Проблемы освоения детьми национально-территориальных категорий

Задание, предъявлявшееся детям в части интервью, посвященном самокатегоризации, являлось модификацией задания, применявшегося в исследовании Ж.Пиаже и А.Вейля (Piaget, Weil, 1951). Целью задания было выявление соотношения понятий «житель города» и «житель страны» применительно к идентичности ребенка. Дети отвечали на вопрос «Откуда ты приехал?» в воображаемой ситуации поездки в Америку. Это задание, как мы думаем, выявляет локальную идентичность ребенка, а также то, сколько категорий употребляют дети для обозначения места своего проживания, и соподчинение этих категорий. В упомянутом классическом исследовании Пиаже было показано, что в дошкольном возрасте для детей наиболее значимыми являются не страна или этническая группа, а их непосредственное окружение. Впоследствии, в младшем школьном и подростковом возрасте, дети осваивают понятийные основания включения себя в различные группы, такие как «житель города», «житель страны».

Наши результаты показали, что эти категории самоописания развиваются у детей в направлении от знания своей «малой родины» к знанию большой родины. Например, в шестилетнем возрасте, дети иногда дают такие ответы как: «Я приехал с такой-то улицы», «из своего двора», «с ВДНХ», они называют самое узкое место проживания, или любимое место игр. Однако частота таких ответов относительно невелика, чаще шестилетки называют город, в котором живут. (Вероятно, таких ответов было бы больше, если бы опрашивались дети лет четырех-пяти.) В более старших возрастных группах младшие и старшие подростки все чаще в этой ситуации называют страну. Это дает основание заключить, что ответы детей, действительно, зависят от хода их общего когнитивного развития. Они постепенно переходят от представлений себя в своем городе к представлениям о стране, в которой они живут и которая включает в себя и их город. Однако в наших данных получено существенное различие в пропорциях ответов детей из Москвы и Смоленска, что указывает на то, что социо-политико-географический контекст развития является, по меньшей мере, таким же важным, как и когнитивное развитие.

Рисунок 4. Процентные соотношения ответов детей на вопрос о локальной идентичности. Российская выборка.

На Рисунке 4 представлены данные по процентным соотношениям ответов детей на вопрос о локальной идентичности. В дошкольном возрасте дети дают относительно больше ответов типа «город» и относительно меньше ответов типа «страна». С возрастом относительное количество ответов типа «страна» увеличивается, а ответов типа «город» - уменьшается. Эти общие тенденции прослеживаются и в московских, и в смоленских данных. Однако на графиках видно существенное различие пропорций ответов дошкольников и младших школьников в двух городах: шестилетние смоляне дают почти вдвое меньше ответов типа «город» и также почти вдвое больше ответов типа «страна», в результате разница между частотами ответов обоих типов у смолян составляет всего около 10 %. В следующей возрастной группе девятилетних детей также наблюдаются различия между москвичами и смолянами: москвичи еще дают примерно вдвое больше ответов типа «город», чем ответов типа «страна», в то время как смоляне уже дают на 10% больше ответов типа «страна». Возрастная разница между точками равной вероятности обоих ответов составляет около 3 лет! В младшем и старшем подростковом возрасте принципиальных различий между ответами москвичей и смолян уже не наблюдается.

Если принять чисто когнитивистский подход, то это должно указывать на большую зрелость национально-географических категорий у маленьких смолян, поскольку они в более младшем возрасте дают ту пропорцию ответов, которая характерна для более старших москвичей. Вместе с тем, проанализированные выше данные о выборах детьми самокатегоризаций (дети-смоляне дошкольного и младшего школьного возраста реже выбирают самоописания «смолянин», «русский», чем москвичи тех же возрастов), а также общие соображения о контекстах развития детей в нашей столице и провинции заставляют в этом усомниться. Какие факторы здесь могут воздействовать?

В пока немногочисленных исследованиях по проблеме развития этнической идентичности показано, что ее формирование убыстряется в гетерогенной этнической среде и замедляется в этнически однородной среде, например, для русских детей, живущих в Беларусии, осознание этнической идентичности не является столь жизненно важной проблемой, как для русских детей, живущих, например, в Казахстане (Романова, 1994). Отчасти этим можно попытаться объяснить более быстрое освоение московскими детьми, живущими в многонациональном городе, категорий этнической и городской идентичности, чем у смолян, живущих на западной границе России, в непосредственном соседстве с Белоруссией и Украиной, в достаточно культурно-однородном славянском окружении.

С другой стороны, по-видимому, играет свою роль исторически сложившееся в России с ее значительной централизацией четкое разделение на столицу и провинцию - по уровню жизни, уровню экономического развития, с чем может быть связан и фактор качества образования, влияющего на уровень когнитивного развития детей. Можно предположить, что маленькие дети из провинции, например, смоляне в нашем исследовании, могут иметь более диффузные представления о соотношении города и страны, то есть город и страна могут быть более сближенными в их представлении друг с другом, чем в представлении детей, живущих в столице, в силу объективно существующих контрастов между столицей и провинцией. Косвенное подтверждение этому можно видеть в том, что в формировании гражданской идентичности, то есть представлении о себе как гражданине страны, мы не обнаружили никаких различий между Москвой и Смоленском — ни в частоте выбора различными возрастными группами детей карточки самоописания «гражданин России», ни в уровнях субъективной важности этого самоописания в исследованных возрастных группах. Итак, одно из возможных объяснений полученных различий - более диффузные представления маленьких смолян в части понимания их локальной идентичности, сближение представлений об их городе и всей стране.

Кроме предложенного объяснения нельзя не обратить внимание на выдвинутое в когнитивной психологии представление о своеобразной модулярности строения «системы Я» человека (Neisser, 1988, 1991). Наряду с концептуальным Я, или собственно Я-концепцией, У. Найсер предлагает выделять еще как минимум четыре различных Я, которые имеют различные источники в своем развитии, а также могут избирательно нарушаться в случаях патологии. В их числе - экологическое Я (ecological self), которым дети обладают задолго до того, как у них разовьются когнитивные структуры, от которых впоследствии начинают зависеть другие аспекты Я. Экологическое Я понимается как прямо и непосредственно воспринимаемое по отношению к здесь и сейчас представленной физической среде и физическому окружению. Это Я присутствует уже у младенца и накапливает опыт восприятия и действия в окружающей ребенка физической среде. Логично предположить, что представления о месте своего проживания, или о локальной идентичности, накапливаются именно этим Я ребенка. В этом случае могут действовать специфические и пока не исследованные механизмы порождения знаний о себе и своем окружении.

Пытаясь найти подкрепление объяснениям полученных различий, мы обратились к данным исследований, проведенных в других странах - Италии и Испании.[67]

Рисунок 5. Процентные соотношения ответов детей на вопрос о локальной идентичности. Сравнение с данными итальянского и испанского исследований.

Соотношения ответов в столице и провинции можно проследить на примере итальянских данных (См. Рисунок 5). Ответы шестилетних москвичей сопоставимы с ответами шестилетних жителей Рима: в обоих случаях значительно больше ответов типа «город», чем ответов типа «страна». В провинциальном городе Падуя, расположенном в северной Италии в провинции Венеция, шестилетние дети дают примерно в полтора раза больше ответов типа «страна», чем их римские сверстники, а также несколько меньший процент ответов типа «город». Начиная с возрастной группы 9 лет уже нельзя установить очевидных параллелей в ответах русских и итальянских детей, хотя некоторое сходство динамики ответов падуанцев и смолян все же можно отметить - это резкое (значительно более резкое, чем в Смоленске) падение доли ответов «город» и рост ответов типа «страна». Очень специфическая картина наблюдается в Риме. В возрастных группах 9 и 12 лет наблюдается превышение доли ответов «страна» над ответами «город». В возрастной группе 15 лет линии сходятся, и оба ответа становятся равновероятными. Это можно интерпретировать как понимание подростками особого статуса Рима с его значением в истории западной и мировой цивилизации, а также, видимо, и того, что это единственный город, находящийся внутри одного государства (Италии), внутри которого расположено другое государство - Ватикан.

Это наблюдение подтверждает мысль, высказанную еще в исследовании Ж.Пиаже, что для ответов подростков характерно уже отражение знаний уникальной истории народа и страны. Кроме того, если посмотреть на графики, представляющие данные, полученные на испанских детях из трех провинций этой страны, различных по выраженности в них сепаратистских тенденций (см. Рис.5), то хорошо видно, что динамика локальной идентичности подростков в них хорошо отражает именно эти тенденции, то есть налицо отражение социо-политического контекста развития. Самая спокойная картина наблюдается в Андалусии. Доля ответов типа «регион» (провинция) невелика. В целом соотношение ответов типа «город» и «страна» очень неплохо соответствует московским данным.

В Каталонии и Стране басков картина совсем другая. В дошкольном возрасте мы не наблюдаем коренных отличий, кроме более сильной выраженности городской локальной идентичности, чем, например, в Андалусии. Яркие различия наблюдаются в подростковом возрасте. В Каталонии выраженность региональной локальной идентичности одинакова с локальной идентичностью страны, то есть дети и подростки всех возрастных групп дают в предъявленной задаче равновероятные ответы «Испания» и «Каталония», а также и «Жирона» -столица провинции. В Стране басков региональная идентичность становится более выраженной, чем идентификация со страной (Испанией) начиная с младшего подросткового возраста. Это в целом отражает интенсивность сепаратистских стремлений двух провинций и позволяет заключить следующее:

По рассмотренным нами данным развитие локальной идентичности дошкольном возрасте в большей мере зависит от развития когнитивных процессов у ребенка. В начале дети, как правило, в большей мере имеют городскую локальную идентичность, а затем все больше начинают идентифицировать себя со всей страной. Однако контекст развития, безусловно, оказывает свое влияние, как это видно из сравнения данных дошкольников из Москвы и Смоленска.

При переходе к подростковому возрасту в локальную идентичность включается весь тот объем знаний и социальных представлений, который ребенок усваивает из специфического социо-политического контекста своего развития. Об этом свидетельствует специфичность ответов подростков из Рима, Каталонии и Страны басков. Возрастная динамика становления локальной идентичности в России отражает достаточно спокойный и типичный вариант развития, а также специфичность развития столичных и провинциальных детей.

Рассмотрим кратко тендерные различия в ответах детей об их локальной идентичности. На Рисунке 6 хорошо видны различия в частотах ответов мальчиков и девочек.

Рисунок 6. Процентные соотношения ответов детей на вопрос о локальной идентичности. Сравнение ответов мальчиков и девочек Москвы и Смоленска.

У московских мальчиков не прослеживается изменений частот ответов типа «город» и «страна» в возрастах 6 и 9 лет: частоты ответов остаются практически одинаковыми. Около 80% детей дают локальную идентичность «город», около 20% - «страна». В промежутке между возрастами 9 и 12 лет наблюдается резкое изменение частот ответов на противоположное соотношение - большинство мальчиков младшего подросткового возраста обнаруживают локальную идентичность «Россия», меньшинство (примерно 20%) идентифицируют себя с городом. У девочек Москвы в шестилетнем возрасте наблюдается такая же пропорция ответов о локальной идентичности, что и у мальчиков. Резкое изменение частот ответов наблюдается у них раньше, чем у мальчиков - в 9 лет частоты двух типов ответов становятся одинаковыми, причем это соотношение удерживается и в возрастной группе 12-летних девочек. 15-летние подростки-мальчики дают уже несколько больший процент ответов «страна», чем девочки.

В Смоленске динамика изменений ответов мальчиков похожа на ту, что наблюдается в Москве: частоты ответов у 6- и 9-летних детей практически не различаются. Однако количественные пропорции ответов типа «город» и «страна» отличаются от московских - они практически одинаковы. В подростковом возрасте пропорции ответов мальчиков-смолян изменяются в сторону увеличения локальной идентичности «Россия». У смоленских девочек, как и у их московских сверстниц, наблюдается изменение частот типов ответов в возрасте 9 лет, с дальнейшим снижением частоты идентичности «город» и возрастением идентичности «страна». Некоторое различие в проценте ответов «город» между девушками из Москвы и Смоленска, по-видимому, отражает уже не когнитивные явления, а престижные соображения - быть москвичкой в нашей стране сейчас считается более престижным, чем быть смолянкой, что является следствием уже упомянутой централизации.

Таким образом, наблюдаются некоторые универсальные черты в общей возрастной динамике развития локальной идентичности у мальчиков и девочек столицы и провинции, однако эти общие черты модулируются местными условиями развития детей, что особенно заметно в дошкольном и младшем школьном возрасте. Мальчики в целом более медленно, чем девочки, формируют идентификацию со страной.

Следует особо отметить, что динамики становления городской и национальной идентичности, описанные в начале данной работы на материале заданий по оценке субъективной важности идентичностей, а также частоты выбора соответствующих самокатегоризаций, и динамика становления локальной идентичности по результатам проанализированного здесь задания различны. По результатам выполнения задачи самокатегоризации городская идентичность не претерпевает существенных возрастных изменений, по результатам последнего из рассмотренных заданий - возрастные изменения существенны. Это может говорить в пользу того, что здесь присутствуют различные аспекты развивающейся системы Я ребенка.

Выводы

Выявлены универсальные и регионально-специфичные характеристики в становлении этно-национальной и религиозной идентичности в детском и подростковом возрасте. К универсальным характеристикам следует отнести развитие национальной идентичности (понимаемой здесь как гражданская идентичность) и религиозной идентичности. Регионально-специфичные черты возрастного становления обнаруживают такие аспекты идентичности как этническая и городская.

Характеристики этно-национальной идентичности в дошкольном возрасте являются в значительной степени диффузными, недифференцированными, что порождает немалую долю нерелевантных самокатегоризаций ребенка. На богатство нерелевантных самоописаний, видимо, может оказывать влияние сложность социо-этно-политического контекста развития. Так в многонациональной Москве нерелевантных самоописаний у дошкольников зафиксировано больше, чем в Смоленске.

В целом можно сказать, что у провинциальных детей в младших возрастах наблюдается несколько большая степень диффузности категорий самоописания, чем у столичных детей. У младших и старших подростков эти различия уже не прослеживаются.

Важность и субъективная значимость национальной идентичности увеличивается с возрастом. Это соответствует данным, полученным в западноевропейских исследованиях. Важность и субъективная значимость этнической идентичности у смоленских детей также увеличивается с возрастом, что согласуется с западными данными. Этническая идентичность у московских детей по своей субъективной важности не претерпевает существенных возрастных изменений.

Наблюдается тендерная специфичность в формировании этно-национальной идентичности. Одним из ее аспектов может быть несколько более раннее осознание этнической идентичности девочками, с отходом ее в подростковом возрасте на второй план по отношению к гендерной идентичности. У мальчиков наблюдается возрастание субъективной важности этнической идентичности, продолжающееся до старшего подросткового возраста, когда максимальный процент подростков выбирают ее как наиболее важное самоописание.

Развитие локальной идентичности, связанное с освоением национально-территориальных категорий, является специфичным как в региональном, так и в гендерном аспекте. Специфичность развития этого вида идентичности в столичном и провинциальном городе проявляется, по-видимому, в большей диффузности представлений провинциальных детей, например, сближении понятий о своем городе и стране. Это сближение может быть также и следствием идентификации приграничного города со всей Россией (в смысле Смоленск - одни из западных ворот России). Для столичных детей характерна большая поляризация представлений о городе их проживания и стране. Это может отражать объективно существующий контраст между столицей и провинцией в плане социально-экономической и политической ситуации развития.

Тендерная специфичность формирования локальной идентичности заключается в том, что у мальчиков позже происходит характерное изменение в соотношении ответов, переориентации локальной идентичности с города проживания на всю страну, зато в подростковом возрасте эта переориентация оказьшается более выраженной, чем у девочек.

Нельзя исключить возможности того, что развитие различных видов этно-национальной идентичности соотносится с различными структурами системы Я, различными перцептивными и когнитивными источниками получения и переработки информации, поэтому могут наблюдаться несоответствия в возрастной динамике развития различных видов идентичности.

Литература

1. Баттервот Дж., Харрис М. (2000). Принципы психологии развития. М., Когито Центр.

2. Дональдсон М. (1978) Мыслительная деятельность детей.

3. Романова О.Л. (1994) Развитие этнической идентичности у детей и подростков. Автореф. дисс. канд.психол.наук. М.

4. Стефаненко Т. (1999) Этнопсихология. М., ИП РАН.

5. Barrett M., Wilson H., Lyons E. (1999) Self-categorization theory and the development of national identity in English children. Poster presented at the Biennial Meeting of the Society for Research in Child Development, Albuquerque, New Mexico, USA, April 1999.

6. Neisser U. (1988) Five kinds of Self-knowledge.// Philosofical psychology v.l, pp 35-59.

7. Neisser U. (1991) Two perceptually given aspects of the Self and their development. //Developmental Review, 11, pp. 197-209.

8. Wilson H., Barrett M. (1996) The development of national identity in children: a study to investigate the relationship between child and parental attitudes. Poster presented at the British Psychological Society Developmental Section annual Conference, Oxford, September 1996.

Воловикова М., Рязанова Т., Гренкова-Дикевич Л.
Особенности религиозной идентификации в современной России
(анализ ответов детей из Смоленска)

Печатается по: Развитие национальной, этнолингвистической и религиозной идентичности у детей и подростков / под. ред. М. Барретто, Т. Рязановой, М. Воловиковой. - М., 2001. С. 132-140.

В современной России психологические проблемы религиозной идентификации являются и сложными, и слабо разработанными. Более того, мы предполагаем, что аналогичная картина складывается и в других государствах бывшего СССР: проблемы, связанные с религией, долгое время не было принято обсуждать открыто и непредвзято.

До октябрьской революции 17-го года Россия была государством, официальной религией в котором было Православие (восточное христианство), при этом другие религиозные конфессии (кроме некоторых сект) не испытывали идеологического давления. Авторы отмечают искреннюю религиозность русского народа, особенно крестьянства (Громыко, 1991, 1998, Лососий, 1957). Не столь однозначным было отношение к религии в других социальных слоях. Надо помнить, что идеи революции принесли в страну просвещенные люди.

Как выяснилось после революции, коммунистические идеи оказались несовместимы ни с какой религией, потому что сами, по сути, были «новой религией». Об этом прямо говорит в одном из своих писем председатель ВЧК Дзержинский (адресат - латвийский коммунист Лацис): «Церковь разваливается, этому надо помочь <...>. Поэтому церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой.... Наша ставка на коммунизм, а не религию. Ликвидировать может только ВЧК...» [цит. по (иером. Дамаскин, 1996, с. 6)]. Население России уже в первые послереволюционные годы стало понимать, что «религиозная идентификация» может стоить не только здоровья и свободы, но и жизни. Общее количество жертв за религиозные убеждения в эти годы так велико, что окончательные цифры и имена погибших продолжают выяснять до сих пор Как отмечается в предисловии к исследованию иеромонаха Дамаскина: «в XX веке одна Россия дала миру больше мучеников и исповедников, чем вся предыдущая история всей христианской церкви» (там же, с.З). Однако даже на переписи населения, проходившей в стране в 1937 году, большинство населения России идентифицировало себя как «верующий в Бога»[68].

После этого правительством была объявлена «безбожная пятилетка». Окончательному превращению России в «страну победившего атеизма» помешала начавшаяся в 41 году война с фашистской Германией. В конце 50-х — начале 60-х годов последовала полоса «хрущевских» преследований за религиозные убеждения, но в целом говорить об их прекращении можно даже не с первого года «перестройки», а только с 1988 года- со времени празднования 1000-летия крещения Руси.

Итак, мы имеем ситуацию, когда в течение семи десятилетий религиозная идентификация могла грозить гражданам страны расправой, смертью, арестом, заточением, лишением возможности устроиться на работу, учебу и т.д. Понятно, что в таких условиях естественный путь передачи религиозных воззрений, устоев от поколения к поколению, от родителей к детям, был затруднен: в школе, в клубе, в пионерском лагере мальчики и девочки должны были идентифицировать себя как «атеисты». То же касалось и всех школьных учителей.

С тонким юмором и изобретательностью вышел из сложной задачки на идентификацию писатель Михаил Пришвин. Когда он в 1920 году работал учителем, состоялся такой разговор: «После урока один мальчик подошел ко мне и спрашивает:

- А есть Бог, Михаил Михайлович?

- Спроси, - говорю, - своих родителей.

- А я спрашивал. -Ну?

- Матка говорит, есть, а батька - нетути. Как вы скажете?

- Скажу, - отвечаю, - тебе «есть Бог!», ты мне не поверишь, скажу «нет!» - будет неправда. Учись и узнаешь сам» (Пришвин, 1990, с. 107).

Дневниковые записи писателя, сделанные в 1929-30-х годах, рассказывают об определившемся выборе государственной идеологии: «6 января. Сочельник. <...> Верующим к Рождеству вышел сюрприз. Созвали их. Набралось множество мальчишек. Вышел дефективный человек и сказал речь против Христа. Уличные мальчишки смеялись, радовались. Верующие молчали: им было страшно сказать за Христа, потому что вся жизнь их зависит от кооперативов, перестанут хлеб выдавать - и крышка! <.. > И так вышло, что верующие оставили себя сами без Рождества и церковь закрыли. Сердца больные, животы голодные и постоянная мысль в голове: рано или поздно погонят в коллектив» (там же, с. 162). Наблюдая, как скидывают с колокольни и разбивают колокол XVI века, писатель замечает: «Друг мой, какие это пустяки, не в том дело, что его при Годунове отливали, многие из нас самих начало своей духовной организации получили при Годунове, каком Годунове! Через творения эллинов от Эллады, и от Египта, и кровь наша, обрываясь в осколках, непрерывной рекой бежит от первобытного человека» (там же, с. 164).

В работе известного советского педагога А.С. Макаренко есть такая идентификация верующего ребенка - это один из «шпаны». Макаренко пишет: «В «шпане» было человек пять. <...> Отнесены они были к «шпане» единодушным решением всего общества, после того как установлено было за каждым из них бьющего в глаза порока: Галатенко - обжора и лодырь, Евгеньев - припадочный, брехливый болтун, Перепелятченко - дохлятина, плакса, попрошайка, Густоиван - юродивый, «психический», творящий молитвы Богородице и мечтающий о монастыре» (Макаренко, 1987, с. 218). Через несколько лет, не сразу, Густоивана удалось, как пишет Макаренко, «перевоспитать».

В книге «Отец Арсений», построенной на основе подлинных воспоминаний, один из рассказов касается уже времени Великой Отечественной войны. Оказавшись в разведке в расположении немцев, рассказчик был потрясен, увидев как его сослуживец, проявивший себя до этого замечательным командиром и надежным человеком, думая, что его никто не видит, перекрестился на церковь: «Лейтенант образованный, бесстрашный, хороший солдат, и вдруг такая темнота, несознательность». После благополучного возвращения из разведки, рассказчик мучился таким вопросом: «Не может настоящий советский человек верить в Бога, тем более образованный, потому что должен был прочесть труды Емельяна Ярославского, Скворцова-Степанова, где с предельной ясностью доказано, что Бога нет, и если кто и верит, то придерживается буржуазных воззрений и тогда является врагом» (без автора, 2000, с. 302-303). Нас в рассказе может заинтересовать не то, что, в конце концов, этот солдат в простоте своей пошел сдавать «врага» в Особый отдел, а те слова-штампы, которые десятилетиями настолько широко употреблялись, что, наконец, стали привычными.

О том, что даже во время войны признаться в своей вере было небезопасным, свидетельствует и рассказ пожилого болгарина, который мы услышали в 2000 году в селе, расположенном недалеко от Софии. Он вспоминал как в 1945 году, будучи еще молодым человеком, разговаривал с русским солдатом. Болгары так сердечно принимали «братушек»-освободителей, что солдат признался, что он тоже православный, верующий и показал крестик, зашитый в гимнастерке, но просил никому об этом не рассказывать: «иначе — несдобровать».

Можно привести примеры антирелигиозных фильмов, художественных произведений, публицистики, получавших богатую финансовую и всякую другую поддержку. Можно вспомнить заявление главы правящей партии и государства, сделанное в начале 60-х годов: Хрущев торжественно обещал в скором времени «показать по телевизору последнего попа»...

В условиях длительных и методичных преследований за «религиозную идентификацию» (коснувшуюся, кстати, всех вер и конфессий) совершенно непонятно и трудно объяснимо сохранение в стране каких-то религиозных основ жизни. Анализ дневниковых, биографических материалов, а также воспоминаний наших современников позволяет увидеть, какими путями вера сохранялась.

Путь первый и самый естественный - это передача верований в семье. Включающая в традиционных условиях нашей культуры кроме родителей еще и многочисленных родственников (бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек и др.), семья могла выполнять функцию первичной защиты ребенка от непосредственного воздействия подчас враждебного социума (если сказать проще, то воззрения человека сложившегося, немолодого не могут изменяться со скоростью появления передовиц в газете «Правда»...).

Второй путь - это встреча с человеком, исповедующим веру не только словами, но и всем обликом, всей жизнью своей. Как пример сочетания этих двух путей можно привести воспоминания Г.А. Пыльневой о том, как ее, тогда маленькую девочку, верующие тетушки привезли в дом, где жил старец. Дело происходило во время войны. «К этому времени отец Иннокентий уже вернулся из всех своих ссылок, был болен и слеп» (Пыльнева, 1998, с.25). Но ребенок почти не обратил внимания на его физическую немощь. Девочка была потрясена его духовным обликом. «Мне казалось, что в жизни начинается новый период, взрослый вполне, что открывается невидимая дверь в иной мир, требующий собранности, серьезности, ответственности. Об этом не говорил мне никто, как-то дошло само» (там же, с. 27, выделено нами - М.В. и др.).

Третий путь - это традиционная народная культура, которая, по наблюдениям современных исследователей (Громыко, 1991, 1998), обладает способностью к самосохранению. Изменяясь во внешних проявлениях, в глубинных основаниях она охраняет от разрушения архетипические образы, выражающие народный дух. Это ритмы труда и праздников, пословицы, поговорки, колыбельные песни и сказки.

Однако, несмотря на такие три возможности, которые могли открыться перед подрастающим человеком, на вопрос о том, какая картина сложилась к настоящему времени в воззрениях на религию детей из современной России, думаем, вряд ли кто сейчас сможет ответить. В этом смысле проделанный нами анализ, хотя он касался и основного исследования, мы предлагаем рассматривать пока как пилотаж, требующий своего продолжения и уточнения многих вопросов.

Нами был проведен качественный анализ ответов детей из Смоленска на те вопросы из интервью[69], которые касались религии. Речь идет о результатах выбора ребенком карточек при самоидентификации (п. 2.1) и ответы на следующие вопросы:

5.9 «Скажи мне, пожалуйста, какую религию исповедует твоя мама, или она неверующая?»

5.10 «А какую религию исповедует твой папа, или он неверующий?»

5.11 «А во что ты веруешь? Какова твоя религия?»

5.12 «А бывает так, что вы дома молитесь?» - варианты ответов - Да, Нет, Другое (записать)

573. «Вы ходите в церковь?» (Да, Нет, Другое), «Часто?» (Да, Нет, Другое)

При выполнении задания 2.1 регистрировались те карточки, которые выбирал ребенок для самоописания. Дети выбирали одну, несколько или ни одной из карточек, касающихся их религиозной самоидентификации: «верующий», «христианин», «православный христианин» и «неверующий»[70]. Выбор одновременно 2х или 3х первых карточек не был противоречив и при анализе мог рассматриваться как усиление твердости ребенка в своем религиозном самоопределении.

При анализе учитывалась вся последовательность ответов ребенка с тем, чтобы понять, какой смысл он вкладывает в значение слова «верующий» (как мы покажем ниже, в понимании этого слова есть отличия, связанные с возрастом). Ответы: «я христианин» («христианка») или «верю в Бога, православный христианин» принимались как однозначное понимание ребенком (подростком) себя как верующего в Бога. В остальных случаях («во все», «верю» и т.п.) мы сопоставляли ответ ребенка с теми карточками, которые он выбирал (2.11) и со всеми его спонтанными высказываниями.

Сразу отметим, что в результате такого сопоставления мы подчас могли построить некоторую гипотезу о верованиях ребенка, для подтверждения или опровержения которой просто могло не оказаться достаточно материала[71]. Непонятным для ребенка и неинформативным для анализа мог оказаться и вопрос 5.12 («А бывает, что вы дома молитесь?»). Дело в том, что общая молитва в некоторых семьях может быть просто не принята или невозможна в силу разных случайных обстоятельств, но индивидуальная («келейная») молитва при этом существует. Однако спонтанные высказывания при ответе представляли интерес. Этими замечаниями мы предваряем наш рассказ о полученных результатах с тем, чтобы сразу сказать: хотя некоторые цифры, полученные нами, и будут приведены, они требуют еще уточнения, а сама работа - своего продолжения. Основной результат исследования таков: среди современных русских детей (если судить по Смоленску) оказалось много верующих в Бога:

67, 2% 15-летних;

75% 12-летних;

51, 7% 9-летних

33, 3% 6-летних.

Отдельно стоит сказать о 6-летних. Хотя среди них конкретную веру мы обнаружили у 33, 3% детей, но «просто верит» подавляющее большинство малышей - 95%. Верят «в маму», «в гномов», «сказки, что они где-то есть», «в волшебство», «что есть Дед Мороз»; 6-летние чаще понимают слова «вера» как «доверие»: «что мне говорит папа», «верю в друзей», «когда мне говорят правду», «в обман», «я тоже верю, что мне говорят всякие люди». Иногда это слово у малышей выражает надежду: «верю, что мама мне сегодня что-нибудь купит», «верю, что буду жить долго», «я верю поехать в какую-нибудь поездку». В концентрированном виде значение вера=доверие как основа построения искреннего отношения к миру и Творцу - в словах одного из 6-летних: «Я верю маме и Богу».

Расширенное понимание слова «вера» встречается еще и у 9-летних («верю в случай», «в надежду», верю в правду», «в былины и легенды», «в приметы»). У 12-летних сохраняется еще «вера в приметы» (2 упоминания). Слово «религия» у них может вызывать затруднения («я, скорее, верю в Бога, но религию не исповедую»).

К 15-ти годам подростки уже в состоянии осознанно отвечать на вопрос о вере и религии. Некоторые из ответов фиксируют момент размышлений юного человека над своим религиозным выбором («иногда верю, иногда нет, вообще - христианка»; «верю в Бога, но религию не знаю»; «не знаю, еще не определила»; «не очень /верующая/; есть какая-то высшая сила»; «не знаю, скорее, христианин - изредка, промежутками»). Только у 15-летних встречалось самоопределение «атеист» (2 случая, хотя слово «неверующий» встречалось чаще - 5 случаев).

Таким образом, над вопросами, связанными с верой, дети размышляют. Если 6-летним свойственно верить (в любом значении этого слова), то для старших (особенно 15-летних) характерен процесс сознательного религиозного самоопределения. Происходит оно под воздействием религиозного выбора родителей, но юному человеку часто приходится выбирать между воззрениями мамы и папы.

Для подростка не всегда ясен выбор кого-то из родителей. Приведем некоторые ответы 15-летних:

(о маме) «относительно /верующая/; она не ходит в храм, но в душе верующая»; «неверующая, наверное»; «немного верующая»; «она так относится не так уж верующе»;

(о папе) «скорее, неверующий, даже разочаровавшийся»; «немного верующий, православный»; «православный, но не молится».

Если верующие - оба родителя, то ребенок, как правило, говорит о себе как о верующем. Однако типичной оказалась такая картина. 15-летняя девушка выбирает карточки: «православная христианка» (3-я позиция), «верующая»(7 позиция); о маме говорит: «верующая, православная христианка», о папе - «не верующий»; о себе - «верю в Бога, православная христианка». В таком и подобных случаях (например, когда «неверующая» - мама, а папа «православный христианин») выбор ребенка объясним идентификацией с тем или иным из родителей (или с мамой или с папой).

Однако встречаются случаи, когда оба из родителей определяются ребенком как неверующие, однако сам себя он определяет как «верующий в Бога». Такая ситуация была обнаружена у 6, 7% 6-летних, 5% 9-летних, 3, 2% 9-летних и 4, 9% 15-летних. В одном из протоколов речь шла о наказании за веру (6-летний ребенок говорит: «папа неверующий, мама тоже, а я верю в Бога, в русского Бога», «Мама бьет по рукам, когда я молюсь»).

Обратившись к протоколам (особенно 6-летних), можно встретить упоминание еще об одном лице, о котором у нас не было специального вопроса. Это - бабушка. 6-летними детьми бабушка упомянута 5 раз. На вопрос 5.12 («А бывает так, что вы дома молитесь?») дети отвечают: «Нет, только бабушка»; «бабушка да, мы - нет». Решая вопрос 5.10 (о религии отца), ребенок говорит: «Верит, потому что бабушка родила папу», т.е. хотя мама не верит, но папа должен верить как бабушка. В ответе на вопрос 5.13 о посещении церкви 6-летние отвечают: «ходим когда-то с бабушкой»; «иногда с бабушкой». Реже упоминания о бабушке встречаются у 9-ти и 12-летних. У 15-летних этих упоминаний нет. В традициях русской культуры (да и в культуре большинства народов в России) - участие бабушек и дедушек в воспитании внуков. Судя по биографическим и автобиографическим материалам, в воспоминаниях многих русских людей сохранилась благодарная память бабушке, научившей внуков основам веры.

Интерес вызвал у нас и ответ на вопрос 5.13 («Вы ходите в церковь?»). Оказалось, что в церковь ходят еще чаще, чем исповедуют веру в Бога. Утвердительный ответ на этот вопрос церкви дали:

83, 6% 15-летних;

86, 7% 12-летних;

73, 3% 9-летних;

70% 6-летних.

Нас особенно заинтересовали случаи, когда все, включая ребенка, определяются как неверующие, но в храм, однако, ходят, или заходят (6, 6% 15-летних, 8, 3% 12-летних, 15% 9-летних; относительно 6-летних, как мы отмечали выше, было бы некорректно «подсчитывать» количество определенно верующих или неверующих из-за многозначности понимания ими слова «верить»). Причину этого можно найти в пояснениях ребенка: «по праздникам церковным и просто так», «только на большие праздники», «по праздникам».

Занимаясь несколько лет специально темой «психология праздника», мы обнаружили, что праздничные ритмы церковного года, издавна составляющие основу русской народной культуры, не исчезли из представлений наших современников: Рождество, Пасха, Родительские дни и престольные праздники «принято» праздновать, заходить в церковь и (или) на кладбище[72]. По свидетельству наших корреспондентов, еще в 70-е годы можно было видеть, как многолюдно становится в селении во время Престольного праздника данной местности. Хотя и храм мог быть давно закрыт, но люди продолжали помнить этот день и приезжать в родительский дом. Обычно на «престоле» собиралась многочисленная родня, как бы далеко люди ни жили. Десятилетиями можно было наблюдать, как на Пасху потоки людей шли на кладбище. Когда храмы в начале 90-х годов начали открывать для службы, некоторая часть этих потоков, сохранивших основные ритмы традиционной культуры народа, направилась на церковную службу самому Празднику. По наблюдениям наших корреспондентов, несмотря на все притеснения в советские годы два события в жизни человека традиционно принято было быть в церкви. Это рождение и смерть - крещение и отпевание.

Наблюдения взрослых можно подтвердить и некоторыми высказываниями детей, сделанными во время проведения описываемого здесь исследования. Так 6-летний ребенок говорит: «мы один раз ходили /в церковь/, когда я родился, и все». Из подобных наблюдений следует: полностью связь человека с церковью не прерывалась. Другое дело, что в годы гонений пострадала именно полнота такой связи. Это-то и привело к трудностям самоидентификации сначала родителей, а затем и детей.

Однако в целом для нас некоторой неожиданностью явилось такое количество малышей и подростков, называющих себя верующими. Можно высказать предположение, что вера для человека - это естественное состояние. Все дети, с которыми проводилось интервью, выросли уже после прекращения гонений на религию (старшие, 15-летние, как раз 1985-86 годов рождения). Во многих из них это естественное для человека состояние проявилось.

Другое дело, это определение себя как «православный христианин». Некоторые детали интервью позволяют говорить о том, что число таких детей (и взрослых) невелико. Это те, кто старается быть в церкви каждый воскресный день, живет ритмами церковного года. Но главное еще и в другом - как они относятся к другим людям, какие ценности для них имеют значение.

Одним из вопросов, который мы задавали детям в дополнительном исследовании, был вопрос о любимом герое (литературном, сказочном или эпическом), о личностных чертах этого героя и о его поступке или деянии, который произвел на отвечающего большое впечатление. Контент-анализ рассказов о любимом герое позволяет утверждать, что христианский идеал живет в представлениях детей. Как написал один 12-летний мальчик, это «доброта, преодоление страха и любовь к врагу». 9-летней девочке нравится Золушка за «доброту и красоту... Ее топить заставляли /печку/, делать грязную работу, а она не злилась». За доброту любят героев многие дети, но подчас речь идет и о добре, и о зле: дети учатся делать сознательный выбор.

В целом результаты проведенного нами качественного анализа ответов детей на ряд вопросов, касающихся их самоопределения и религиозной идентификации, позволяет говорить о следующем.

В современной России (если судить по Смоленску) более половины детей в каждой из исследуемых возрастных групп определяют себя как верующих.

6-летние дети понимают слово «вера» и в значении «доверие». Можно предполагать, что дошкольники сензитивны к вере (то есть им больше свойственно быть верующими, чем неверующими).

Вопросы религиозной самоидентификации подростки способны решать (положительно или отрицательно, как «я атеист») к 15-ти годам, хотя есть примеры раннего сознательного самоопределения.

Религиозные воззрения передаются в семье, понимаемой широко. В условиях России она может включать, кроме родителей, бабушек, дедушек, а также других родственников.

Праздничная культура поддерживает религиозные устои народа.

Исследование требует своего продолжения с применением других методов (клинического интервью, метода свободных рассказов и др.) и в таком своем виде пока может рассматриваться как пилотаж.

Литература

1. Громыко М.М. (1991). Мир русской деревни. М, «Молодая Гвардия».

2. Громыко М. и др. (ред.) (1998). Русские. М, «Наука».

3. Иеромонах Дамаскин (Орловский) (1996). Мученики, исповедники и подвижники Русской Православной Церкви XX столетия (жизнеописания и материалы к ним) Книга 2. Тверь, Издательство «Булат».

4. Лосский Н. А. (1957). Характер русского народа. В 2-х кн. Франкфурт-на-Майне, изд-во «Посев».

5. Макаренко А.С. (1987). Педагогическая поэма. М., «Художественная литература».

6. «Отец Арсений» (без автора) (2000). М., Издание Сретенского монастыря.

7. Пришвин М.М. (1990) Дневники. М., Изд-во «Правда».

8. Пыльнева Г.А. (1998) Воспоминания о старце Зосимовой пустыни иеросхимонахе Иннокентии. М., «Русский Хронографъ».

Журавлева И.В.
Отношение подростков к религии [73]

ЛИТЕРАТУРА

1. Борзенко В. И. Религия в посткоммунистической России // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1993. № 8.

2. Кулаков П. А. Учащаяся молодежь и религия // Социологические исследования. 1995. № 11.

3. Российский статистический ежегодник. М.: Госкомстат России, 2000.