Глава Шестая

Когда мы добрались до дома, уже почти стемнело. Ним погнал нас в прихожую, где с нетерпением ожидал Бентам. Он даже не удосужился поприветствовать нас:

— Зачем вы притащили этих гримов? — заявил он, бросив взгляд на тележку с бельем. — Где существо?

— Оно здесь, — ответил я.

Сняв медвежат, я начал вытаскивать белье.

Бентам смотрел, но не приближался. Простыни сверху были белыми, но чем глубже я копал, тем все больше они становились пропитанными кровью, а когда я достиг дна, они превратились в черный кокон. Я вытащил последнюю, и нашел его — маленькое сморщенное существо, свернувшееся в позе эмбриона. Было трудно поверить, что это жалкое создание было тем же самым, что вызывало у меня такие кошмары.

Бентам подошел ближе:

— Мой Бог, — выдохнул он, глядя на окровавленные простыни. — Что они с ним сделали?

— Вообще-то, это я, — признался я. — У меня действительно не было выбора.

— Оно чуть не откусило Джейкобу голову, — объяснила Эмма.

— Ты же не убил его? — спросил Бентам. — Мертвое оно бесполезно.

Я ответил:

— Не думаю, — и велел пустó те открыть глаза, и, очень медленно, она открыла их. Она все еще была жива, но слаба. — Хотя я не знаю, сколько она еще протянет.

— В таком случае, нельзя терять ни секунды, — заявил Бентам. — Мы должны немедленно послать за моим целителем и уповать на небеса, что ее пыль действует на пустó т.

Нима тут же бегом отправили за целителем. Пока мы ждали, Бентам проводил нас в кухню и предложил крекеры и консервированные фрукты. Но, или из-за нервов, или из-за всех выворачивающих наизнанку вещей, что мы увидели, ни у Эммы, ни у меня не было аппетита. Мы ковырялись в еде больше из вежливости, пока Бентам сообщал нам то, что произошло в наше отсутствие. Он рассказал, что сделал все необходимые приготовления в своей машине, и что все готово, осталось только подсоединить к ней пустó ту.

— Вы уверены, что это сработает? — спросила Эмма.

— Настолько насколько могу быть уверенным, еще ни разу не попробовав, — ответил он.

— Это не причинит ей вреда? — спросил я, чувствуя странную заботу о пустó те, хотя бы только из-за того, что мне столько пришлось пережить, чтобы спасти ее.

— Конечно, нет, — пренебрежительно отмахнулся Бентам.

Прибыла целительница, и я чуть не вскрикнул от удивления, увидев ее. Не потому, что она выглядела необычно, хотя так и было, а потому, что я был абсолютно уверен, что видел ее раньше, хотя и не мог сказать где, или как я умудрился забыть встречу с кем-то настолько странным.

Единственными видимыми частями ее тела были левый глаз и левая рука. Все остальное скрывалось под акрами ткани: платками, шарфами, платьем и куполообразной юбкой с кринолином. Похоже, у нее не хватало правой руки, а за левую ее держал юноша с темной кожей и большими блестящими глазами. Он был одет в яркую шелковую рубашку и широкополую шляпу и вел целительницу за руку, словно она была слепая или калека.

— Я — Рейнальдо, — произнес юноша с ярко выраженным французским акцентом, — а это — Матушка Пыль. Я говорю за нее.

Матушка Пыль склонилась к Рейнальдо и что-то прошептала ему на ухо. Рейнальдо посмотрел на меня и произнес:

— Она надеется, что ты чувствуешь себя лучше.

Тогда я понял, где я видел ее — в моих снах, или том, что я принимал за сны, пока приходил в себя, после нападения.

— Да, гораздо лучше, — ответил я, обескураженный.

Бентам пропустил формальности.

— Ты сможешь исцелить такое? — спросил он, подводя Рейнальдо и Матушку Пыль к тележке. — Это пустó та, видимая нам только там, где она покрашена краской.

— Она может исцелить все, у чего бьется сердце, — ответил Рейнальдо.

— Тогда, пожалуйста, — попросил Бентам. — Очень важно, чтобы мы спасли жизнь этому существу.

Через Рейнальдо Матушка Пыль стала отдавать распоряжения. Вынуть зверя из тележки, сказали они, и мы с Эммой перевернули тележку и вытряхнули пустó ту. Положить его в раковину, сказали они, и Эмма и Шэрон помогли мне перенести пустó ту и положить на дно длинной глубокой раковины. Мы промыли ее раны водой из крана, стараясь смыть не слишком много белой краски. Затем Матушка Пыль осмотрела пустó ту, а Рейнальдо попросил меня показать все места, где она была ранена.

— Ну-ну, Марион, — заметил Бентам, обращаясь к Матушке Пыль неофициально, — не нужно залечивать все его синяки и раны до последней. Нам не требуется, чтобы это существо было полностью здоровым, достаточно только, чтобы оно оставалось живым. Понимаешь?

— Да-да, — бросил Рейнальдо снисходительно. — Мы знаем, что делаем.

Бентам хмыкнул и отвернулся, демонстративно выражая свое недовольство.

— Теперь она будет делать пыль, — произнес Рейнальдо. — Отойдите, и будьте осторожны, не вдохните ее. Она мгновенно усыпит вас.

Мы попятились. Рейнальдо натянул пылезащитную маску на нос и рот и распутал платок, закрывающий то, что осталось от правой руки Матушки Пыль. Под ним оказался обрубок длиной всего несколько дюймов, который заканчивался намного выше того места, где должен был быть ее локоть.

Левой рукой Матушка Пыль начала тереть обрубок, отчего образовалась тончайшая белая пудра и повисла в воздухе. Задержав дыхание, Рейнальдо провел по воздуху рукой, собирая пыль. Это было слегка отталкивающе, но мы смотрели как завороженные, пока он не насобирал примерно унцию порошка, а обрубок Матушки Пыль не стал меньше на то же количество.

Рейнальдо пересыпал порошок своей госпоже в руку. Она склонилась над пустó той и дунула часть пыли той в лицо, как я помнил, она делала мне. Пустó та вдохнула и внезапно резко дернулась. Все, кроме Матушки Пыль отпрыгнули назад.

