениям) приводит к росту психотравмирующих КЭС в публичной сфере. Например, сегодня политики и журналисты часто прибегают к оскорблениям, после которых следуют обращения в суд (вспомним, например, о неоднократных обращениях в суд Б. Немцова, Ю. Лужкова, Е. Батуриной, Э. Лимонова и др.). При этом в дипломатической сфере по-прежнему сохраняется умение перевести любой конфликт в рациональную плоскость и затушить эмоции. Достаточно вспомнить о серьезном международном политическом скандале, связанном с обнародованием закрытой информации на сайте Wikileaks о том, как известные политики в узком кругу характеризуют своих коллег и их действия. Публикация таких данных вызвала бурный эмоциональный всплеск в политических кругах, но эмоциональные оценки были довольно быстро переведены в рациональное русло – для государственных служащих были введены запреты на просмотр сайта, публичное обсуждение постепенно затихло. Произошла сознательная рационализация эмоций, что и послужило коммуникативным выходом из данной глобальной дипломатической конфликтной ситуации.

Этот случай показывает, что как публичные, так и межличностные конфликты могут развиваться на двух уровнях: эмоциональном и рациональном. В зависимости от степени интенсивности и тенсиональности конфликта, общественного резонанса конфликт может быть кратковременным или длительным. И только наличие эмоционального интеллекта у конфликтующих сторон помогает погасить его: чем он выше, тем скорее происходит рационализация вспыхнувших эмоций, перевод их энергетической мощности в разумное русло и погашение (хотя бы внешнее) конфликта. Отметим, что для этого достаточно проявление разума хотя бы одной стороны, которая владеет техникой психологического айкидо, когда адресат принимает оскорбление спокойно, подтверждает справедливость обвинения, хотя, на самом деле, он так не считает. Это делается в тактических целях – эмоции оскорбляющего переводятся в рациональное русло, т.е. гасятся. Практика показывает, что адресант в таком случае действительно начинает успокаиваться [Литвак, 2009].

Рассмотрим еще один пример рационального поведения в межличностном конфликте. Неблаговидное, с точки зрения Л. Гурченко (Л.Г.), поведение Б. Моисеева (Б.М.) в Америке, где он спел их совместную песню «Петербург-Ленинград», взбесило Л.Г., и она с телеэкрана гневно послала Б.М. на х… На данное публичное оскорбление не последовало никакой внешней реакции со стороны Б.М. Напротив, спустя некоторое время, когда Б.М. участвовал в похоронах Л.Г., он со слезами на глазах произнес: «Для меня смерть Людмилы Гурченко является большой личной трагедией». Этим он показал, что не обиделся на оскорбление Л.Г., видимо, понимая и признавая свою вину перед ней.

Приведенный случай свидетельствуют о столкновении рационального и эмоционального в конфликтных ситуациях. Как представляется, эмоциональный стимул может вызывать как эмоциональную, так и рациональную реакцию. Вторая – благоразумнее, экологичнее, т.к. она способна погасить или ослабить любой конфликт. Однако бывают случаи т.н. вялотекущего конфликта, когда уже исчерпаны все эмоциональные аргументы с обеих сторон.

Противоположным вялотекущему межперсональному конфликту является межличностный конфликт типа Hassliebe – люблю и ненавижу одновременно («нелюбвижу»). В немецкой лингвокультуре имя такого сложного чувства образовано словосложением каждого из имен, а русское новообразование является оксюморонимом, образованным по способу инфиксации и блендинга. Последняя номинация («нелюбвижу») является более сложным речевым образованием (ср. с новообразованием злобро) (см.: [Коробкина, 2011]). В таких конфликтах очень сложно разобраться, т.к. они могут быть как затяжными, так и сиюминутными. Этот тип конфликта наблюдается у влюбленных или у молодых супругов, как правило, после медового месяца. Такой конфликт сопровождается обильными аффективами (в начале уменьшительно-ласкательными, а потом оскорбительными), а вся ситуация видится как длительная КЭС, переходящая в затяжное эмоциональное событие. Список аффективов, коннотативов, а также потенциативов, трансформирующихся в процессе конфликта в коннотативы и аффективы, может быть бесконечно варьируемым.

В состоянии разогнавшегося конфликта люди начинают угрожать друг другу и переходят к взаимным оскорблениям без всяких на то оснований, а только в модусе кажимости, т.е. уходят в эмоции, утратив ощущение реальности. Опять вспомним про «ножницы», которыми люди часто ранят друг друга, находясь в сфере этого модуса даже в неконфликтных ситуациях. В состоянии же конфликта этот модус полностью застилает рациональное сознание. Более того, устная речь, произносимая спонтанно, тем более в состоянии эмоциональной напряженности, зачастую утрачивает четкость формулировок и логичную последовательность изложения. В «горячем» эмоциональном состоянии речь не может быть четкой ни в фонетическом, ни в лексическом, ни в грамматическом отношении, что приводит к недопониманию, а порой и к конфликту (ср.: – Ты сказал …! – Нет, я тебе такого не говорил! [см.: Носенко, 1975]). В конечном счете, в эмоциональной аффектации важнее самовыражение, а не желание / стремление, чтобы тебя понял речевой партнер. Поскольку в лексических решениях любых коммуникативных актов все ситуативно, это значит, что «горячее слово» (аффектив), да и любой другой эмотив, могут означать все, что угодно. И поэтому, возможно, Шалтай-Болтай у Л. Кэролла не так уж был и неправ, когда говорил: «Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше. < …> Вопрос в том, кто у нас здесь хозяин».

Существует два правила успешной межличностной коммуникации: золотое и платиновое. Золотое правило требует: говори с партнером так, как ты хочешь, чтобы он говорил с тобой, а платиновое гласит: говори со своим партнером так, как он хочет, чтобы ты с ним говорил. Поскольку коммуниканты не всегда владеют тактиками эмоциональной сдержанности, они часто не понимают друг друга, именно поэтому говорят не то, что думают, не то, что хотели бы сказать и, порой, совсем не то, что имеют в виду (ср., например, возможные смысловые различия: Х. имеет в виду (ты сволочь + матерные высказывания: ё. т. м …) VS Х. не имеет ввиду (я тебя ненавижу, бл…; вот какая, бл…; вот (свинья); я тебя убью); см. также ниже специальные структуры синтаксиса оскорблений). И в этом опять проявляется коммуникативный модус кажимости.

Согласно мнению В.И. Постоваловой, «существует столько картин мира, сколько имеется «призм» мировидения, сколько имеется наблюдателей, контактирующих с миром» [Постовалова, 1988, с. 24], и поскольку у каждого коммуниканта своя индивидуальная картина мира, то другая картина мира является для противоположной стороны кажущейся и не всегда понятной, чем можно объяснить необоснованные обиды. А поскольку «диалогические рубежи пересекают все поле человеческого мышления» [Бахтин, 1979, с. 194], получается, что в модусе кажимости у каждого говорящего может быть своя тема диалога, что и приводит к обоюдному непониманию и обидам. И диалог получается не реальным, а кажущимся: каждый говорит о своем, а форма диалога соблюдена, т.е. говорят по очереди на параллельные, не пересекающиеся темы. Некоторые из этих высказываний только кажутся оскорбительными по форме, особенно если анализируются вне соответствующего дискурса. Но и они провоцируют конфликт между автором и получателем, непосредственным адресатом и наблюдателем. Нельзя забывать о том, что инвективы – наиболее насыщенные многочисленными смыслами знаки, а мат / сильные, горячие слова используются зачастую не для оскорбления другого, а для самовыражения, для выплеска своих эмоций [Шаховский, 2011 а]. Но и в такой функции инвективы могут быть восприняты как обидные и оскорбительные, даже если адресант не имел намерения обидеть или оскорбить. Поэтому общение посредством мата в любом случае является неприличным.

Как утверждает Г.Е. Крейдлин, «лингвист и семиотик < …> должны лишь реконструировать то, что скрыто за знаком, итог той редукции, которую осуществил знак в процессе означивания, то есть перехода от вещи к знаку. И реальность для лингвиста и семиотика – это, вообще говоря, смысл и референт знака» [Крейдлин, 2004, с. 81]. Таким образом, семантика и семиотика как отдельных языковых знаков, так и целых высказываний могут не совпадать: по семиотике этот знак оскорбителен, а по семантике и ситуации – не оскорбителен, или наоборот.

