Деррида, деконструкция и различение

Но оставим разговоры об историческом контексте и общих характеристиках. Наиболее влиятельным и специфическим постмодернистским подходом была деконструкция Жака Деррида. Постмодернистская философия – это, прежде всего, сочинения Деррида, а деконструкция, будучи самой первой и наиболее радикальной методикой, вызвала широкий резонанс не только в самой философии, но и в поп-культуре и ее стиле.[Ahtar25]

«Лингвистический поворот», конечно, повлиял на возникновение феномена Деррида; Дэвид Вуд даже назвал деконструкцию «совершенно неотвратимой философской формой нынешнего времени», так как мысль преодолевает неизбежное препятствие в качестве письменного языка. [Ahtar26] Деррида развивал идею о том, что язык не является невинным или же нейтральным, но включает в себя немалое количество предпосылок; он также раскрыл то, что называл принципиальной внутренней противоречивостью человеческого дискурса. Математик Курт Гедель в своей «Теореме о неполноте» утверждал, что любая формальная система может быть либо непротиворечивой, либо завершенной, но не обеими одновременно. Похожим образом Деррида доказывал, что язык постоянно восстает против самого себя, поэтому после тщательного анализа обнаруживается, что мы уже не можем ни сказать то, что думаем, ни осмыслить то, что говорим. Однако, как и семиологи до него, Деррида одновременно предполагает, что метод деконструкции может демистифицировать идеологическое содержание любого текста, по существу интерпретируя всю человеческую деятельность как текст. Таким образом, разоблачаются основные противоречия и маскировочные стратегии, присущие метафизике языка в самом широком смысле этого слова, и в результате обнаруживается более глубокий тип знания.

Против последнего утверждения вкупе с политическими перспективами[Ahtar27], на которые постоянно намекал Деррида, выступает само содержание деконструкции, согласно которой язык представляет собой независимую силу, находящуюся в постоянном движении, которая не допускает стабилизации значения и определения коммуникации, на что было указано выше. Этот внутриобразованный поток Деррида назвал «различением»[2], и именно так называется сама идея коллапса значения и автореферентной природы языка, которая, как упоминалось ранее, утверждает, что вне языка ничего более не существует, что нет того «вне», где значение могло каким бы то ни было образом существовать. Замысел и субъект были преодолены, а то, что в результате этого оказалось выявленным, было не «истиной», но лишь бесконечным порождением смыслов, вызванным различением – тем принципом, который определяет язык. Значение внутри языка также стало труднодостижимым, так как Деррида настаивал на метафоричности языка, который, следовательно, не может напрямую сообщать истину (данная идея была позаимствована у Ницше) – ту, что стирает различия между философией и литературой. Все эти инсайты предположительно содействуют дерзкой и разрушительной сущности деконструкции, однако, несомненно, возникает несколько общих вопросов. Если значение неопределяемо, то почему аргументация и термины Жака Деррида также не являются неопределяемыми, раз-винчиваемыми[Ahtar28]? Сам философ отвечал критикам, например, что значение его идей им непонятно, в то время как его «значение» заключается в том, что четкого, определяемого значения не существует. И несмотря на то что весь его проект в основном нацелен на то, чтобы лишить любую систему претензий на исключительную истину, он [Ahtar29] сам присваивает различению исключительный статус главнейшего философского принципа.

Деррида считал, что именно преувеличение [Ahtar30] значения речи по сравнению с письмом стало причиной того, что все западные мыслители проигнорировали губительную способность языка самостоятельно порождать философию. При предоставлении речи особого статуса возникает ложное ощущение непосредственности, безосновательная уверенность в том, что в речи присутствует сама вещь и преодолевается репрезентация. Но речь не более «аутентична», чем письмо, и совершенно не застрахована от врожденной неспособности языка аккуратно и вразумительно доставлять (репрезентационные) товары. Западной метафизике присуще неуместное стремление к наличию, бездумное желание успеха репрезентации. Важно отметить, что, так как Деррида отвергает возможность неопосредованного существования, его нападкам подвергается эффективность репрезентации, но не сама категория. Деррида высмеивает игру, но сам играет по тем же самым правилам. Различение (иногда называемое просто «различием») незаметно превращается в безразличие – по причине неистинности и отсутствия смысла – и окончательно вид цинизма.

Позже Деррида стал писать о неверных шагах, предпринятых философией в области наличия, ссылаясь на вымученные поиски этого наличия Гуссерлем. Затем он разработал теорию «грамматологии», в которой он восстановил примат письма, противопоставив его фоноцентричным или же превозносящим речь западным тенденциям. Теория эта в основном заключена в критике деятелей, совершивших грех фоноцентризма, в том числе Руссо, Хайдеггера, де Соссюра и Леви-Стросса, что, впрочем, никак не отменяет огромный долг Жака Деррида перед последними тремя учеными из четырех.

Словно вспоминая очевидные выводы своего деконструктивистского подхода, в 70-е Деррида меняет стиль своих работ, отказавшись от ранних, довольно прямолинейных философских дебатов. «Глас» (1974) представляет собой смесь Гегеля и Гента, однако вместо аргументов в нем – свободные ассоциации и скверные каламбуры. Несмотря на то что эта работа поставила в тупик даже самых преданных почитателей Деррида, «Глас», конечно, придерживается принципа неминуемой неоднозначности языка и желания ниспровергнуть претенциозность упорядоченного дискурса. «Шпоры» (1978) – это толстая книга – исследование творчества Ницше, в которой Деррида, в конечном итоге, сосредоточивается не на какой-либо публикации Ницше, но на фразе, которую тот написал на полях своей тетради – «Я забыл свой зонтик». Эта небрежно записанная фраза обладает бесконечным множеством неразрешимых вариантов значений и смыслов, если они вообще там есть. В этом, естественно, и заключается позиция Деррида – предположить, что то же самое можно сказать обо всех произведениях Ницше. Согласно деконструкции, совершенно очевидно (или, лучше сказать «неочевидно»), что простор для мысли – в относительном, фрагментированном, пограничном.

Значение – это совсем не то, что точно определяется. Комментируя «Федра» Платона, мастер декомпозиции зашел настолько далеко, что заявил: «Как и всякий текст, [он] не может – по крайне мере, фактически, динамически, всесторонне – включать в себя все слова, составляющие систему греческого языка».

Теперь что касается противопоставления Жака Деррида бинарных оппозиций[Ahtar31], таких как буквальный/метафорический, серьезный/игровой, глубокий/поверхностный, природа/культура, ad infinitum. Дерида рассматривает эти оппозиции как основные абстрактные иерархии – по большей части протащенные контрабандой самим языком, – которые создают иллюзию определения и направления. Далее он заявляет, что деконструктивное действие по ниспровержению этих пар, в результате которого одна из оппозиций начинает превалировать, ведет к политическому и экономическому ниспровержению реальных, не абстрактных иерархий. Однако автоматический отказ от всех бинарных оппозиций сам по себе является метафизическим проектом; он действительно избавляет политику и историю от неспособности увидеть в оппозициях, какими бы неопределенными они ни были, ничего, кроме лингвистической реальности. Демонтируя всякий бинаризм, деконструкция стремится к «постижению различия без противопоставления». В малых дозах подобный подход показался бы благотворным, но скептическое отношение к четкому определению «тот или другой» приводит к весьма сомнительной установке на отказ от любой однозначности. Сказать, что не существует ситуации «да или нет», равносильно параличу релятивизма, при котором «бессилие» становится доминирующим напарником «оппозиции».

Показателен случай Поля де Мана, который расширил и углубил основополагающие деконструктивные принципы, заложенные Деррида, и, по мнению многих, превзошел уровень этого философа. Вскоре после смерти де Мана в 1985 году выяснилось, что в молодости он написал несколько антисемитских и пронацистских статей для одной из газет на территории оккупированной Бельгии, в результате чего некоторыми были поставлены под вопрос не только статус этого выдающегося йельского деконструктора, но и моральная и философская ценность самой деконструкции. Де Ман, так же как и Деррида, настаивал, что «в употреблении языка мы принимаем как должное двуличность, путаницу и неистинность». По моему мнению, в схожем ключе, несмотря на дискредитацию, прозвучал неискренний комментарий Жака Деррида по поводу коллаборационизма де Мана: «Как мы можем осуждать, у кого есть на это право?» – крайне неубедительный довод в защиту деконструкции, которая, как считается, тем не менее, стоит на антиавторитарных позициях.

Деррида утверждал, что деконструкция «побуждает к разрушению любого королевства». На самом же деле она остается в рамках благополучного академического царства, где изобретает еще более искусные текстуальные проблемы – чтобы занять себя и отвлечься от раздумий о собственном политическом положении. Один из центральных терминов Деррида – диссеминация – описывает язык в соответствии с принципом различения не как слишком богатый урожай значений, но как что-то вроде бесконечной утраты и потери[Ahtar32], когда значение появляется везде и почти мгновенно рассеивается. Этот бесконечный и не приносящий удовлетворения поток языка[Ahtar33] представляет собой наиболее точную аналогию сущности потребительского капитала и его бессмысленной непрерывной циркуляции. Таким образом, Деррида невольно увековечивает и универсализирует зависимое существование, передавая человеческое общение в распоряжение его образа. «Любое королевство», которое, по его мнению, должно было быть разрушено деконструкцией, наоборот, расширяется и мыслится абсолютным.

Одновременно с этим Деррида представляет широко распространенную французскую традицию explication de texte и протест против галльского благоговения перед картезианским классицистским языком с его идеалами внятности и баланса[Ahtar34]. В определенной степени деконструкция также возникла как часть первичной составляющей [Ahtar35] полуреволюции 1968 года, а именно восстания французских студентов против закоснелого высшего образования. Некоторые ключевые деконструктивистские термины (например диссеминация) были заимствованы из анализа текстов Хайдеггера, сделанного Бланшо, что, впрочем, не отрицает выразительного своеобразия идей Деррида. Наличие и репрезентация постоянно ставят друг друга под вопрос, обнаруживая бесконечную трещину [Ahtar36] в основополагающей системе, а это само по себе является значительным достижением.

К сожалению, преобразование метафизики в проблему письма, где значения фактически выбирают сами себя и, следовательно, нельзя доказать, что один дискурс (соответственно, и образ действия) может быть лучше другого, кажется менее радикальным. Деконструкцией сейчас занимаются главы английских министерств, общества специалистов и другие органы-с-правовым-статусом потому, что она очень нерешительно поднимает вопрос репрезентации. Деррида в своей деконструкции философии признает, что деконструкция не должна затрагивать саму концепцию, недостаток обоснования которой она раскрывает. Вместе с тем, признавая недоказуемость идеи существования реальности, не зависимой от языка, деконструкция отрицает перспективы высвобождения из знаменитой «языковой тюрьмы». Сущность языка, примат символического не оспариваются, но утверждаются как неизбежность, так как реализовать их невозможно. Выхода нет. Как заявил Деррида, «перед нами не стоит вопрос об освобождении и установлении нового, нерепрессивного порядка (его не существует)».