Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Причины и цепи войны






 

Становление и ранняя история запорожского и донского казачества пришлись на эпоху непрерывного расширения Ос­манского государства и вытекавшей отсюда страшной уфозы, которая имела общеевропейский характер. Казаки оказались на острие борьбы стран и народов Юго-Восточной Европы против турецкой экспансии, за самостоятельное существование.

Современные тюркологи и специалисты по европейской истории признают, что все войны, которые в рассматриваемое время вела Турция, были афессивны. Если говорить только о XVI в., то в его первой трети Османская империя покорила Кур­дистан, Северную Месопотамию, Сирию, Хиджаз со священ­ными для мусульман городами Меккой и Мединой, Египет, Родос и часть Венфии; во второй трети — Аден, Йемен, Ирак и Западную Армению; в последней трети — Кипр, Тунис и Вала­хию. В том же столетии турецкими владениями стали большин­ство островов Эгейского моря и часть Далмации. Затем террито­риальные приобретения османы сделали в результате войн с Венецией 1645—1669 гг., Австрией 1663—1664 гг., Польшей 1666-1672 гг. и Россией 1677-1681 гг.

Регулярные же крымские набеги за «полоном», которые, по выражению М.А. Андриевского, вылились в «людоловлю посред­ством аркана и чембура», тем более не подпадают под определе­ние оборонительных войн. Можно отослать читателя к весьма впечатляющему перечню татарских походов на Русь во второй половине XVI в. и подробному рассказу о таких же набегах пер­вой половины XVII в. у А.А. Новосельского. Согласно подсче­там Алана У. Фишера, между 1475 г. и концом XVII в. из украинских и польских земель было угнано в Крым свыше 1 млн че­ловек. А.А. Новосельский подсчитал, что в первой половине XVII в. татары увели в плен из Московского государства как ми­нимум 150—200 тыс. человек, в том числе за десятилетие 1607— 1617 гг., по самым скромным оценкам, 100 тыс. человек1.

О турецкой экспансии в Причерноморье скажем подробнее. Еще в первой половине 1210-х гг. тюрки захватили Восточную Пафлагонию в Трапезундской империи и вышли к Черному морю. Вскоре начались пиратские нападения тюркских судов из Синопа на прибрежные населенные пункты Причерномо­рья, в частности Крымского полуострова. В первой половине XIV в. отмечены набеги мусульманских пиратов на Азовское море. Это пиратство не прекращалось и далее, а разбойничьи нападения на венецианские суда, шедшие из Трапезунда, по­служили поводом для объявления Венецией в 1416 г. войны ос­манам. К этому времени уже более полувека, с 1360 г., турецким владением являлась и Западная Пафлагония, отторгнутая у Ви­зантии.

В 1361 г. турки овладели Адрианополем, который преврати­ли в свою столицу Эдирне, после чего началось планомерное завоевание Балкан и, соответственно, побережья Румелии. В 1385—1397 гг. были подчинены все болгарские земли вместе с их черноморскими берегами. Правда, в 1402 г., после монголь­ского вторжения в Малую Азию, Византии удалось вернуть себе побережье от Босфора до Варны, но в 1422 г. турки снова захва­тили эту территорию.

В 1453 г. пал Константинополь и прекратило свое существо­вание Византийское государство — остаток некогда великой и грозной державы. Все Южное Причерноморье и Босфор с обо­ими берегами стали важнейшей частью создававшейся Осман­ской империи. Буквально наследующий год после падения Кон­стантинополя турецкая эскадра приходила к Кафе (Феодосии), обстреляла Монкастро (будущий Аккерман) и разфомила С-бастополис (будущий Сухум), продемонстрировав таким обра­зом появление на Черном море новой ведущей силы и ее готов­ность к экспансии в Северном, Западном и Восточном Причер­номорье. Тогда же Крымское ханство получило от Турции обещание помочь в изгнании генуэзцев из Кафы.

Османский флот усиливал свою активность на Черном море вплоть до начала 1470-х гг., когда Мехмед II Фатих (Завоеватель) «развернул» внешнюю политику империи в сторону Юго-Вос­точной Европы. Результаты не замедлили сказаться: в 1475 г. турки, действуя флотом из 300 кораблей, захватили итальян­ские колонии Кафу и Воспор (Керчь) в Крыму, Тану (Азов) в дельте Дона, Матрегу (Тамань), Мапу (Анапу) и Копу на Куба­ни, ликвидировали крымское Мангупское княжество, затем за­воевали крымские итальянские колонии Чембало (Балаклаву) и Солдайю (Судак), овладев тем самым всеми стратегическими пунктами побережья Крыма и Таманского полуострова.

С 1475 г. Крымское ханство стало вассальным образовани­ем в составе Османского государства. Все черноморские порты Крыма в 1478 г. отошли непосредственно Турции; ханству оста­вили лишь один Гёзлев (Евпаторию). Азов, закрывавший выход из Дона, был превращен в «самый северный форпост Османс­кой империи». Сразу после установления османского господ­ства в Крыму Литовское государство потеряло черноморское побережье между устьями Днепра и Днестра — район современ­ных Херсона, Очакова и Одессы, имевший славянское населе­ние, — он перешел к татарам и, следовательно, к Турции. В 1492 г. была возведена Очаковская крепость, сторожившая выход из Днепра.