В качестве примера можно привести случай с журналистом Н. Троицким, который изложил свою личную точку зрения в «Живом журнале» (ЖЖ) на проведение гей-парада в Берлине, отметив, что поведение участников этого парада нарушало не только допустимые этические нормы, а также нормы поведения человека как homo sapiens и как биологического существа. Ранее Н. Троицкий более толерантно отзывался о самом явлении нетрадиционной сексуальной ориентации, о чем неоднократно писал в своем ЖЖ. Несмотря на то, что его заявление не было опубликовано на сайте, агентство РИА публично отказалось иметь среди своих сотрудников человека с такими конфликтными взглядами, практически обвинив журналиста в экстремизме. В данном случае дискурсивная норма агентства РИА оказалась строгой. Предотвращению подобной ситуации мог бы, на наш взгляд, способствовать анализ эмотивной (не)экологичности сообщения журналиста.

Отметим, что несколько лет назад появился новый жанр в сфере такого направления науки, как лингвокриминалистика, – лингвистическая экспертиза исковых заявлений в суд о защите чести и достоинства. Эксперт ГЛЭДИСа Е.С. Кара-Мурза разработала новый аспект этого направления – экологическую лингвокриминалистику. И одна из важнейших задач лингвистики в этом жанре и в этой коммуникативной сфере – помочь экспертам и судам разработать методику разграничения собственно оскорблений и аффективов – выплеска эмоций адресантом в состоянии аффекта через инвективы семиотически оскорбительного характера, а семантически неоскорбительного, когда семиотика и семантика эмоциональных оскорблений и аффективов неконгруэнтны. Это очень сложно сделать, т.к. нужен большой и сложный анализ всей КЭС: взаимоотношения между коммуникантами; присутствие / отсутствие наблюдателя; причины, мотива, цели оскорбления; дискурсивных параметров; пропозиции; эмоциональной и эмотивной компетенции адресата и адресанта, а также их эмоционального интеллекта.

Во всех известных нам лингвистических экспертизах подобный комплекс аналитических шагов в полной мере не проводится. Примером может служить лингвистическая экспертиза Е.С. Кара-Мурза по поводу преступления Х-а в отношении Y-а в форме высказывания: «Не знай, за сколько сребряников вы продались? Иуда за 30 продался, а вы не знай за сколько?» [из личной переписки с Е.С. Кара-Мурза]. Именно поэтому результаты таких экспертиз часто амбивалентны и, как правило, не удовлетворяют ни одну из сторон, задействованных в разрешении конфликта. Отсюда и еще одна ветка вышеупомянутого нового научного направления – экологической лингвоконфликтологии, т.к. к названному выше перечню конституентов КЭС необходимо добавить еще и этический конституент, что еще более осложняет поиск экспертами объективного решения поставленного вопроса.

Рассмотрим значимость предложенных процедур анализа на примере конфликтной по своему содержанию статьи «Люди первого сорта» [Блокнот. – 2-8 июля 2011. – № 50.; Электронный ресурс. URL: www.газетаблокнот.рф], в которой в недопустимой для любых видов общения форме из уст регионального политического деятеля О. Пахолкова, члена партии «Справедливая Россия», воспроизводится поток изощренных инвектив, якобы произнесенных членом партии «Единая Россия» О. Матвейчевым: горлопаны, манипулируемые лохи, завистливые козлы, сволота, говно нации и пр.

Во второй части этой статьи утверждается, что функционер партии «Единая Россия» Е. Мироненко выступила в своем блоге с заявлением в совершенно непотребной форме о необходимости делить людей на первый и второй сорт. Дискурсом данной статьи является оппозиционная газета «Блокнот», поэтому можно сомневаться в достоверности приводимых фактов, но в любом случае этот печатный текст нарушает все параметры эмотивной лингвоэкологии [см.: Солодовникова, 2010], является психотравмирующим, провоцирующим агрессию и создающим конфликтную ситуацию. Тем самым, независимо от побуждений, аналогичные статьи деструктивно воздействуют на ratio и emotio читателей и усиливают психологическую напряженность в обществе. Судя по этой статье, оба адресанта являются психоэмоциональными людьми, что также может не соответствовать действительности, поскольку многие современные публикации вольно или невольно грешат недостоверностью отражения положения дел.

При анализе любой конфликтной ситуации самым сложным является идентификация признаков оскорбительности высказывания. Проблема определения таких признаков действительно суть проблема лингвистики, а, следовательно, и лингвистической экспертизы. Именно отсутствие такого общепризнанного перечня признаков идентификации оскорбительности становится причиной разночтения разными экспертами одного и того же подозреваемого в оскорбительности высказывания в той или иной конфликтной ситуации.

Уже установлены три типа ошибок идентификации классификационных признаков: ложное обнаружение признака; пропуск признака; замещение признака [Беляева, 2011, с. 49]. На наш взгляд, необходимо выделить еще одну ошибку: неразграничение собственно аффектива и коннотатива, когда коннотатив принимается за аффектив и когда семиотика принимается за семантику. Это происходит в случаях неправильной идентификации аффектива – выплеска эмоций без интенции оскорбить. В этом случае кажущееся по форме оскорбительным выражение является всего лишь эмоциональной частицей, а не полновесным оскорбительным по своей семантике знаком.

И это может быть еще одним важным идентификационным признаком (не)оскорбления. При этом повторы аффективов в состоянии эмоциональной напряженности говорящего фактически могут лишь казаться оскорбительными, а на самом деле быть формой канализации эмоций (взрывом эмоций говорящего). Иногда это могут быть не лексические, а смысловые повторы, когда говорящий возмущен и в состоянии аффекта не способен сразу в полной мере найти нужного слова, адекватного своей эмоции, и он выпускает целую серию аффективов. Поэтому для профилактики конфликтообразующих ситуаций и экологичного выхода из них назрела необходимость в специальных учебных пособиях по формированию эмоциональной / эмотивной компетенции в толерантной коммуникации. Можно сказать, что начало этому процессу уже положено, и в отечественном учебном корпусе появился первый учебник по коммуникалогии, в котором рассмотрены все возможные препятствия для успешной коммуникации людей, в том числе и эмоциональной коммуникации [Межличностная коммуникация: …/ О.И. Матьяш и др., 2011].

На повестке дня у юрислингвистов стоит сложнейшая задача – разработка методики использования уже выделенных лингвистических идентификационных конфликтогенных признаков применительно не только к мату, но и к другим инвективным оценкам, как явным, так и скрытым / косвенным. Основным признаком, значимым для квалификации высказывания как оскорбительного, по нашему мнению, являются следующие оппозиции: «намеренность VS ненамеренность»; «адресность VS неадресность». Поэтому мы согласны с бытующим в литературе по конфликтологии мнением о том, что для ответственности за оскорбление надо установить, что виновный заведомо знает, то есть изначально, заранее осознает оскорбительный характер своего оценочного высказывания. А для этого должна быть создана законодательная база и введен правовой всеобуч, чтобы оскорбитель не говорил, что он не знал, что за это надо нести ответственность (см. подробнее: [Фишер, Дека Ибрагим Абди и др., 2004; Шаленко, 2010]).

Другими значимыми признаками оскорбительности высказывания являются следующие: наличие специфических синтаксических структур (что за + неприличное слово (далее – н.с.); ну и + (н.с.); какой (какая) + (н.с.); вот + (н.с.); что за + (н.с.); ты + (н.с.)), оскорбительные прецедентные имена (Иуда, Герастрат, Гитлер, Каин, Муссолини, Павлик Морозов и др.), прецедентные события (30 сребренников, сожжение Парфенона и др.); лексика и фразеология мата (для некоторых людей мат независимо от ситуации оскорбителен) и т.п. Эти и подобные им единицы являются формальными маркёрами адресности оскорблений.

Однако необходимо заметить, что знак может варьироваться в зависимости от конкретной ситуации, а также препозиций говорящего и слушающего, которые могут не совпадать. Напомним о прагматике говорящего и прагматике слушающего, а также о том, что вся семантика находится не в словарях, а в головах коммуникантов, повторим уже неоднократно высказанное нами суждение: «Всё ситуативно». Конфликты и формы его проявления никогда не могут интерпретироваться однозначно. Здесь работают другие «ножницы» - «ножницы» ментальных, стилевых, поведенческих и т.п. различий и модальности кажимости.

Лингвисты продолжают спорить о точном определении не только конфликта, но и оскорбления, а также о способах его проявления / демонстрации и средствах митигации (см. примеры смягчительного оскорбления на английском языке выше) в лингвистическом и юридическом планах. Так, например, в одной из своих статей К.И. Бринев пишет, что в юридическом аспекте оскорбление представляет собой умаление чести и достоинства лица, выраженное в неприличной форме [Бринев, 2011, с. 74]. Но в практике лингвистических экспертиз в связи с этим определением возникают следующие вопросы: 1) содержится ли в высказывании негативная информация об Х?; 2) выражена ли оценка в неприличной форме, вступая в противоречие с нормой и правилами поведения, принятыми в обществе?; 3) носит ли высказывание в отношении Х-а оскорбительный характер? [Там же. С. 75].

Отметим, что существует мнение, что вопрос о наличии / отсутствии оскорблений не входит в компетенцию лингвиста. Однако в самом законодательстве недостаточно точно определены термины «оскорбление», «честь», «достоинство», «неприличная форма», и именно поэтому юристы обращаются к лингвистам за помощью. Оскорбление же и лингвистами, и юристами оценивается с точки зрения его общественной опасности и угрозы ущемления личного достоинства в терминах вины, когда вина в уголовно-правовом аспекте возможна в форме умысла и неосторожности [Там же. С. 77]. Это, естественно, влечет за собой разную степень наказания, вплоть до его отсутствия. Для лингвистов такой признак, как неприличная форма оскорбления, является ведущим, в то время как, например, в гражданском праве, признак «неприличная форма» не является определяющим [Там же. С. 74]. Лингвист способен указать на то, что какой-то речевой акт является речевым актом оскорбления, а юрист далее оценивает, достаточно ли всех признаков, которые были выявлены лингвистами, для квалификации высказывания как оскорбительного, порождающего конфликтную ситуацию.

Исходя из изложенного выше становится очевидным, что содружество лингвистики и юриспруденции требует максимальной осторожности в формулировании окончательных выводов экспертных заключений. Напрашивается мнение о том, что лингвистика, вероятно, берется не совсем за свое дело, расширяя свой предмет. Ведь существует гражданское и уголовное право, в котором до некоторой степени определены гражданские и правовые нормы поведения человека, в том числе, и вербального. Существует Уголовный кодекс, а из него всем правоведам (судьям, адвокатам, прокурорам) давно известно, что такое хорошо, и что такое плохо. И, по нашему мнению, лингвистические экспертизы, пытающиеся представить правоведам чисто лингвистическую, теоретическую подкладку конфликта в любой форме, в какой-то степени помогают правоведам, перекладывая их ответственность за правильный вердикт на лингвистов.

И главная причина этого кроется в явной и бесконечной субъективности языка, в относительности всех номинаций, во множественности дефиниций, определений, а точнее, в их семантической ущербности. Все это неконгруэнтно семантике множественности миров, в том числе и индивидуальных. Один и тот же судебный иск, например, двадцатью лингвистами-экспертами может быть проинтерпретирован в двадцати вариантах, а истина будет где-то посередине. Вот только в чьей компетенции определить эту середину? Важно, чтобы лингвистическая экспертиза судебных исков не превращалась в профанацию, поэтому лингвист-эксперт должен проходить соответствующую подготовку с получением документа о его квалификации.

В связи с усиливающейся социальной напряженностью, а также общественной, этнической, конфессиональной, межличностной нетолерантностью, вопросы теории и практики конфликтологии должны встать в центр исследовательской тематики различных отраслей науки и, конечно же, лингвистической. Каждая лингвистическая работа в этом русле должна приветствоваться, даже если она спорная, ибо, как известно, в споре рождается (или не рождается?) истина.

§2. Русский мат как коммуникативная «приправа»

«Ментальность народа

меняется не быстрее, чем его язык.

Язык – это и есть самое полное воплощение

мыслительной способности данного народа».

В. фон Гумбольдт.