Книга II

Глава I. О том, что наслаждение [якобы] не является высшим благом, к нему не стремятся самому по себе, [и прежде всего о мужестве]

…Поговорим сначала о мужестве, затем, если потребует де­ло, и о других добродетелях. Ибо мужество, очевидно, дает более широкое поле стремлению к добродетели, являясь сво­его рода открытой борьбой против наслаждений. В нем, как мы знаем, кроме прочих, упражняли себя те, о которых мы упоминали. Этих людей, как я сказал уже, ты превозносишь до небес. Я же, клянусь, не вижу причины, на основании ко­торой можно сказать, что они действовали во благо и стали добрым примером. Если я не отвергну трудностей, жертв, опасностей и даже смерти, какую награду или цель ты мне предложишь? Ты отвечаешь: нерушимость, достоинство и процветание родины. И это ты считаешь благом и достой­ной наградой, из-за надежды на это побуждаешь идти на смерть? А если я не повинуюсь, ты скажешь, что я совершил преступление перед государством? Посмотри, как велика твоя ошибка, если можно ее назвать скорее ошибкой, а не ко­варством. Ты выдвигаешь славные и блестящие понятия – «спасение», «свобода», «величие» и не объясняешь их смысла для меня после моей смерти. Только ведь, умирая, я не получу обещанного; дадут ли мне то же самое, чего я лишусь, и ос­тавляет ли что-то себе тот, кто идет на смерть? Но разве смерть этих людей, скажешь ты, не помогла родине и разве спасение родины не является благом? Я не признаю этого, если ты не разъяснишь. Но ведь государство, освобожденное от опасности, наслаждается миром, свободой, спокойствием и изобилием. Хорошо! Ты говоришь верно, и я с тобой согла­сен. Но зачем тогда так проповедовать и возносить к звездам добродетель, которая добывает то, из чего более всего состо­ит наслаждение? А те, кто действовал мужественно? [Ты ска­жешь], что родина была спасена и достигла процветания. Но помогли ли они спасению и процветанию родины, если сами исключены из наслаждения этими благами? О глупые кодры, курции, деции, регулы и прочие храбрейшие мужи! Благодаря вашей божественной добродетели вы только то и приобрели, что приняли смерть, лишив себя обманным пу­тем того, что является наградой за мужество и труды; вы по­добны змеям, которые рождают детей и дают им свет, себя же лишают его, и гораздо лучше было бы для них не рождать во­все. Так и вы добровольно стремитесь к смерти, чтобы не по­гибли другие, которые, оставленные вами для жизни, со сво­ей стороны даже не считают должным для себя ради вашего достоинства претерпеть трудности. Я не могу в достаточной степени понять, почему кто-то хочет умереть за родину. Ты умираешь, так как не желаешь, чтобы погибла родина, слов­но с твоей гибелью не погибнет и она. Как лишенному зре­ния свет представляется мраком, так и для умирающего все гаснет вместе с ним.
Ты боишься потерять родину, как будто нельзя жить в другом месте, а не там, где родился. Иногда во­обще полезнее провести свою жизнь за пределами родины, что часто делали многие ученые люди... Поэтому продол­жает сохранять свою силу славнейшее изречение: «Там для меня родина, где хорошо»....Оставим примеры, которых в нашу пользу очень много, и обратимся к разуму. Что ты на­зываешь родиной? Очевидно, город и государство, т. е. лю­дей. А кого из них в первую очередь? Конечно, людей, ибо го­род без граждан не более желательная вещь, чем труп. Далее, кто среди всех людей самые дорогие? Несомненно, родите­ли, дети, супруги, братья и затем [все] остальные. И если за тех, которых я только что назвал, никакое человеческое со­ображение не вынудит меня принять смерть, почему я дол­жен буду умирать за других и предпочесть своему спасению спасение другого человека? Ты скажешь, что лучше благо многих, чем одного, так что я должен буду, как я полагаю, умереть и за 10 варваров. Я также предпочел бы спасти от смерти десять, чем одного, и если бы сделал по-другому (в том случае, когда все лица равны), то совершил бы ошибку.
Но я скорее должен спасти себя, чем сто тысяч других. Для меня самого моя жизнь большее благо, чем жизнь всех остальных....И вообще я сказал бы: что может быть выду­мано более извращенное, чем счесть кого-то более дорогим тебе, чем ты сам. Не только в устранении опасностей для жизни, но и в стремлении к благам фортуны никто не пред­почтет чужое благо своему собственному. И если, предполо­жим, мне дан выбор сделать королем отца, которого, кля­нусь, я очень люблю, или – да будет позволено сказать – се­бя самого, то я предпочту себя ему, как сделает и он, хотя и называет меня своей жизнью. То же, что говорит Луцилий, а именно что прежде всего надо думать об интересах роди­ны, затем родителей и, наконец, о наших собственных, име­ет как раз обратную силу: на первом месте должны стоять на­ши интересы, на втором – родителей и на последнем – ро­дины, т. е. других людей. И что бы ты ни говорил, что отдашь жизнь за родину, сделав это добродетельнейшим образом и не преследуя никакой выгоды, ничто не подвигнет тебя на это. Но ведь никакой награды не требует для себя доброде­тель, являясь сама себе лучшей наградой, [возразишь ты]. Я никогда не слыхал ничего глупее этого мнения. Что значит, что добродетель служит сама себе наградой? Я буду действо­вать мужественно. Почему? Ради добродетели. А что такое до­бродетель? Действовать мужественно. Это оказывается пус­той забавой, а не наставлением, шуткой, а не увещеванием. Я буду поступать мужественно, чтобы поступать мужественно, я пойду на смерть, чтобы умереть. И это ли не награда, и это ли не вознаграждение! Разве не признаешь теперь с уверен­ностью, что добродетель является призрачной и бесцельной вещью?