«Лежи, не шевелись», — велел я, но в этом не было необходимости — это была спонтанная реакция на порошок, как объяснил Рейнальдо, когда тело начинало работать на пониженных оборотах. В то время как Матушка Пыль посыпала порошком рану на шее пустó ты, Рейнальдо рассказал нам, что порошок может исцелять раны и погружать в сон, в зависимости от используемого количества. Пока он говорил, по краям раны на шее пустó ты выступила белая пена и засияла. Пыльца Матушки Пыль, сообщил Рейнальдо, была ею самой, и в заложенном изначально ограниченном количестве. Каждый раз, когда она исцеляет кого-нибудь, она понемногу тратит себя.

— Надеюсь, мой вопрос не покажется вам грубым, — подала голос Эмма, — но почему вы это делаете, если это вредит вам?

Матушка Пыль ненадолго прекратила трудиться над пустó той, развернулась, чтобы ее здоровый глаз мог видеть Эмму, и заговорила, настолько громко, насколько мы вообще слышали, чтобы она говорила, издав невнятный набор звуков, как человек, у которого нет языка.

Рейнальдо перевел:

— Я делаю это, — сказал он, — потому что так я выбрана служить.

— В таком случае… спасибо, — произнесла Эмма почтительно.

Матушка Пыль кивнула и вернулась к своей работе.

* * *

Исцеление пустó ты не было мгновенным. Она была погружена в глубокий сон и должна была проснуться только после того, как залечатся самые тяжелые ее раны: процесс, который, скорее всего, займет всю ночь. Из-за того, что пустó та должна бодрствовать, когда Бентам будет «присоединять» ее к своей машине, второй части нашего плана по спасению пришлось подождать несколько часов. А до того времени большинство из нас торчали на кухне: Рейнальдо и Матушка Пыль, которая должна была время от времени повторно наносить свой порошок на раны пустó ты, и мы с Эммой, потому что мне было неудобно оставлять пустó ту одну, даже если она и крепко спала. Эта пустó та стала мой ответственностью, как принесенный домой с улицы питомец становится ответственность того, кто его принес. Эмма оставалась рядом со мной, потому что я стал в каком то смысле ее ответственностью (а она моей), и если я засыпал, она щекотала меня или рассказывала мне истории о старых добрых временах в доме мисс Сапсан. Бентам заглядывал к нам иногда, но большую часть времени он вместе с Шэроном и Нимом прочесывал дом, одержимый мыслью, что солдаты его брата могут напасть в любой момент.

Пока тянулась эта ночь, мы с Эммой разговаривали о том, что готовит нам грядущий день. Если предположить, что Бентаму удастся заставить свою машину снова работать, то возможно уже через считанные часы мы окажемся в крепости тварей. Мы снова увидим наших друзей и мисс Сапсан.

— Если мы будем очень ловкими и очень-очень удачливыми, — проговорила Эмма. — И если…

Она запнулась. Мы сидели рядом на длинной деревянной скамье у стены, и теперь она повернулась так, что я не мог видеть ее лица.

— Что? — спросил я.

Она посмотрела на меня с выражением боли на лице:

— Если они все еще живы.

— Они живы.

— Нет. Я устала притворяться. К этому времени твари уже могли собрать их души для амброзии. Или понять, что имбрины для них бесполезны, и вместо этого замучить их, или выкачать их души, или сделать из них пример для тех, кто попытается сбежать…

— Перестань, — остановил я ее. — Прошло еще не так много времени.

— Когда мы туда попадем, пройдет уже, по меньшей мере, сорок восемь часов. Много ужасных вещей может случиться за сорок восемь часов.

— Но не обязательно представлять себе их все. Так ты похожа на Горация, со всеми этими пессимистическими сценариями. Нет смысла мучить себя, пока мы не узнаем точно, что произошло.

— Нет, есть, — настаивала она. — Есть вполне веская причина, чтобы мучить себя. Если мы учтем все наихудшие варианты, и какой-нибудь окажется верным, мы не будем полностью неготовыми к нему.

— Не думаю, что смогу подготовить себя к подобным вещам.

Она опустила голову на руки и судорожно вздохнула. Это было уже слишком.

Я хотел сказать ей, что люблю ее. Я подумал, что это могло бы помочь, переключить нас на то, в чем мы уверены, вместо всего того, в чем нет… но мы не так часто говорили эти слова друг другу, и я не мог заставить себя произнести их теперь, в присутствии двух совершенно незнакомых людей.

Чем больше я думал о любви к Эмме, тем хуже и неувереннее я себя чувствовал, именно из-за того, что наше будущее было таким неопределенным. Мне необходимо было представить свое будущее, где была бы Эмма, но пока невозможно было даже четко представить, что станет с нами всего через день. Для меня постоянным напряжением было не иметь ни малейшего представления о том, что будет завтра. Я осторожный человек по натуре, планировщик, тот, кому хочется знать, что за следующим поворотом, и за поворотом, который за ним, а все происходящее, начиная с момента, когда я отважился отправиться в заброшенные развалины дома мисс Сапсан, и до этого времени, было одним свободным падением в пустоту. Чтобы пережить его, мне пришлось стать новым человеком, кем-то более гибким и уверенны, и отважным. Кем-то, кем мой дед гордился бы. Но моя трансформация не была полной. Этот новый Джейкоб был привит на старого Джейкоба, и у меня все еще были моменты, — довольно много моментов, — когда я испытывал унизительный страх и желал, чтобы я никогда не слышал ни о какой проклятой мисс Сапсан и остро нуждался в том, чтобы мир перестал вертеться, и я бы мог уцепиться за что-нибудь хотя бы на несколько минут. Я гадал с болезненной слабостью, который из Джекобов любит Эмму. Был ли это новый Джейкоб, который был готов на все, или старый, которому просто нужно было за кого-то держаться?

Я решил, что не хочу думать об этом прямо сейчас (определенно способ старого Джейкоба решать вопросы), и вместо этого заставил себя отвлечься на то, что было под рукой: пустó ту и то, что должно было произойти, когда она проснется. Похоже, придется отдать его.

— Как бы мне хотелось взять его с собой, — произнес я. — Тогда было бы так легко сокрушить любого, кто встанет у нас на пути. Но я думаю, он должен будет остаться здесь, чтобы машина работала.

— Так это теперь «он»? — она подняла бровь. — Ты не слишком-то привязывайся. Помнишь, если бы ты дал этому существу хоть малейший шанс, оно бы сожрала тебя живьем.

— Я знаю, знаю, — вздохнул я.

— И возможно, не так уж и просто будет крушить все. Я уверена, твари знают, как управляться с пустó тами. В конце концов, они и сами когда-то были пустó тами.

