На скамейке

РИМ

Сергею Алиханову/Евгению Рейну

Где, широко расправив крылья,

Над Римом свастика парит,

Концовки арий тянет Джилья,

Блистает дуче фаворит.

В дыханье Рима – запах смерти,

Закатный дым, жужжанье мух,

А в зале пожинает Верди

Плоды затворнических мук.

Ещё терзается на сцене

Страдальца грузное лицо,

Ещё над узником Скорцени

Не дёрнул резко за кольцо.

У ног Марии римский папа

В соборе молится Петра,

Ребята хмурые в гестапо

Не унимаются с утра.

Кого-то рвут в глухом подвале,

И он без голоса орёт;

И на всемирном карнавале

Не иссякает хоровод.

И от Нерона до Карузо

В кипенье праздничной реки

Проносит оперная муза

Свои кровавые клыки.

ВАЛЬС

Воздушно, наивно и кротко.

Как счастья девичьего всхлип,

Когда показалась пролётка

Вдали зеленеющих лип.

Беспечно, прозрачно, далёко...

Как облако в чистом пруду.

Как пряди над строчками Блока

В каком-нибудь зыбком саду.

Я слышу – шуршат по паркету

В счастливом порыве шелка;

Последнее мирное лето

Флиртует и шутит пока.

Как-будто сквозь горечь опалы,

Сквозь хаос и дым мятежа

Последние лёгкие пары

Ко мне долетают, кружа.

ПЛЕЯДА

Мише Эльману

Где приносили ласточки весной

На крыльях весть о близости каникул,

У бледных нот склоняясь над струной,

Усердно каждый в комнатке пиликал.

От мазанок, где летом у плетня,

Пылясь под солнцем, мается подсолнух,

Вас увозили знатоков пленять – От первых взмахов до концертов сольных.

Не под /державным/жандармским/ пристальным зрачком

В бодрящей лжи над скукой местечковой – Вы шли к свободе, поводя смычком,

Шлифуя звук во имя жизни новой.

От кухонек, где прозябает лук,

От затхлых будней и потёртой торы –

Несли по свету этот чистый звук

И покоряли залы и просторы.

Средь выжженных украинских степей

Кто наделил вас этим гулким правом?

Иль в жилах пел Иуда Маккавей

О жгучей вере и песке кровавом?

Как и у всех – затихнут ваши дни,

И, сетуя, как время быстротечно,

Припомните дорогу вдоль стерни

В огромный мир из пыльного местечка.

В СТЕПИ

Разносит ветер тысячи судеб,

Чернеют разоренные поместья...

Какая ночь! Кузнечики и степь.

И дым костра в далёкие созвездья.

Жива ли ты? Не знаю... Но жива

Перед прощаньем в утреннем тумане...

Стрекочет... не колышется трава,

И дремлет лошадь, и прядет ушами.

Здесь, у огня – ни мыслей, ни тревог.

Покой и степь в свободе бестелесной.

И не понять: усталость или бог

Отняли волю и объяли бездной.

Сморит под утро запах чабреца,

озябшие угомонятся травы,

и скатится росинка у лица

перед дорогой смутной и кровавой.

НЕМОТА

Опять над жертвами свободы,

Где неподвижные с утра

Лежат у брошенной подводы

В степи кубанской юнкера;

Над неумелою попойкой,

Над первою стрельбою в цель...

...Над неисправленною двойкой,

Над лёгкой Ниночкой в капель;

Над промелькнувшими веками,

Где толп истлела маета,

Над морем, сфинксами, песками

Меня объемлет немота

Над тягой к свету хлорофилла,

Над набуханием икры,

Над долгой ночью, где бескрыло

Летят незрячие миры;

Где нечто в космосе открытом,

Как средоточье чёрных туч,

Своим чудовищным магнитом

Порабощает света луч;

Где в звёздах массы водорода

В штормах огня всё тяжелей,

Где кружит мёртвая свобода

В игре бессмысленной своей.

ТРОЯ

Осядут в почву городские стены,

В пластах земли позеленеет медь,

И только лёгкой поступи Елены

По плитам Трои суждено звенеть.

Растает всё во времени и прахе,

Всех примирит подземная река,

И только стон прощальный Андромахи

Прошелестит в сердцах через века.

Как, горестно выпрашивая тело,

Валялся царь во вражеском шатре!..

Прислушалась богиня – и воспела

Гнев Ахиллеса в гулком серебре.

Гекзаметром в ночи многострадальной

Безумный грек – годам наперекор –

Зажёг костёр над ними погребальный

И на столетья зарево простёр.

***

В затянувшемся плаванье тянется нудно

Пузырящийся след от руля за кормой,

И тоска в парусах одисеева судна

Заводила рассказ о дороге домой.

И роняющий пот на полях фараона,

И вмерзающий в лёд сталинградской зимой

На равнинах чужих до последнего стона

Износили тоску о дороге домой.

Что-то ныло на в детстве уловленный запах,

На туман у воды, на далёкий порог,

И из душных бараков летело на запад,

И от пыльных каштанов ползло на восток.

НА СКАМЕЙКЕ

Над изрезанной финкой доскою,

Не успев причаститься пока,

Побратались с осенней тоскою

Бесполезные два старика.

Их давно уже прокляли дома,

Притомились – махнули рукой;

И застыла смурная истома

В их глазах, как туман над рекой.

За казармой, заводом, тюрьмою

Со скамейки глядят в пустоту,

Их связали терпенье немое

И угрюмая сухость во рту.

В бесприютной один телогрейке,

И в погубленной куртке – другой.

По округе сшибают копейки,

Чтобы к влаге пробиться благой.

Чтоб забулькало что-то в стакане,

А потом разлилось в алкаше

Всё, что смутно копилось веками

В неприкаянной русской душе.