Нормальный девиант

Отсюда должно быть видно, что управление стигмой — общая черта общества, процесс, происходящий везде, где есть нормы идентичности. Идет ли речь о значительном отличии, которое традиционно определяется как позорное клеймо, или о пустяковом отличии, которого пристыжаемому человеку стыдно стыдиться, везде приводятся в действие одни и те же элементы. Следовательно, можно заподозрить, что роль нормального и роль стигматизированного — части одного комплекса, скроенные по одной и той же мерке. Конечно, исследователи с психиатрической ориентацией часто указывали на патологические следствия самоуничижения, равно как утверждали, что предубежденность в отношении стигматизированной группы может быть формой болезни. Эти крайности, однако, нас не интересовали, поскольку образцы (patterns) реакции и адаптации, рассматриваемые в этом очерке, кажутся полностью понятными в понятийных рамках нормальной психологии. Прежде всего, можно допустить, что люди с разными стигмами находятся в существенно схожей ситуации и реагируют на нее существенно схожим образом. Приветливый аптекарь мог сплетничать с соседями, и поэтому соседние аптекарские магазины избегали люди, ищущие всевозможного рода товары и медикаменты, — люди, удивительно разные и не имевшие между собой ничего общего, кроме потребности в контроле над информацией. И, во-вторых, можно также допустить, что стигматизированный и нормальный имеют один и тот же ментальный склад, и он с необходимостью совпадает со стандартным для нашего общества; поэтому тот, кто может играть одну из этих ролей, обладает всем необходимым оснащением для разыгрывания другой, и на самом деле в связи с той или иной стигмой у него, вероятно, уже сформировался некоторый опыт в делании этого. Но что важнее всего, само понимание постыдных отличий принимает сходство в отношении решающих представлений — представлений, касающихся идентичности. Даже когда индивид обладает совершенно ненормальными чувствами и мнениями, он скорее всего будет испытывать совершенно нормальные тревоги и пользоваться совершенно нормальными стратегиями в своих попытках скрыть эти аномалии от других, что видно на примере ситуации бывшего пациента психиатрической больницы:

«Одна из трудностей связана со смыслом “разумного трудоустройства”. Пациенты иногда неспособны, но еще чаще не расположены объяснять, почему какая-то конкретная работа их “не устраивает” или для них невозможна. Один мужчина средних лет так и не смог заставить себя объяснить, что он настолько боится темноты, что настаивает, чтобы в спальне с ним жила его тетка, и что он, вероятно, не смог бы работать там, где зимой ему придется возвращаться домой в темноте в одиночку. Он пытается побороть этот страх, но оказывается в состоянии физического коллапса, если его оставляют на ночь одного. В таком случае — а есть и много других — страхи бывшего пациента перед осмеянием, презрением или грубостью мешает ему объяснить реальную причину его отказа от работы или нежелание оставаться на рабочем месте, которое ему предложили. После этого на него легко могут навесить ярлык тунеядца или нетрудоспособного, что скорее всего приведет его к финансовой катастрофе»[959].

Аналогичным образом, когда человек в летах вдруг обнаруживает, что не может вспомнить имена некоторых своих ближайших друзей, он может стесняться появляться в публичных местах, где имеет шанс с ними встретиться, давая тем самым иллюстрацию неудобного положения и плана действий, из которых вытекают человеческие способности, не имеющие ничего общего со старением.

Таким образом, если стигматизированного называть девиантом, то лучше уж было бы его назвать нормальным девиантом, по крайней мере постольку, поскольку его ситуация анализируется в представленной здесь рамке.

Есть прямые свидетельства, касающиеся этого единства «я» и «другого», «нормального» и «стигматизированного». Например, лица, вдруг оказавшиеся избавленными от стигмы, скажем, в случае удачной пластической операции, по всей вероятности, уже в самом скором времени могут быть увидены самими собой и другими как сменившие свою личность — сменившие ее в направлении приемлемого[960], — точно так же, как и те, кто неожиданно приобрел какой-то дефект, могут сравнительно быстро пережить изменение во внешней личности[961]. Эти воспринимаемые изменения, вероятно, являются результатом помещения индивида в новые отношения с изменчивыми обстоятельствами принятия во взаимодействии лицом к лицу, с вытекающим отсюда использованием новых стратегий адаптации. Важные дополнительные свидетельства дают социальные эксперименты, в которых испытуемые сознательно приобретают (разумеется, временно) какой-либо дефект, например, частичную глухоту, и оказывается, что они спонтанно проявляют реакции и используют средства, обнаруживаемые у людей, действительно имеющих соответствующие недостатки[962].

Следует упомянуть еще один факт. Поскольку изменение, переводящее из стигматизированного статуса в нормальный, происходит, предположительно, в желаемом направлении, понятно, что такое изменение, когда оно происходит, может быть психологически поддержано индивидом. Однако крайне трудно понять, как индивиды, поддерживающие внезапное превращение своей жизни из жизни нормального в жизнь стигматизированного, могут психологически пережить это изменение; между тем, они очень часто это делают. То, что могут поддерживаться оба типа трансформации — но в особенности последний, — свидетельствует о том, что стандартные способности и обучение снабжают нас всем необходимым, чтобы справляться с обеими возможностями. И как только эти возможности усвоены, из этого, увы, с легкостью вытекает и все остальное. Индивиду, стало быть, не составляет особого труда усвоить, что он выходит за все границы или что он не выходит ни за какие границы после того, как раньше за них выходил; для него это лишь новая настройка в старой рамке соотнесения и детальный самоотчет о том, о чем он уже и так знал раньше как обитающий в других. А следовательно, болезненность внезапной стигматизации может быть вызвана не замешательством индивида по поводу своей идентичности, а его слишком хорошим знанием того, чем он стал.

По ходу времени, стало быть, индивид способен исполнять обе партии в драме «нормальный—девиант». Однако нужно понимать, что даже застигнутый в тюремной клетке мимолетного социального мгновения, индивид может быть способен разыгрывать оба шоу, демонстрируя не только общую способность поддерживать обе роли, но и детальное знание и самообладание, необходимые для текущего осуществления требуемого ролевого поведения. Этому, конечно, способствует тот факт, что роли стигматизированного и нормального на просто взаимодополнительны; в них, кроме того, проявляются удивительные параллели и сходства. Исполнители каждой роли могут отказываться от контакта с другим в качестве средства приспособления; каждый может чувствовать, что не до конца принят другим; каждый может чувствовать, что за его поведением очень пристально следят — и не ошибаться в этом чувстве. Каждый может держаться «сам по себе», просто ради того, чтобы избежать встречи с проблемой. Кроме того, реально существующие асимметрии или различия между этими ролями часто удерживаются в таких пределах, чтобы это способствовало выполнению общей и решающей задачи сохранения развивающейся во времени социальной ситуации. Восприимчивость к роли другого должна быть достаточной для того, чтобы в том случае, когда один из пары «нормальный—стигматизированный» не использует некоторые адаптивные тактики, другой знал, каким образом ему следует вмешаться, и принял эту роль. Например, стоит стигматизированному потерпеть неудачу в представлении своего недостатка как дела само собой разумеющегося, и эту задачу может взять на себя нормальный. А когда нормальные пытаются тактично помочь стигматизированному справиться с его затруднениями, он может, скрипя зубами, благодарно принять эту помощь из уважения к их добрым побуждениям.

Свидетельств разыгрывания двуглавых ролей предостаточно. Например, в шутку или всерьез люди переходят, причем переходят в обоих направлениях, в стигматизированную категорию и из нее. Другой источник свидетельств — психодрама. Этот вид «терапии» исходит из того, что душевнобольные и другие лица, не укладывающиеся в нормальные рамки, могут на сцене переключаться с одних ролей на другие и разыгрывать роль нормального перед человеком, исполняющим их роль перед ними; и они на самом деле могут разыгрывать этот театр без лишних подсказок и с вполне приемлемой компетентностью. Третий источник свидетельств того, что индивид может одновременно поддерживать контроль над ролью как нормального, так и стигматизированного, мы находим в закулисном подшучивании. Нормальные, когда ведут разговоры между собой, «промывают косточки» стигматизированному типу. Но что еще интереснее, и стигматизированный в схожих обстоятельствах набрасывается на нормального, как на самого себя. Он в шутку разыгрывает сцены унижения, в которых кто-то из таких, как он, играет роль нормальнейшего из нормальных, тогда как сам он на какое-то мгновение имитирует комплементарную роль, просто чтобы излить ярость в косвенном бунтарстве. Частью этого печального удовольствия будет несерьезное употребление клеймящих терминов обращения, которые обычно табуированы в «смешанном» обществе[963]. Здесь следует еще раз повторить, что этот вид подшучивания, используемый стигматизированным, демонстрирует не столько своеобразное хроническое дистанцирование индивида от самого себя, сколько тот более важный факт, что стигматизированный человек прежде всего такой же, как и любой другой, обученный прежде всего видеть людей вроде себя глазами других и отличающийся от других прежде всего тем, что обладает особой причиной сопротивляться унижению клеймом в их присутствии и особой лицензией давать ему выразиться в их отсутствии.

Особый случай ненавязчивого употребления самоуничижительного языка и стиля поведения свойствен профессиональным представителям этой группы. Представляя свою группу перед нормальными, они могут образцовым способом олицетворять идеалы нормальных, будучи отчасти выбранными в качестве способных это делать. Однако, собираясь на социальных мероприятиях в своем кругу, они могут чувствовать особое обязательство показать, что они не забыли обычаи группы и помнят свое место, а потому могут пользоваться на сцене родным «туземным» диалектом, жестикуляцией и экспрессией, создавая юмористическую карикатуру на свою идентичность. (Тогда члены аудитории могут диссоциировать себя от того, частицей чего они все еще обладают, и идентифицироваться с тем, чем они еще в полной мере не стали.) Эти представления (performances), однако, часто имеют приглаженный и ухоженный аспект; что-то было ясно заключено в скобки и поднято на уровень искусства. Во всяком случае, в одном и том же представителе регулярно обнаруживается способность быть более «нормальным» в манерах поведения, чем большинство членов его категории, ориентирующихся в этом направлении, и в то же время он может более умело владеть «туземной» идиомой, чем те из его категории, которые ориентированы в этом направлении. И если представитель не обладает этой способностью управляться с двумя своими лицами, он будет оказываться под некоторым давлением, побуждающим его эту способность развить.