Две недели спустя

Глава 4:

В столь поздний час Никодим никак не мог ожидать звонку, посему и постиг его тот врасплох.

За четырнадцать дней, путём частых прогулок, чья дистанция с каждым днём всё увеличивалась, он смог привести себя немного в былую форму. То есть впредь он уже не так боялся выйти на улицу и иметь хоть какую связь с людьми, ему больше каждый не казался невообразимым монстром, что изобьёт его при первой возможности – нет, теперь в данном плане стало чуть лучше. Но подобные случаи, когда тебе некто звонит с незнакомого номера посреди ночи, пугали даже обычных людей, в чьей психике никто никогда не переворачивал всё верх дном. А уж что говорить об профессоре, который, напомню, ещё не до конца пришёл в норму…

Дрожащей рукой он быстро включил свет в спальне и пару секунд со страхом и удивлением смотрел на телефон, надеясь, что тот всё же перестанет издавать столь нежеланные звуки. Но нет – не переставал. И того всё-таки предательски мондражирующие пальцы поползли к кнопке ответить, сразу же притом нажав и громкую связь – отчего-то приближать к себе аппарат не хотелось.

И уж какое было удивление у Никодима, когда из динамика раздался знакомый да ставший более чем приятным за последние пару недель слуху его голос Казимира. Вскоре чувства сменились радостью, а после заинтересованностью: Коликов всё же принял предложение Совранова и хотел получить всю известную тому информацию.

И, как только разговор был кончен, профессор, словно давно проснувшись, вскочил с кровати и направился к рабочему столу. Надо было написать письмо, а утром, на ежедневной недолгой прогулке, что устраивалась ради обретения своего прежнего чувства социума, её оставить о двери квартиры Казимира, или вовсе хозяина дождаться – как пойдёт.

“Видимо, сегодня с утра мне придётся идти одному, ” – понял вдруг данный факт Совранов. По спине от этого пробежал слабый холодок: до сего дня на данных дистанциях его сопровождал поддерживающий приятель-кинокритик, а теперь же ему придётся проверить, действительно ли сработали данные упражнения.

Нет. Что когда-либо он придёт в полную норму он был уверен. Но для достижения своей цели, или хотя бы скорейшей полноценной жизни, ему хотелось ускорить данный процесс. Ведь все, кто сидел в тюрьме, подвергались подобной “чистке”: каждый по-своему и в зависимости от срока. И после выхода из нежеланного заведения более девяноста пяти процентов абстрагировались надолго от общества: запирались в приютах, квартирах, домах и так далее. Их кормили или они заказывали еду по интернету; они не работали и государство оплачивало им прожиточный минимум – так есть до сих пор. И по такой дороге, “пройдя” в пустую год или лет пять (смотря, сколько был подвержен внушению человек), люди приходили в норму, вновь приобретая возможность общаться с окружающими и воспринимать их не только как агрессоров. А вот желания опять возвращаться к преступлениям больше не наблюдалось. И это отличная статистика. Но отлична она только в том случае, когда задержанный был в действительности виновен.

У Совранова всё чуть иначе, посему и избавиться от глупого порицания, твердящего в голове, он собирается как можно быстрее. И пока у него это неплохо получалось, по крайней мере, он так думал. Сегодня же ему предстояло это проверить на практике.

Но для начала следовало, конечно, написать то самое письмо: надо изложить мысли всецело, а также добавить свои думы и требования, которые он хочет выдвинуть, дабы в случае удачи приверженцы редирума не наделали чего недоброго…

Чуть подумав, мужчина начал писать. Так как записку надлежало оставить у двери, то делал он это по старинке: карандашом на обыкновенной бумаге, что сейчас стоит довольно дорого. Однако в данный момент ему было всё равно на сохранность деревьев и растратой производимых из них листов он себя не сдерживал, в конце концов написав примерно шесть страниц текста от руки формата А5.

***

Выдвигаясь из дома, он всё думал, как бы ему побыстрее добраться до квартиры друга да после пути туда вернуться назад: всё-таки больше требуемого снаружи находиться не хочется.

Однако подобная загрузка ума ничего хорошего за собой не несла, лишь увеличивая нисколько не нужный мандраж. Тогда Совранов принял другую стратегию: мыслительный поток его перешёл в русло, где основной темой служили рассуждения о том, всё ли он описал да обозначил в письме, что хотел. Перебирая в голове необходимые варианты и, вспоминая текст, сравнивая с содержимым листов, он всё-таки пришел к выводу, что всё сделано так, как ему необходимо. Причём данное заключение явилось только уже тогда, когда Никодим уже был посередине пути к дому товарища: вокруг ввиду раннего часа не было почти никого, даже революционеры ещё не вышли на улицы, лишь редкие полусонные рабочие, буквально ²⁹ходячие мертвецы, не торопясь шагая на службу разбавляли его идиллию, всё же не шибко тревожа взбудораженное тюрьмой сознание.

Но дабы уж совсем снизить давление окружения, профессор вновь ушёл в себя, сравнивая шансы на успех и оценивая свою роль в данных событиях, что обещали вскоре развернуться и поменять образовавшуюся в последнее время картину беспорядков и революций.

Он не собирался участвовать в самом “штурме” – нет. На данный момент он боец никакой, да и явно внимание к нему приковано пристальное: после случая месячной давности Алмыков-старший точно не оставил всё как есть, прознав и про сынка и про профессора. Где сейчас первый, Никодим не знает, но в тюрьме для арестованных зачинщиков беспорядков его не было, следовательно или мёртв, или давно дома, причём во второе отчего-то верится больше. Ибо в противном случае сам Совранов был уже не жилец. Да, он вовсе жив по сей день со своими познаниями касательно Института да его нутра лишь из-за данного ему слова самого Алмыкова, который пусть человек нехороший, но обещания сдерживает. А именно: при уходе, ещё обладая некой властью, Совранов поставил ультиматум. Он гласил: либо он попадает под защиту Алмыкова и остаётся жить со всеми своими знаниями, притом изменять их путём вмешательства в ноосферу И.И.Н.И.М.П. права не имеет и в дальнейшем этого не сделает (хотя тут играет скорее случай, но всё же), либо он уничтожает машину – тогда он мог это сделать. Поняв, что игра свеч не стоит, управляющие учебным заведением личности приняли требования, также добавив свои: Никодим ничего никогда окружающим не расскажет. Так пришли к копромиссу. Однако профессор свою часть договора нарушил, но до сих пор жив. Значит и сынок целый, да явно за него ещё слово замолвил – другого довода подобного стечения абстоятельств Совранов просто не находит. Или же сын всё-таки жив, да его отец уж больно верный своему обещанию, ещё больше даже, чем окружающие считают, да продолжает его “держать”, не трогая Совранова. В любом случае, если Лёша был бы мёртв, Никодим также этот месяц бы не прожил. Ну а так, видимо, ему дали второй шанс. В котором оплошать нельзя, ибо уж точно слежка за ним ведётся – это без всяких сомнений. А посему появляться в мероприятиях против Института самому ему не следует, только в заключительной части, когда сильные мира сего будут обессилены – только так, не иначе, ведь третьей попытки ему уж точно не предоставят: он наплевал на своё слово, раскрыв тайну Алексею, и Алмыков наплюёт, убив его.

А что касается “завершающей части” – всё просто. Если “Возрождению”, как массы называют представителей редирума, ввиду чего и они уже не гнушаться данного наименования, всё же удастся достичь цели, и машина будет уже, так сказать, у них, то далее им следовать не стоит. Совранов обозначил, чтобы Коликов, в случае удачи, отзвонил ему, да вместе с тем прислал кого-либо из привилегированного “класса” – в редирум таких немало в последнее время записалось. Таким образом, профессор попадёт на Второй уровень, так как его будет сопровождать человек с доступом на этот самый уровень (жителям нижнего “этажа” не по работе нельзя попадать в жилые кварталы находящейся над ними платформы Города, только в сопровождении человека из высшей касты общества как его гость – глупое, бездумное правило, придуманное этими же “высшими” кретинами, которое вскоре перестанет существовать как некий порядок – это точно), а там уже и до Института не далеко. Ну и после Никодим, посоветовавшись с Казимиром, уже решит, что делать с хитроумным громоздким прибором, на создание которого ушли годы труда, уйма нервов и загубленных карьер… Да-а, что-что, а отключать её в любом случае не стоит – слишком много отдано, и слишком много можно сделать, причём во благо, с её помощью.

Значит ли это, что учёный-биолог кого-то использует? Возможно – он так себе ответил сам, но другого выхода нет. Или есть, всегда, по крайней мере, есть, но времени на его поиск не достаточно…

У входной двери в дом, где была квартира Казимира, Совранов ввёл на приборной панели фамилию друга и цель визита: просто так ему дверь не откроют, а он сам здесь не проживает, посему также зайти не может.

Ответом ему послужила звуковая дорожка, сообщающая, что данный человек сейчас не у себя. Тогда профессор попросил передать ему сообщение и вложил в общий ящик конверт – такой способ уже давно устарел, но систему передачи бумажных писем и по сей день ставят в дома.

Зная, что Коликов со своими единомышленниками выступать днём не будут, Совранов устремился быстрым шагом обратно домой: на улице стало гораздо больше народа, вновь просыпалось социальное волнение.

“Случай из ряда вон.. мало ли, ” – думал по ходу движения мужчина, всё-таки взвешивая шансы того, что Казимир пойдёт на штурм сразу, как только прочтёт письмо.

“Нет, мало вероятно. Они не безголовые кретины, они действуют рационально.. всегда действовали, ” – всё же приструнить страх и предчувствие чего-то важного было крайне трудно.

Потому, только войдя в квартиру, Совранов сразу же стал ходить взад-вперёд по жилищу, не в илах успокоиться. В два часа дня он пойдёт на прогулку, до которой ему следует ещё дожить. Он знал, что спокойствия ему не сыскать, посему просто приготовился прожить данный день, пребывая в предвкушении развязки дела, которому он посвятил огромное количество времени…

***

Несмотря на то, что проснулся он довольно рано, спать он не хотел. Наконец побрившись, да поцарапавшись пару раз из-за неспокойных рук, впервые за две недели, последний раз был после выхода из тюрьмы, Никодим поел, посмотрел новости, ‒ ничего нового, вновь демонстранты да дебоши начинают вступать в силу посреди дня, ‒ вновь поел да ещё домашние дела по мелочи. Чаще же всего он просто шагал взад-вперёд или разочарованно глядел в окно: в его районе было относительно сегодня спокойно, но отголоски беспорядков, что больше сконцентрировались в центре, слышались и здесь.

“Скоро всё кончится, ” – словно говорил он людям внизу, напуганным и обеспокоенным, более пытаясь успокоить себя.

Наконец два часа. Ему никто не позвонил – значит всё-таки нападение будет вечером.

Одевшись, Совранов, опять один, вышел на улицу: немного побродить вокруг дома – и всё. Страх сразу заклокотал в нём, заставляя подозрительно смотреть по сторонам и с особой опаской следить за людьми в черных одеяниях.

Он шёл уже второй круг, как рекламный биллборд рядом с дорогой вдруг прервал показ некоего продукта, и женщина, смоделированная видеокартой, бесстрастным голосом сообщила о самоподжоге некоего неизвестного.

Общественность, что была рядом, вмиг ринулась в центр – увидеть сие зрелище. Непонимание ситуации, а особенно её дикости, возымело над неприязнью к окружающему миру и в профессоре, ввиду чего тот также побежал вперёд по улице.

Два квартала и вот – столб дыма посреди огромной толпы. Где-то слева, недалеко, посреди улиц, также горело, но только здание.

“А жертвы есть, ” – мелькнула мысль в голове у Никодима, однако вряд ли кого ещё это волновало, ибо скачущая и визжащая фигура, объятая пламенем, интересовала куда больше.

В Совранове смешались разные чувства: он страшился столь огромного сборища людей, и в тоже время хотел узнать, что с тем человеком и с людьми, что находились в здании неподалёку. Кругом царило форменное безумие: баннеры и интерактивные плакаты отражали одну цветовую гамму – присущую новостям, ибо то, что происходило здесь и сейчас, в данный момент и освещалось. Также громогласно нечто упоминали и о доме неподалёку, разобрать удалось лишь то, что это – поджёг. Где-то слышался звук сирены МЧС, но куда направлялись пожарные дроны, было не понять: или сюда, или к дому. В любом случае пока их не было видно.. да вообще ничего не было видно: в толпе перемешались все, и мирные демонстранты, и кидающиеся кулаками в разные стороны агрессоры в черных одеждах, и бродяги, и простые жители, прибежавшие сюда либо оказавшиеся прямо в центре событий. Плакаты революционеров загораживали свет от домов и ламп. Толкучка давила на сознание, боль приносила не столько давка, сколько просто осознание, что вокруг неимоверно много людей.

Совранов уже было начал молить о помощи, буквально вопя о том, чтоб его выпустили. Он не наблюдал такого беспорядка со временён “суточного сотрясения” – так люди прозвали события четырёхнедельной давности, где участие принимал и былой заключенный: оказалось, тот день был самым жестоким и кровавым за время всей революции, не обошлось и парой жертв…

Силы почти покинули безмерно уставшее тело, как вдруг посреди образованного круга, где и скакал, нечто крича, горящий человек, рядом с ним профессор заметил ещё один силуэт.

Это была маленькая девочка, неведомо как пробравшаяся туда. На ней было лёгкое синее платьице да красные сандалии, а в правой руке она сжимала потрёпанную, или так только показалось, игрушку львёнка. Левая же её рука тянулась к “облачённому” в огонь мужчине.

Забыв обо всём, Никодим тут же ринулся к ней. Что с ним стало? Неизвестно. Просто он не мог допустить, чтобы она умерла, а ему отчего-то казалась, что коль девочка всё-таки дотронется до человека, то она не выживет. Он отчётливо видел её слезы и немного измазанное черной грязью симпатичное детское личико, почему спасти данное создание желалось ещё больше. Наверное, он просто не мог поступить иначе, будучи человеком всё же нравственным и опирающимся в жизни на законы морали, ввиду которых позволить ребёнку пораниться, или чтобы его поранили, или, тем более, причинить тяжкий вред – он такого допустить не мог.

Успев за секунду до непозволительного касания, мужчина схватил плачущего ребёнка на руки и понёс сквозь толпу, тогда как девочка, будучи в чистейшей истерике, безустанно кричало два слова:

‒ Ты сделал!!! Ты!!! Ты сделал!!!...

OPEN 4…

Часть Пятая: