Состояние, которое овладевает человеком после угара; голова его неприятно

болела. В комнате было тускло; неприятная мокрота сеялась в воздухе и

проходила сквозь щели его окон, заставленные картинами или нагрунтованным

холстом. Пасмурный, недовольный, как мокрый петух, уселся он на своем

оборванном диване, не зная сам, за что приняться, что делать, и вспомнил

наконец весь свой сон. По мере припоминанья сон этот представлялся в его

воображенье так тягостно жив, что он даже стал подозревать, точно ли это был

сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это

виденье. Сдернувши простыню, он рассмотрел при дневном свете этот страшный

портрет. Глаза, точно, поражали своей необыкновенной живостью, но ничего он

не находил в них особенно страшного; только как будто какое-то неизъяснимое,

неприятное чувство оставалось на душе. При всем том он все-таки не мог

совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был

какой-то страшный отрывок из действительности. Казалось, даже в самом

взгляде и выражений старика как будто что-то говорило, что он был у него эту

ночь; рука его почувствовала только что лежавшую в себе тяжесть, как будто

бы кто-то за одну только минуту пред сим ее выхватил у него. Ему казалось,

что, если бы он держал только покрепче сверток, он, верно, остался бы у него

в руке и после пробуждения.

" Боже мой, если бы хотя часть этих денег! " - сказал он, тяжело

вздохнувши, и в воображенье его стали высыпаться из мешка все виденные им

свертки с заманчивой надписью: " 1000 червонных". Свертки разворачивались,

золото блестело, заворачивалось вновь, и он сидел, уставивши неподвижно и

бессмысленно свои глаза в пустой воздух, не будучи в состоянье оторваться от

такого предмета, - как ребенок, сидящий пред сладким блюдом и видящий,

глотая слюнки, как едят его другие. Наконец у дверей раздался стук,

заставивший его неприятно очнуться. Вошел хозяин с квартальным надзирателем,

которого появление для людей мелких, как известно, еще неприятнее, нежели

для богатых лицо просителя. Хозяин небольшого дома, в котором жил Чартков,

был одно из творений, какими обыкновенно бывают владетели домов где-нибудь в

Пятнадцатой линии Васильевского острова, на Петербургской стороне или в

отдаленном углу Коломны, - творенье, каких много на Руси и которых характер

так же трудно определить, как цвет изношенного сюртука. В молодости своей он

был капитан и крикун, употреблялся и по штатским делам, мастер был хорошо

высечь, был и расторопен, и щеголь, и глуп; но в старости своей он слил в

себе все эти резкие особенности в какую-то тусклую неопределенность. Он был

уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался,

любил только пить чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по комнате,

поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался

к своим жильцам за деньгами; выходил на улицу с ключом в руке, для того

чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его

конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке,

которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни

пошлые привычки.

- Извольте сами глядеть, Варух Кузьмич, - сказал хозяин, обращаясь к

квартальному и расставив руки, - вот не платит за квартиру, не платит.

- Что ж, если нет денег? Подождите, я заплачу.

- Мне, батюшка, ждать нельзя, - сказал хозяин в сердцах, делая жест

ключом, который держал в руке, - у меня вот Потогонкин, подполковник, живет,

семь лет уж живет; Анна Петровна Бухмистерова и сарай и конюшню нанимает на

два стойла, три при ней дворовых человека, - вот какие у меня жильцы. У

меня, сказать вам откровенно, нет такого заведенья, чтобы не платить за

квартиру. Извольте сейчас же заплатить деньги, да и съезжать вон.

- Да, уж если порядились, так извольте платить, - сказал квартальный

надзиратель, с небольшим потряхиваньем головы и заложив палец за пуговицу

своего мундира.

- Да чем платить? - вопрос. У меня нет теперь ни гроша.

- В таком случае удовлетворите Ивана Ивановича издельями своей

профессии, - сказал квартальный, - он, может быть, согласится взять

картинами.

- Нет, батюшка, за картины спасибо. Добро бы были картины с благородным

содержанием, чтобы можно было на стену повесить, хоть какой-нибудь генерал

со звездой или князя Кутузова портрет, а то вон мужика нарисовал, мужика в

рубахе, слуги-то, что трет краски. Еще с него, свиньи, портрет рисовать; ему

я шею наколочу: он у меня все гвозди из задвижек повыдергивал, мошенник. Вот

посмотрите, какие предметы: вот комнату рисует. Добро бы уж взял комнату

прибранную, опрятную, а он вон как нарисовал ее, со всем сором и дрязгом,

какой ни валялся. Вот посмотрите, как запакостил у меня комнату, извольте

сами видеть. Да у меня по семи лет живут жильцы, полковники, Бухмистерова

Анна Петровна... Нет, я вам скажу: нет хуже жильца, как живописец: свинья

свиньей живет, просто не приведи бог.