В 1456 г. османы заставили платить дань Молдавское княже­ство, которое в 1473 г. сумело от нее освободиться, а в 1484 г. ок­купировали принадлежавшие Молдавии Килию и Аккерман — главнейшие в стратегическом и торговом отношении пункты в устьях Дуная и Днестра. Последний пункт затем превратился в центр Буджакской орды, возникшей из крымских переселенцев. Молдавия долго сопротивлялась турецкой агрессии, пока не была в 1538 г. оккупирована османско-татарской армией и окончатель­но не попала в вассальную зависимость от Стамбула.

По взятии турками в 1461 г. Трапезунда и падении Трапе-зундской империи в состав Османского государства попало и юго-восточное побережье Черного моря. С того времени уси­лился натиск Стамбула на грузинские земли. В соответствии с турецко-персидским договором 1555г. Османской империи доставались Гурия и Мегрелия с их черноморскими берегами. В 1570-х гг. турки построили прибрежные крепости Сухум, Баладаг (Гагру) и укрепление в устье Риони. Грузинские государ­ственные образования, лавируя между Стамбулом и Тегераном, пытались отстоять свой суверенитет, но в конце концов оказа­лись на положении турецких и персидских вассалов, что под­твердил османско-персидский договор 1639 г.

Султанскому правительству на протяжении XVI— XVII вв. не удалось полностью покорить все адыгские и абхазские племена между Керченским проливом и Мегрелией, но прибреж­ная полоса и этой территории юридически являлась турецкой.

В 1568 г. была образована Кафинская лива (провинция), в которую вошли северо-причерноморские владения османов, а в следующем году, опираясь на Кафу и Азов, Турция совместно с Крымским ханством предприняла неудавшуюся попытку завое­вания Нижнего Поволжья, уже принадлежавшего тогда России (османский флот прошел вверх по Дону до волжско-донской Пе­револоки). Неудача «астраханской экспедиции» и поражение та­тарского войска в 1572 г. под Москвой, которую годом раньше крымцам удалось сжечь дотла, остановили турецко-татарскую экспансию на российском направлении. Планы ее развития, од­нако, существовали и позже, как и идея занять Украину «по Киев»2. Характерно, что в Турции, согласно мусульманской традиции, разделяли все соседние немусульманские страны на две катего­рии: территории мира (дар ас-сульх) в случае, если они вы­плачивали дань, и территории войны (дар аль-харб) в противном случае. Соответственно отношения исламского мира с немусуль­манскими государствами теоретически могли быть либо отноше­ниями покровительства, либо отношениями войны.

После завоевания обширных европейских территорий и за­хвата черноморских и азовских берегов османские монархи ста­ли считать себя «султанами двух континентов и двух морей» (Средиземного и Черного), что и нашло отражение в падишахс­ком титуле. Овладев Константинополем, турки, по замечанию С. Дестуниса, «присвоили себе исключительное обладание над тем (Черным. — В.К.) морем и в продолжение трех веков не по­зволяли плавать на нем никакому европейскому народу. Это было легко исполнить, потому что они владели Фракийским Босфором». Однако реального монопольного обладания Чер­ным морем Турция добилась не сразу после 1453 г. Хотя османы по взятии Константинополя закрыли Босфор для прохода су­дов большинства европейских стран, до 1475 г. Генуя с трудом еще сохраняла право судоходства через пролив для сообщения со своими колониями, и такое же, хотя и ограниченное, право до 1520-х или 1530-х гг. имела Венеция. Кроме того, до покоре­ния всего черноморского побережья местные государственные образования пользовались морем без турецкого ведома и разре­шения.

Полный контроль над Азово-Черноморским бассейном Ос­манская империя установила только после покорения Восточ­ного Причерноморья, и о фактическом османском владении всем Черным морем можно говорить применительно к периоду, на­чинающемуся с 1570-х гг. В этот период доступ в море для ино­странных судов был совершенно закрыт, и плавать можно было только под турецким флагом; местное, «туземное» судоходство разрешалось лишь на основе признания соответствующими тер­риториями османского сюзеренитета и под контролем турец­ких властей.

Азово-Черноморский бассейн надолго превратился в осман­ское «внутреннее озеро». Даже в 1699 г., когда Азов и Азовское море уже перешли «под московскую руку», представитель пра­вительства Турции, «тайных государственных дел секретарь» Александр Маврокордато, соглашаясь на мореплавание России до Керчи и отказывая в свободе черноморского судоходства, за­являл, что Османское государство рассматривает два моря — Черное и Красное — «яко чистую и непорочную девицу и не токмо иметь на них кому плавание, но и прикоснуться никого никогда не допустит»3, что поскольку французским, английским, голландским и венецианским судам по Черному морю ходить не дозволено, то и русским это позволить решительно невоз­можно, и что «по Черному морю оных государств кораблям хо­дить будет свободно тогда, когда Турское государство падет и вверх ногами обратится»4.

Из этой генеральной позиции безусловно вытекало, что одно только появление на Азовском и Черном морях любого казачье­го судна турки рассматривали в качестве враждебного акта, а вся­кая запорожская чайка или любой донской струг, попав в воды этих морей, оказывались вне закона и должны были быть потоп­лены или по крайней мере задержаны. Появление же казачьих судов у Анатолии и на Босфоре, которое никто в Стамбуле пона­чалу не допускал, расценивалось как крайне возмутительное деяние, едва ли не потрясение основ миропорядка и личное оскорбление «султана двух морей».

Между тем точность обязывает сказать, что упомянутые ра­нее полный турецкий контроль над Азово-Черноморским бас­сейном и османское владение Черным морем не следует пони­мать буквально и безоговорочно: из-за казаков это были не со­всем полный контроль и не совсем полное владение. Как отмечает С. Дестунис, «султаны никогда не были полными об­ладателями всех берегов морей Черного и Азовского. Запорож­ские и донские казаки свободно плавали по тому и другому на своих ладьях и простирали свои грабежи до берегов Анатолии и до самого Константинополя...»