Глава XV. Опровержение противоположных мнений и о том, что справедливость не должна иметь отношения к добродетели

...Из всего [вышеизложенного] ясно, что добродетель – пустое и бесполезное слово, ничего не выражающее и не доказывающее, и ради нее ничего не следует делать. Ради нее не действовали и те герои, которые были названы....[Они] руководствовались не добродетелью, а одной лишь пользой, к которой все и следует свести. Чтобы ответить в самых общих чертах: только то надо назвать пользой, что или лишено ущерба, или, по крайней мере, больше, чем ущерб…В тех случаях, которые я приводил, без сомнения, то добродетельнее, что полезнее. Почему предпочтитель­нее бежать, чем оставаться в строю, когда остальные бегут? Почему не следует щедро раздавать (или, как я сказал бы, расточать) все имущество, но надо и себе что-то оставить? Почему предпочтительнее не быть терпеливым, слушая злые речи, а изгнать ненавистника? Очевидно, потому, что это полезнее для жизни, состояния и молвы. Таким обра­зом, большие блага, т. е. те, которые заключают в себе боль­шие выгоды, предпочитаются меньшим благам, как и мень­ший ущерб большему. Что же такое большие блага и что меньшие, определить трудно именно потому, что меняются времена, места, лица и прочее. Но чтобы разъяснить суть дела, я бы сказал вот что: по крайней мере, главное условие [большего блага] заключается в том, чтобы быть лишенным несчастья, опасностей, беспокойств, трудностей, стремясь к тому, чтобы быть любимым всеми, что является источни­ком всех наслаждений. Что это такое, все понимают, и [сви­детельство тому] – многочисленные книги о дружбе. И на­против, известно, что жить среди ненависти подобно смер­ти. Руководствуясь этим правилом, мы узнаем добрых и злых людей, т. е. умеющих или не умеющих вести жизнь с наслаждением.

Глава XVI. О тиране Дионисии и о том, что пороков избегают ради пользы, а не ради добродетели

...Не может быть такого, чтобы люди, за исключением глубоко несчастных и привыкших к злодеяниям, не радова­лись благу другого человека и, более того, сами не были при­чиной его радости, например спасши его от нужды, пожара, кораблекрушения, плена. На основании ежедневной практи­ки надо научиться радоваться благам других людей и всеми силами постараться, чтобы они нас полюбили. Это случится только тогда, если мы их полюбим и будем стремиться ока­зать им большие услуги, если мы пренебрежем этим, то ни­когда не сможем вести жизнь с радостью.

Глава XXVII. О том, что большая польза должна предпочитаться меньшей

...Ты нашел на земле деньги какого-нибудь прохожего. Верни их человеку... Ты возвратишь деньги не потому, что возвратить их – добродетельно, но чтобы порадоваться бла­гу человека и его радости и, кроме того, снискать расположе­ние его и других [с тем, чтобы приобрести себе доверие]. Од­нако здесь необходим совет: ты должен умышленно сделать это не наедине и не скрыто от всех, иначе это известие не дойдет до других людей. [И ты сделаешь] это ради пользы, а не ради добродетели, как я уже часто говорил. Если основа­ние [этого поступка] для тебя в том, чтобы не причинять вре­да человеку, насколько достойнее и целесообразнее мое – чтобы и ему, и себе принести пользу. И хотя я действую толь­ко в собственных интересах, но при этом я хочу быть полез­ным другому, с тем чтобы равным образом быть полезным самому себе. Так как если бы я не возвратил деньги прохоже­му, то был бы преступником по отношению к своему добро­му имени. Но верно и то, что если бы деньги были нужны мне для сохранения жизни, то, по нашему мнению, возвращать их не следует.

Глава XXXII. Заключительное слово о похвале наслаждению

Но пора воздать наконец похвалу наслаждению...Ведь не только законы (о них я говорил выше) созданы для пользы, которая рождает наслаждение, но также города и государст­ва, где, если говорить об управлении, государя, правителя или короля никогда не избирают люди, если не в ожидании себе высшей пользы. Зачем упоминать столь многочисленные ис­кусства (кроме свободных), которые или удовлетворяют не­обходимые потребности, или украшают жизнь, например аг­рикультуру... архитектуру, ткачество, живопись, корабель­ное дело, ваяние, изготовление пурпура? Разве в любом из этих искусств создается что-либо из любви к добродетели?
И разве такие свободные искусства, как искусства чисел, ме­ры, пения, рождают что-то, связанное с добродетелью? А ме­дицина, занимаясь которой не стремятся ни к чему другому, кроме здоровья других людей... и собственной выгоды? До­бавь сюда и профессию юристов, о которой можно сказать то же самое. Поэты же, как говорит Гораций, хотят другим приносить пользу или наслаждение, а себе самим выгоды; им по­добны историки, хотя и тем, и другим сопутствует и какая-то выгода....А из-за чего другого, скажи, возникла дружба, столь восхваляемая во все века и у всех народов, если не из-за вза­имных услуг, как, например, давать и принимать то, что тре­бует общая польза, если не из-за радости говорить, слушать и делать вместе другие вещи? Нет никакого сомнения, что и основанием отношений господ и слуг является исключи­тельно выгода. А что сказать об учителях и учениках? Настав­ники не могут относиться к ученикам с любовью, если не на­деются, благодаря им, добыть себе выгоды или приумножить свою славу. Сами же ученики обычно не уважают наставни­ков, если узнали хвастунов вместо ученых, придир вместо об­ходительных, из чего первое относится к пользе, второе к на­слаждению. Пойдем далее, к самому важному.
Даже родителей и детей связывает цепь пользы и наслаждения....Еще менее сомнений должно быть в отношении мужа и жены, братьев и сестер. Сам брак, как соединение мужчины и женщины, рожден, по-видимому, из обоюдного наслаждения. И когда нужно что-то сделать для родителей, детей, родственников или прочих людей по совести и усердию, даем совет: не взы­вать к добродетели, как считают некоторые, а попытаться возбудить чувство. …О бессмертные боги, вас также нельзя обойти молчанием! Призываю в свидетели вашу веру. Кто мо­лил вас когда-нибудь о том, чтобы ему даровали добродетель, и кто когда-нибудь принимал обеты для ее достижения и, бо­лее того, выполнял их, кто с надеждой на это приходил в ваши храмы, украшал и воздвигал их? Скажу честно, я бы никог­да не просил вас об этом. …Что же касается других людей, то мы можем видеть, что один молит о здоровье, другой о бо­гатстве, третий о детях, четвертый о продлении жизни, иной о победе, об отведении опасности, о власти.
Поэтому такие боги, как Эскулап, Юнона, Фортуна, Марс, Юпитер, которые могут даровать эти блага, находятся в почете.