— У тебя уникальный дар, — подал голос Рейнальдо, заговорив с нами впервые за этот час. Он сделал перерыв между осмотрами ран пустó ты, чтобы порыться в шкафах Бентама в поисках еды, и теперь они с Матушкой Пыль сидели за маленьким столиком и делили на двоих кусок сыра с голубыми прожилками.

— Довольно странный дар, — ответил я. Я уже думал о том, насколько он странный, но не мог четко сформулировать свою мысль до настоящего момента. — В идеальном мире не существовало бы никаких пустó т. А если бы не существовало пустó т, моему особому зрению нечего было бы увидеть, и никто бы не понял тот странный язык, на котором я могу разговаривать. Вы бы даже не узнали, что у меня есть какая-то странность.

— Тогда хорошо, что ты сейчас здесь, — откликнулась Эмма.

— Да, но… не кажется ли это почти полной случайностью? Я мог родиться в любое время. Мой дед тоже. Пустó ты существуют только последние сто лет или около того, но так случилось, что мы оба были рождены сейчас, именно тогда, когда в нас появилась необходимость. Почему?

— Думаю, так было предначертано, — ответила Эмма. — Или, может быть, всегда были люди, которые могли делать то, что делаешь ты, только они не знали об этом. Может быть, множество людей проживают свои жизни, так и не узнав, что они странные.

Матушка Пыль наклонилась к Рейнальдо и что-то прошептала.

— Она говорит, ни то, ни другое, — перевел Рейнальдо. — Твой истинный дар, вероятно, не манипулирование пустó тами. Это всего лишь самое очевидное его применение.

— Что вы имеете в виду? — удивился я. — Какое еще может быть?

Матушка Пыль снова зашептала.

— Он более простой, — ответил Рейнальдо. — Также как кто-то, кто является одаренным виолончелистом, не был рожден со склонностью именно к этому инструменту, но к музыке вообще, так и ты не был рожден, чтобы только манипулировать пустó тами. Как и ты, — обратился он к Эмме, — чтобы создавать огонь.

Эмма нахмурилась:

— Мне уже больше ста лет. Я думаю, я знаю свою странную способность, и я совершенно точно не умею управлять водой, или воздухом, или землей. Поверьте, я пыталась.

— Это не значит, что ты не можешь, — ответил Рейнальдо. — В раннем возрасте мы распознаем в себе определенные таланты, и мы фокусируемся на них, в ущерб остальным. Это не значит, что ничего другое не возможно, просто ничего другое не развивается.

— Это интересная теория, — заметил я.

— Суть в том, что не так уж случайно то, что у тебя талант к манипуляции пустó тами. Твой дар просто развился в этом направлении, потому что так было нужно.

— Если это правда, тогда почему все не могут контролировать пустó т? — спросила Эмма. — Каждый странный мог бы использовать что-нибудь из того, что есть у Джейкоба.

— Потому что только его изначальный талант способен развиться подобным образом. Во времена до пустó т, таланты странных с душами сродни его, возможно, проявлялись как-то по-другому. Говорят, Библиотека душ управлялась людьми, которые могли читать странные души, словно те были книгами. Если бы эти библиотекари сейчас были живы, возможно, они были бы похожими на него.

— К чему вы говорите это? — спросил я. — Видеть пустó ты — это как читать души?

Рейнальдо посовещался с Матушкой Пыль:

— Ты, скорее, читатель сердец, — объяснил он. — Ты же увидел все-таки что-то хорошее в Бентаме. Ты решил простить его.

— Простить? — переспросил я. — За что мне нужно его прощать?

Матушка Пыль поняла, что сказала слишком много, но было уже поздно что-либо умалчивать. Она зашептала Рейнальдо.

— За то, что он сделал с твоим дедом, — перевел тот.

Я повернулся к Эмме, но она казалась такой же озадаченной, как и я.

— А что он сделал с моим дедом?

— Я скажу им, — раздался голос от двери, и в кухню, хромая, вошел сам Бентам. — Это мой позор, и признаться в этом должен я сам.

Он проковылял мимо раковины, отодвинул от стола стул и сел напротив нас.

— Во время войны твой дед высоко ценился за свое особое умение обращаться с пустó тами. У нас был секретный проект, у меня и еще нескольких технологов, мы думали, что сможем скопировать его способность и передать ее другим странным. Сделать им прививку против пустó т, так сказать, вакцинировать. Если бы все мы могли видеть и чувствовать их, они перестали бы быть угрозой, и война против них была бы выиграна. Твой дед принес множество благородных жертв, но ни одна не была так велика, как эта: он согласился принять участие в эксперименте.

Лицо Эммы напряглось. Я видел по ней, что она никогда не слышала ни о чем подобном.

— Мы взяли совсем чуть-чуть, — продолжал Бентам. — Всего часть его второй души. Мы думали, что ее можно будет сохранить, и она со временем восстановится, как если бы у человека брали кровь.

— Вы взяли его душу? — переспросила Эмма дрожащим голосом.

Бентам сдвинул большой и указательный пальцы вместе примерно на сантиметр:

— Всего вот столько. Мы разделили ее и применили на нескольких подопытных. И хотя она дала ожидаемый эффект, он продлился недолго, а повторное вливание со временем стало лишать испытуемых их собственных способностей. Это был провал.

— А что насчет Эйба? — спросила Эмма. В ее голосе слышалась особая злость, которую она приберегала для тех, кто обижал тех, кого она любила. — Что вы сделали с ним?

— Он стал слабее, а его талант сильно разбавился, — ответил Бентам. — До процедуры он был очень похож на юного Джейкоба. Его способность контролировать пустó т была решающим фактором в нашей войне с тварями. После процедуры, однако, он обнаружил, что не может больше брать их под контроль, а его второе зрение затуманилось. Мне рассказали, что вскоре после этого он вообще покинул странный мир. Он беспокоился о том, что станет угрозой для своих собратьев странных, а не помощью. Чувствовал, что больше не способен защищать их.

Я посмотрел на Эмму. Она смотрела в пол, и я не мог сказать по ее лицу, что она чувствует.

— Не стоит сожалеть о неудавшемся эксперименте, — проговорил Бентам. — Так и творится научный прогресс. Но то, что случилось с твоим дедом — одно из главных сожалений в моей жизни.

— Вот почему он ушел, — произнесла Эмма, подняв лицо. — Вот почему он уехал в Америку.

Она повернулась ко мне. Она не выглядела злой, наоборот, ее лицо выражало облегчение.

— Ему было стыдно. Он как-то написал это в письме, но я так и не поняла, почему. Потому что он чувствовал стыд, и свою нестранность.

— Ее забрали у него, — добавил я. Теперь у меня был ответ и на другой вопрос: как пустó та смогла одолеть моего дедушку на его собственном заднем дворе. Он не был дряхлым, или даже особенно слабым. Но его защита от пустó т почти полностью исчезла, и причем уже давно.

— Тебе не об этом следует сожалеть, — раздался голос Шэрона, который стоял в дверях, скрестив руки. — Один человек не выиграл бы ту войну. Настоящий позор это то, что твари сделали с твоей технологией. Ты создал предшественник амброзии.

— Я старался вернуть свой долг, — ответил Бентам. — Разве я не помог тебе? И тебе? — он посмотрел на Шэрона, а потом на Матушку Пыль. Как и Шэрон она, похоже, тоже была амброзависимой.

— Многие годы я хотел извиниться, — повернулся он ко мне. — Пытался загладить свою вину. Вот почему я искал его все это время. Я надеялся, что он приедет, чтобы повидаться со мной, и я смогу придумать способ вернуть его талант.

Эмма горько рассмеялась:

— После всего, что вы с ним сделали, вы думали, он еще вернется?

— Я не считал это возможным, хотя и очень надеялся. К счастью, искупление приходит в разных формах. В этом случае, в обличие внука.

— Я здесь не для того, чтобы искупать ваши грехи, — откликнулся я.

— И, тем не менее, я твой слуга. Если я могу хоть что-нибудь сделать, тебе стоит только попросить.

— Просто помогите нам вернуть наших друзей и вашу сестру.

— С радостью, — ответил он, видимо, чувствуя облегчение от того, что я не попросил больше, или не вскочил и не наорал на него. Я все еще мог это сделать… моя голова кружилась, и я еще не до конца разобрался, как должен реагировать.

— Итак, — начал он, — вот как мы будем действовать дальше…

— Можно нам выйти на минуточку, — перебила его Эмма. — Только мне и Джейкобу?

Мы вышли в коридор, чтобы поговорить с глазу на глаз, я выпустил пустó ту из поля видимости, но совсем на немного.

— Давай составим список всех ужасных вещей, за которые ответственен этот человек, — начала Эмма.

— Ладно, — согласился я. — Первое: он создал пустó т. Хотя и сам того не желая.

— Но он их создал. И он создал амброзию, и забрал силу Эйба, или большую ее часть.

«Сам того не желая», чуть было не сказал я снова. Но речь шла не о намерениях Бентама. Я понимал, к чему она клонит: после всех этих откровений я уже не был так уверен, стоит ли доверять наши судьбы и судьбы наших друзей Бентаму, или его планам. У него возможно и благие намерения, но уж очень дурной послужной список.

— Можем ли мы доверять ему? — спросила Эмма.

— А у нас есть выбор?

— Я спрашивала не об этом?

Я раздумывал некоторое время:

— Я думаю, можем, — ответил я. — Я только надеюсь, что он израсходовал все свое невезение.

* * *

— СКОРЕЙ СЮДА! ОНО ПРОСЫПАЕТСЯ!!!

Крики доносились из кухни. Мы с Эммой бросились туда и увидели, что остальные жмутся в углу, напуганные полусонной пустó той, которая пытается сесть прямо, но все что ей пока удалось — это перевалить верхнюю часть тела через край раковины. Только я мог видеть ее открытый рот и языки, безвольно валяющиеся на полу.

— Закрой рот, — велел я на языке пустó т.

Со звуком, словно она всасывала спагетти, пустó та втянула их обратно в свои челюсти.

— Сядь.

Пустó та не смогла сама толком сделать это, так что я взял ее за плечи и помог принять сидячее положение. Правда восстанавливалась она с поразительной скоростью и уже через несколько минут набралась достаточно сил, чтобы, следуя моим командам, выбраться из раковины и встать на ноги. Она больше не хромала. Все что осталось от раны на ее шее, это тонкая белая линия, почти как те, что быстро исчезали с моего собственного лица. Когда я озвучил все это, Бентам не мог скрыть своего недовольства тем, что Матушка Пыль так основательно вылечила пустó ту.

— Что я могу поделать, если моя пыльца такая действенная? — ответила Матушка Пыль через Рейнальдо.

Измотанные, они отправились поискать себе постели. Мы с Эммой тоже устали, близился рассвет, а мы еще не спали, но результаты, которых мы добились, взбудоражили нас, а надежда придала нам второе дыхание.

Бентам повернулся к нам с горящими глазами:

— Момент истины, друзья. Ну что, посмотрим, сможем ли мы заставить мою старушку снова работать?

Под этими словами он подразумевал свою машину, и нас можно было и не спрашивать.

— Давайте не будем терять ни секунды, — откликнулась Эмма.

Бентам позвал своего медведя, а я приготовил свою пустó ту. Пи-Ти появился в дверях, подхватил хозяина, и вместе они повели нас по дому. Мы явили бы собой странное зрелище, вздумай кто-нибудь наблюдать за нами: элегантно одетый джентльмен, покачивающийся в лапах медведя; Шэрон в своем развевающемся черном плаще; Эмма, подавляющая зевки дымящейся рукой; и всего лишь старый добрый я, бормочущий команды своей заляпанной белой краской пустó те, которая даже здоровая продолжала шаркать, словно ее кости не совсем помещались в теле.

По коридорам и вниз по лестницам шли мы, в недра дома: через комнаты, заполненные щелкающими механизмами, каждая последующая из которых была меньше предыдущей, пока не подошли к двери, в которую не мог пройти медведь. Мы остановились. Пи-Ти опустил своего хозяина.

— Вот оно, — объявил Бентам, сияя, как гордый отец. — Сердце моего Панпитликума.

Бентам открыл дверь. Пи-Ти остался ждать снаружи, а все остальные вошли следом за ним.

Всю маленькую комнату занимал чудовищный механизм из железа и стали. Его внутренности тянулись от стены к стене загадочной массой маховиков, поршней и вентилей, блестевших маслом. Он выглядел как механизм, способный производить адский грохот, но сейчас он был неподвижным и тихим. Перепачканный маслом мужчина стоял между двумя гигантским шестернями, закручивая что-то гаечным ключом.

— Этой мой ассистент, Ким, — представил его Бентам.

Я узнал его: это был тот самый человек, который гнался за нами в комнате Сибири.

— Я — Джейкоб, — представился я. — Мы столкнулись с вами там, в снегу, вчера.

— А что вы там делали? — спросила Эмма.

— Замерзал до смерти, — сердито отозвался мужчина и продолжил работать ключом.

— Ким все это время помогал мне искать путь в Панпитликум моего брата, — объяснил Бентам. — Если такая дверь и существует в комнате Сибири, то она, скорее всего, находится на дне одной из расселин. Я уверен, Ким будет благодарен, если вашей пустó те удастся включить некоторые и другие наши комнаты, где наверняка будут двери в более доступных местах.

Ким что-то проворчал, скептически оглядев нас с ног до головы. Мне стало любопытно, сколько лет он уже провел, борясь с обморожением и прочесывая расселины.

Бентам взялся за дело. Он отдал краткие указания своему ассистенту, который повернул пару рукояток и потянул за длинный рычаг. Шестерни машины издали шипение и треск, затем слегка сдвинулись.

— Приведи существо, — глухим голосом велел Бентам.

Пустó та ждал снаружи, и я позвал его. Он проковылял через дверь и издал низкий сиплый рык, словно знал, что с ним должно произойти что-то неприятное.

Ассистент выронил гаечный ключ, но тут же быстро поднял его.

— Вот здесь батарейный отсек, — Бентам обратил наше внимание на большой ящик в углу. — Ты должен завести существо туда, и там мы его обездвижим.

Отсек напоминал чугунную телефонную будку без окон. Целый пучок трубок вырастал из него сверху и соединялся с трубами, что шли вдоль потолка. Бентам ухватился за ручку и с пронзительным скрежетом открыл тяжелую дверь отсека. Я заглянул внутрь. Стены были из гладкого серого металла с маленькими дырочками, будто внутренности духовки. На задней стенке висел набор толстых кожаных ремней.

— Ему не будет больно? — спросил я.

Я удивил сам себя этим вопросом, Бентама тоже.

— А какое это имеет значение? — спросил он.

— Лучше бы не было. Если у нас есть выбор.

— Выбора нет, — ответил Бентам, — но оно не почувствует боли. Отсек наполняется анестезирующим усыпляющим газом, до того, как происходит что-нибудь еще.

— А потом что? — спросил я.

Он улыбнулся и похлопал меня по руке:

— Это слишком технологично. Достаточно сказать, что твое существо покинет отсек живым, и более или менее в том же состоянии, в котором войдет туда. Теперь, будь так любезен, вели ему зайти внутрь.

Я не был уверен в том, что поверил ему, как и в том, почему это для меня имеет значение. Пустó ты заставили нас пройти через ад и казались настолько обделенными чувствами, что причинить им боль было бы одним удовольствием. Но не было. Я хотел убить пустó ту не больше, чем хотел бы убить странное животное. В течение того времени, что я держал это существо в подчинении, я был достаточно близко, чтобы понять, что в нем нечто большее, чем вакуум. Там была крошечная искра, маленькая жемчужина души на дне глубокого омута. Оно не было пустым… не совсем.

— Подойди, — велел я ей, и пустó та, которая застенчиво притаилась в углу, обошла Бентама и встала перед будкой.

— Внутрь.

Я чувствовал, как она колеблется. Она сейчас была вылеченной и сильной, и если бы моя хватка хоть на мгновение ослабла, я знал, что она могла бы сделать. Но я был сильнее, и исход битвы между нашими желаниями был бы предрешен. Она колебалась, я думаю, потому что колебался я.

— Прости, — сказал я ей.

Пустó та не шевельнулась; «прости» было командой, с которой она не знала что делать. Мне просто нужно было сказать это.

— Внутрь, — снова велел я, и в этот раз пустó та послушалась и вошла в отсек.

Поскольку никто не прикоснулся бы к ней, с этого момента Бентам говорил мне, что делать. Следуя его инструкциям, я толкнул пустó ту к задней стенке, перекинул кожаные ремни через ее ноги, руки и грудь и крепко затянул пряжки. Они явно были предназначены для того, чтобы удерживать человеческое существо, что вызвало у меня вопросы, на которые я не хотел получить ответы прямо сейчас. Все, что было важно, это двигаться дальше в соответствии с планом.

Я вышел, чувствуя панику и напряжение от тех нескольких минут, что я провел внутри.

— Закрой дверь, — велел Бентам.

Когда я замешкался, его ассистент направился ко мне, чтобы сделать это, но я встал у него на пути:

— Это моя пустó та, — заявил я. — Я это сделаю.

Я уперся ногами и схватился за ручку, а затем, хотя я и пытался не делать этого, взглянул в лицо пустó те. Ее крупные черные глаза были большими и испуганными, совершенно непропорциональными телу, которое было маленьким и сморщенным, словно гроздь фиг. Она оставалась и останется отвратительным существом, но выглядела так жалко, что непостижимым образом я почувствовал себя ужасно, словно я собираюсь усыпить собаку, которая не понимает, за что ее наказывают.

«Все пустó ты должны умереть», — сказал я себе. Я знал, что я был прав, но от этого мне не стало легче.

Я потянул на себя дверь, и она закрылась с пронзительным скрипом. Ассистент Бентама продел через ее ручки огромный навесной замок, вернулся к пульту управления и принялся вертеть рукоятки.

— Ты все сделал правильно, — прошептала Эмма мне на ухо.

Шестерни начали вращаться, поршни качаться, а сама машина ритмично дребезжать, отчего задрожала вся комната. Бентам хлопал в ладоши и улыбался во весь рот, счастливый как школьник. А затем из отсека раздался пронзительный крик, подобного которому я не слышал никогда.

— Вы сказали, что ему не будет больно!!! — закричал я на Бентама.

Он повернулся к ассистенту и крикнул:

— Газ! Ты забыл про анестезию!

Ассистент пробрался к какому-то рычагу и потянул его. Послышался громкий свист сжатого воздуха. Струйки белого дыма поползли из щелей в двери отсека. Крики пустó ты постепенно начали стихать.

— Ну вот, — сообщил Бентам. — Теперь оно ничего не чувствует.

На какое-то мгновение мне захотелось, чтобы Бентам был в том отсеке, а не моя пустó та.

Ожили остальные части машины. Послышался плеск жидкости, разливающейся по трубам над нашими головами. Несколько маленьких вентилей под потолком зазвенели как колокольчики. Черная субстанция начала капать по внутренностям машины. Это было не масло, а что-то более темное и едкое: жидкость, которую пустó та производила почти постоянно, что сочилась из ее глаз и капала с ее зубов. Ее кровь.