Вопрос о предпосылках, причинах и целях босфорских по­ходов Войска Запорожского и Войска Донского, по существу, совсем не разрабатывался в исторической литературе, которая до сих пор еще четко не определилась и в причинах казачьей войны на море вообще. Последние рассматривались бегло и поверхностно, и дело зачастую сводилось к жизненной необхо­димости для казаков получения добычи, к неудержимой жажде «зипуна», к стихии «разбоев» и т.п., хотя иногда, напротив, встречались слова о казачьем отпоре турецкой агрессии и мще­нии за поруганную родную землю.

Выявление предварительных условий и обстоятельств, из-за которых началась морская война, затруднялось среди проче­го «варшавско-центристскими» или «московско-центристски­ми», «государственными» позициями ряда авторов, смотревших на действия казаков с точки зрения интересов польской или российской внешней политики. Отсюда появлялись упреки в адрес казаков, которые-де не могли «широко взглянуть надело и отрешиться от своих местных интересов», причем эти упреки не сопровождались объяснением причин, по которым казаче­ство должно было приносить свои интересы в жертву интересам «высоких покровителей», воспринимать международные отно­шения только их глазами и непосредственно действовать обяза­тельно так, как считали нужным в далеких столицах.

Н.А. Мининков объясняет расхождения между Москвой и Войском Донским, касавшиеся военных действий против татар и турок, еще и тем, что «донским казакам была гораздо понят­нее, чем крепостническому правительству, ненависть народных масс (России. — В.К.) ктурецко-крымским захватчикам, почти ежегодно уводившим большие массы населения южных окраин. На борьбу с Турцией и Крымским ханством казаки смотрели не глазами правительства, а народа, считавшего полезным и оп­равданным всякое мероприятие против Азова и Крыма».

От этого замечания остается, собственно, один шаг к кон­статации того факта, что Войско Донское (как и Войско Запо­рожское) длительное время было субъектом международного права и что военные действия казаков в первую очередь обеспе­чивали их собственные интересы, политику казачьего Войска, а уже во вторую очередь — интересы и политику московского пра­вительства. Вообще эту мысль в несколько более «мягкой» фор­ме уже высказывал С.И. Тхоржевский: «Войско самостоятельно вело войну и заключало всякие договоры, признавая одно огра­ничение, чтобы в общем их действия служили " дому Пречистой Богородицы" и московскому государю, интересы которых они сами определяли, не забывая, конечно, о своих собственных»5. Эти интересы часто совпадали, но случалось, что не во всем, а иногда и вовсе расходились, и в последнем случае Войско Донс­кое, разумеется, действовало в собственных, а не в «посторон­них» интересах, что и приводило к известным конфликтам. То же самое относится и к Войску Запорожскому и Речи Посполитой.

Мы не собираемся обстоятельно рассматривать предпосыл­ки и причины казачье-турецкой войны и затронули их, только имея в виду, что причины появления казаков у Босфора невоз­можно объяснить с «зипунной» или «государственной» (польской или московской) точекзрения, поскольку эти причины будут тог­да выглядеть в первом случае просто как проявление казачьей стихии, аво втором — как выражение казачьего «злодейства». Вряд ли серьезный исследователь согласится с таким «глубоким» объяс­нением, обратив внимание на то, что «стихийность» и «злодей­ство» проявлялись на далеком Босфоре в течение долгого време­ни, упорно и систематически. Без сомнения, причины Босфор­ской войны следует искать не в разгуле стихии и не далеко за пределами казачьих сообществ, а в них самих, в их «местных» интересах и политике.

С этой точки зрения набеги на Босфор являлись логичес­ким продолжением и следствием многолетней и упорной вой­ны на море, которую, по имеющимся на сегодня данным, днеп­ровское казачество вело с конца XV в. и донское — с первой по­ловины XVI в. Но можно полагать, что и в море вообще, вначале в воды Северного Причерноморья, запорожцев и донцов «вытя­нула» логика событий.

Водные промыслы занимали весьма значительное место в занятиях предшественников и предков казаков, равно как и их самих6, и оба казачьих сообщества не случайно образовались на двух великих водных артериях. Первыми известными видами хозяйственной деятельности раннего казачества являлись ры­боловство и охота, дававшие ему основные средства пропита­ния. Источники очень рано фиксируют у казаков речные суда, а к концу XV в. днепровцы уже занимались рыбной ловлей в ни­зовьях своей реки, выходили за рыбой в Черное море и ходили на судах за солью в Хаджибейский (Днепровско-Бугский) ли­ман.

Низовья Днепра и Дона в силу природных особенностей этих артерий и биологии их животного мира представляли особую ценность и наибольшие возможности для рыболовства, и не­трудно представить реакцию местных жителей, не покоривших­ся туркам и татарам, на произведенное впервые в истории этих мест перекрытие устьев рек османскими крепостями, армей­скими подразделениями и кораблями7. Турки, закрывая «низовцам» выход в море, пытались взять под контроль их жизнь и хозяйственно-торговые занятия, что не могло не вызвать ответ­ные действия.

Вообще говоря, господство над устьями рек любой силы, ко­торая была враждебна населению, проживавшему выше по тече­нию этих же рек, очень часто провоцировало борьбу за речные устья и, следовательно, за выход в море, и еще сугубый материа­лист Карл Маркс считал ее «естественным следствием» такого положения дел8. В сущности, замечал И.Е. Забелин, казачьи мор­ские набеги — эта «борьба за «божью дорогу», за свободный выход на море» — являлись «нескончаемою народною войною с турка­ми и татарами за обладание морскими и береговыми угодьями, без которых приморскому населению невозможно было суще­ствовать». Приведем здесь и мнение более позднего историка, который, говоря о турецком наступлении на Дону, начавшемся в XV в., характеризует антиосманскую борьбу казаков как «вынуж­денный ответ» и «акт защиты родной земли»9.

Османские черноморско-азовские опорные пункты, распо­лагавшиеся на морском побережье или в непосредственной бли­зости от него и являвшиеся важными политико-экономически­ми центрами новой властной системы, выступали в качестве организаторов набегов на казачьи поселения. И даже когда эти нападения осуществляли татары, наиболее мобильные в нале­тах, казаки знали, что за спинами нападавших стояла Турция. Крымцы, впрочем, это никогда и не скрывали. Наше государ­ство, писал хан Девлет-Гирей I польскому королю Стефану Ба-торию в связи с казачьими действиями, «входит в состав импе­рии его турецкого величества, и империя его турецкого величе­ства — все равно, что наше государство; вред, причиненный его турецкому величеству, — все равно, что нам причиненный вред, и обратно»10. Для того чтобы «достать» упомянутые опорные пункты, приходилось выходить в море, обеспечивая себе «явоч­ным порядком», или, иными словами, силой, свободу морепла­вания: казаки «Черное море... отпирали своими саблями».

У крепостей и позади них был османский флот, защищав­ший и связывавший их с Анатолией и Стамбулом. Именно там, за морем, находились жизненные центры империи, и для нане- сения наибольшего урона врагу и осуществления наиболее эф­фективных ударов, которые давали возможность захватывать ценные трофеи, казаки должны были действовать на неприя­тельской территории. Чтобы ее достичь, надо было отрываться от северо-причерноморских берегов и быть готовым встретить­ся и сразиться с кораблями турецкого флота. Так начиналась морская война казачества с Османской империей.

Имея свою логику развития, именно она, эта война, сфор­мировала предпосылки босфорских кампаний. Ее ход, возрас­тание ее накала, все большая активизация на Черном море каза­чьего военного флота, обладавшего всеми возможностями для успешных набегов на черноморские города и селения, военно-морское искусство казаков и их наступательная тактика, исхо­дившая из принципа «лучшая оборона — наступление» (по вы­ражению В.Д. Сухорукова, «системой их охранения были набе­ги»)11, — все это не могло не привести к перенесению военных действий от северо-причерноморского побережья к берегам Ру-мелии, а затем и к Малой Азии и собственно Босфору. Можно сказать, что сами обстоятельства войны породили у казаков сме­лый стратегический замысел нанесения ударов прямо в «серд­це» враждебной империи.

Если Д.И. Багалей отмечал, что с образованием казачества «борьба с татарами была перенесена в самую степь», то мы мо­жем констатировать, что с развертыванием морской войны ка­заков их борьба против татар и османов была перенесена «за море» — в самый Крым и в самую Турцию, а затем и прямо к их столицам. Османы и их вассалы, нападавшие на казачью терри­торию, сжигавшие казачьи поселения, пытавшиеся изничтожить казаков или по крайней мере закрыть им выходы из Днепра и Дона и опустошавшие украинские и русские земли, должны были увидеть запорожские и донские флотилии в водах Босфора, раз­валины и пожарища на его берегах.

Именно Босфор и Стамбул рассматривались в Сечи и на Дону как дьявольский молох и средоточие «тьмы», важнейший и крайне чувствительный объект для нанесения ответных уда­ров, «идеальное ристалище» для мщения и проявления казачь­его удальства. Стамбул был резиденцией «сына сатаны» — сул­тана, военных и гражданских властей империи, главнейшим цен­тром имперских вооруженных сил, в том числе командным пунктом и крупнейшей верфью военно-морского флота, и эко­номическим «пупом» государства. В Золотом Роге и на Босфоре формировались турецкие эскадры, действовавшие против казаков на Черном и Азовском морях, из Стамбула и его окрестнос­тей на Днепр и Дон прибывали османские войска и поступали военные припасы. В Стамбуле разрабатывались опаснейшие операции против Запорожской Сечи и Донского Войска, и от­туда же управлялись турецкие крепости в днепровских и дон­ских низовьях и по всему азово-черноморскому побережью.

«В Азове рука, а во Царегороде голова», — говорили донцы и, как и турки, совершенно справедливо связывали оба города и боевые действия здесь и там. Даже и в 1641 г., обороняя завое­ванный Азов, казаки заявляли османам, что если «отсидятся» в осажденной крепости, то побывают затем под Стамбулом и по­смотрят его «красоты».

Наконец, казачьим сообществам было прекрасно известно, что Стамбул являлся самым крупным работорговым центром Османской империи и вообще всего Средиземноморья и Ближ­него Востока и что большинство казаков, попавших в плен, ока­зывалось на Босфоре и в турецкой столице. Если Михаил Лит­вин называл работорговую Кафу «не городом, а скорее ненасыт­ною и мерзкою пучиною, поглощающею нашу кровь», то кровопийственный Стамбул, куда и направлялся преимуще­ственно «живой товар» из Кафы, а также из Азова и многих дру­гих мест, вызывал еще большую ненависть.

