II ДЕЙСТВИЕ 2 страница

Миля: (С але) Видишь, до чего интересный. (Покшту) И как, вместимая наша Литва?

Покшт: В селения как бы уже не вмещается. Но вам, юным женщинам, нашей цветущей поросли, это мало ещё должно занимать.

Саля: (не выдерживает) Ошибочно числишь, товарищ. Поскольку вся женщина умещается в одном слове, и это тебе известно.

Миля: Саля, ну ты это зря. Он же дитё науки. Преисполняет серьёзное вычисление.

Покшт: Вся женщина – в слове?

Саля: „Любовь“ называется это слово. Компактно вмещается и вдобавок ещё оставляет место для размещенья возлюбленного. Повысьте процент любви, и вам неотложно вырастет вместимость у всей Отчизны. Поскольку любящий человек на земле не занимает места, а только парит в облаках.

Миля: Саля, не пугай, это Он?

Саля: Нет. Очень сомнительно, чтобы он. Не такой мне впору возлюбленный, который будет вычислять на листве, вмещаюсь ли я в Отечестве.

Миля: Ну хватит, Саля, ты распалилась.

Саля: (Покшту) Толстые мы, ну и что. В нас нехватка изящества! Что ж нам теперь – в отечественности места не занимать? Ты, уважаемый, на себя посмотри! Всю Литву заслонил, нам с Милей пятачка не оставил, где на берег выйти. Вон до чего исполинское море. У самого-то лицо как фигушка. Либо море следует удалить от подобной фигульки, либо следует отворотить лицо таким образом, чтобы море перед ним было, но в море не было нас.

Пауза

Покшт: Извиняйте за всё. Грозные вы являетесь женщины. И речь ваша грозная.

Покшт уходит. Саля утыкается Миле в спину и плачет

Саля: Миля, он ещё здесь?

Миля: Погнала ты его, ушёл прочь.

Саля: Миля, это был Он.

Миля: Так ведь нет же, Саля, неправда.

Саля: Он, Миля. Он меня комплексно любит. В контексте, с народностью. Меня он ещё не видит. Не замечает, не постигает. Но это, Миля, был Он. Ты меня для Него заслонила. Я прикрылась холодным прибоем.

Миля: Так зачем ты с ним, Саля, настолько ультимативно? Так бестрепетно с ним?

Саля: Пока не время для нашей встречи. Много ещё незавершённых трудов отягощают Отечество, а мужчины озаботились ими. Неужели мы будем эгоистически их мешать в этих суровых трудах? Мы должны терпеливо ждать, когда подойдёт наша очередь. Женщина в любви уже умещается, а мужчина ещё не весь. Мне видится очень страшным это несовпадение по размеру. Двигаемся по такому случаю к берегу, накинем одежды, спрячем бесстыдное тело, которое в своей единичности мужчинам пока не нужно. Вообразим себя комплексно, во всенародном контексте и будем ловить наслаждение.

Миля: Саля, что же нам делать? Я обожаю мужчину, который превыше всех любит Господа. Ты готовишься возлюбить мужчину, который поклоняется всей народности.

Саля: Ну а кто нас полюбит?

Миля: Кто ж нас полюбит?

Саля: Кто-нибудь, может, и нас полюбит. Вернёмся, подружка, в Каунас. Наши дни словно праздник, Миля, они словно вишенья цвет, не теряй их, подруженька, праздно, ибо им повторения нет.

Сцена

Kаунас. На постаменте с раскрытым зонтом стоит Гярбутавичюс, седой длинноволосый экстравагантный старец. Вокруг него роится мещанство.

Саля и Миля подходят к Гярбутавичюсу

Гярбутавичюс: Вас волнует, кто я как таковой? Я – миф. Я – легенда. Я не пишу поэзию. Я сею стихи среди вас. Вы сами в грядущем напишете обо мне в евангелиях. Я живу по ту сторону, в мире незримом, которому имя – искусство.

Kовненка I: Ты поляк, Гербутович. В Кракове проживаешь. Всё про тебя знаем.