Я насмотрелся достаточно и вышел из комнаты, чувствуя нарастающую тошноту. Эмма вышла следом за мной.

— Ты в порядке?

Я не ожидал, что она поймет мою реакцию. Я и сам с трудом понимал ее.

— Я сейчас приду в себя, — откликнулся я. — Мы сделали все правильно.

— Мы сделали единственно возможное, — ответила она. — И мы уже так близко.

Бентам, прихрамывая, вышел из комнаты.

— Пи-Ти, наверх! — скомандовал он и опустился в ожидающие его лапы медведя.

— Она работает? — спросила Эмма.

— Сейчас узнаем, — ответил Бентам.

Мой пустó та был обездвижен, усыплен и заперт внутри железного ящика, вряд ли было опасно оставлять его здесь… и все же я задержался у двери.

— Спи, — сказал я. — Спи и не просыпайся, пока все это не закончится.

Я прошел вслед за остальными через комнаты с механизмами и поднялся на несколько лестничных пролетов. Мы вошли в длинный, застеленный ковром коридор, с расположенными вдоль него комнатами с экзотическими названиями. Стены энергично гудели; весь дом казался живым.

Пи-Ти опустил Бентама на ковер.

— Момент истины! — воскликнул он.

Он шагнул к ближайшей двери и распахнул ее.

В коридор ворвался влажный бриз.

Я подошел ближе и заглянул внутрь. От того, что я увидел, у меня побежали мурашки. Как и комната Сибири это был портал в другое время и другое место. Все простая обстановка комнаты: кровать, шкаф, прикроватный столик, были облеплены песком. Дальняя стена отсутствовала. За ней была извилистая полоска утыканного пальмами пляжа.

— Представляю вашему вниманию Раротонгу^[10], 1752-й год! — гордо провозгласил Бентам. — Привет, Сэмми! Давно не виделись!

Неподалеку сидел на корточках человечек и чистил рыбу. Он посмотрел на нас с легким удивлением, потом поднял рыбу и помахал ею.

— Давненько! — согласился он.

— Это ведь хорошо? — спросила Эмма у Бентама. — Вы ведь этого хотели?

— Хотел, мечтал…, — смеялся Бентам, спеша распахнуть другую дверь. Внутри зияло заросшее лесом глубокое ущелье, через которое был перекинут узкий подвесной мост.

— Британская Колумбия^[11], 1929-й! — возликовал он.

Он умчался по коридору, к этому времени уже мы догоняли его, чтобы открыть третью дверь, за которой я увидел массивные каменные колонны — покрытые пылью руины какого-то древнего города.

— Пальмира! ^[12] — крикнул он, хлопая ладонью по стене. — Ура!!! Это чертова штуковина работает!!!

* * *

Бентам едва сдерживался:

— Мой любимый Панпитликум! — воскликнул он, широко раскинув руки. — Как же я скучал по тебе!

— Мои поздравления, — отозвался Шэрон. — Я рад, что могу присутствовать при этом.

Восторг Бентама был заразителен. Его машина была невероятной: целая вселенная, заключенная внутри всего одного коридора. Окинув его взглядом, я увидел выглядывающие тут и там намеки и на другие миры: стонущий за одной из дверей ветер, крупинки песка, задуваемые в коридор из-под другой. В любое другое время, при иных обстоятельствах, я бы побежал и распахнул их все. Но прямо сейчас была только одна дверь, которая волновала меня.

— Которая из них ведет в крепость тварей? — спросил я.

— Да-да, вернемся к делу, — откликнулся Бентам, взяв себя в руки. — Прошу прощения, я несколько увлекся. Я вложил всю свою жизнь в эту машину, и это прекрасно, снова увидеть ее в рабочем состоянии.

Он прислонился к стене, внезапно лишившись сил.

— Доставить вас в крепость будет несложным делом. За этими дверями, по меньшей мере, полдюжины точек перехода. Вопрос в том, что вы станете делать, когда попадете туда?

— Это зависит от того, — ответила Эмма, — что мы обнаружим, когда попадем туда.

— Прошло много времени, с тех пор, как я был внутри, — задумался Бентам, — так что мои знания несколько устарели. Панпитликум моего брата выглядит не так как мой: он построен вертикально, внутри высокой башни. Пленники содержатся где-то в другом месте. Они будут в отдельных камерах и под усиленной охраной.

— Охрана будет нашей самой большой проблемой, — заметил я.

— Возможно, я смогу с этим помочь, — откликнулся Шэрон.

— Ты идешь с нами? — спросила Эмма.

— Конечно же, нет! — заявил Шэрон. — Но я тоже хочу как-то внести свою лепту, с минимальным риском для себя, разумеется. Я вызову беспорядки снаружи крепостных стен, и это отвлечет внимание охраны. Так вам будет легче прокрасться незамеченными.

— Что за беспорядки? — спросил я.

— Те, что твари любят меньше всего — гражданские. Я заставлю этих бездельников с Дымящейся улицы метать отвратительные, горящие предметы в стены, до тех пор, пока вся охрана не будет гоняться за нами.

— И почему они станут помогать тебе? — поинтересовалась Эмма.

— Потому что, там, откуда это, такого добра навалом, — Шэрон залез в плащ и вытащил пузырек амбро, который он забрал у Эммы. — Пообещай им достаточно этой штуки, и они сделают почти все, что угодно.

— Уберите-ка это, сэр! — рявкнул Бентам. — Вы же знаете, что я не позволяю подобного в своем доме!

Шэрон извинился и затолкал склянку обратно в плащ.

Бентам сверился с карманными часами:

— Итак, сейчас чуть больше четырех-тридцати утра. Шэрон, полагаю, твои нарушители спокойствия еще спят. Ты не смог бы разогреть их и подготовить к шести?

— Безусловно, — ответил Шэрон.

— Тогда проследи за этим.

— Рад услужить.

И взмахнув плащом, Шэрон развернулся и заторопился прочь по коридору.

— Это дает вам полтора часа на приготовления, — произнес Бентам, хотя в данный момент было не понятно, какие приготовления можно сделать. — Все что у меня есть — все в вашем распоряжении.

— Думай, — обратилась ко мне Эмма. — Что бы нам пригодилось в нашей вылазке?

— У вас есть какое-нибудь оружие? — спросил я.

Бентам покачал головой:

— Пи-Ти — вот вся защита, что мне требуется.

— Взрывчатка? — спросила Эмма.

— Боюсь, нет.

— Полагаю, у вас нет армагеддоновых кур? — спросил я больше в шутку.

— Только чучело, среди моих экспонатов.

Я представил себя швыряющим чучело цыпленка в вооруженную автоматом тварь и не знал, плакать мне или смеяться.

— Возможно, я что-то недопонимаю, — заметил Бентам. — Но зачем вам нужно оружие и взрывчатка, если ты можешь контролировать пустó т? В крепости их много. Приручи их, и битва выиграна.

Не все так просто, — ответил я, уже устав объяснять. — Требуется много времени, чтобы взять под контроль даже одну…

«Мой дедушка смог бы», — хотелось сказать мне. — «До того, как ты сломал его».

— Что же, дело твое, — откликнулся Бентам, чувствуя, что наступил мне на больную мозоль. — Как бы вы не сделали это, имбрины должны быть вашим приоритетом. Приведите сначала их, так много, как сможете, начиная с моей сестры. Они нужны больше всего, они — самый ценный трофей, и они в наибольшей опасности.

— С этим я согласна, — кивнула Эмма. — Сначала — имбрины, затем — наши друзья.

— А затем что? — спросил я. — Как только они заметят, что мы выкрадываем наших странных, они погонятся за нами. Куда мы сможем уйти отсюда?

Это было похоже на ограбление банка: взять деньги — это полдела. Потом тебе еще нужно сбежать с деньгами.

— Идите, куда пожелаете, — Бентам широким шестом обвел коридор. — Выбирайте любую дверь, любую петлю. У вас восемьдесят семь потенциальных отходных путей в одном только этом коридоре.

— Он прав, — согласилась Эмма. — Как они вообще найдут нас?

— Уверен, они найдут способ, — возразил я. — Это только замедлит их.

Бентам поднял палец, прерывая меня:

— Вот почему я приготовлю для них ловушку и заставлю все выглядеть так, будто мы спрятались в комнате Сибири. У Пи-Ти там обитает многочисленная родня, и они будут ждать прямо за дверью, жутко голодные.

— А если медведи не смогут их прикончить? — спросила Эмма.

— Тогда, полагаю, это придется сделать нам, — заявил Бентам.

— Ведь Боб ваш дядюшка^[13], — откликнулась Эмма чисто британским выражением, которое показалось бы невразумительным, если бы не ее саркастический тон. В переводе: «ваше беспечное отношение кажется мне безумием». Бентам говорил так, словно все это предприятие было не сложнее, чем поход в универмаг: ворваться, спасти всех, спрятаться, прикончить плохих парней, ведь «Боб ваш дядюшка». Что, конечно же, было безумием.

— Вы ведь понимаете, что нас всего двое? — спросил я. — Двое детей.

— Да, совершенно отчетливо, — ответил Бентам, кивая с умным видом. — В этом ваше преимущество. Если твари и ожидают какого-то сопротивления, то от армии у своих ворот, а не от двух детей в своем тылу.

Его оптимизм начал меня утомлять. «Может быть», — подумал я, — «у нас все-таки есть шанс».

— Эй, там!

Мы обернулись и увидели бегущего по коридору Нима, который хватал ртом воздух.

— Птица для мистера Джейкоба! — крикнул он. — Посыльная птица… для мистера… Джейкоба… только что влетела… ждет внизу!

Добежав до нас, он согнулся пополам и зашелся в приступе кашля.

— Как я могу получать послания? — удивился я. — Кто может знать, где я?

— Нам лучше выяснить это, — ответил Бентам. — Ним, веди.

Ним кучей рухнул на пол.

— Боже! — воскликнул Бентам. — Ним, мы наймем тебе тренера по гимнастике. Пи-Ти подвези беднягу!

* * *

Посыльный ждал внизу в фойе. Это был большой зеленый попугай. Он влетел в дом через открытое окно несколько минут назад и начал выкрикивать мое имя, за чем его и застал Ним, поймал и посадил в клетку.

Он все еще продолжать звать меня:

— «ДЖАЕЙ-коб! ДЖАЕЙ-коб!»

Его голос был скрипучим как ржавые петли.

— Он не будет говорить ни с кем, кроме вас, — объяснил Ним, толкая меня к клетке. — Вот он, ты, глупая птица! Давай ему свое сообщение!

«Здравствуй, Джейкоб», — начал попугай. — «Это говорит мисс Сапсан».

— Что?! — воскликнул я, шокированный. — Она теперь попугай?!

— Нет, — объяснила Эмма, — послание от мисс Сапсан. Давай, попугай, что она говорит?

«Я жива и здорова и нахожусь в башне моего брата», — произнес попугай, говоря теперь до жути человеческим голосом. — «Другие тоже здесь: Миллард, Оливия, Гораций, Брантли, Енох и остальные».

Мы с Эммой переглянулись. Брантли?

Как оживший автоответчик попугай продолжал говорить:

«Собака мисс Королек рассказала мне, где я могу найти вас, тебя и мисс Блум. Я хочу отговорить вас от любых попыток по спасению. Нам не угрожает опасность, и нет нужды рисковать своими жизнями ради глупых трюков. Взамен мой брат делает вам такое предложение: сдайтесь его охране на мосту на Дымящейся улице, и вы не пострадаете. Настоятельно советую вам согласиться. Это наш единственный выбор. Мы снова воссоединимся, и под опекой и покровительством моего брата станем частью нового странного мира».

Попугай свистнул, дав понять, что сообщение окончено.

Эмма трясла головой:

— Это не похоже на мисс Сапсан. Если только ей не промыли мозги.

— И она никогда не называет детей только по имени или по фамилии, — добавил я. — Должно быть «мисс Брантли».

— Вы не верите, что сообщение подлинное? — спросил Бентам.

— Я не знаю, что это было такое, — ответила Эмма.

Бентам наклонился к клетке и скомандовал:

— Подтвердить подлинность!

Птица ничего не ответила. Бентам повторил команду, насторожился и наклонил ухо к птице. Внезапно он резко выпрямился:

— О, черт!

И тогда я услышал тоже: тиканье.

— БОМБА!!! — закричала Эмма.

Пи-Ти сшиб клетку в угол, схватил нас в объятья, защищая, и развернулся спиной к птице. Последовала ослепительная вспышка и оглушительный хлопок, но я не почувствовал боли; медведь принял на себя всю силу взрыва. Больше, кроме как от ударной волны, от которой у меня заложило уши, а у Бентама сдуло шляпу, и последующего за ней обжигающего, но милосердно краткого ощущения жара, мы не пострадали.

Мы вывалились из комнаты, в которой падал снег из хлопьев краски и попугаичьих перьев. Все остались невредимыми, кроме медведя, который опустился на все четыре лапы и, прерывисто скуля, показал нам свою спину. Она была дочерна обожжена и лишена меха, и когда Бентам увидел это, он вскрикнул в гневе и обнял животное за шею.

Ним умчался будить Матушку Пыль.

— Знаете, что это значит? — произнесла Эмма. Ее трясло, а глаза были огромными как блюдца. Я уверен, что и сам выглядел также; так бывает, когда переживешь взрыв бомбы.

— Я совершенно точно уверен, что не мисс Сапсан послала этого попугая, — откликнулся я.

— Несомненно…

— И Каул знает, где мы.

— Если и не знал, то теперь знает. Посыльные птицы обучены находить людей, даже если отправитель не знает их точного адреса.

— И это определенно означает, что он схватил Эддисона, — произнес я, и мое сердце сжалось при этой мысли.

— Да… Но это также означает кое-что еще. Каул испугался нас. Иначе он бы не стал утруждать себя попытками убить нас.

— Возможно, — ответил я.

— Определенно. А если он испугался нас, Джейкоб…, — она посмотрела на меня, и ее глаза сузились. — Значит, есть чего бояться.

— Он не боится, — подал голос Бентам, поднимая голову от складок шеи Пи-Ти. — Он должен бы, но не боится. Этот попугай не предназначался, чтобы убить тебя, только вывести из строя. Похоже моему брату юный Джейкоб нужен живым.

— Я? — удивился я. — Для чего?

— Могу придумать только одну причину. Слухи о твоем представлении с пустó той достигли его ушей, и это убедило его, что ты весьма особенный.

— В смысле, особенный? — переспросил я.

— Моя догадка состоит в том, что он верит, что ты можешь быть последним ключом к Библиотеке душ. Тем, кто может видеть и касаться сосудов с душами.

— Как Матушка Пыль и говорила, — прошептала Эмма.

— Это безумие, — возразил я. — Это что, правда?

— Важно то, что он верит в это, — ответил Бентам. — Но это ничего не меняет. Вы проведете спасательную операцию, как и запланировано, а потом мы отправим вас, ваших друзей и наших имбрин так далеко от моего брата и его безумных планов, как это только возможно. Но мы должны поторопиться: взорвавшийся попугай приведет бойцов Джека к этому дому. Они вскоре явятся за вами, и вы должны уйти до того, как они прибудут, — он сверился с карманными часами. — И, кстати говоря, уже почти шесть часов.

Мы уже собрались идти, когда ворвались Матушка Пыль и Рейнальдо.

— Матушка Пыль хочет кое-что дать вам, — объяснил он, а Матушка Пыль протянула какой-то маленький предмет, завернутый в тряпицу.

Бентам сказал им, что на подарки нет времени, но Рейнальдо настаивал:

— Это на случай, если вы попадете в беду, — произнес он, всовывая сверток Эмме в руку. — Откройте.

Эмма развернула грубую ткань. Внутри оказался небольшой предмет, показавшийся мне на первый взгляд кусочком мела, пока Эмма не перекатила его на ладони.

У него было два сустава и маленький накрашенный ноготь.

Это был мизинец.

— Вам не стоило, — пробормотал я.

Рейнальдо видел, что мы не поняли.

— Это палец Матушки, — пояснил он. — Раскрошите его и используйте по своему усмотрению.

Глаза Эмма расширились, а рука дрогнула, словно палец вдруг стал втрое тяжелее.

— Я не могу принять это, — произнесла она. — Это слишком много.

Матушка Пыль протянула к ней свою целую руку, которая была чуть меньше чем раньше — повязка закрывала сустав, где до этого был мизинец, и сомкнула ладонь Эммы вокруг подарка.

Она что-то промычала, а Рейнальдо перевел:

— Ты и он, возможно, наша последняя надежда. Я бы отдала вам всю свою руку, если бы могла обойтись без нее.

— Даже не знаю, что и сказать, — произнес я. — Спасибо.

— Используйте понемногу, — предупредил Рейнальдо. — Маленькой порции хватит очень надолго. А! И вам понадобится вот это, — он вытащил из заднего кармана две пылезащитные маски и покачал ими. — Иначе вы усыпите себя вместе с вашими врагами.

Я поблагодарил их еще раз и взял маски. Матушка Пыль чуть поклонилась нам, махнув по полу своей огромной юбкой.

— А теперь вам действительно пора идти, — поторопил нас Бентам, и мы оставили Пи-Ти в компании целителей и двух медвежат, которые зашли и устроились под боком у своего страдающего старшего собрата.

Мы вернулись наверх, в коридор с петлями. Когда мы выходили с площадки, я почувствовал краткий миг дурноты, головокружение человека стоящего на краю обрыва, от осознания того, где стою я, что передо мной выстроились восемьдесят семь миров за восемьюдесятью семью дверями, и все эти бесконечные пространства соединяются здесь, подобно нервам, тянущимся к мозгу. Мы вот-вот войдем в один такой мир, и может быть, никогда не вернемся. Я буквально чувствовал, как старый Джейкоб и новый Джейкоб борются с этим, ужас и возбуждение накатывали на меня сменяющими друг друга волнами.

Бентам говорил без остановки, быстро шагая с помощью трости. Он рассказал нам, какой дверью воспользоваться, и как найти дверь внутри той двери, что приведет на сторону Каула, и как вернуться обратно в Панпитликум изнутри цитадели Каула. Это все было очень запутанно, но Бентам пообещал, что путь короткий и отмечен указателями. Чтобы быть вдвойне уверенным, что мы не заблудимся, он отправил вместе с нами своего ассистента, чтобы тот проводил нас. Ассистент был оторван от обслуживания шестерней машины и стоял угрюмо и молча, пока мы прощались.

Бентам пожал нам руки:

— До свидания, удачи и спасибо вам, — произнес он.

— Не благодарите нас пока, — ответила Эмма.

Ассистент открыл дверь и ждал рядом с ней.

— Верните мою сестру, — попросил Бентам. — А когда найдете тех, кто держит ее…, — он поднял одетую в перчатку руку и сжал в кулак так, что кожа заскрипела от натяжения. — Не щадите их чувств.

— Не будем, — пообещал я и вошел в дверь.