С.Н. Плохий в одной из своих работ замечает, что осман­ская столица была «главным объектом казацких нападений». Определение «главный» в русском языке имеет двоякое значе­ние: самый важный и основной. Второе значение здесь непри­менимо, поскольку в морской войне помимо Стамбула и Бос­фора у казаков было много и других объектов атак, но первое значение вполне соответствует реалиям: Стамбул действитель­но был и не мог не быть по своему положению самым важным из всех пунктов, которые подвергались казачьим нападениям.

Так выглядят причины набегов казаков в этот район, и из них, в общем, видны и цели походов. Удары по Босфору, пока­зывая силу казачества, должны были наносить заметный и весь­ма болезненный урон Турции в самом ее центре, непосредствен­но у имперской столицы. Османскую мощь здесь можно было весомо подорвать не только опустошениями и грабежами райо­на, который был богатейшей провинцией государства, но и де­зорганизацией военного и гражданского управления, морских сообщений и торговли, снабжения столицы, а из нее и через нее также других городов. Результатом должно было явиться ослаб­ление турецко-татарского натиска на казачьи земли.

Разгром Босфора мог хотя бы отчасти и на время парализо­вать османские военно-морские силы, отвлечь их с других участ­ков морского театра. Набеговые морские действия, заключаю­щиеся во внезапных стремительных ударах по береговым объек­там противника, во все времена имели целью способствовать завоеванию инициативы на море, и операции казаков здесь не являлись исключением: удары по проливу, имевшему такое боль­шое значение, должны были чувствительно сказаться на поло­жении в Черном и Азовском морях вообще, а следовательно, в Запорожье и на Дону.

Вне всякого сомнения, казаки учитывачи и морально-пси­хологическое воздействие ударов по центру империи на ее пра­вящие круги, вооруженные силы и население. Еще в первой по­ловине XVII в. Якуб Собеский, маршал польского сейма и белз-ский воевода, замечал, что запорожцы своими нападениями «доводили султанов до бешенства» и, «желая навести ужас на столицу, жгли ближайшие к ней села». Современник казачьих набегов, довольно хорошо знакомый с казаками, как видим, был убежден именно в такой цели пожаров, устраивавшихся сечеви­ками на Босфоре 12. Из истории казаков мы вообще знаем о слу­чаях их военных действий, специально задумывавшихся для того, чтобы нагнать страху на неприятеля, подорвать его моральный дух, и не видим причин, по которым подобные цели не могли преследоваться казаками в окрестностях Стамбула.

Обратим внимание и на другое обстоятельство морально-психологического плана. В.В. Макушев отмечает, что казаки «невероятными подвигами храбрости приводили в трепет ту­рок, поддерживали в наших единоверцах и единоплеменниках (на Балканах. — В.К.) веру в православную Русь и снискали себе уважение даже у расчетливой и дальновидной синьории Вене-циянской». Казаки догадывались, какой эффект будут иметь их набеги на Босфор, и поэтому очевидно, что одной из целей уда­ров по столичному району было воздействие на антиосманские силы как в самой империи, так и за ее пределами, а также упро­чение казачьего престижа в Европе. Во всяком случае, еще в 1580-х гг. запорожский гетман заявлял представителю Ватика­на, что казаки воюют с Турцией «во славу божию и на вечную память казацкого имени» и что они уверены в поддержке бал­канских народов.

Наконец, казаки в ходе своих набегов освобождали пленни­ков и получали добычу, и цели такого рода, несомненно, пре­следовались и в походах на Босфор.

О роли добычи скажем особо, поскольку отдельные совре­менники из «антиказачьего лагеря», а впоследствии и историки воспринимали ее получение как «генеральный мотив» казачьих действий, в частности и у Стамбула. У Я. Собеского, высказыва­ние которого мы только что приводили, можно встретить и за­мечание, что запорожцы считали грабеж «главной целью войны и победы». А.И. Ригельман объяснял набег казаков на Босфор 1624 г. и другие их военно-морские акции «паче как бы врож­денной уже издавна ненавистью и злобой на турок и татар», но также и «жадностью к грабительству и к воеванию». Из истори­ков в «грабительском» подходе особенно заметен П.А. Кулиш, который утверждает, что набеги казаков на Малую Азию13 вызы­вались «необходимостью заработков на стороне» и что именно добыча являлась «побудительной причиной геройства казацко­го» на Босфоре.

Но П.А. Кулиш не одинок. Согласно К. Головизнину, «жаж­да добычи доводила их (казаков. — В. К.) храбрость до того, что... в июне 1624 года они, явясь... в самый Босфор... грабили и жгли окрестности столицы». Б.В. Лунин один из походов донцов к Босфору 1650-х гг., неверно датируемый, относит к числу «раз­бойничьих походов». По лорду Кинроссу, «промышлявшие ма­родерством казаки совершали набеги на черноморское побере­жье, проникая в Босфор и угрожая непосредственно пригоро­дам столицы». Этот автор не говорит ни о каких других действиях и целях казаков, кроме мародерства, которое словари определя­ют как грабеж населения в районах военных действий, а также убитых и раненых на поле сражения.

Конечно, если считать, что пиратство и жалованье монар­хов являлись «основным источником существования» казаче­ства, причем первое было «иногда и основной статьей дохода», и полагать, что между войной, которую казачьи сообщества вели на Черном море, и разбойными действиями отдельных групп казаков против русских и персидских купцов на Волге и Каспии «не было по существу никакой разницы», то, действительно, иной цели, кроме приобретения добычи, в походах на Босфор усмотреть невозможно.

