Сравнения и исследование

В этом отчете использовались иллюстрации, взятые не только в англо-американском, но и в других обществах. Поступая так, я вовсе не имел в виду, что предложенная здесь общая рамка свободна от культуры и может быть с равным успехом применена к одним и тем же сферам социальной жизни как в нашем обществе, так и в незападных. Наша социальная жизнь протекает внутри помещений. Мы — подлинные специалисты в фиксированных обстановках, в удержании чужаков за пределами своей жизни и в предоставлении исполнителю некоторой приватности, в которой он мог бы подготовиться к шоу. Однажды начав представление, мы склонны доводить его до конца, и мы восприимчивы к тем диссонирующим нотам, которые могут в ходе него прозвучать. Когда нас ловят на ложной саморепрезентации, мы чувствуем себя глубоко униженными. При всех наших общих драматургических правилах и склонностях вести себя определенным образом, мы не должны упускать из виду сферы жизни в других обществах, где явно следуют другим правилам. Дневниковые записи западных путешественников полны примеров того, как их драматургическое чувство было задето и уязвлено, и если мы хотим предложить обобщения, относящиеся и к другим культурам, нужно учесть эти случаи наравне с теми, которые более для нас привычны. Мы должны быть готовы увидеть в Китае, что в то время как в уединенной чайной комнате действия и декорации могут быть удивительно гармоничными и согласованными друг с другом, в самых простых ресторанах могут подаваться исключительно изысканные блюда, а магазинчики, похожие на жалкие лачуги и наполненные грубыми, фамильярными продавцами, могут содержать в своих закромах рулоны удивительно изящного шелка, завернутые в старую оберточную бумагу[949]. И, находясь среди людей, о которых говорят, что они заботятся о сохранении лица друг друга, мы должны быть готовы прочесть:

«К счастью, китайцы не верят в приватность дома, как это делаем мы. Они не возражают против того, чтобы все подробности их повседневного опыта мог лицезреть любой, кто захочет. Как они живут, что они едят, и даже семейные склоки, которые мы пытаемся утаить от общественности, — все это, похоже, является общим достоянием, а не принадлежит лишь той конкретной семье, которой это больше всего касается»[950].

И мы должны быть готовы увидеть, что в обществах с устоявшимися неэгалитарными статусными системами и сильными религиозными ориентациями индивиды порой относятся ко всей этой гражданской драме не столь ревностно, как мы, и будут пересекать социальные барьеры мельчайшими жестами, которые оказывают скрытому за маской человеку больше признания, чем мы могли бы счесть для себя допустимым.

Кроме того, мы должны быть максимально осторожны, когда пытаемся охарактеризовать с точки зрения драматургических практик наше общество в целом. Например, относительно нынешних отношений между менеджментом и трудом нам известно, что команда может вступать в совместные консультации с оппозицией, зная, что это, возможно, понадобится для того, чтобы создать видимость гневного ухода с такой встречи. Постановка схожего шоу требуется иногда и от дипломатических команд. Иными словами, хотя команды в нашем обществе обычно обязаны скрывать свой раж за рабочим консенсусом, бывают и такие случаи, когда команды обязаны спрятать видимость рассудительной оппозиции за демонстрацией бьющих через край чувств. Аналогичным образом, бывают случаи, когда индивиды, хотят они того или не хотят, будут чувствовать себя обязанными разрушить взаимодействие, чтобы спасти свою честь и свое лицо. Следовательно, было бы разумнее начать с меньших по размеру единиц, с социальных учреждений или классов учреждений или с отдельных статусов, и скромно документировать сравнения и изменения, пользуясь методом изучения частных случаев. Например, у нас есть следующая информация о шоу, которые закон позволяет ставить бизнесменам:

«За последнюю половину века произошло заметное изменение в отношении судов к вопросу об оправданном доверии. Прежние судебные решения под влиянием господствующей доктрины “caveat emptor”* придавали большое значение “долгу” истца заботиться о себе самостоятельно и не доверять своему антагонисту; ими устанавливалось, что он не имеет права полагаться даже на позитивные фактические утверждения, сделанные лицом, с которым он непосредственно заключает сделку. Предполагалось, что от каждого можно ждать обмана другого во время торга, что это зависит лишь от его способности этого добиться и что только дурак будет ожидать обычной честности. Поэтому истец должен разумно обо всем разузнать и составить собственное суждение. Признание нового стандарта деловой этики, требующего, чтобы фактические утверждения были по крайней мере честными и добросовестными, а во многих случаях и того, чтобы была гарантирована их правдивость, привело к едва ли не полному изменению этой точки зрения.

Ныне считается, что фактическим утверждениям о количестве и качестве продаваемой земли или товаров, финансовом положении корпораций и прочих вопросах, влияющих на совершение коммерческой сделки, можно оправданно доверять без специальной проверки, причем не только тогда, когда такая проверка обременительна и затруднительна, например, когда продаваемый земельный участок находится далеко, но и в тех случаях, когда ложность предоставляемой информации может быть без особых усилий обнаружена подручными средствами»[951].

Но хотя в деловых отношениях откровенность, быть может, и возрастает, мы располагаем свидетельствами того, что консультанты по вопросам семьи и брака все больше сходятся во мнении, что индивид не должен чувствовать себя обязанным рассказывать «второй половине» о своих прежних «похождениях», так как это может лишь привести к ненужному напряжению. Можно привести и другие примеры. Мы знаем, что примерно до 1830 г. пабы в Британии давали рабочим закулисную обстановку, мало чем отличавшуюся от их собственных кухонь, и что после этого на авансцену внезапно вышла пивная (gin palace), давшая во многом той же клиентуре более изысканную фронтальную зону, чем та могла бы мечтать[952]. У нас есть документы по социальной истории отдельных американских городов, повествующие о том, как в последнее время поблекла изысканность домашних и светско-развлекательных фасадов (fronts) местных высших классов. В противоположность этому, есть и другие материалы. В них описываются недавнее возрастание изощренности в обстановках, которыми пользуются профсоюзы[953], и набирающая силу тенденция «укомплектовывать» эти обстановки экспертами из академической среды, приносящими в них ауру глубокомыслия и респектабельности[954]. Мы можем проследить изменения в планировке зданий и помещений некоторых промышленных и коммерческих организаций и показать возрастание степени фасадности как в отношении внешнего вида головного офиса, так и в отношении внутреннего оформления конференц-залов, вестибюлей и комнат для посетителей в подобных зданиях. В каком-нибудь фермерском сообществе мы можем увидеть, как хлев, который был некогда закулисным продолжением кухни и в который можно было попасть через дверцу рядом с печью, позднее был отодвинут на некоторое расстояние от дома и как сам дом, некогда беззащитно стоявший посреди сада, сельскохозяйственного инвентаря, мусора и пасущейся скотины, становится, в некотором отношении, ориентированным на связи с общественностью своим огороженным и относительно ухоженным палисадником, преподносящим сообществу его нарядную сторону, в то время как всевозможный хлам валяется в беспорядке на неогороженных задворках. И по мере того как пристроенный к дому хлев исчезает, а судомойня при кухне встречается все реже, мы можем наблюдать совершенствование домашних помещений (establishments), в которых кухня, обладавшая когда-то в прошлом своими закулисными зонами, становится сегодня наименее презентабельным регионом, становясь при этом все более презентабельной. Мы можем также проследить то особое социальное движение, которое заставило некоторые фабрики, корабли, рестораны и домохозяйства вычистить свои закулисные зоны до такой степени, что их хранители, словно монахи, коммунисты или немецкие цеховые мастера, всегда стоят начеку, дабы не было ни одного места, где их фасады обнаружили бы постыдную оплошность, а члены аудитории, в свою очередь, настолько погружены в транс общественным «оно», что зорко обследуют именно те места, которые были специально для них очищены. Платное присутствие на репетициях симфонического оркестра — лишь один из последних примеров этого. Мы можем наблюдать то, что Эверетт Хьюз называет коллективной мобильностью, посредством которой носители статуса пытаются изменить комплект задач, выполняемых ими, так, чтобы от них не требовалось ни одного действия, которое бы экспрессивно не совмещалось с тем образом Я, который эти должностные лица пытаются за собой закрепить. Также внутри того или иного социального учреждения мы можем наблюдать параллельный процесс, который можно назвать «ролевым предприятием», когда тот или иной его член пытается не столько подняться на уже установленную высшую позицию, сколько создать для себя новую — позицию, которая предполагает обязанности, должным образом выражающие конгениальные ему атрибуты. Мы можем исследовать процесс специализации, посредством которого многие исполнители приходят к тому, что днем кратковременно пользуются совместно с другими самыми изощренными социальными обстановками, а ночью довольствуются уединенным сном в самой непритязательной комнатушке. Мы можем сделать предметом исследования диффузию многозначительных фасадов — таких, как лабораторные склянки, нержавеющая сталь, резиновые перчатки, белый кафель, лабораторный халат, — которые дают все большему числу лиц, связанных с выполнением неприглядных задач, способ самоочищения. Начав с присущей высокоавторитарным организациям тенденции требовать от одной команды, чтобы она тратила свое время на привнесение строго предписанной чистоты в обстановку, в которой исполнять [представление] будет другая команда, мы можем проследить в таких учреждениях, как больницы, военно-воздушные базы и крупные домохозяйства, текущее ослабление гипертрофированной строгости таких обстановок. И наконец, мы можем проследить зарождение и диффузию культурных паттернов джаза и «Западного побережья», в которых такие слова, как bit, goof, scene, drag, dig являются привычными элементами речи, которые позволяют индивидам поддерживать подобие профессионально-артистического отношения к техническим аспектам ежедневных представлений.