Гярбутавичюс: О нет, не поляк. Я эссеист! Вот моя национальность. А родина мне – искусство. О ней вы ещё услышите. Она прогреметь не замедлит. Выступит из неё вещий гений на убогую нашу Литву.

Kовненка I: Ты хулитель неистовый. Беги до своих поляков, раз так неугодна Литва.

Гярбутавичюс: Я телевизионер. Прозренье имею, уличаю важную визию! Гений является из великого далека (показывает пальцем в небо).

На улице является Покшт. Толпа, разъярённая Гярбутавичюсом, обращается в его сторону

Миля: Саля, гляди, это же Он.

Саля: Миля, загороди. Рано ему видеть меня. Вслушаемся, что Он вещает, какое лобзание шлёт народу. Я прямо всасываю эту его любовь. Миля, не трепещу ли я?

Покшт: Вопрошаете, кто мы есть таковые? Литвины мы, фаталисты, самая разнесчастная нация. Так по-державному вышло, что созревание нашей народности проходило среди великанов. Тут русский большой произрос, там лях допустил побеги, немец вплоть присоседился. Сплюснули наши литвинство, и что у нас нонече есть, то и есть: народность, которую мы не в силах горизонтально ширить. Мы, любезные, с вами стиснуты.

Kовненка I: А ты заместо нас не ори. Понаплодилось тут эссеистов. Я, если хочешь знать, вполне себя чувствую расположительно на этой Литве.

Покшт: Я, любезная, вслух поименовал наличное бедствие нашей народности, но любезным согражданам не сказал, как из него вылазить. (возвысив голос) А вылазить следует нижеизложенно. Когда стены тебя кругом ограничили, надо спасаться чрез потолок (кажет пальцем в небо). Нацию растить по-вертикальному. Вызволим из опасности наше заброшенное литвинство. Выведем новую одноплемённость из мешаных наших пород. Приподымем литовцу качество, оборотим лицом к морю и велим министеру просвещения озаботиться нашенской обороной. Наш качественный земляк, пускай вовсю безоружный, но он в одиночку сильнее, чем шесть со здоровенными маузерами. Лишь таковое направление роста я для Литвы провижу: по качеству вертикальности.

Kовненка I: Враги тебя подослали Литву безоружить, от маузеров отрешать.

Толпа возвращается к Гярбутавичюсу

Саля: Миля, скорее отсюда. Пока он ещё не заметил, с кем напрямик соотносится.

Миля и Саля сливаются с толпой

Гярбутавичюс: Прислушайся, беспросветная чернь, что тебе возвещает пришлец из страны артизма эссеистическими словами! Сурова Литва к своим гениям. Как Дантовские круги адовы. Трудно выбрести гению из навоза данной страны. Если вдруг нарождает себя исполин, умственный дальнозорец, так его эта Родина пытается всячески вывести из ума и ещё с довольствием препровождает до тихого себяубийства. Но я прозреваю намного вдаль. Этот гигант уж близится. Душу в вас отыскать. Народную возвысить идею. Литву исцелить от серой посредности. Сурова Литва, это угрюмый, неприветливый край, но тут Он родится и тут в забвенности обнаружит древний народ, который вы суетно засидели своими широкими жопами.

Kовненка I: Не Пилсудский – имя этому твому гению? Вот кому невтерпёж задавить нас польскими жопами. Не поступимся нашей Литвой. (Поднимает кулак и скандирует) Не поступимся Литвой!

Ковненский хор: (вразнобой) Не поступимся Литвой!

Kовненка I: Не сдадимся гениям.

Ковненский хор: Не сдадимся гениям!

Kовненка I: Оборонимся от окрестных исполинов!

Ковненский хор: Окрестных исполинов!

Kовненка I: А нам теперь очень занятно, чего ты стоишь тут под зонтиком. Это гадатели польской погоды тебе прислали шифровку, и поляк-эссеист поджидает большого дождя?

Гярбутавичюс: Нет меня тут в помине. Я есть миф, я легенда, дошедшая с того края. Я в артизме живу. В одиночестве я коснею под зонтиком, поскольку в стране артизма ливень, и ливень, и ливень. Ленивый подлинный ливень. Ленивый, поскольку вечный. А всё, что вечно, никогда никуда не спешит. Это вы всё торопитесь всуе, пока мельтешение ваше не пресечёт гигант врождённой духовности.

Голос из толпы: Чудище Коммунарское!

Все глядят на приближение монстра

Kовненка I: Oх, народ, разбегайся! Коммунар наступает на нас и плюётся листовками.

На сцене являются четверо сплетённых мужчин, существующих как один организм и на манер дракона шевелящий головами, руками, ногами

I голова Чудища Коммунарского: Скобари.

II голова: Агитаторы.

III голова: Очистите бочки.

IV голова: Уступите свою трибуну представителям трудового народа.

Толпа отступает в глубину сцены. Лишь Саля наивно сближается с Коммунарским Чудищем

I голова: Ну что, неблагодарные подлецы...

II голова: Лакеи всемирного капитала...

III голова: Проводите фашизацию трудового народа?

Миля подбегает, пытается утянуть Салю, но та, не замечая подругу, гладит II-ую голову

Саля: Какой особенный, какой невиданный.

II голова выражает явное удовольствие

IV голова: Зажали в угол бедняцкое трудящееся крестьянство...

I голова: Злобная диктатура скупердяев, банкёров и кровопийц.

IV голова: Продали сельскую ó бщину британскому империализму.

Покшт: Вы имеете виды на неплановую миграцию?

Все головы Чудища обращаются к Покшту

III голова: В виду мы имели реакционную, клерикальную, дармоедскую буржу á зию!

Покшт: (догадавшись о несовпадении концептуалий) Извините.

IV голова: В виду мы имели правящую национальную клику!

Покшт: Извините, я вас превратно воспринял.

Головы обращаются к Гярбутавичюсу

III голова: А ты, товарищ, идёшь за нами?

IV голова: А может, в целом принадлежишь троцкистам–оппортунистам?

Гярбутавичюс: Я всего лишь пришелец из края артизма. Послан сюда приветить грядущего национального гения.

I голова: Гений уже на месте. Рабочий класс и есть величайший гений для всех времён и народов.

III голова: А сам не хотел бы вступить в нашенскую проф-ячейку?

Гярбутавичюс: Увы, мой врождённый артизм не позволяет объединяться ни в какие союзы земной принадлежности.

I голова: А как твой артизм относится к победе трудящихся масс?

IV голова: Всеобщей...

III голова:...и полной.

Гярбутавичюс: Артизм обеспокоен по этому поводу. Не хочет преуменьшать опасность мужицкой нетёсанности. Ибо эта последняя может не уловить изящной игривости эссеизма.

I голова: Прислужник ты, меньшевик. Глашатай правящей клики.

Гярбутавичюс: Отчасти я с вами полностью солидарен. Искусство есть меньшевизм. Но кое-где оставляю право для тихого несогласия.

Саля: (гладит) Какой ласковый, глупенький. Идейный такой, просто прелесть.

Миля: Саля, ты совсем спятила. Прочь от него, укусит.

II голова: (Сaле) Товарищ, как звать тебя?

Саля: Саля. А это вот Миля.

II голова: Вижу, что ты испытуешь заинтригованность к нашим взглядам. Как-нибудь приходи в райком.

Саля: А женщин вы тоже любите? Во всенародной любовности вы оставляете место для слабой женщины?

Все головы: (хором) Любим...

II голова:...некоторых.

I голова: Особую любовь мы питаем к товарищ Розе из Люксембурга.

III голова: А кого мы не любим – кулачек…

IV голова: Гнусных капиталисток...

I голова: И британских империалисток.

III голова: Поскольку они нас всех неприкрыто...

IV голова:...угнетают и эксплутатируют.

II голова: Мы более ориентированы на бедняцкие слои девушек.

Саля: Какая интересная ориентация. Смешной ты, такой наивный.

Kовненка I: (кричит) Женщины, сторонитесь. Не дозволяйте Четвероглавому заглянуть вам в глаза. Не то заразит ваш неопытный ум своими страшными убеждениями. Промоскалёвский монстер! Паразит краснорожий. Глотай по-быстрому, раз приспичило, ляхов и эссеистов, и тащи отсюда своё грязное туловище.

III голова: Не смей клеветать, фашистка!

IV голова: Ибо можем тебе не оставить места в нашем творческом плане.

I голова: Придёт конец угнетателям, эксплутат á рам и эссеистам, когда страну будет править ЧК.

Kовненка I: Люди, вы это слышите? Поляки уже не в моде. Ч é ками стали пугать. (скандирует) Не поступимся Литвой! Не поступимся Литвой!

Ковненский хор: Не поступимся Литвой!

Kовненка I: Не позволим себя начистить всяким драконам и чехам!

Ковненский хор: Драконам и чехам.

Покшт: Женщины, мужич ú ны, размыслите вы по-державному.

III голова: Заграничный эксп ó ртер, прочь с наших глав, долой!

IV голова: Долой британских империалов!

I голова: Меньшевичьих соцдемов!

II голова: Артистов-троцкистов, лакеев, оппортунистов, кулаков, реактивных клерикалистов, чёрных ватиканских приспешников, ростовщиков крестьянствующей бедноты!

Саля: (гладит, любуется) Господи, ну такой пустослов. До того активный.

II голова: Графьёв, приказчиков, скаутов, плутокрадов, банкёров, бочкарей, циркачей, жонглёров, угнетателей, вредителей, паразитов!

Слышатся выстрелы в направлении Чудища о четырёх головах. Дракон съёживается, все четыре головы коротко, но протяжно вскрикивают. Ещё несколько выстрелов сражают Чудище, и оно падает на колени

Саля: За что?

Kовненка I: Не поступим... (умолкает на полуслове).

I голова: И совсем не больно.

III голова: Не больно.

II голова: (смотрит на Салю) Совсем нестрашно.

IV голова: Только холодно.

I голова: Только немножко мрачно.

III голова: Немножечко.

IV голова: И печально.

I голова: Безмерно.

II голова: Но совершенно нестрашно.

Чудище умирает. Миля оттаскивает Салю прочь

Сцена

Саля и Миля в Париже

Саля: Миля, я себя чувствую такой голой-голой перед этим великолепным городом. Париж. Он огромен. Он опутан вековою историей, а я перед ним раздета. Он мудрый, а я глупенькая. Он безупречность, он совершенство, он удивляется: что в нём делает, зачем до него касается такая никчёмная девочка.

Миля: Саля, и ты опять начинаешь.

Приближается яркая, модно одетая Геля

Геля: Хорошо ли я слышу? Товарочки из Литвы?

Саля: (кивает) Саля.

Миля: Миля.

Геля: Геля. (тычет пальцем в девушек, запоминая их имена) Саля, Миля.

Саля: (показывает на Гелю) Геля.

Все вместе: (показывают друг на друга пальцами) Саля, Миля, Геля. Геля, Миля, Саля.

Геля: Девушки давненько в Париже?

Миля: Два дня.

Саля: Такой он большой, различный.

Миля: Замучались.

Саля: Лувр, Версаль, Эйф é ль, Марсовые поля, Монмартр. И так тянет всё это обозреть, увезти в Литву под видом воспоминания. Подмывает его обнять, а город не поддаётся человеческому обнятию.

Геля: Не там вы, девушки, его ищете. Он не фиакрами жив, а тавернами, подворотнями, кварталами отверженных парижан. В поту его подлинность. В телесной продажности. Если желаете, могу перед вами явить неподдельную гримасу Парижа.

Миля: Нам и фиакра вполне бы достало.

Саля: Мы с подругой посовещаемся.

Саля и Миля, отвернувшись от Гели, советуются

Миля: Подружка, мне показалось, она сама из Борд э. Тут наши женщины трудятся на широте половых недугов.

Саля: Миля, ты её последи. Какая она красивая, симпатическая. Лишь перед ней этот город и может разлапиться во всей полноте.

Миля: Модистка она, я заметила. (Оборачивается к Геле) Извините, уважаемая землячка, только нам нищие не занимательны. Мы остаёмся при своём плане.

Саля: Геля, ты обожди меня. Миленька, дорогуша, свидимся в номере.

Миля: Саля, ты что, сдурела?

Саля: Повторяю, подружка, увидимся вечером в нашем хотэле.

Саля и Геля бросают Милю. Уходят на поиски „подлинного“ Парижа

Геля: Вот он какой – Париж. Голый, без финтифлюшек.

Саля: Геля, гляди, апельсины. Плывут, как плоты по реке. Наверное, это какой-нибудь артистичный парижский перформанс.

Геля: Саля, до чего ты наивна. Это искусство городских богачей. Чем отдать непроданные плоды бедноте, они побросали их в Сену.

Саля: Геля, но это необычайно. Полагаю в виду, что это чудовищно. Как мистично, что живописная видимость, привлекательная для людского глаза, может иметь столь страшную потайную суть.

Геля: Жизнь только и проявляется потайными неоднозначными сутями. Кажется, ранее ты проводила юные дни на её глянцевитой поверхности.

Саля: Геля, этот молодой человек идёт прямо на нас. Он желает вручить весь этот букет? Геля, он в норме?

Подходит Француз – молодой цветочный торговец

Француз: Женщины, покупайте цветок. Или все три за какие-то двадцать су.

Саля: Геля, он что – смущается нас одарить?

Геля: Подруга, ему нужны наши деньги, совсем не мы.

Геля уводит Салю вдаль от Француза

Француз: Будьте счастливы, дамы. Будьте на пике блаженства, ибо вы сэкономили двадцать су. Шлюхи вы капитальные. Курвы заштатные. Помойные куртизанки.

Саля: Геля, что он нам говорит?

Геля: Желает нам счастливейшим образом провести свои дни во Французии и Париже.

Саля: Это он пожелал нам счастья? Этот бедный, несчастный, забытый судьбой человек. Нам, у которых всё есть: здоровье и юные дни, он желает ещё удачи!

Геля: Всесторонней удачи!

Саля: Какой замечательный человек. (показывает Французу на реку) Прогуляйся к реке, приятель. Добудь апельсин. Там они в изобилии, кушай.

Француз: Сама пойди утопись. Господь ещё посчитается с вами. Судьба посмеётся на вас. Пусто будет на вашей могилке, ни один цветочек не прорастёт, если вспомнит, как вы сэкономили вонючие двадцать су.

Саля: И ты будь счастлив, герой. Всяческих перемен тебе! Пускай твоя тяжкая жизнь станет как этот большой оранжевый апельсин.

Француз уходит

Саля: Геля, ты такая блистательная. Красивая, симпатическая, пахучая. Тебе нестрашно блудить посреди бедняков и всяких подонков Парижа?

Геля: Всё нестрашно, если имеется при тебе карманчик, а в карманчике – штучка.

Геля берёт Салину руку и прижимает к кармашку ниже своего живота

Саля: Что это?

Геля: Маузер.

Саля будто ошпаренная отнимает руку

Геля: Я женщина злободневная, уникальная. А злободневность делает женщину непригибаемой. Я ругаюсь, подруга, да. Я нередко припоминаю сотню чертей и вонючими козлами не брезгую. Я даже так могу нализаться, что меня иной раз пошатывает вразвалку, бывало такое.

Саля: Геля, и ты не шутишь?

Геля: Шучу. Часто и очень грубо. Я, Саля, свободная. Жизнь для меня предоставляется праздником. Цвету, вот и радуюсь. Спешу, ибо знаю, что скоро я отцвету насовсем.

Саля: Тебе хорошо цвести, ругаться и напиваться. А меня пригибает это моё неуклюжее тело.

Саля вытаскивает пузырёк и отхлёбывает

Геля: Саля, но ты изумительна. Женщина, дай мне тоже глоток пламенеющей влаги.

Геля берёт у Сали пузырёк

Саля: Подружка, тебе не понравится. Это самый обыкновенный уксус.

Геля: (отпивает и передёргивается при вкусе уксуса) Саля, ты что это пьёшь?!

Саля: Геля, я его потребляю для достижения худобы.

Геля: Все худобы достигнем, когда земля нас покроет. Останутся кожа да кости. А потом и тех не останется. Не будь уж такая комплексная. Полюби своё тело. Саля, оно изумительно.

Саля: Оно толстое и очень собой довольное.

Геля: Подруга, слушай меня. Не будь жертвой мужланства, которое предпочитает нас видеть набором бабских костей и вдобавок со смаком обсасывать эти кости. Стань злободневкой. Не жди, пока тебя распознает мужьё, озабоченное своей политичной и экономной выгодой. Распознавай сама. Таково твоё тело, каковым ты его подашь. Подашь как сокровище, и начнётся из-за него толчея. Груди твои провижу. Это два соблазнительных апельсина, выращенных в Марокке. Завидую им таким. Держись распрямлённо, и тогда твоя грудь ранее остального тела встретит любимого.

Саля: (выставляет вперёд груди) Но это же не совсем прилично.

Геля: Ничего приличнее не бывает. Когда проходишь по улице, думай о собственной заднице. Не надо её вихлять, не надо ею чересчур оттопыривать, она сама себя заострит, когда о ней думаешь. Ноги станови в стороны. Делай шажок, однако шажок абсолютно в себе уверенный. И одно я тебе укажу: не применяй больше уксус.

Саля: Я склонная к полноте. Как же я буду без уксуса?

Геля: Все женщины склонны беспримерно к большой любви. К любви наибольшей. А для того, чтобы выглядеть мельче, привыкай курить папиросу. Знаешь, что я теперь придумала? Айда в Булонь. Подучу я тебя использовать маузер.

Булонский лес. Саля в одной руке держит горящую папиросу, в другой – Гелин маузер. Геля стоит вплотную за ней. Приподнимает Салину руку с маузером

Саля: Геля, мне боязно.

Геля: Маузер – самое злободневное, что мы можем себе позволить. И заодно углядеть мелочизм, в котором барахтается мужьё.

Саля затягивается папиросой и кашляет

Геля: Саля, это мужьё, пока мы без маузера, смотрит на нас как на вещь. Как на продовольственную добавку. Как на приятность, которую норовят держать под ближайшей рукой. Я вот ругаюсь, курю, пью и занимаюсь шалавостью. Их это прямо корячит. Они меня сразу желают. Желают меня полюбить изо всяческих сил. Чтобы опять обернуть меня вещью. Терпеть не могу мужьё. Целься, давай, в скворечник, там – на стволу берёзы. Ненавижу бабьё, которое рекомендуется в качестве продолжателя жизни.

Саля: Геля, ты полагаешь, что у меня достаточно тонкости? Я для тебя красивая?

Геля: Ты обалденная.

Саля: Я так обожаю Господа, родину и мужчин, мне так они дороги, эти странные инополые. И так я сильно недомогаю из-за малой моей завлекательности.

Геля: Никто тебя не обнаружит. Никто не расценит. Разве лишь ты сама. Либо вылитое твоё же подобие. Только женщина верно оценит чужую женственность. Метче нацеливай маузер. Саля, твоя рука будто натянутая стрела. Саля неподражаема. Са-ля, Ми-ля, Ге-ля. Ге-ля мы-ла Са-лю. Саля будто Геля. Геля будто Саля.

Гелина рука скользит по локтю Сали к плечу и далее до груди.

Губами Геля касается Салиной шеи. Саля закрывает глаза

Геля: (шёпотом) Так никто не владеет любовью, как слабая женщина. Разве стоит её делить? Стоит давать мужчинам? Любовь – это наше богатство. Богатство, которое женщины иногда продают за несколько су.

Саля: Геля, но я не знаю...

Геля: Саля, не знай. Знание о любви по преимуществу мужская работа. Женщины крепки в своём несознании. Твёрдо нацеливай маузер. Любовь она лишь дотуда, докуда ты будешь нацелена и не выстрелена. В любви выстреливают мужчины. Мужчины знают любовь словно выстрел маузера. У женщин любовь скорее как жжёная папироса.

Саля: Геля, но я не знаю, по нраву ли это мне.

Геля: Саля, и я не знаю. Я это подлинно вижу прикосновеньем себя. Своих маленьких грудок. Своей миленькой попки. Извечной своей тревожности, что зудит между ног. Саля как будто Геля. Геля – она как ты. Когда мужчина тебя придавит, тогда улетучится всё незнание. Останется лишь наглядная похоть – отмыть в твоей сути собственную негодность. Станешь как рядовая печальная заряжальщица при ненасытности его маузера. Он будет в точности знать, из чего палить по тебе. Ты в точности будешь знать, чем распалят тебя.

Саля стреляет. Раз, другой

Саля: (встряхивается и освобождается) Геля, не знаю, а то, что теперь меж нами, оно у людей пристойно? Я не думаю, нет (стреляет), не думаю, нет, не думаю. Геля, пусти, я не думаю. Я считаю, любовь – это то, что способно делиться и умножаться. Недостойно – всю её загребать себе.

Геля: (печально) Ге-ля лю-бит Са-лю. Са-ля Ге-лю – не?

Саля: Геля, ты такая прекрасная, злободневная, мудрая. Я буду тебе сестрой, а любовником – никогда. Ибо мир так огромен, он пёстр, он красив. И мужчины в нём такие красивые. А уксус настолько сладкий. И всё это во мне суммируется в любовь. И я изготовилась воспарить, полететь, как только меня позовёт любимый.

Геля: Саля любит му-жи-ка?

Саля: Геля, не знаю. Не знаю, люблю я Его или нет. Ещё больше не знаю, как Он об том понимает. Знаю только одно: если б меня отвергли, я бы теперь плыла по реке заодно с прочими апельсинами.

Сцена

Париж. Квартира Оскара. Оскар сидит у стола лицом к публике. Покшту предложено сесть напротив, спиной к зрителям. Покшт садится. Однако себя ощущает неловко, порывается быть лицом к публике. Встаёт, вынимает компас, устанавливает направление и, вернувшись к столу, садится рядом с Оскаром.

Тот с подозрением наблюдает за странным поведением гостя

Покшт: Меня в виду не держите. Я приверженник данной ориентации. Пребываю, что называется, ликом к морю.

Оскар: Какая нужда мсье привела в мой дом де Пари?

Покшт: Национальная–патриотическая. Я скажу безо всяческих закоулков, форменных нестыковок, просто как бы политикёр почтенному политикёру и нашему амбасадору в парижском городе. Желаю сплотить эмиграцию.

Оскар: Сполотить для цели конкрет?

Покшт: Сплотить в одну кучку.

Оскар: В какую, если не сакре?

Покшт: Если по прямоте, только пока подыскиваю. Предпочтительно заглотить Канаду, массивы Южной Америки и ещё страшно меня песочит африканская п ý стынь. Посему я к вам неприкрыто взываю: любезный превосходительный Оскар, не склонитесь ли вы покинуть суетливый Париж ради посланства в Анголезии, куда бы я вам направлял работящих, здоровенных литовцев?

Оскар: Какой внезапный посул!

Покшт: Для вашего превосходства внезапный, а мною изрядно поношенный. Но не лучше ли я вам сперва всё выложу от оснований?

Оскар: Каффе олле, коф чёрный, трубка, сигар, папироза? Вина красные, белые, из ля Прованс, Божоле.

Покшт: Банан, если уважаемый располагает. На своём пытаюсь примере постичь, как упомянутая продовольственная экзотика влияет на литовское тело. Имеются неуценимые наблюдения. Плод Африки не вызывает во мне поноса, ни других недомоганий в области пищеварения. Значится, может литовец, отвергнув убиенную живность, кормиться одною экзотикой и этим себя преподобить чёрному континенту.

Оскар: А простите, мсье...

Покшт: Покшт.

Оскар: Бананов, увы, экскюзе муа, не складирую. Удовлетворите ли вы ананас?

Покшт: Это глотаю с большим затруднением, но тело надо воспитывать, готовить патриотизм к испытаниям. Несите сюда ананас. Как водится, она нас, а мы уж, попросту говоря, её (смеётся, однако, поняв, что Оскару не смешно, спохватывается). Простите за импортное неприличие.