Однако разница между упомянутыми явлениями видна не­вооруженным глазом, что, собственно, и отмечали уже историки, более или менее серьезно касавшиеся казачьих действий в При­черноморье. А.А. Новосельский, например, писал о действиях середины 1630-х гг.: «Этот перечень операций Донского Войска не оставляет никакого сомнения в том, что они не были случай- ными эпизодами казачьей предприимчивости, походами за «зи­пунами», а были систематическими и планомерными боевыми действиями...»14 Планомерность же означает следование плану, или, иными словами, заранее намеченной системе мер, предус­матривающей порядок, последовательность и сроки выполнения действий. Именно такими планомерными и были босфорские кампании, и они совершенно не похожи на обычные разбои, це­лью которых являлся исключительно захват добычи.

Вместе с тем невозможно и игнорировать получение казака­ми добычи на Босфоре, причем богатой. Как же определить ее место? Н.А. Мининков считает, что московское правительство вообще было недалеко от истины, когда в грамоте на Дон в 1622 г. заявляло, что казаки выходят в море «для того, чтобы... зипуны переменить», и далее замечает, что целью походов являлись да­леко не только «зипуны», хотя и «зипунные» мотивы играли очень важную роль при организации этих походов. С послед­ним утверждением, очевидно, следует согласиться, добавив, что в таком случае вопрос заключается в сочетании «зипунных» и «незипунных» целей в черноморских и босфорских кампаниях казаков.

Что касается босфорских походов, то целый ряд существен­ных обстоятельств — стратегическое значение Босфора и Стам­була, многосторонний реальный эффект от ударов по Босфору, дальность босфорских экспедиций и слишком большой риск появления в проливе только из-за добычи, конкретные детали набегов, которые далее будут изложены (например, сожжение маяка при входе в Босфор, не имевшее никакого касательства к добыче), — позволяет быть твердо уверенным в том, что «зипу­ны» занимали в этих походах отнюдь не первое место. Собствен­но, нигде в «объективных» источниках и не встречается указа­ние на то, что добыча являлась единственной или даже главной целью появления казаков на Босфоре15.

При этом одновременно следует иметь в виду, что резкое вычленение добычи из перечня целей можно рассматривать и как не слишком правомерный подход. Опустошение и разграб­ление Босфорского района подрывало мощь Османского госу­дарства, и, следовательно, захват этой самой добычи в результа­те упомянутого разграбления был лишь одной гранью весьма многогранного явления.

В этой связи напомним, что казаки, и далеко не только они, рассматривали получение военной добычи, захват трофеев как естественное деяние, необходимое и полезное не только для самообеспечения, но и для подрыва позиций неприятеля, нанесе­ния ему максимального ущерба. «Никакие воины от Ахилла до Наполеона включительно, — замечал в XIX в. донской генерал И.С. Ульянов, — не отказывались от военной добычи и вообще расположения поживиться на счет неприятеля. Древние на этот раз были честнее нас: они вещи называли своим именем и затем вечную подобную добычу признавали подвигом, военною добле­стью. У прежних казаков было то же. Они ходили за моря воевать врагов христианства и " зипуны доставать"»16.

Особого рассмотрения заслуживает идея освобождения Царь-града в казачьем преломлении. Со второй половины XV в. она была популярна во всем христианском мире. Ватикан и полити­ческие круги западноевропейских стран, враждебные Турции, неоднократно пытались составить антиосманские коалиции для последующего сокрушения Османской империи и взятия («ос­вобождения») Стамбула. С этой целью разрабатывались много­численные проекты, в выполнении которых, как увидим далее, активную и часто ударную роль должны были играть казаки, способные нанести удар непосредственно по бывшей византий­ской столице.

Московское правительство, заинтересованное в мирных, стабильных отношениях с Турцией, подобные планы не строи­ло, но сама мысль об освобождении Царьграда от «поганых» была распространена и на Руси. Этому способствовала официальная трактовка Московского государства как преемника Византии, нового мирового центра православия, «третьего Рима».

Донское и запорожское сообщества хотя бы из-за связи с православной Россией и католической Польшей не могли не попасть в орбиту распространения «царьградской идеи». Обра­зованные казаки хорошо знали и историю Византии и падения Константинополя, и историю христианства, и историю турец­кой экспансии в христианских странах. Казачество вело много­летнюю постоянную и упорную борьбу против Османской им­перии, причем находилось в эпицентре этой борьбы, на ее пере­довом фронте. Противостояние казаков Турции и Крымскому ханству освящалось знаменем священной борьбы за православ­ную веру, против «басурман», и именно Стамбул воспринимал­ся казаками как исходный пункт всех антихристианских, в том числе антиказачьих, походов и действий.

По этим причинам идея сокрушения столицы османов дол­жна была восприниматься и осознаваться на Дону и Днепре не в виде отвлеченной или книжной теории, а «наиболее реально и живо», должна была быть гораздо ближе и понятнее, чем в отда­ленных от «турецко-татарского фронта» районах Московского государства и Речи Посполитой.

В былинном творчестве есть сюжет, в котором Илья Муро­мец отправляется в Царьград и Иерусалим, где вера «не по-пре­жнему», и побеждает «поганое Идолище». По-видимому, в сре­де казаков родился тот вариант былины, в котором Муромец предстает казачьим богатырем и намеревается уничтожить всех турок в Царьграде: «Как издалеча, из чиста поля, / Из раздольи-ца из широкого, / Выезжает тут старый казак, / Стар-старой казак Илья Муромец / На своем он на добром коне. / На левой бедре сабля острая, / Во правой руке тупо копье. / Он тупым копьем подпирается, / Своей храбростью похваляется: / " Что велит ли Бог в Царе граде быть, / Я старых турков всех повыруб­лю, / Молодых турчат во полон возьму"». Далее былина расска­зывает, как съехался казак Муромец с турецким богатырем: «Он поддел турка на тупо копье, /Он понес турка во чисто поле, / Во чисто поле ко синю морю; / Он бросал турка во сине море».

Наиболее ярким письменным памятником, свидетельству­ющим об отношении казачества к идее освобождения Царьгра-да, является «Поэтическая» повесть об Азове. Она подробно излагает ответ донцов турецкому парламентеру, янычарскому «голове», предлагавшему сдать крепость во время знаменитого «осадного сидения» 1641 г. Из ответа видно, что автор повести, предположительно войсковой дьяк Федор Порошин, хорошо знал о существовавшей прежде Византии («то государьство было християнское») и ее сокрушении османами: «... предки ваши, бусорманы поганые, учинили над Царемградом, взяли взятьем его, убили они государя царя крестьянского Констянтина бла­говерного, побили в нем крестьян многия тмы — тысящи, обаг­рили кровию нашею крестьянскою все пороги церковный, ис­коренили до конца всю веру крестьянскую...»17

«А мы, — заявляют казаки янычарскому голове, — сели в Азове... для опыту... посмотрим мы турецких умов и промыс­лов! А все то применяемся к Еросалиму и Царюгороду. Хочетца нам також взяти Царьград...» Иными словами, взятие Азова по­весть трактует как репетицию перед освобождением бывшей византийской столицы. Казаки готовы осуществить это соб­ственными силами, но считают, что будет вернее, если москов­ский царь двинет на султана свои войска: «Не защитило бы (тог­да. — В. К.) ево, царя турсково, от руки ево государевы и от ево десницы высокия и море Черное. Не удержало бы людей ево государевых! И был бы за ним, великим государем, однем летом Ерусалим и Царьград по-прежнему, а в городех турецких во всех не стоял бы камень на камени от промыслу руского».

Касаясь предложения султанских властей Войску Донскому перейти на турецкую службу, казаки с иронией говорят: «Будем впрямь мы ему, царю турскому, в слуги надобны, и как мы отси­димся от вас в Азове-городе, побываем мы у него, царя, за морем под ево Царемградом, посмотрим мы Царяграда строение и кра­соты ево. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, — лише бы ему, царю, наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему, царю, пищалми казачими да своими сабелки вос­трыми». Как ваши предки расправились с Царьградом, импера­тором Константином и христианами, продолжают казаки, «тако бы и нам учинить над вами, бусорманы погаными, взять бы ныне нам Царьград взятьем из рук ваших бусорманских, убить бы про­тив того вашего Ибрагима, царя турского, и со всеми его бусор­маны погаными, пролита бы ваша кровь бусорманская нечис­тая. Тогда у нас с вами в том месте мир поставитца, а тепере нам с вами и говорить болши того нечего».

Автор повести, отмечает А.Н. Робинсон, «рисовал... перед московскими читателями широкие, как ему казалось, горизон­ты, которые будто бы уже обозначились успехом первого " опы­та" — победоносной борьбой казаков за Азов. Он пытался даже развернуть эту перспективу в плане конкретных военных возмож­ностей и устами казаков говорил, что если бы только царь захо­тел, то... русские люди... разгромили бы Турцию и были бы " за ним... Ерусалим и Царьград по-прежнему"». «Предполагаемые автором повести успешные результаты такого " крестового похо­да" осмысляются им в плане возвращения под " руку государеву" " по-прежнему" будто бы собственных земель русского царя» 18.

Таким образом, А.Н. Робинсон полагает, что царьградская тема «Поэтической» повести была пассажем, обращенным каза­ками к московским читателям в пропагандистских целях. Само же намерение донцов посмотреть «строение и красоты» Царь-града исследователь считает отнюдь «не фантастичным», ссыла­ясь при этом на постоянное разорение казаками турецких и татарских городов и селений. Из-за слабого знакомства с истори­ей казачьих морских походов он утверждает, что «еще на живой памяти участников " азовского сидения" был смелый набег в 1623 г. на окраины самого Царьграда», хотя в действительности эти люди могли участвовать и в более близких по времени похо­дах к Босфору.

Нам представляется неправомерным рассматривать идею освобождения Царьграда в «Поэтической» повести только как пропагандистский пассаж, причем обращенный исключитель­но за пределы Дона. Вовсе не исключено, что в Войске Донском в 1637—1641 гг., не говоря уже о принципиальных сторонниках этой идеи, таких как сам Ф. Порошин, находились люди, кото­рые под влиянием азовского успеха и при удачном стечении обстоятельств надеялись «прибавить к себе» ряд турецких горо­дов и даже захватить Стамбул 19.

Имеются подтверждения казачьих «царьградских мечтаний» и в других источниках, помимо устного народного творчества и «Поэтической» повести. Итальянский путешественник Пьетро делла Балле, рассказав в своих записках 1618 г. о казачьих дей­ствиях на море и о том, как он в 1616 г. был очевидцем отправки из Стамбула против казаков султанского кузена Махмуд-паши с 10 лучшими галерами и множеством меньших судов, обращен­ных затем ими в бегство, замечал: «После стольких побед и та­ких хороших успехов, которые не могут не вселить в победите­лей храбрость и гордость, я вынужден призадуматься, не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более возвы­шенное. Я слышал от них, что они надеются со временем стать хозяевами Константинополя, что освобождение этой местнос­ти предназначено их мужеству, что предсказания, которые они имеют, это ясно предвещают»20.

По мнению Д.С. Наливайко, П. делла Балле приписал каза­кам провиденциальную веру в то, что они возьмут Константи­нополь и сокрушат Турецкую империю. Но у нас нет сомнений в том, что этот современник, известный внимательным изуче­нием казаков, в самом деле беседовал с некоторыми из них и что они вполне могли высказывать подобные суждения21. Более того, в той реальной обстановке казакам легче всего было «достать» до Стамбула, — венецианцам это сделать было труднее. Что же каса­ется славянского мира, то здесь следует согласиться с П.А. Кули­шом: «Одни только козаки смели мечтать об убиении гидры, засевшей в Цареграде, на развалинах древнего мира, среди христианских народов».

Сказанное, впрочем, не означает, что казаки непосредствен­но ставили перед собой цель овладения Стамбулом. Отмечая заблуждение некоторых историков, полагающих, что «казаки были далеки от мысли уничтожить турецкое владычество», в то же время нельзя не видеть, что между идеями, мечтами и по­мыслами, с одной стороны, и реальными планами и выбором целей — с другой, была дистанция большого размера, и это мы увидим при рассмотрении деятельности самозванца Яхьи и ка­зачьего похода 1625 г.

Идея же освобождения Царьграда продолжала витать в возду­хе на Днепре и Дону и после Азовской эпопеи. В самый разгар тяжелейшей войны украинцев, в 1649 г., русские послы Григорий Неронов и Григорий Богданов слышали на Украине разговоры о том, что по окончании войны с поляками Войско Запорожское вместе с союзным Крымом пойдет на Турцию, «и греки... им, казакам, вспоможенье чинить будут, а грек... православных християн много; и Турская земля без бусурман пуста не будет, и будут жить все православные християне против прежнего, как преж сего благочестивая вера была при царе Костянтине».

Между прочим, сами османы, во всяком случае некоторые из них, допускали возможность взятия казаками Стамбула. Тур­ки, отмечали современники, «не считают невозможным, что они (казаки. — В.К.), будь у них побольше счастья, могли бы овла­деть городом». В первой половине и середине столетия среди христианского населения Османской империи распространял­ся слух, что будто бы у самих турок существует пророчество, со­гласно которому владычество мусульман подходит к концу, а Стамбул будет отнят у них русскими. В 1645 г. грек Иван Пет­ров, советуя царю Алексею Михайловичу направить против Тур­ции донских казаков и ратных людей, говорил, что если это слу­чится, то в результате «султану турскому будет большое посрам­ление, и он смирится, потому что в книгах своих обретают, что царство их будет взято от русского народа». Через два года мит­рополит Силистрийский Иеремия заявлял в Посольском при­казе в Москве, что «опасение у турчан большое от донских каза­ков, а от немцев (западноевропейцев. — В.К.) такого опасения нет, потому что...у них (турок. — В. К.) описует взяту быть Царь-граду с сея государские стороны».

По вопросу, могли ли казаки взять Стамбул и если могли, то при каких условиях, из историков высказались Н.И. Краснов и П.А. Кулиш. Первый считал, что если бы Россия вовремя под­держала донцов, то «и Синоп, и Трапезунд, а пожалуй, и Царь-град давно были бы наши». По мнению Н.И. Краснова, казаки при поддержке Московского государства могли «легко... еще при царе Алексее сделаться владыками Понта и, овладев Керчен­ским проливом, Синопом и Трапезунтом, подготовить овладе­ние Царьградом. Если последовательное занятие анатолийских приморских городов потребовало бы полстолетия, то первенство на Черном море могло совершиться еще до вступления на престол великого преобразователя России (Петра I. — В.К.)». Если бы казаки «остались распорядителями Азовского и Черно­го морей, то по логике исторических событий, наверно, ранее самой России, но, разумеется, с ее поддержкою сделались бы обладателями Анатолии, Румелии, а затем и самого Константи­нополя». Для всего этого требовался коренной поворот россий­ской внешней политики. Его, однако, не произошло, и Н.И. Крас­нов философски замечал, что «выше логики событий есть еще Провидение, поворачивающее судьбы народов и царств по не­ведомому нам плану».

П.А. Кулиш полагал, что казаки могли бы реально взять Стамбул в случае одновременного антиосманского восстания столичных христиан. Говоря об одном из сильнейших христи-анско-мусульманских столкновений в Стамбуле, произошедшем в 1590-х гг. и сопровождавшемся гибелью нескольких десятков тысяч человек, историк замечал: «Недоставало в этот критичес­кий момент явиться в Босфоре разбойникам-козакам, и християнский мир давно бы освободил из рук азиятских варваров колыбель своего просвещения (Константинополь — В.К.). Но козакам в это время предстояла борьба с усердными слугами Христова наместника (католиками-поляками. — В.К)... им пред­стояла Солоница (поражение 1596 г. — В.К.)...»22

В 1590-х гг. казаки находились еще на подступах к начав­шейся позже морской войне у анатолийского побережья и на Босфоре. В период же мощных казачьих набегов, угрожавших непосредственно Стамбулу, восстания христиан в османской столице не произошло.

Как бы то ни было, идея сокрушения турецкого господства и освобождения Царьграда, разделявшаяся казаками, была по­лезна «казачьему делу». Она приподнимала босфорские и про­чие набеги на качественно новый уровень, соединяла казачью войну с европейской антиосманской борьбой и обеспечивала Войску Донскому и Войску Запорожскому широкую междуна­родную поддержку.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.017 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал