Часть вторая. POV Снейпа. # 11

Мне удалось отбиться от аврората и обряд отторжения хоркрукса прошел удачно. А это главное.

В мой последний год в Хогвартсе я не строил никаких радужных планов, не надеялся выжить. Но все же выжил. Получил орден Мерлина первой степени, о котором прежде мечтал и который кажется мне сейчас яркой и бесполезной побрякушкой. Получил, как выразился Шеклболт, " солидную пенсию" – ее хватает, чтобы не работать, но при этом жить вполне прилично. Можно закончить все те рецепты зелий, до которых в Хогвартсе руки так и не дошли. Можно согласиться приготовить несколько любопытных зелий, создание которых больше похоже на работу скульптора, чем на варку зелья. Можно переехать из родительской развалюхи в более приличное место. Можно. Даже нужно – за эту развалюху готовы заплатить как за нормальный дом, потому что какая-то компания хочет скупить весь район и построить тут что-то новое. Очень вовремя.

Возможностей много, но радости все это не приносит – ни работа над рецептами, ни приготовление зелий, ни мысли о том, в каком месте я хотел бы жить.

Все закончилось с выздоровлением Поттера. Я обещал Лили, что помогу ее сыну, и я помог. Я оплатил все счета с лихвой, Лили больше не будет мне сниться.

Она давно уже перестала быть для меня реальной женщиной, превратившись в недостижимый идеал, в совесть, как бы пафосно это ни звучало. Она снилась мне всякий раз, когда я хотел сдаться и отступить. Всегда один и тот же сон: я сижу на руинах дома Поттера и обнимаю ее, пока еще живую. Лили просит не оставлять ее сына, защитить его, а я умоляю ее замолчать, поберечь силы, до тех пор, пока появятся колдомедики. В этом проклятом сне я не умею ни останавливать кровь, ни заживлять раны. Ничего не умею. И ничего не могу. А она не слушает меня, только повторяет снова и снова, что я должен помочь Гарри. А потом ее глаза закрываются и я понимаю, что ее больше нет. И просыпаюсь.

Когда я в ту жуткую ночь добрался до Годриковой лощины, Лили уже была мертва. Я обнимал уже остывающее тело. Но в моих снах она всякий раз умирала у меня на руках и просила о помощи. Последний раз это снилось мне в квартире Грейнджер.

Я прекрасно понимал тогда, что Гермиона слишком беспечна и что опыта в колдомедицине у нее не слишком много – если мне удастся схватить нож и нанести точный удар, она не сможет заставить мое тело жить. Нужно только поточнее все спланировать, и тогда я был бы свободен от аврората, допросов и дементоров. Все закончилось бы очень быстро и почти безболезненно. А треклятый сон совершенно выбил меня из колеи, и я не был в состоянии думать о чем-то кроме того, что спасти сына Лили я так и не смог. А потом Грейнджер сказала, что он жив. И что она попытается доказать мою невиновность.

Лили больше не будет мне сниться. Грейнджер тоже больше не появится. Да, я сам виноват, что слишком вспылил тогда, после слов Шеклболта. Аврорская сволочь просто ответила язвительным выпадом на мои раздраженные фразы, а я понял высказывания Шеклболта точно так, как все это время боялся понять поступки Грейнджер. Или Шеклболт специально подвел меня к такому решению – не знаю. Он не дурак, и мое сближение с Грейнджер не было ему на руку.

Я сам виноват, что выставил ее за дверь и заявил, чтобы не смела даже появляться у меня на пороге. Сам виноват, что вспылил попусту и не захотел тут же признать свою ошибку – как тогда, с Лили. Это было глупо, как и то, что до сих пор злюсь на Грейнджер – и за то, что не поверила мне сразу, и за то, что она верила Кингсли, и за жалость ее гриффиндорскую...

Понимаю, что должен был ответить на ее первое письмо со сбивчивыми и чуть занудными извинениями, пафосное и какое-то... подростковое. Там только дешевых угроз не хватало в духе " не простите – утоплюсь в ближайшем пруду".

Понимаю, что нужно было ответить хотя бы на второе письмо, но мне вдруг взбрело в голову, что правильнее будет сжечь это письмо, не читая. Я злился, что слишком ждал этого письма, злился, что Гриффиндорская Всезнайка может получить надо мной ту власть, которая прежде была лишь у Лили. Или уже получила. Я слишком увлекся Грейнджер за те месяцы, пока рассчитывал поттеровский обряд заново. И если бы ушла она – это было бы слишком... слишком так же, как когда ушла Лили.

Поэтому это было почти легко – наблюдать, как исписанная чернилами бумага корчится в пламени. Почти легко и почти весело. Наверное потому, что я был уверен – будет третье письмо. Но его не было. Все закончилось, так и не начавшись.

Лили перестала мне сниться, но не прийти в день ее смерти на кладбище я не могу. В этот день там всегда много цветов. И людей тоже много, поэтому приходить лучше вечером, когда кладбище опустеет. Но на этот раз побыть одному не удалось – не успел я положить цветы, как появился Поттер. Ничего не значащий обмен любезностями и, внезапно, режущий душу вопрос:

– А вы никогда не думали, что было бы, если бы моя мама вас простила?

Не издевается. Но и ответ ему известен. Вопрос риторический.

Думал. Множество раз думал. Что было бы, если бы я попросил прощения еще раз. Если бы сказал, что не буду общаться с Эйвери и компанией. Если бы я заткнулся, а не орал ей гадости, когда она едва не в драку с Поттером из-за меня полезла. Если бы...

Поттер пинает ботинком жухлые листья на дорожке и вдруг задает еще один вопрос, которого я меньше всего ждал:
– Но тогда какого гиппогрифа вы сами не смогли простить?

Вскидываю бровь и иронично кривлю губы:
– Ну что вы, Поттер. Я вас ни в чем не обвинял. Вы же не знали, что я собирался сказать вам нечто жизненно важное.

– Вы прекрасно понимаете, что я говорю не о себе, сэр. О Гермионе. Если бы вы не простили мою глупость – я бы понял. Но вы так отнеслись к единственному человеку, который вам поверил. И заставил поверить Кингсли, да и весь аврорат с Визенгамотом. Который столько месяцев подряд пытался помочь вам вернуться к нормальной жизни...

– Я не просил ее о помощи, Поттер, – почти выплевываю я, не собираясь слушать эти его нравоучения. Сопляк паршивый.

– Не просили. Но помощь была вам нужна, - отвечает он спокойно. - Именно поэтому я и хотел узнать, почему вы так и не смогли простить. Когда сами ждали прощения.

– Ситуации, знаете ли, разные, Поттер, – говорю ему ядовито. – Я аврорам в допросах не помогал. И, уж тем более, не играл в " доброго аврора", пытаясь вынюхать хоть что-то.

Он вскидывается, даже открывает рот для тирады, но молчит. И переводит взгляд на могилу родителей.

– Да, сэр. Ситуации были разные. Особенно финалы. Вы правы.

Он сухо прощается со мной и уходит, а я еще долго сижу на кладбищенской скамейке. Мне так же тошно, как восемнадцать лет назад, когда я узнал о смерти Лили.

" Ситуации разные" – это я очень точно брякнул. Лили мертва из-за моего поступка, и ее не вернуть, как бы мне этого ни хотелось. А я жив. И мне очень хочется верить, что Лили простила мне все. Не только те слова, что я выкрикнул со злости.

Поттер прав. И это неприятно. Но еще неприятнее понимать, что мне не хватает Грейнджер. И что я злюсь на нее – ну почему она не придет и не извинится снова?! Я бы согласился с ней общаться...

А сам я к Лили больше не подошел ни разу. Не рискнул. Не хотел унижаться. И был уверен, что она меня прогонит.

Грейнджер присылала сову с письмами. На которые я так и не ответил. Что если... Она наверняка обрадуется, если я зайду к ней на чай. Уже вечереет, завтра рабочий день – она наверняка сейчас что-нибудь читает в компании своего кота устрашающих размеров.

Аппарирую к ее дому, поднимаюсь на второй этаж и стучу в дверь. Тишина. Странно, в такое время Грейнджер должна быть в своем любимом кресле, в которое она забирается с ногами. И с этим отвратительным котом.

Может, зачиталась и не хочет открывать? Спускаюсь вниз, смотрю на окна. Темные. Никого нет дома? Или она спит? Не понимаю.

Но не торчать же здесь всю ночь, как подростку. Аппарирую домой и пишу короткую записку.

„Мисс Грейнджер,

С уважением,
Северус Т. Снейп“

Немного чопорно, но... уж лучше так. Отправляю почтовую сову с запиской, строго-настрого наказав без ответа не возвращаться, и спускаюсь в лабораторию, чтобы чем-то себя занять. Во втором часу ночи я не выдерживаю и поднимаюсь в гостиную – уж теперь-то сова точно вернулась. Тишина. Выхожу на крыльцо – может, глупая птица оставила мне письмо на пороге. Ничего. Ни-че-го.

Спать я ложусь уже под утро, злой и уставший. Снится мне всю ночь какая-то мерзость – явно отголоски прошлогодних допросов в аврорате: будто Грейнджер решила мне что-то доказать и затеяла какой-то эксперимент с дементорами, якобы пытаясь ответить на то, что я сказал ей сгоряча – „невозможно простить того, кто сам не прошел через то же самое“. Только эксперимент пошел совсем не так, как она надеялась – Грейнджер погибла.

Проснулся я совершенно разбитый и в каком-то тревожном настроении. Неужели я действительно боюсь, что у Грейнджер завелся кто-то, кроме кота? Вздор. Я... Мне просто не нравится, что она не ответила сразу же. И сон сегодняшний тоже не нравится.

Совы все нет. И на пороге пусто. Может, письмо унесло ветром?

К обеду я уже настолько взвинчен, что не могу ни на чем толком сосредоточиться. Грейнджер всегда отвечала тут же. Почему же сейчас?..

Почтовая сова появляется ближе к вечеру, когда я уже готов послать второе письмо – на всякий случай. Взъерошенная птица выглядит очень недовольной, словно я ей печенье должен. За такую работу ни крошки не получит, пусть не пыжится.

Разворачиваю свиток, и не сразу понимаю, как это может быть. Смотрю на сову, а она только ухает возмущенно.

Или птица мне на этот раз досталась предельно тупая, или.... вот об этом „или“ я думать не хочу. Совсем не хочу. Потому что я знаю, в каких случаях совы не могут доставить письма адресату.

Я снова аппарирую к дому Грейнджер, стараясь не вспоминать о том, что мне сегодня снилось. Грейнджер – не глупый подросток, она умная и взрослая, она бы такого не устроила. Я не верю.

Звонок в дверь отзывается гулких эхом, но из комнаты не доносится ни шороха. Окна ее квартиры по-прежнему темные. И стекла выглядят слишком грязными. Но на звонке ее фамилия. И на маггловском почтовом ящике тоже.

На этот раз я ухожу не сразу. Жду. Часов до трех ночи. А потом понимаю, что это бесполезно – сегодня она уже не придет.

Отправляюсь домой и всю ночь ворочаюсь – мне снятся отголоски вчерашнего сна про дементора. А с рассветом я аппарирую в Мунго. Работу Грейнджер прогуливать не стала бы.

Там мне говорят, что она уволилась. Давно, месяца три назад. То есть, вскоре после нашей ссоры. На вопрос, а как можно связаться с Грейнджер, колдомедики не отвечают. Пожимают плечами и тут же торопятся по своим делам. Все одно к одному – и их слова, и то, что Гермионы нет дома, и что сова так и не смогла ее разыскать, и то, что сказал мне Поттер, причем сказал в прошедшем времени, словно уже ничего не изменишь. Легилименцию к ним я применять не рискую, хоть и знаю наверняка, что колдомедики что-то скрывают. Манеру Кингсли заминать скандалы я тоже помню прекрасно – что бы ни случилось, колдомедики озвучат версию " Грейнджер уволилась", просто потому, что не захотят идти против аврората. То есть, мне нужно либо выпытывать подробности у Поттера или у самого Кингсли, либо смириться. Разница не велика – я и так в общих чертах все понимаю, а детали уже ничего не изменят. И от этого ощущения мне тошно.

Дома холодно и промозгло. Затапливаю камин и долго смотрю, как огонь уничтожает полено за поленом. В помещении постепенно теплеет. А холодный ком в животе так и не исчезает.

Почему я не смолчал тогда? Почему не принял ее сбивчивые извинения? Почему сжег письмо, так и не прочитав?

Хотел выплеснуть на нее всю злость, что накопилась во мне во время допросов? Но ведь именно Грейнджер поверила мне и вытащила из аврората – тут Поттер совершенно прав.

Думал, что она лжет? Но она же предлагала мне просмотреть ее мысли. И я достаточно сильный легилимент, чтобы разобраться, где там правда, а где ложь.

Хотел почувствовать себя романтическим героем, гордо сжигающим письма? Хотел. Почувствовал. Даже получил от этого удовольствие. Как когда наорал на Лили. Идиот.

Я понимаю, что теперь уже ничего не исправить. И ненавижу ноябрь сильнее прежнего.

# 12

Свой день рожденья я ненавижу ничуть не меньше, чем ноябрь. Когда я учился в Хогвартсе, этот день помнила только Лили. До пятого курса. Потом – не помнил никто. Кроме меня самого.

Поэтому когда раздается стук в дверь, мне это кажется странным. Кого там нелегкая принесла?

- С днем рождения, сэр, - говорит она вместо приветствия.

Грейнджер. Непривычно загорелая и привычно неуверенно улыбающаяся.

- Сэр, не злитесь. Я сейчас уйду. Просто хотела вас поздравить. Думаю, это вам понравится.

Протягивает мне коробку шоколадных трюфелей и тяжелый сверток – кажется, какую-то книгу.

Гермиона. Выглядит вполне здоровой. И пришла меня поздравить с этим гиппогрифовым днем.

Сгребаю ее в охапку, вместо того, чтобы вежливо принять подарок и пригласить в дом. С нее станется аппарировать сразу же. Если ее отпустить.

Похоже, она от такого напора очень растерялась – притихла и ничего не говорит. Увожу ее внутрь дома, не разжимая объятий, и чувствую себя при этом почти что мальчишкой.

Мы долго стоим молча, а потом она осторожно спрашивает:
- А что изменилось, пока я была в Австралии, сэр?

Она была в Австралии? У родителей? Я кретин. Первосортный кретин, считающий, что за пределами Великобритании уже ничего не существует. Решил, что если сова возвратилась с письмом, то Грейнджер погибла. Хотя каждому известно: для обычных почтовых сов – что мертвец, что давно уехавший с острова. „Волшебника нет на свете“, а свет – всего лишь Великобритания. Любой ребенок знает, что обычной совой не то что в Австралию, даже во Францию письма не послать. Только если собственную птицу обучить или особую породу из почтовых вызвать. Я же повел себя как недообученный магглорожденный, хотя нет, хуже. Как недообученный маггл. Причем параноик. Но как же здорово, что мои страхи оказались лишь страхами.

Ухмыляюсь и произношу как можно пафоснее, попутно пародируя речь министерских крыс:
- У меня был серьезный разговор с Кингсли, в результате которого я осознал, что был неправ на твой счет и должен извиниться. И, как порядочный мужчина, просто обязан попытаться восстановить прежние отношения.

Замирает, отстраняется и отходит к окну. Мерлин, да что я такого обидного сказал?!

- Понятно... - выдавливает она через пару минут. - Значит, Кингсли. Что ж, логично...

- Ну и что же ты считаешь логичным? - спрашиваю ее с иронией, а сам лихорадочно прикидываю, на что она могла вдруг обидеться. На упоминание имени Министра? Чушь, он к ней хорошо относится.

- Логично, что перемены в вашем поведении возникли не сами по себе, сэр.

Вскидываю бровь и молчу – меньше шансов сказать что-то не то.

- Мистер Снейп, ни я, ни Гарри с Роном не идиоты. И нам уже давно осточертело, что с нами носятся так, словно оставь нас без присмотра – не выживем. Но еще паршивей, когда на людей давят, чтобы они были с нами... поосторожнее.

Последнее слово Гермиона словно выплевывает. Она замолкает на мгновенье и наконец поднимает на меня взгляд:
- Мне жаль, что у вас был этот разговор с Кингсли. Мои извинения.

Ерунда какая-то. Она что, думает, будто Кингсли заставил меня быть с ней повежливее?! Думает. Определенно. Бред. Полный бред.

Сплетаю руки на груди и тихо хмыкаю:
- Гермиона, не надо нести чушь. Тебе это не идет. Меня никто не запугивал и не уговаривал быть с тобой, как ты выразилась, поосторожнее. Ты просто не почувствовала иронию в моих словах. Разговор с Кингсли я начал сам – у меня было к нему несколько вопросов, и он на них ответил. Выводы я сделал тоже сам. Не поверишь, но я вполне в состоянии мыслить самостоятельно.

Пожимает плечами и молчит. Не верит. Странно. Раньше я за ней такой паранойи не замечал.

- Ну хорошо, - говорю я примирительным тоном, - на слово ты мне не веришь. Так используй легилименцию.

Качает головой и смотрит в окно. А я злюсь – я же ей предложил влезть в свои мысли, сказал, что пущу... а ей словно все равно. Идиотка.

- Не знаю, зачем вам так важно меня убедить, сэр. Но я же прекрасно понимаю, где мой уровень, а где ваш. И что вы мне что угодно показать можете так, что будет выглядеть убедительно.

- Неужели? В прошлый раз это тебя не смущало. Ломилась так, что сносила все блоки. И верила.

Она вспыхивает до корней волос:
- Извините, я...

- Не извиню, - обрываю ее со злостью. - Я тебе предложил использовать легилименцию, а ты отказываешься. Или для того, чтобы ты мне поверила, я должен быть под прессом? Или в полубессознательном состоянии после общения с твоими аврорами?

Дьявол, я же совсем не это хотел сказать! Да, пресс мне для выяснения личных отношений никто организовывать не стал бы, хотя – Мерлин свидетель! - я рискнул бы сейчас и этим, лишь бы не дать ей сбежать и унять ее паранойю. И свою – что Гермиона с собой что-то учудит.

Но какого гиппогрифа я ляпнул про авроров? Тем более, про „ее авроров“. Да еще и произнес все так, словно я до сих пор на нее злюсь из-за того просмотра воспоминаний. Кто меня за язык тянул?!

Молчит, а губы чуть подрагивают. Только слез ее теперь и не хватало. Для полного счастья.

Считаю до ста и говорю как можно спокойнее:
- Гермиона, да успокойся ты наконец! Я просто хочу помириться. Поэтому и предложил тебе посмотреть мои мысли. Никакого подвоха.

Закусывает губу и молчит. Злится?

- Сэр, давайте будем считать, что мы помирились, - произносит она безразлично и тускло. - Кингсли я скажу, что мы с вами очень дружески побеседовали и что... что я очень рада, что вы приняли мои извинения за... за то, что было прошлой зимой. А промежуточный шаг с легилименцией лучше опустить. От него никому не станет лучше. Пустая трата времени и сил. Я... я думаю, это не мое дело, чем он на вас надавил, но надеюсь, что он от вас отстанет. Я уеду к родителям, и все успокоится. Сэр...

Какого гиппогрифа я влез со своими остротами?.. Почему не сказал сразу, что захотел задать Кингсли вопросы и он мне на них подробно ответил? Зачем вообще заговорил об этом аврорском кретине, выбившемся в министры? Неужели нельзя было просто сказать, что соскучился, волновался, много думал о ней в эти месяцы?! Это же все правда, я не солгал бы ни словом. А теперь она накрутила себя не меньше, чем я прежде. И как достучатся до нее, я не знаю.

- Мистер Снейп, я лучше пойду. Не хочу вам мешать.

- Нет, никуда ты не пойдешь, - рявкаю я на нее раздраженно.

Нервы совсем ни к черту. Понимаю, что совершаю ошибку за ошибкой, но ничего поделать не могу. И понимаю, что отпускать Гермиону сейчас нельзя. Никак нельзя. Пока мы ничего не выяснили окончательно, и пока она мне не поверила. Я уже один раз отпустил так Лили. Второго раза не будет. Не должно быть.

- И что вы хотите? - спрашивает она настолько вяло, словно этот наш разговор выкачал у нее все силы.

Меньше часа назад у меня на пороге стояла пусть нервничающая, но улыбающаяся и полная энергии Гермиона Грейнджер. А теперь я разговариваю с ее бледной тенью. Будто она не со мной беседовала, а с дементором или еще какой-то тварью из тех, что жизненные соки из человека высасывают. И от этого тошно.

- Помириться, - отвечаю устало и уже почти безнадежно. - Вернуться к тем отношениям, что были в начале лета.

- Я с вами не ссорилась. А отношения эти вам не нужны. И не думаю, что Кингсли хотел от вас именно этого.

- Да при чем тут Кингсли!..

Невесело улыбается и молчит.

Она же ни одному моему слову не верит! Что бы я ни сказал, все тут же будет истолковано так, словно меня к ней как минимум в кандалах приволокли. Или нет, хуже, в том чертовом поясе с наручниками.

- Хочешь чаю? - спрашиваю ее нейтральным тоном.

Мне нужно потянуть время и подумать, как убедить ее, что не лгу. Но не допрос же под веритасиумом предлагать! Тем более, авроры не верили, что он на меня действует.

Гермиона пожимает плечами. Безразлично. Ей это действительно безразлично. Если я протяну ей чашку – наверняка выпьет, из вежливости. Но чаевничать в моей компании ей не в радость. Теперь уже не в радость. Но я же помню, я хорошо помню, как она еще несколько месяцев назад буквально светилась от счастья, когда я...

Подталкиваю ее к кухне, собираюсь заварить чай с бергамотом – кажется, этот сорт нравился ей больше всего.

Ну почему сегодня все так нескладно?! Как последний идиот распахиваю кухонный шкаф и пялюсь на пустые полки.

Я уже все упаковал, еще вчера. На завтра запланирован переезд – для начала в съемную квартиру в Лондоне, а там посмотрим, куда. Тут осталась только пачка зеленого чая, который она терпеть не может. А единственная кружка стоит в раковине. Грязная.

- Сэр, я лучше пойду. Я просто хотела извиниться еще раз и поздравить вас с днем рождения. А не портить вам праздник.

Праздник, мантикора его раздери.

- Может, сходим в кафе? В то, с зелеными креслами? - предлагаю я.

- Не надо, сэр. Не тратьте на это время. Мы же обо всем договорились. А кафе того больше нет. Там все перестроили, мне Гарри писал.

Я на той улице полгода не был и бывать до сегодняшнего дня не собирался, но новость о кафе неожиданно становится последней каплей, и внутренне я сдаюсь. На сегодня – сдаюсь. Гермионе я же ничего не докажу. По крайней мере, сам. Но если она переписывалась все это время с Поттером, можно будет попытаться действовать через него. Я не хочу, чтобы она уезжала. Я хочу все вернуть. Но не знаю как.

- Сэр, может вы мне все-таки скажите, что именно хотел от вас Кингсли и чем именно надавил? Вдруг мне что-то придет в голову...

- Он не... ладно, Мерлин с вами, берите палочку – я покажу.

Спорить с ней бесполезно – не поверит, а показать воспоминания и мысли легче, чем пересказать. И моей силы хватит, чтобы протащить ее по всему, что важно.

Гермиона вся подбирается и кивает, сосредоточенно и грустно. На несколько мгновений замирает с палочкой в руках, а потом уверенно произносит:
- Легилименс!

Показываю ей разговор с Поттером и как хотел с ней встретиться после него, показываю разговор с Кингсли и свои мысли о ней. Собираюсь прервать связь, но не тут-то было – Гермиона ломится дальше, уверенная, что самое важное я скрываю. Не знаю, что она ищет, но остановить ее я не пытаюсь. Пусть смотрит.

Мои злость и разочарование из-за его слов о ней. Рывок вглубь. Разговоры с Малфоями. Решение переехать в нормальный дом из этой развалюхи. Рывок. Непреложный обет, что я дал Нарциссе.

Гермиона решила проверить, не давал ли я аврорам непреложного обета?..

Рывок, и меня придавливает воспоминанием о допросе в аврорате. Гермиона тут же шарахается назад и прерывает связь.

Жду, что она скажет, а она снова молчит. Думал, даже если она решит, что это подделка, она задумается, и у меня будет хоть какой-то шанс. А теперь эта идея кажется мне предельно глупой. Как и все, что я делаю сегодня.

- Извините, сэр.

Не знаю, что она имеет ввиду – что снова влезла куда не следует или что все-таки поверила мне и теперь извиняется за свою паранойю, поэтому отвечаю односложно:

- Не за что.

И стараюсь не думать о том, что же она имела в виду.

- Хотите, сходим в какое-нибудь другое кафе? - предлагает она осторожно. - Я бы пригласила вас к себе домой, но...

- Что „но“?! - откликаюсь я резче, чем следовало бы.

Идиот, нужно брать то, что дают. Пока она хоть как-то уняла свою паранойю. Брать и не думать, ждет ли ее дома какой-то придурок из Австралии, из-за которого она не может пригласить меня к себе. Кольца у нее на руке нет, а все остальное поправимо.

- Но туда вам не захочется. Не самое приятное для вас место.

- Я предпочел бы сам решать, куда мне хочется и какие места я считаю приятными, - буркаю я очень тихо, просто чтобы выпустить пар, но она все-таки разбирает мои слова и отвечает, отстраненно и снова как-то механически:

- Как хотите.

Лучше уж сделать вид, что не заметил тона. Правда, лучше. Поэтому выдавливаю из себя подобие ухмылки и говорю почти что беспечно:
- Тогда к тебе домой, я только переоденусь. Будем считать, что я по тому месту почти что соскучился.

И только поднявшись в спальню, понимаю, что сказал сущую правду – я соскучился по тому месту. А еще больше - по тому, какой была Гермиона в тот период, в той квартире.

Надеваю чистую рубашку и более приличные брюки так быстро, словно мне нужно на собрание Ближнего круга, а метка горит огнем уже давно. Ловлю себя на этой мысли и тихо хмыкаю – а ведь все действительно изменилось, теперь я тороплюсь совсем по другой причине. И очень надеюсь, что все так и будет продолжаться. Если Гермиона не сбежит...

Не сбежала. Стоит в гостиной точно там же, где я ее и оставил. Думает о чем-то невеселом. Может, я зря на нее давлю? Может, ей уже давно не хочется быть со мною рядом, а это поздравление было лишь вежливостью?

- Ты не хочешь, чтобы я там появлялся? Или тебе сегодня некогда? Можно перенести на завтра. Или как тебе удобней будет. У меня никаких четких планов на ближайшее время нет.

Она качает головой, берет меня за руку и мы аппарируем в прихожую ее квартиры. Куда меня столько раз аппарировали авроры. Только сейчас все иначе – я сам хочу оказаться в этом месте. Хотя нет, лгу. Даже в те недели я ждал возвращения сюда. Ждал передышки в допросах, ждал облегчения от зелий и теплой воды, ждал нежных прикосновений, что уменьшают боль и отвлекают от нее...

Медленно обхожу все комнаты. Гостиная, где мы сидели вместе на диване, плечо к плечу, и где я наблюдал из-под полуприкрытых век за Гермионой, устроившейся в своем кресле. Кухня, где она заваривала мне крепкий черный чай. Спальня, где я пару ночей спал с нею на одной кровати. Ванная, где...

- Сэр, вы уверены, что это место вам не неприятно? - спрашивает она напряженно и берет меня за руку. - У вас такое лицо...

Притягиваю ее ближе и обнимаю:
- Нормальное у меня лицо. Просто я подумал... Кингсли хотел добить меня тем, что притащил сюда на мой день рождения. Авроры глумились, что это можно назвать своеобразным подарком к дате.

Чувствую, как каменеют ее плечи под моими руками, и обнимаю крепче.

- А ведь он и в самом деле сделал мне подарок на день рождения. Самый важный в мой жизни. Ведь где бы я был, если бы не ты. Глупо было пытаться утаить от тебя, что за ту зиму и весну ты стала мне самым близким человеком. И еще более глупо было взорваться из-за слов Кингсли и все разрушить.

Гермиона тяжело вздыхает, но не произносит в ответ ни слова, а я целую ее в макушку, так и не решаясь отстраниться и поцеловать ее в губы. Потому что если она отшатнется...

Но надо что-то делать или хотя бы говорить. Она не будет вот так вечно стоять и ждать, когда же я на что-то решусь. А решиться трудно.

- Может... может начнем с начала? Пусть Кингсли с его приспешниками катятся к хвосторогам, давай забудем все, что с ними связано.

Она не отвечает. Значит, прошлой весной между нами ничего и не было? Только ее чувство вины и ничего более? Идиот.

Она обнимает меня в ответ, и мне становится чуть спокойнее. Может, и не идиот. Может, и не ошибся.

- Сэр, конечно я хотела извиниться. Я надеялась, что вы меня простите за все случившееся и...

Она замирает и только прижимается ко мне сильнее, а я чувствую, что улыбаюсь.

- Вот и я очень надеюсь на это самое „и“, Гермиона. Только не надо называть меня на „вы“ и „сэр“. Тем более, мое имя ты знаешь прекрасно. Я помню.

Она чуть вздрагивает, а я мысленно чертыхаюсь – последняя фраза прозвучала слишком ядовито.

- Я думала, вам будет неприятно, если я буду обращаться к вам по имени, сэр. Вы же сами говорили...

- Мало ли какую чушь я нес тогда. Будем считать, что мне простительно. На тот период.

Слышу ее тихий смешок и успокаиваюсь – мир установлен.

- Верно, простительно. Северус.

Целую ее в висок и уже почти не боюсь, что она отшатнется. Почти. Не боюсь.

Гермиона улыбается и тянется губами к моим губам, все просто замечательно, но я нутром чую какой-то... нет, не подвох. Червоточину. Что-то с чем-то не стыкуется, что-то ее тревожит. Не мой возраст, не прошлое, нет. Скорее будущее. Но будущее подождет, я хочу жить настоящим. Сегодняшним днем, а не страхами потерять все в завтрашнем.

* * *

Пару часов спустя, когда мы уже успели вернуться из спальни на кухню, заварить чай и даже почти допить его, Гермиона вдруг спрашивает:

- Ты хочешь, чтобы я вернулась в Лондон?

А она не вернулась? Она же и так в Лондоне. Временно?

- У меня обратный самолет через неделю, - поясняет Гермиона. - Я собиралась просто навестить друзей. Летом... Летом мне было тут слишком тоскливо. Все закончилось, развалилось как карточный домик. Меня тут ничего не держало, а родители и прежде уговаривали меня переехать к ним в Австралию. Вот я и уехала.

- Тебе там нравится? - это единственный нейтральный вопрос, который приходит мне в голову. Я чувствую, что разговор вот-вот перейдет именно на ту тему, которая и тревожит Гермиону, и мне от этого не по себе.

- Да, очень. Там все другое... - она замолкает на мгновение, а потом продолжает, напряженно и как-то нервно. - Я решила, что не смогу быть колдомедиком. Устроилась там в волшебную лабораторию к мистеру Брауну – основные направления там зелья и нумерология. Мне это ближе и... Мистер Браун выписывает " Пророк", а там писали, что я ассистировала тебе при разработке обряда, который спас Гарри. Это и было основной рекомендацией для мистера Брауна. А когда он... когда он узнал, что я собираюсь в отпуск сюда, он просил поговорить с тобой насчет работы в его лаборатории, - она глубоко вздыхает и заканчивает тоскливо: - Я не из-за этого к тебе пришла. Я вообще не собиралась с тобой об этом говорить. Думала, просто поздравлю и уйду.

Можно выдохнуть. Никаких молодых смазливых австралийцев, игроков в квиддич или еще какую-то глупую игру. Просто меня посчитали чрезмерно мнительным идиотом. Неприятно, но небезосновательно. Поправимо. Полгода назад я бы возмутился. Но это было полгода назад. Теперь мне нужно восстанавливать то, что еще можно восстановить. Одно резкое движение – и все рухнет. Не сгорит дотла, как я боялся прошлой осенью, но все же рухнет. Хотя один вопрос не задать я все-таки не могу:

- Но ты же не жалеешь, что не ушла? Вернее, что пригласила меня сюда?

- Не жалею, - качает головой Гермиона и поспешно добавляет: - Но с просьбой Брауна это никак не связано!

- Я догадался.

Беру ее руку в свою и пытаюсь продумать, что же я скажу Гермионе. Вернее, я уже и так понял, что. Не могу сообразить, как это лучше сделать. Чтобы не было очередного витка недоверия в ответ на мои действия, желания или чему там еще можно не верить.

- Насчет Брауна, - ладонь в моей руке напрягается, успокаивающе поглаживаю ее и продолжаю, - думаю, его предложение сейчас очень кстати. Тебе нравится в Австралии, а я с удовольствием уехал бы из магической Британии. Подальше от Кингсли, Скиттер. Подальше от прошлого. Все одно к одному – у меня даже вещи собраны, осталось лишь уменьшить их и забрать из старого дома, который через пару недель пойдет под снос. Если хочешь, я уеду с тобой. Договорюсь с Брауном или придумаю что-нибудь другое. Денег, которые мне платит Министерство, в любом случае на первое время хватит, а на вырученное за продажу старого дома можно будет купить дом где-нибудь в пригороде Мельбурна...

- Тогда уж Сиднея, - Гермиона улыбается на этот раз действительно радостно, - Браун хотел открыть там свой филиал – он ищет человека, который его возглавит.

- Значит, Сиднея.

Будто для меня есть какая-то разница. Я не бывал в тех городах ни разу, их названия для меня пустой звук. Сидней так Сидней.

- Северус, там океан. И пляжи очень красивые. И тепло. И...

Общий смысл аргументов мне ясен и так, поэтому я просто притягиваю Гермиону к себе и накрываю ее губы своими. До чего же приятно слышать, как она называет меня по имени. Но еще приятнее целовать ее в лоб, веки, переносицу, скулы... и понимать, что она не отшатывается, наоборот, тянется ко мне. Мой подарок ко дню рождения. Которым я ни с кем делиться не собираюсь. У которого вкус и запах праздника. И жизни.

Конец