ГЛАВА 4. Вечер. Коренев, он сегодня дежурный кашевар, «ладит» костер

Вечер. Коренев, он сегодня дежурный кашевар, «ладит» костер. Разводить его в лесу, на берегу Эрзина, легко: погода стоит прекрасная, видимо навалилось «бабье» лето, а сухостоя вокруг столько, что стоит только протянуть руку, и вот он… Юрий закинул за плечи ружьё и скрылся за ближайшими деревьями со словами: «Пока светло – вдруг, подстрелю кого». Гутов внимательно изучает карту маршрута, которую давно уже знает, наверное, наизусть. Чего еще он в ней ищет? Я выдал Генке рис и банку тушенки для ужина и, от нечего делать, пошел побродить по лесу, авось грибы попадутся?

Солнце скрылось за хребтом, но в лесу еще довольно светло. Грибы иногда попадаются, но все какие-то несъедобные: темно-коричневая шляпка, очень похожая на масленок, но снизу вместо пористой губки, тонкие многочисленные пластинки как у груздя. Интересно, что это за гриб? И как он обзывается? А, главное, почему его, падлу, не жрет червяк. Даже старые заплесневелые грибы – чисты, как новобранцы в строю. И пахнет от них не опьяняющим ароматом леса и грибов, а тянет болотной гнилью и плесенью. Тьфу, пропасть! Ну, уж нет! Если его не желают жрать даже черви – не будем и мы. Пытаюсь попасть им в наглую мордочку смотрящей на меня с ветки белочки. Гриб, ударившись в дерево, разлетелся на части, белка удивленно свистнула и рыжей молнией ускакала вверх по стволу. Что-то не слышно выстрелов Савина. Видимо, ему даже белки не попадаются. Я давно приметил, что всякая таежная живность не любит попадаться на глаза человеку с ружьем. Без ружья – пожалуйста. Только что белка долго рассматривала меня, меж деревьев летает какой-то орел или коршун. Слева в кустах что-то копошится. А стоит появиться с ружьем на плече – жизнь в лесу мгновенно замирает.

Вот и кончилась зона леса, метрах в ста впереди хвост длинной осыпи, которая тянется от невысокой скалы на хребте, почти до леса. Бездумно поднимаюсь до нее. Вдруг что-то такое, какое-то несоответствие впереди заставляет меня присмотреться. Что там привлекло мое внимание? Осыпь, как осыпь. Обыкновенная крупно-каменная осыпь. А! вон на языке ее лежит что-то не похожее формой на камень. Точно, так и есть! Из крупных камней торчит уголок доски. Вытягиваю ее из завала камней. Господи! Откуда здесь в тайге, в верховьях реки Эрзин, в полусотне километров от ближайшего жилья доска? Хорошо струганная, ровная доска. Длиной, примерно метр и шириной сантиметров тридцать. Даже на вид она выглядит старой, очень старой. По моим понятиям (я не профессионал в этих вопросах), ей ну никак не меньше пары сотен лет. Просушенная до звона, серого от старости цвета, мне кажется если ее ударить – зазвенит как шаманский бубен. Ударил. Точно – зазвенела! Она тонкая и не тяжелая.

– Вот хорошо. Отнесу в лагерь – будем на ней сегодня хлеб резать. Обеденным столом служить нам будет. Все не на коленях чашку с кашей держать.

Переворачиваю свою находку. Черт побери! Вот это да!!! Вот это открытие! Во всю ширину доски ножом (или другим острым инструментом) вырезаны глубокие строчки, и на них, размером примерно сантиметр на сантиметр иероглифы. Каждый знак тщательно вырезан в теле доски и отполирован. Сколько их!? Что они обозначают?

Если доска метр длины, через сантиметр горизонтальные строчки, да в каждой по двадцать пять – тридцать знаков, это получается… О-го-го… две с половиной тысячи иероглифов! Целая книга. Ведь японский иероглиф – это не буква, даже не слово – целое понятие. Да тут, пожалуй, книга написана. Сколько ей лет? И о чем она? Жаль, ох как жаль, что я не знаю ни одной японской буквы (иероглифа).

Ну, и почему вдруг решил, что это японское изделие? Иероглифы? А у китайцев что? У монголов, тувинцев? Нет. Тувинцы имеют обычный арабский алфавит. Нашу, родную «кириллицу». Отнесу парням, пусть полюбуются. Стоп…А это что? С правого края внизу доски (каким-то чутьем сообразил где у нее верх, где низ) на небольшом участке вместо иероглифов стилистический рисунок, похожего на башню или средневековый рыцарский замок сооружения. Но в этом рисунке явно не хватает симметрии. Не законченный замок получается.

Значит, где-то должна быть еще доска. Доска – продолжение. Осторожно положил находку и огляделся по сторонам. Нет, ничего нет. Откуда она сюда попала? Самое реальное – стояла на вершине скалы, на водораздельном хребте. Во-о-он, там. Вероятно. Оттуда упала и по осыпи скатилась вниз. Сюда… Значит вторую часть искать надо выше по курумнику и немного правее. Пойду…Только эту на попа поставлю, чтобы потом долго не искать.

Я оказался прав. После получасовых поисков нашлась недостающая часть: вторая идентичная доска с продолжением текста и рисунка. И даже на другой стороне обеих досок были вырезаны желоба, для скрепления их в одно целое письмо.

Моя находка произвела в лагере сенсацию. Весь вечер ребята обсуждали, что это может быть за послание, о чем мог писать древний писатель? Если это письмо к другу или родственнику, то уж очень дорого оно обошлось писавшему. Только выстругать такую тонкую и ровную доску, – потратишь не менее пары дней, да и то пользуясь современным инструментом. А уж вырезать каждый иероглиф вручную – даже теоретически не представляю, сколько времени и труда было потрачено.

– Нет, вряд ли это письмо от Ивана, скажем Николаю. Что-то эта хреновина должна обозначать для всех людей, всей области, что-ли…

– Мужики! Нашел! Сегодня в ночь иду на солонцы! Нашел солонцы. Место идеальное. Ночью обязательно марал придет! – к костру из темноты леса вываливается Юрий. Глаза возбужденно сияют, ружье свисает дулом вниз, весь он облеплен паутиной, веточками, с клочками мха на штормовке и брюках.

– Какие солонцы? Что нашел? Объясни толком.

– Там… В лесу, на дереве сделана засада из веток и жердей. Под ней насыпана соль. Охотники приманивают марала. Видно, что маралы приходят ночами. Земля выгрызена до корней. Вот, сейчас поем и в засаду. Готов ужин-то?

– Ты посмотри, что Борька нашел! Письмена какие…

– А-а… – Савин взглянул на доски, повертел их в свете костра. – Ух, ты! И что здесь написано?

– Не знаю.

– А-а… – разочарованно протянул Юрий и отложил доски в сторону. Видно было, что его совсем не интересует находка, что сейчас у него на уме только засада, только таежный олень, ружье и охота. А что до деревянного объявления? Какое ему до него дело?

– Юра, подай-ка доску, стол из нее сделаем, – попросил я. – Удобно будет.

– Ну, ты даешь! Это ж – музейная редкость. На нее дышать нельзя, завернуть в вату и только кисточкой из беличьего хвоста пыль осторожно сметать. А ты? Стол! Мигом щами, да кашей измажешь, – вспылил Коренев.

– Во-первых, пока эта хреновина не числится ни в каком музее, во-вторых, не понесем же мы её с собой. У нас впереди еще двести километров нехоженой тайги, и волочь такую тяжесть я не намерен.

– Я понесу.

– Зачем? Спрячем под елку, место запомним, координаты точно зарисуем и передадим в музей. Надо – пускай едут, забирают. Обматывают ватой, как ты говоришь…

– Я понесу, – упрямо повторил Коренев и отнес доски под скат палатки.

– Гешка, не спорь с ним. Я помогу. Одну доску понесу я – другую ты, – негромко промолвил Гутов. – Привяжем поверх рюкзаков. Вес небольшой.

– Ну и тащите, если вам так хочется. На хрен бы они сдались. Все одно и для вас – это китайская грамота.

– Ничего, донесем.

Как же, командир! Начальник! Последнее слово за ним обязательно должно быть. Ну и хрен с вами – тащите.

Похоже, что Юрия наши споры не волнуют совсем. Бросить доски – он, видимо, не против; собираются Гутов с Кореневым нести – пожалуйста. Тут солонцы недалеко, а они с какими-то досками. После ужина Савин оделся потеплее:

– Услышите выстрел, приходите марала разделывать. Я – пошел.

Ужин давно закончился, но спать не хочется. Костер прогорел и теперь ярко-малиновые угли мерцают в темноте, покрываясь белым налетом золы. Погода явно портится: небо в просвете между деревьев заметно темнеет и многочисленные звезды как бы выключаются, исчезают одна за другой. Это с юго-запада тянет тучи. Значит погода портится окончательно. Но на улице не похолодало. Тепло. Сидим вытянув уставшие за день ноги к костру. Нет ни комаров, ни мух, ни клещей. Благодать!

– Борька, если не секрет, за что сидел? – перекинулся со спины на бок в сторону Гутова Коренев.

– По глупости…

– Все так говорят, – уточняю я.

– Нет, правда, парни. Жена довела – поколотил!

– Слышал я. Мокрой половой тряпкой? Да?

– Не-а. Тряпкой – это Пономарев. Да у него и давно это было. Я как и положено – кулаком. Ну и схлопотал полгода.

– Тяжело было?

– Жрать хотелось очень. Меня же на работу не выпускали. Все полгода на нарах высидел.

– Как так? Почему не пускали?

– Бугор, из своих, из зэков, сказал, что при таком смехотворном сроке, мне даже валенки невыгодно выдавать.

Первые капли дождя ударили по кроне дерева, по скату палатки. Мы кинулись скидывать вещи в палатку, чтобы не намокли.

Спать ночью было прекрасно: бесконечный вялый дождь нудно стучал по скату, навевал приятные сны, места было вдоволь (Савин же утопал на свои солонцы) – хоть на боку лежи, хоть на спине валяйся. Хорошо! Единственная мысль отравляла райское блаженство: утром мне первому вставать – завтра я «костратор». Значит мне и варить завтрак. Не слышно выстрелов, нет и самого Юрки. Как он там под дождем-то? Промок, поди? А может засада с крышей сделана? Наверное в такой дождь и олени не придут?

А дров сухих с вечера не заготовили. Понадеялись на хорошую погоду. Вот и отдувайся сам. Что поделаешь? Ленивый, как там говорится, работает дважды! Нет, это скупой платит дважды, а ленивый… А черт его знает…

Дождь кончился, уже не стучит каплями по крыше, только слышно еле уловимый шорох, да изредка что-то ударяет и скатывается по скату палатки.

Просыпаюсь от посторонних звуков – кто-то возится снаружи, передвигает вещи, ходит, сопит, покашливает. Первая мысль спросонья – медведь!

«Ерунда! Юрка вернулся. А выстрела так и не услышали. Не добыл, значит, марала. Замерз наверное. Темно. Значит утро еще не скоро. Подремлю еще».

Как же, подремал! Слышно, как расстегиваются палаточные клеванты, распахиваются створки, впуская в теплый уют холодный ночной воздух. В первую очередь в палатку влетает мокрое холодное ружье и укладывается между мной и Генкой. Даже сквозь спальник чувствуется холод металла. Следом за ним втягивается Савин. Растолкав нас с Генкой усаживается, стаскивает с себя мокрую штормовку, брюки и расстилает их сверху на наши спальники. Мокрые и грязные ботинки кладет себе под голову, умудрившись зацепить железным триконем мою щеку.

– Поосторожней, надо…

– Б-р-р… Хо-о-ло-д-но… – Савин лезет в спальник, втискивается между нами. – Хорошо.

– Убил кого? Нет? – нашего начальника интересует только результат.

– Не-а…

Со стороны командирского спальника возобновляется сопение с легким похрапыванием.

– Какой дурак в такую погоду припрется на солонцы? – заспанным голосом бормочет Геннадий.– Замерз?

– А то? Сначала-то ничего. А потом дождь ка-а-а-к пошел-пошел. А потом ка-а-а-к… перестал! Так сразу и зима приперлась. Снега, правда, не было, но холодина – зверская! Продрог, – уже засыпая закончил охотник.

Надо ж, замерз! А в сухой палатке, в теплом спальнике – ничего! Прекрасно. Одна мысль отравляет хорошее настроение – спозаранку мне же первому и вставать, первому вылезать из теплого спальника на утренний холод…