Ребёнок от семи до десяти лет: педагогика и дидактика 8 страница

Разумеется, то, что здесь рассматривается - таково, что ребёнка действительно нужно вести к чувству реальности. Я хочу опять-таки на примере, который я конструирую, как можно проще показать - как можно преподать ребёнку это чувство реальности в прекрасном. Здесь можно помочь себе таким образом: предположим, я рисую ребёнку это:

Теперь я, как художник преподавания, должен быть в состоянии вызвать у ребёнка ощущение (и это скоро получится у множества здраво чувствующих детей), что эта вещь - несносна, нестерпима, поскольку ничего действительного при непосредственном обозрении не содержит, и этого нельзя терпеть. И я смогу это усилить у ребёнка до такой степени, что я представляю ему это таким образом (все это извлекается из ребёнка, ни в коем случае не напечатлевая ему этого извне): видишь - это именно так, как если бы перед тобой стоял человек, у которого только левая половина лица, или только левая рука, или - только левая нога. Ты не можешь выносить того, что в действительности не может действовать как действительное. Нужно внести это в чувство прекрасного, короче - нужно привести ребёнка к тому, чтобы он увидел как необходимость - сделать к этому еще нечто, без чего он не считает эту вещь завершённой. Тогда я развиваю непосредственно живое чувство прекрасного. Немецкое schoen (красивый, прекрасный) - родственно Schein (свет, блеск, сияние, а также - видимость). Я обнаружу в ребёнке то, что действительно делает астральное тело подвижным в себе, что ведет астральное тело к тому, чтобы оно было функционирующим членом в человеке.

Важно, чтобы мы также, именно как художники воспитания и преподавания - вырабатывали бы это чувство в нас самих; ибо мы увидим, как мы оживляем детей, если мы подходим к ним таким образом. И мы будем тогда вырабатывать правильным образом также и другое художественное, о котором я уже говорил в ходе этих докладов. Я говорил о том, что когда ребёнок при смене зубов приходит в школу, всё должно предприниматься в известном смысле художественным образом. Нужно также то, что рассказывают ребёнку об окружении, рассказывать ему с художественным чувством, иначе приходят к тому, что называют антропоморфизмом, когда в природу вносят везде одно лишь человеческое. Делая все сказкой, легендой - вносят тем самым человеческое и потом действительно приходят к опасности убедить детей в том, что известные деревья произрастают из почвы только затем, чтобы человек мог получать пробки. Несомненно, образное воспитание не должно быть пронизано такого рода тенденцией. Поэтому образы, которые мы добываем для этого возраста, должны быть выработаны в прекрасном. Красота требует наглядности, непосредственного ощущения. И то, что может непосредственно в прекрасном восприниматься в природе - не требует ни очеловечивающей персонификации, ни антропоморфизмов и т.п. но - действительно выражает себя в наглядном.

Если мы позволим ребёнку вплоть до половозрелого возраста развивать на всех предметах это чувство прекрасного, тогда он вступает в практическую жизнь именно таким образом, что он относится к этому жизненному праксису - по-человечески, и устанавливается гармония между человеческим воззрением и тем, что преподносится ребёнку в половозрелом возрасте как жизненнопрактические вещи.

Но это имеет невероятно значительную социальную сторону. К социальным вопросам нужно во многих отношениях приступать с той стороны, о которой сегодня почти не думают. Видите ли, вполне возможно, что вся чудовищность, которая окружает нас сегодня в жизни цивилизации - и Вы едва ли станете отрицать, что это - вполне интернациональная истина, что лишь при приближении к большому городу мы в эстетическом отношении, по меньшей мере большей частью, окружены сплошной мерзостью, что вся эта мерзость стала бы совершенно чем-то иным, если бы однажды пара поколений была воспитана таким образом, что у них действительно было бы чувство прекрасного!

Мы имеем сегодня человека, как он предлагается нам в отношении своего физического тела; мы видим его извне. И мы имеем другого человека, которого мы видим внутренне, согласно его Я. Между Я и физическим телом лежат астральное тело и эфирное тело. У сегодняшнего человека они, собственно, захирели. Сегодня они соответственно подготовлены лишь у восточного человека. У всех западных людей они захирели. Они не могут свободно развиваться. Мы можем способствовать этому свободному развитию, если мы сообщим человеку как можно более всеохватывающее ощущение прекрасного. Он наиболее чувствителен к этому в школьном возрасте. Поэтому должно быть все приложено к тому, чтобы именно между сменой зубов и половой зрелостью ввести человека в ощущение, в переживание прекрасного. Тогда он удержит это для более позднего возраста.

Делом совершенно особой важности становится преподавание человеку художественного для выработки речевого элемента. Языки, ведь, все без исключения - исходят из непосредственно переживаемого. В элементе звука, конечно, если только суметь найти своим ощущением, как, сообразно ощущению, развивался речевой элемент, можно ещё услышать в слове это его переживаемое или тяготеющее к переживанию значение. В нашей абстрактной жизни это, ведь, почти полностью пропало и мы сегодня односторонне придерживаемся логического, а не художественного речи. Конечно, логическое внутренне присутствует в речи, но оно является скелетом речи и оно есть нечто мертвое. В жизни речи, которая может быть воспринята только во взаимосвязи с гением языка, есть еще многое другое кроме этого чисто логического.

Попытайтесь как-нибудь с этой точки зрения почувствовать в самих словах, какие склонности они вносят в жизнь. Можно вполне утверждать, что в этом есть нечто характерное - я хочу привести пример, но я думаю, Вы меня поймете, если это будет взято из более старой формы немецкого языка - когда говорят " Sucht" (рус." мания"), это слово " Sucht", для которого Вы уже сможете найти аналог и в английском языке, что на более ранней ступени немецкого языка означает нечто, связанное с suchen (рус." искать"). У тела - мания (Sucht), болезнь; оно ищет(sucht) нечто, чего обычно не ищет. И во внешних формах, в специализации - потом узнавали, чего же оно ищет: Gelbsucht (желтуха), Fallsucht (эпилепсия, падучая) - были определенными формами заболеваний. Можно в этом " Sucht" почувствовать, что здесь, собственно, представлено в жизни.

Сегодня мы, опять-таки за исключением жителей Востока, которые еще имеют это ощущение в своей речи, чем дальше мы идем на Запад, тем больше мы удаляемся от этого художественного ощущения речи. И это - дело большой важности, опять-таки найти некий род основания для такой жизни в гении языка, в организме речи. Это опять-таки - имеет большое и к тому же интернациональное, социальное значение.

Вы мне простите, если я то, что я хотел бы здесь выразить, поясню на близком примере. Но я прошу Вас, не поймите то, что я Вам скажу, в какой-то мере превратно. Видите ли, на 88 странице перевода моей книги " Коренной пункт социального вопроса" т.е. книги " The Threefold State" я нахожу предложение: " The freedom of one cannot prosper without the freedom of all." (" свобода одного не может процветать без свободы всех"). Это предложение, как я ощущаю его всеми чувственными подосновами, имеющими место там в языке, это (как я уже сказал, это не надо понимать превратно), это - бессмыслица; так сказано быть не может, ибо это означает нечто совершенно иное, чем то, что стоит у меня в соответствующем немецком предложении: " Die Freiheit des Einen kann nicht ohne die Freiheit des Anderes gedeihen." (" свобода одного не может процветать без свободы другого".)

Это предложение означает нечто совершенно иное. И если бы его хотели перевести так, как это соответствует идеалу перевода, его должны были бы полностью переписать. На это место нужно было бы поставить нечто совершенно иное. Ибо перевод должен быть оформлен, собственно, таким образом, чтобы упомянутая переведенная книга могла быть, как таковая, написаной из гения языка, из языковой области страны. Другой перевод - невозможен. И я знаю совершенно определенно, что у Бентама ещё в астральном мире волосы бы встали дыбом, если бы он нашел фразу: " The freedom of one cannot prosper without the freedom of all." Это совершенно немыслимо. И здесь в основе лежит нечто совершенно особенное.

Если Вы встретите это предложение в книге, Вы, естественно, сразу возразите, особенно, если это касается школьного дела: Да, у нас, ведь - свобода... Ты говоришь здесь об отношениях, которые в Англии совсем неприменимы. В оригинале книги этого нет, здесь это - уже применимо. Но в этом переводе вещи, которые первоначально мыслились в книге, становятся, собственно, совсем непонятными. И на чем это основывается? Теперь я на отдельном слове хочу Вам показать, на чем это основывается. Вы имеете слово " freedom". Если бы мы пожелали иметь чувственно соответствующее этому слово в немецком языке, мы должны были бы образовать слово " Freitum" (нечто вроде " вольность" (прим.пер.)). И если бы мы имели это слово " Freitum", его можно было бы просто лексикографически перевести на английский: " freedom", и это было бы вполне недвусмысленно. То, что это обстоит не так просто, если хотят действительно принимать во внимание гения языка, я могу осветить Вам, к примеру, из того, что мы в Германии можем хорошо пользоваться словом " Irrtum" (заблуждение, ошибка). Но " Irrtum" - является контурирующим фактом, он присутствует здесь, как единичный факт. Если бы я захотел иметь это слово с " heit", тогда нужно было бы (что в немецком языке было бы вполне возможно, такое слово обычно не употребляется, но из гения немецкого языка его употребление вполне возможно), тогда нужно было бы образовать слово " Irreheit" (нечто вроде " внутренняя склонность к заблуждению" (прим.пер.)). Но " Irreheit" - вводит нас во внутреннее человека; это - свойство внутреннего человека. В немецком языке нет слов, образованных с " heit", которые бы не указывали на нечто, движущееся через человека, не обращали бы вещи к человеку. Даже жаль, что мы не имеем слова " Freitum", ибо тогда мы могли бы выразить без описаний, что специфически ощущается при слове " freedom".

Именно таким образом мы входим в глубины организации речи, гения языка. Итак, как видите, когда я пишу мои книги, также когда я пишу по-немецки, я стараюсь по возможности писать так, чтобы эти вещи могли быть переведены на другие языки. Немцы называют это потом у меня плохим стилем... Но это можно делать не всегда. Однако там, где дело касается выпуска книги в немецкую цивилизованную жизнь, естественно, нужно иногда принимать во внимание то, что является специфически немецким. И тогда если Вы находите у меня слово " Freiheit", его нельзя переводить словом " freedom". Моя " Philosophie der Freiheit" никогда не может носить название: " Philosophy of freedom", но прежде нужно понять, какое название она должна иметь, чтобы это соответствовало сути дела.

Это, ведь, очень интересно, не сочтите это за педантизм или статистические штудии. Вещи, которые я высказываю с такой точки зрения, я высказываю вовсе не безответственно, но я сообщаю их действительно из тщательных исследований. Если бы я написал книгу о воспитании, Вы то и дело находили бы там в известных главах слово " Freiheit". Теперь я, чисто как упражнение, взял написанную на английском языке книгу о воспитании и просмотрел в ней соответствующие главы, где у меня Вы то и дело находили бы слово " Freiheit". И, видите ли, в этих главах слово " Freiheit" - не встретилось ни разу, ни одного раза! Это - именно то, что нужно воспринимать и чувствовать, ибо мы нуждаемся в этом для интернационального взаимопонимания. И мы поистине должны принимать это во внимание уже в школе. Я учитываю это в моих книгах, я давал это понять и я чрезвычайно осторожен в употреблении известных слов, ибо, употребляя где-либо в предложении слово " Natur" (" природа"), я уверен: если это будут переводить на английский, это переведут словом " nature". Это, несомненно, переведут словом " nature". И все же - весь смысл будет искажен, если то, что чувствуют в немецком языке при слове Natur - просто передать в английском языке словом " nature".

Поэтому Вы очень часто найдете в моих перифразах, я сказал бы - препарированное для перевода; перефразируется то, от чего я бы не хотел, чтобы оно вызывало другое ощущение. С известной целью я должен, естественно, употреблять слово Natur, но в тех местах, где вопрос в том, чтобы вызвать другое адекватное представление, я тогда, именно для западных языков, пишу в моем предложении не слово Natur, но я пишу: чувственный мир, ибо это - приблизительно то, что сегодня принимают, как значение слова Natur, как оно употребляется в немецком языке.

И то, что я часто хочу сказать словом - природа, я могу потом, подготавливая для интернационального понимания - сказать словами: чувственный мир. Я ожидал, что потом в переводе будет стоять соответствующее слово, но, видите, это опять переведено просто буквально. Так что это чрезвычайно важно - наглядно представлять себе эту жизнь гения языка именно для художественной выработки речи.

Не говоря уже о том (я лишь между прочим хотел обратить на это внимание), что при переводе не придерживаются гения языка, стоит ведь здесь, если чисто лексикографически перевести это обратно: " Die Freiheit des Einen kann nicht gedeihen ohne die Freiheit von allen. " Но это также и обратно в немецком - не имеет никакого смысла; и это также здесь не стоит. " Die Freiheit des Einen", стоит здесь, " kann nicht ohne die Freiheit des Anderen gedeihen" - не " всех", но - " другого", в том-то и дело.

Как сказано, прошу Вас, не поймите это превратно. Я лишь хотел привести это, как ближайший пример. Я хотел бы указать на то, что мы сегодня уже достигли не переживания вещей (мы могли бы это достичь именно в языке), но - жизни поверх вещей. Наша цивилизация постепенно приобретает развязный, небрежный облик. Мы должны снова получить возможность вживаться в слова, сопереживать словами. Лишь тогда мы сможем реализовать то, что я поставил как требование: чтобы ребёнок, после того, как он был несколько введён в грамматику, был бы введён затем в риторику, красноречие, т.е. в прекрасное, а также - в художественное речи. И мы должны вводить ребёнка в художественное речи. Это имеет также и свое интернациональное значение, и это - чрезвычайно важно, уяснить сегодня, что то, что именуют социальным вопросом, должно быть рассматриваемо со значительно большего числа точек зрения, чем это видят сегодня.

То, что я сегодня предложу, коснется, в существенном, физического развития, физического воспитания ребёнка. Уже в самой природе вещей заложено, что эти сегодняшние рассмотрения по разным причинам будут построены афористично. Главное основание этому - то, что в области физического развития человека, именно в современности - чаще всего преобладает то, что дает знать о себе только из личности человека. В отношении физического развития каждый человек имеет свои симпатии и антипатии и из этих симпатий и антипатий он развивает затем свои теории, и именно то, что дает знать о себе из симпатий и антипатий, и что приобретает зачастую характер фанатизма, и что в конце концов является также тем, что должно лежать, по меньшей мере - дальше всего от деятельности антропософского движения. Последнее должно стать таким, чтобы оно было совершенно далеким от всяческого фанатизма, чтобы оно ни в коем случае не исходило из того, чтобы агитировать за какие-либо частности, но обращало бы свое внимание на то, как действует в жизни то или иное, предоставляя самому человеку обосновывать свои симпатии и антипатии.

Сколько фанатизма развертывается сегодня вегетарианцами - в пользу, или теми, кто не является вегетарианцами - против вегетарианства. Всевозможные инстанции провозглашают про и контра в этой области. Однако нужно также отметить, что никогда так не расцветал дилетантизм, как при сегодняшней защите таких вещей. Дело в том, что Антропософия - не содержит в себе ни малейших оснований, чтобы становиться фанатичной в том или ином направлении. И она не может становиться на сторону людей, которые лишь потому, что они стали вегетарианцами, выступают за это вегетарианство с таким фанатизмом, что готовы навязывать его каждому человеку, и, собственно, каждого, кто не является вегетарианцем, они больше уже не считают человеком в полном смысле слова. И если иногда такой фанатизм расцветает и в области антропософского движения, то это - вовсе не заключено в существе Антропософии.

Теперь, именно в связи с этими докладами, речь пойдёт о несколько ином. Вы замечали ведь, что в воспитательных принципах, которые были здесь представлены, основное внимание всегда направлялось на то, чтобы все мероприятия способствовали также тому, чтобы телесно-физическое человека - приходило к своему естественному развитию. Так что можно сказать: здесь имеет место система воспитания, под влиянием которой, если только правильно всё принять во внимание, человек развивается в отношении здоровья самым лучшим образом. - Поэтому уже вышесказанным заложены важнейшие основы физического воспитания. Но всё же, - даже если это будет сказано лишь афористично из-за недостатка времени, иначе пришлось бы прочесть целый цикл докладов - нужно ещё раз представить человеческой душе физическое воспитание, хотя бы резюмирующим образом.

В отношении физического воспитания человека прежде всего принимается во внимание образ питания, род и способ, как мы вводим ребёнка в отношение к теплу и холоду окружения, а также - каким способом мы предлагаем ребёнку двигательную деятельность. Этими тремя категориями охватывается, по существу, все, имеющее особую важность для телесного воспитания.

Теперь это невозможно, с помощью именно сегодняшних методов познания, идущих интеллектуалистическим путем, так охватить многообразие жизни, чтобы действительно была учтена вся огромная дифференциация человеческого организма. Это уже необходимо, чтобы человек, несмотря на его сегодняшнюю научность, которой он столь гордится, усвоил известный инстинкт здорового и болезненного, а также всего того, что лежит между ними. Инстинктивное участие в мире именно для этих вещей имеет чрезвычайное значение. И нужно также сказать: благодаря общепризнанной сегодня науке мы постепенно ведём эту науку всё к большей материалистической окраске. И мы уже не знаем сегодня всего о тех мировых тайнах, которые могут быть исследуемы под микроскопом, которые могут быть исследуемы, когда мы разрезаем на части каких-либо низших животных и предоставляем затем функционировать их частям. И мы не имеем всего для заключений об отношении животного мира к человеку, не зная, что именно в отношении важнейших вещей человеческая организация - всё же радикально отлична от организации животного. По меньшей мере - это не всегда принимается во внимание, и ведь, очень существенно то, что сегодняшняя наука, по существу, нацелена на то, чтобы рассматривать каждую вещь обособленно. Да, в каждой вещи имеют лишь фрагмент жизни.

Представьте себе, я хотел бы выразить это путем сравнения - в девять часов утра я встречаю двух человек; они сидят на скамейке, и я, поговорив с ними, составляю себе представление об общей конституции этих людей. Я ухожу. В три часа пополудни я снова встречаю двух человек на скамье. Теперь может происходить по-разному: оба человека могут сидеть здесь и беседовать, или также, смотря по тому, какое здесь выступит то или иное расовое различие, они могут молча восседать рядом друг с другом. Но могло произойти также и то, что один из них оставался сидеть, а другой (я этого мог не заметить) уходил и затем вернулся и сел на свое место как раз перед тем, как я встретил обоих людей на скамье. Затем я буду констатировать факт в девять часов утра и факт в три часа пополудни; внешне это будет то же самое, но оба человека совершенно отличаются друг от друга в своей общей конституции.

Никогда не разоблачить жизнь в ее тайнах, опираясь лишь на наблюдение непосредственно сиюминутного. И как Вы можете убедиться, это - более, чем обычно думают, имеет место при сегодняшних научных методах. И они приводят людей иногда к тому, что они переживают нечто ужасное, что я однажды пережил с одним другом. Я знал его в юности, я бы сказал - как естественного человека. Потом я долгое время его не видел и затем, снова встретив, посетил его. Он садился к обеду, и было подано не только то, что обычно подается, но и весы, и на этих весах он отвесил себе мяса, отвесил овощей, так как он начал жить по науке, которая ведь знает, сколько весовых частей каждого пищевого продукта нужно принять, желая быть правильным человеком. Едва ли нужно было бы упоминать, что всё это может быть совершенно верно и остроумно, но что, однако, инстинкты жизни - будут подорваны чем-то более основательным. И в природных инстинктах здорового и болезнетворного нуждается, прежде всего - художник воспитания и обучения. Тогда всё то, что уже освещено в ходе этих докладов, сможет быть применено также и в физическом воспитании, и сможет быть особенно развито именно для физического воспитания.

Мы видели, к примеру, как ребёнок перед сменой зубов живет преимущественно в своем физическом организме. Эта жизнь в физическом организме в самой высокой степени имеет место у грудного ребёнка, и опять-таки, наиболее примечательным образом - в отношении его питания. Вступая в мир, он вкушает, как Вы знаете, чрезвычайно однообразную пищу. И если бы взрослый был вынужден длительно питаться столь же однообразно, одной-единственной пищей на завтрак, обед, постоянно, он бы, вполне естественно, нашёл бы это для своей душевной, а также - телесной конституции - не вполне переносимым. Взрослый хочет всё смешивать друг с другом, он хочет разнообразия. Грудной ребёнок этого разнообразия не получает. И все же очень немногие люди представляют себе, сколь велико счастье младенца, доставляемое ему его питанием, поскольку лишь очень немногие люди знают, какой интенсивной сладостью пронизывается весь физический организм младенца благодаря материнскому молоку.

Ведь взрослый имеет ещё только возможность получать вкусовые ощущения своим нёбом и с ним соседствующими органами. У него, ведь, в чём незадача - все его вкусовые ощущения втянуты в его злополучную голову, и этим он отличается от ребёнка, который на протяжении всего младенчества является вкусовым организмом, который имеет вкус на всём своём протяжении. И с окончанием грудного возраста этот сквозной вкус прекращается. И позднее людьми, которые пользуются с некоторого времени лишь обычным жизненным сознанием - это забывается. Они совершенно не знают, насколько отличным от своей позднейшей жизненной конституции был вкус на протяжении грудного возраста. И это, ведь, на протяжении всей последующей жизни становится для большинства людей чрезвычайно трудным. Я участвовал, к примеру, в беседе одного трезвенника с таким, который представлял собой противоположность трезвеннику, и этот трезвенник, который, естественно, был также фанатиком (такие люди ведь всегда фанатики), этот трезвенник обрабатывал другого; и тогда другой сказал - я не хочу подробно рассказывать эту историю, но лишь в связи: однако я однажды целые два года моей жизни был полным трезвенником! - тогда другой его спросил: Когда? - Да, первые два года моей жизни! Ну, это было внешнее познание того, что случилось. В действительности об этом внутренне знают очень немногие люди.

Итак, ребёнок так вчленяется в свой физический организм, поскольку он сосунок, что он, собственно, своим физическим организмом только ест, но имеет он от этого также, действительно очень много. И в этом, ведь, и заключается вырастание из грудного возраста, что прежде всего начинается то, что постепенно столь сильно втаскивается в голову, что становится возможной смена зубов, что в голове может развиться эта мощная сила, которая отторгает первые зубы и выводит вторые. Это происходит, естественно, таким образом на всем протяжении возраста от рождения до смены зубов; и это изживается в самых различных областях. Так что после сосункового возраста прежде всего втягивается в голову вкус, и ребёнок потом начинает есть не просто телом, но - душой, и он, по меньшей мере, учится различать душой, а затем также и дифференцирует отдельные виды пищи.

И здесь мы должны быть в состоянии сопутствовать ребёнку. Здесь мы должны смочь развить понимание ребёнка. Мы должны развить понимание того, что для ребёнка вкусно и что - невкусно, ибо в этом ещё заключен очень хороший регулятор того, что у ребёнка выздоравливает и заболевает. И прежде всего для этой цели необходимо вообще приобрести правильное воззрение на питание человека.

Сегодня в питании смотрят главным образом на то, что во внешних пищевых продуктах является весовым. Но весовое - это не главное, главное заключается в том, что пищевой продукт, который принимает в себя человек, имеет в себе во внешнем мире определенную сумму сил. Каждый пищевой продукт имеет совершенно определенную сумму сил, благодаря которой он приведен в соответствие с внешним миром. И во внутреннем человеческого организма - все совершенно иначе. Этот человеческий организм должен пищевой продукт полностью метаморфизировать. Он должен процессы пищевого продукта преобразовать в те процессы, которые должны править в его организме. И то, что происходит в человеческом организме, представляет собой именно непрерывную борьбу, которой мы изменяем динамику пищевых продуктов, делаем её чем-то совершенно другим. Реакцией в нашем внутреннем на пищевой продукт является, собственно, то, что мы ощущаем потом как то, что нас возбуждает и что поддерживает нашу жизнь. Поэтому мы не должны всегда просто спрашивать: должны ли мы прибавить столько-то или столько-то того или иного вещества? - но, прежде всего: что организм неоднократно делает с мельчайшими количествами какого-либо вещества? Как реагирует он на это? - Организм с необходимостью имеет как раз те силы, которые развивают сопротивление внешним природным процессам.

Человеческий организм таков, что он, прежде всего, в известной области, которая, грубо говоря, простирается от рта до желудка, имеет хотя уже несколько модифицированные по отношению к внешнему миру процессы, но они всё же ещё остаются сравнимыми с процессами внешнего мира. Затем он во всех процессах, которые примыкают к процессам желудка, имеет такие процессы, которые уже - сильно отличны от тех, которые протекают во внешнем мире. И он имеет затем в своей организации головы процессы, представляющие точную противоположность тому, что является природными процессами во внешнем мире. Итак, общий организм человека должен быть, прежде всего, правильным образом возбуждаемым благодаря питанию.

Сейчас, когда я должен быть именно афористичным, я не могу пускаться в терминологию, которая взята, наверное, из более глубокого познания предмета, и я должен опереться на то, что является популярной терминологией; но это несомненно годится для нашей теперешней цели. - Вы знаете, есть такие продукты питания, которые в обыденной жизни называют питательными продуктами, и есть такие, которые называют непитательными, малоценными. Люди же вырастают как при питательной пище, так и при непитательной. Вам нужно лишь обратить внимание на то, как много людей растут почти на одном хлебе и картошке, что в совершенно решительной мере является малоценным питанием. Вы должны вспомнить, с другой стороны, насколько пристально должно быть обращено внимание - особенно при лабильном здоровье - на то, чтобы не перегружать пищеварительную систему малоценной пищей, т.е. не требовать от нее непосильного. В случае питания хлебом и картошкой от пищеварительной системы требуется невероятно много, и для остальных функций - уже не слишком много остается. Поэтому - нелегко содействовать росту именно в случае пищи, состоящей из хлеба и картошки. Тогда становится очевидным, что нужно составлять такие пищевые продукты, которые не перегружают пищеварительную систему. Тогда пищеварительная система работает относительно мало. Но если опять-таки доводить это до крайности, то этим приводят к чрезмерной деятельности мозг. Это развивает потом процессы, которые совершенно непохожи на внешние природные процессы, и это опять-таки действует обратно на остальную организацию человека; ослабевает пищеварительная система и т.д.

Всё то, что здесь рассматривается - чрезвычайно сложно, и людям очень тяжело проникать во все ответвления того, что здесь рассматривается. Это принадлежит к сложнейшим задачам серьёзного, не такого, как это сегодня принято, но - серьёзного научного исследования, познать, например всё то, что происходит, если человек отправляет себе в рот картошку или кусок ростбифа. Оба процесса - бесконечно многообразны, но - совершенно различны, и нужно знать множество частностей, желая основательно охватить эти вещи.

Для нашего рассмотрения, к примеру, будет достаточно намека на то, что здесь происходит, если я скажу Вам следующее. Представьте себе - ребёнок поглощает картофель. Он ощущает вкус этого картофеля прежде всего в голове, т.е. в органах вкуса, и этот вкус теперь действует. Несмотря на то, что он теперь уже больше не пронизывает весь организм, он все же действует и теперь на весь организм. Ну, картофель - не особенно, не слишком уж вкусен. Стало быть, он оставляет организм определенным образом ленивым. Организм не принимает чрезмерно сильного участия в том, что здесь, во рту человека, происходит с картофелем. Затем картофель, как Вы знаете, отправляется дальше, в желудок. Желудок принимает его не по причине чрезмерного интереса к нему, поскольку он не подготовлен к этому благодаря возбуждающему вкусу. Возбуждающий вкус всегда является для желудка провокацией - принять с большей или меньшей симпатией пищевой продукт; так что желудок уже не хочет больше сильно напрягаться, чтобы подать остальному организму этот картофель в его динамической системе. Но это всё же должно потом произойти. Картофель не может остаться в желудке. Если желудок имеет необходимые силы, он принимает в себя то, что является динамикой картофеля, нехотя перерабатывает это в себе, оставляя это скатанным в себе и не развивает никакой сильной реакции, не получает никакого сильного возбуждения. Все это идёт в дальнейшую пищеварительную систему и этой дальнейшей пищеварительной системой - нехотя перерабатывается. И того от картофеля, что достигает головной организации - чрезвычайно мало. Так что из этого слабого намёка, который, теперь, естественно, должен быть всячески углублён, Вы можете видеть, сколь сложным является, собственно, то, что разыгрывается здесь, в человеческом организме.