Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Две недели спустя






Глава 4:

В столь поздний час Никодим никак не мог ожидать звонку, посему и постиг его тот врасплох.

За четырнадцать дней, путём частых прогулок, чья дистанция с каждым днём всё увеличивалась, он смог привести себя немного в былую форму. То есть впредь он уже не так боялся выйти на улицу и иметь хоть какую связь с людьми, ему больше каждый не казался невообразимым монстром, что изобьёт его при первой возможности – нет, теперь в данном плане стало чуть лучше. Но подобные случаи, когда тебе некто звонит с незнакомого номера посреди ночи, пугали даже обычных людей, в чьей психике никто никогда не переворачивал всё верх дном. А уж что говорить об профессоре, который, напомню, ещё не до конца пришёл в норму…

Дрожащей рукой он быстро включил свет в спальне и пару секунд со страхом и удивлением смотрел на телефон, надеясь, что тот всё же перестанет издавать столь нежеланные звуки. Но нет – не переставал. И того всё-таки предательски мондражирующие пальцы поползли к кнопке ответить, сразу же притом нажав и громкую связь – отчего-то приближать к себе аппарат не хотелось.

И уж какое было удивление у Никодима, когда из динамика раздался знакомый да ставший более чем приятным за последние пару недель слуху его голос Казимира. Вскоре чувства сменились радостью, а после заинтересованностью: Коликов всё же принял предложение Совранова и хотел получить всю известную тому информацию.

И, как только разговор был кончен, профессор, словно давно проснувшись, вскочил с кровати и направился к рабочему столу. Надо было написать письмо, а утром, на ежедневной недолгой прогулке, что устраивалась ради обретения своего прежнего чувства социума, её оставить о двери квартиры Казимира, или вовсе хозяина дождаться – как пойдёт.

“Видимо, сегодня с утра мне придётся идти одному, ” – понял вдруг данный факт Совранов. По спине от этого пробежал слабый холодок: до сего дня на данных дистанциях его сопровождал поддерживающий приятель-кинокритик, а теперь же ему придётся проверить, действительно ли сработали данные упражнения.

Нет. Что когда-либо он придёт в полную норму он был уверен. Но для достижения своей цели, или хотя бы скорейшей полноценной жизни, ему хотелось ускорить данный процесс. Ведь все, кто сидел в тюрьме, подвергались подобной “чистке”: каждый по-своему и в зависимости от срока. И после выхода из нежеланного заведения более девяноста пяти процентов абстрагировались надолго от общества: запирались в приютах, квартирах, домах и так далее. Их кормили или они заказывали еду по интернету; они не работали и государство оплачивало им прожиточный минимум – так есть до сих пор. И по такой дороге, “пройдя” в пустую год или лет пять (смотря, сколько был подвержен внушению человек), люди приходили в норму, вновь приобретая возможность общаться с окружающими и воспринимать их не только как агрессоров. А вот желания опять возвращаться к преступлениям больше не наблюдалось. И это отличная статистика. Но отлична она только в том случае, когда задержанный был в действительности виновен.

У Совранова всё чуть иначе, посему и избавиться от глупого порицания, твердящего в голове, он собирается как можно быстрее. И пока у него это неплохо получалось, по крайней мере, он так думал. Сегодня же ему предстояло это проверить на практике.

Но для начала следовало, конечно, написать то самое письмо: надо изложить мысли всецело, а также добавить свои думы и требования, которые он хочет выдвинуть, дабы в случае удачи приверженцы редирума не наделали чего недоброго…

Чуть подумав, мужчина начал писать. Так как записку надлежало оставить у двери, то делал он это по старинке: карандашом на обыкновенной бумаге, что сейчас стоит довольно дорого. Однако в данный момент ему было всё равно на сохранность деревьев и растратой производимых из них листов он себя не сдерживал, в конце концов написав примерно шесть страниц текста от руки формата А5.

***

Выдвигаясь из дома, он всё думал, как бы ему побыстрее добраться до квартиры друга да после пути туда вернуться назад: всё-таки больше требуемого снаружи находиться не хочется.

Однако подобная загрузка ума ничего хорошего за собой не несла, лишь увеличивая нисколько не нужный мандраж. Тогда Совранов принял другую стратегию: мыслительный поток его перешёл в русло, где основной темой служили рассуждения о том, всё ли он описал да обозначил в письме, что хотел. Перебирая в голове необходимые варианты и, вспоминая текст, сравнивая с содержимым листов, он всё-таки пришел к выводу, что всё сделано так, как ему необходимо. Причём данное заключение явилось только уже тогда, когда Никодим уже был посередине пути к дому товарища: вокруг ввиду раннего часа не было почти никого, даже революционеры ещё не вышли на улицы, лишь редкие полусонные рабочие, буквально 29ходячие мертвецы, не торопясь шагая на службу разбавляли его идиллию, всё же не шибко тревожа взбудораженное тюрьмой сознание.

Но дабы уж совсем снизить давление окружения, профессор вновь ушёл в себя, сравнивая шансы на успех и оценивая свою роль в данных событиях, что обещали вскоре развернуться и поменять образовавшуюся в последнее время картину беспорядков и революций.

Он не собирался участвовать в самом “штурме” – нет. На данный момент он боец никакой, да и явно внимание к нему приковано пристальное: после случая месячной давности Алмыков-старший точно не оставил всё как есть, прознав и про сынка и про профессора. Где сейчас первый, Никодим не знает, но в тюрьме для арестованных зачинщиков беспорядков его не было, следовательно или мёртв, или давно дома, причём во второе отчего-то верится больше. Ибо в противном случае сам Совранов был уже не жилец. Да, он вовсе жив по сей день со своими познаниями касательно Института да его нутра лишь из-за данного ему слова самого Алмыкова, который пусть человек нехороший, но обещания сдерживает. А именно: при уходе, ещё обладая некой властью, Совранов поставил ультиматум. Он гласил: либо он попадает под защиту Алмыкова и остаётся жить со всеми своими знаниями, притом изменять их путём вмешательства в ноосферу И.И.Н.И.М.П. права не имеет и в дальнейшем этого не сделает (хотя тут играет скорее случай, но всё же), либо он уничтожает машину – тогда он мог это сделать. Поняв, что игра свеч не стоит, управляющие учебным заведением личности приняли требования, также добавив свои: Никодим ничего никогда окружающим не расскажет. Так пришли к копромиссу. Однако профессор свою часть договора нарушил, но до сих пор жив. Значит и сынок целый, да явно за него ещё слово замолвил – другого довода подобного стечения абстоятельств Совранов просто не находит. Или же сын всё-таки жив, да его отец уж больно верный своему обещанию, ещё больше даже, чем окружающие считают, да продолжает его “держать”, не трогая Совранова. В любом случае, если Лёша был бы мёртв, Никодим также этот месяц бы не прожил. Ну а так, видимо, ему дали второй шанс. В котором оплошать нельзя, ибо уж точно слежка за ним ведётся – это без всяких сомнений. А посему появляться в мероприятиях против Института самому ему не следует, только в заключительной части, когда сильные мира сего будут обессилены – только так, не иначе, ведь третьей попытки ему уж точно не предоставят: он наплевал на своё слово, раскрыв тайну Алексею, и Алмыков наплюёт, убив его.

А что касается “завершающей части” – всё просто. Если “Возрождению”, как массы называют представителей редирума, ввиду чего и они уже не гнушаться данного наименования, всё же удастся достичь цели, и машина будет уже, так сказать, у них, то далее им следовать не стоит. Совранов обозначил, чтобы Коликов, в случае удачи, отзвонил ему, да вместе с тем прислал кого-либо из привилегированного “класса” – в редирум таких немало в последнее время записалось. Таким образом, профессор попадёт на Второй уровень, так как его будет сопровождать человек с доступом на этот самый уровень (жителям нижнего “этажа” не по работе нельзя попадать в жилые кварталы находящейся над ними платформы Города, только в сопровождении человека из высшей касты общества как его гость – глупое, бездумное правило, придуманное этими же “высшими” кретинами, которое вскоре перестанет существовать как некий порядок – это точно), а там уже и до Института не далеко. Ну и после Никодим, посоветовавшись с Казимиром, уже решит, что делать с хитроумным громоздким прибором, на создание которого ушли годы труда, уйма нервов и загубленных карьер… Да-а, что-что, а отключать её в любом случае не стоит – слишком много отдано, и слишком много можно сделать, причём во благо, с её помощью.

Значит ли это, что учёный-биолог кого-то использует? Возможно – он так себе ответил сам, но другого выхода нет. Или есть, всегда, по крайней мере, есть, но времени на его поиск не достаточно…

У входной двери в дом, где была квартира Казимира, Совранов ввёл на приборной панели фамилию друга и цель визита: просто так ему дверь не откроют, а он сам здесь не проживает, посему также зайти не может.

Ответом ему послужила звуковая дорожка, сообщающая, что данный человек сейчас не у себя. Тогда профессор попросил передать ему сообщение и вложил в общий ящик конверт – такой способ уже давно устарел, но систему передачи бумажных писем и по сей день ставят в дома.

Зная, что Коликов со своими единомышленниками выступать днём не будут, Совранов устремился быстрым шагом обратно домой: на улице стало гораздо больше народа, вновь просыпалось социальное волнение.

“Случай из ряда вон.. мало ли, ” – думал по ходу движения мужчина, всё-таки взвешивая шансы того, что Казимир пойдёт на штурм сразу, как только прочтёт письмо.

“Нет, мало вероятно. Они не безголовые кретины, они действуют рационально.. всегда действовали, ” – всё же приструнить страх и предчувствие чего-то важного было крайне трудно.

Потому, только войдя в квартиру, Совранов сразу же стал ходить взад-вперёд по жилищу, не в илах успокоиться. В два часа дня он пойдёт на прогулку, до которой ему следует ещё дожить. Он знал, что спокойствия ему не сыскать, посему просто приготовился прожить данный день, пребывая в предвкушении развязки дела, которому он посвятил огромное количество времени…

***

Несмотря на то, что проснулся он довольно рано, спать он не хотел. Наконец побрившись, да поцарапавшись пару раз из-за неспокойных рук, впервые за две недели, последний раз был после выхода из тюрьмы, Никодим поел, посмотрел новости, ‒ ничего нового, вновь демонстранты да дебоши начинают вступать в силу посреди дня, ‒ вновь поел да ещё домашние дела по мелочи. Чаще же всего он просто шагал взад-вперёд или разочарованно глядел в окно: в его районе было относительно сегодня спокойно, но отголоски беспорядков, что больше сконцентрировались в центре, слышались и здесь.

“Скоро всё кончится, ” – словно говорил он людям внизу, напуганным и обеспокоенным, более пытаясь успокоить себя.

Наконец два часа. Ему никто не позвонил – значит всё-таки нападение будет вечером.

Одевшись, Совранов, опять один, вышел на улицу: немного побродить вокруг дома – и всё. Страх сразу заклокотал в нём, заставляя подозрительно смотреть по сторонам и с особой опаской следить за людьми в черных одеяниях.

Он шёл уже второй круг, как рекламный биллборд рядом с дорогой вдруг прервал показ некоего продукта, и женщина, смоделированная видеокартой, бесстрастным голосом сообщила о самоподжоге некоего неизвестного.

Общественность, что была рядом, вмиг ринулась в центр – увидеть сие зрелище. Непонимание ситуации, а особенно её дикости, возымело над неприязнью к окружающему миру и в профессоре, ввиду чего тот также побежал вперёд по улице.

Два квартала и вот – столб дыма посреди огромной толпы. Где-то слева, недалеко, посреди улиц, также горело, но только здание.

“А жертвы есть, ” – мелькнула мысль в голове у Никодима, однако вряд ли кого ещё это волновало, ибо скачущая и визжащая фигура, объятая пламенем, интересовала куда больше.

В Совранове смешались разные чувства: он страшился столь огромного сборища людей, и в тоже время хотел узнать, что с тем человеком и с людьми, что находились в здании неподалёку. Кругом царило форменное безумие: баннеры и интерактивные плакаты отражали одну цветовую гамму – присущую новостям, ибо то, что происходило здесь и сейчас, в данный момент и освещалось. Также громогласно нечто упоминали и о доме неподалёку, разобрать удалось лишь то, что это – поджёг. Где-то слышался звук сирены МЧС, но куда направлялись пожарные дроны, было не понять: или сюда, или к дому. В любом случае пока их не было видно.. да вообще ничего не было видно: в толпе перемешались все, и мирные демонстранты, и кидающиеся кулаками в разные стороны агрессоры в черных одеждах, и бродяги, и простые жители, прибежавшие сюда либо оказавшиеся прямо в центре событий. Плакаты революционеров загораживали свет от домов и ламп. Толкучка давила на сознание, боль приносила не столько давка, сколько просто осознание, что вокруг неимоверно много людей.

Совранов уже было начал молить о помощи, буквально вопя о том, чтоб его выпустили. Он не наблюдал такого беспорядка со временён “суточного сотрясения” – так люди прозвали события четырёхнедельной давности, где участие принимал и былой заключенный: оказалось, тот день был самым жестоким и кровавым за время всей революции, не обошлось и парой жертв…

Силы почти покинули безмерно уставшее тело, как вдруг посреди образованного круга, где и скакал, нечто крича, горящий человек, рядом с ним профессор заметил ещё один силуэт.

Это была маленькая девочка, неведомо как пробравшаяся туда. На ней было лёгкое синее платьице да красные сандалии, а в правой руке она сжимала потрёпанную, или так только показалось, игрушку львёнка. Левая же её рука тянулась к “облачённому” в огонь мужчине.

Забыв обо всём, Никодим тут же ринулся к ней. Что с ним стало? Неизвестно. Просто он не мог допустить, чтобы она умерла, а ему отчего-то казалась, что коль девочка всё-таки дотронется до человека, то она не выживет. Он отчётливо видел её слезы и немного измазанное черной грязью симпатичное детское личико, почему спасти данное создание желалось ещё больше. Наверное, он просто не мог поступить иначе, будучи человеком всё же нравственным и опирающимся в жизни на законы морали, ввиду которых позволить ребёнку пораниться, или чтобы его поранили, или, тем более, причинить тяжкий вред – он такого допустить не мог.

Успев за секунду до непозволительного касания, мужчина схватил плачущего ребёнка на руки и понёс сквозь толпу, тогда как девочка, будучи в чистейшей истерике, безустанно кричало два слова:

‒ Ты сделал!!! Ты!!! Ты сделал!!!...

OPEN 4…

Часть Пятая:


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.008 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал