Глава I 3 страница

- Ну что, скушала йогурт? Ну и умница. А то кривлялась тут: «Не хочу».

Потом она подмигнула мне, развернулась и вышла из комнаты.

«Да, если бы у меня были такие учителя, я школу бы никогда не прогуливала», - подумала я в немом восхищении.

Весёлая семейка, шумно попрощавшись с пострадавшей родственницей, вышли из палаты. Тогда я села на кровати и решила осмотреться.

Во-первых, я обнаружила на себе ужасную больничную пижаму, всю в каких-то разводах. Я принюхалась. Ну хоть пахнет не ужасно – стиральным порошком. Я посмотрела на тумбочку слева от своей кровати. Хм, цветы. Два больших букета. Я заглянула за тумбочку – на полу в вазах стояло ещё три.

- Да, устроила ты оранжерею, - раздался из-за спины голос Эли.

- Ты хочешь сказать, это мои? – я не на шутку удивилась. Мне некому приносить цветы. Я в городе меньше года, толпой друзей или поклонников не обзавелась ещё. Родители – на Дальнем Востоке, соседка по комнате – уехала праздновать 8 марта домой в Мурманск.

- Конечно, твои. Наташка пыталась свои ручонки к ним тянуть, - кивок в сторону рыженькой девочки, - но я на неё повлияла.

Наташа, услышав это, надулась, надела наушники и стала обиженно поглощать пирожки.

- Вау, - только и смогла сказать я. – Ещё бы знать, от кого они.

- Там записки во всех есть, - кивнула в сторону букетов моя собеседница.

«Да, видимо, в них не только Наташа порылась» - подумала я.

Вслух же я ничего не сказала и потянулась к ближнему букету.

«Женевьева, спасибо Вам огромное за нашу девочку! Выздоравливайте! А мы обязательно Вас навестим, как только доктор нам разрешит. Мама и папа Алёны Евсеевой». И номер телефона внизу.

- Кто такая Алёна Евсеева? – записка мне ровно ни о чём не сказала.

- Ты что? Это же та девчонка, за которую ты в банке встряла. Которой руку прострелили.

- А, так это от её родителей. Ясно. А ты откуда обо всём этом знаешь?

- Новости смотрю. Тут, не поверишь, Wi-Fi есть. – Эля постучала пальцами по планшетнику. – А заняться здесь больше нечем.

- Понятно. И как она? Алёна.

- Да нормально, заходила недавно. Она в этой же больнице лежала. Вчера вечером выписали.

- Вчера выписали? – это заявление меня озадачило. – А сколько времени?

- 11: 49.

- И что, её с такой потерей крови в тот же день и выписали?!

«У нас что, врачи совсем с ума посходили?»

- Нет. Ей руку зашили, одно переливание сделали. Два дня понаблюдали – она себя нормально чувствовала – и отпустили к маме-папе.

- Два дня?

- Да, - Эля весело рассмеялась. – Так забавно на тебя смотреть. Какое сегодня число, по-твоему?

Я пожала плечами:

- Я уже даже не представляю.

- 10 марта.

- Ну ни фига себе! Ты меня не разыгрываешь?

Элю это явно забавляло.

- Нет, смотри.

Она подошла и протянула мне планшет.

«Новости Mail.ru» - прочитала я. Так, число… «10.03.2014».

Я ошарашено посмотрела на хозяйку планшета.

- Да, ты спала три дня. Тебя тут уже Спящей Красавицей называют.

- Так это не аллегория была. - Я неопределённо ткнула пальцем в сторону дверного проёма, как бы указывая на Анну Михайловну – она меня так назвала, когда увидела.

Я потёрла лицо руками. Ужас какой.

- И что со мной тогда?

Эля лишь пожала плечами.

- Сейчас врач придёт – спросишь.

«Ладно, подождём. Прямо сейчас я, вроде, не умираю…» Я замерла на секунду, прислушиваясь к своим ощущениям. «Нет, точно не умираю».

Я тряхнула головой, отбрасывая глупые мысли.

- А ты как сюда попала? – я вспомнила о хорошем тоне.

- А, с мужем подралась. Точнее с бывшим мужем, - Элька нахмурилась.

- Ну ничего себе, - видно, что драка была не на жизнь, а насмерть.

- Да, вот так, - она чуть развела руками, мол, что поделаешь. – Мы с ним поженились через год после школы. Оба неформалы, свадьба – такая же. Не жизнь, а праздник. Но потом выросли и зарылись в проблемы. Свет, газ, кредиты. На работе все – козлы, работа нудная – а работать надо. Ну и он в какой-то момент, как потом уже выяснилось, подсел, - тут она остановилась.

- Подсел? – переспросила я, не веря своим ушам. – Наркотики?

- Аха, - чуть кивнула Эля. – Ну а где наркотики, там и агрессия. Раз домой пришёл никакой, два, три. Я стала его вопросами донимать, мол, что случилось – а он мне не говорит, - в голосе уже были слышны еле сдерживаемые слёзы. – Домой перестал приходить. Я испугалась и позвонила его маме, она пообещала помочь. Она ему позвонила – а он разозлился. Пришёл домой и устроил вот это, - она чуть вскинула незагипсованную руку, показывая: смотри сама.

Немножко успокоившись она продолжила:

- Ну вот, сейчас выпишусь – и домой к родителям. А там начнётся: «Мы же тебе говорили. А ты нас не послушала. Хорошо ещё, не залетела». И всё в таком духе.

- Мне жаль, - я не знала, что ещё сказать.

- Да ладно, сама виновата, - она грустно улыбнулась, откинулась на спинку кровати и прикрыла глаза, не желая продолжать разговор.

Я не стала её донимать и вернулась к изучению букетов.

Следующий оказался от коллектива филиала Сбербанка номер 316, два других – от разных медиакомпаний, которые желали мне скорейшего выздоровления и выражали надежду на получение интервью о «шокирующих событиях в банке».

«Ага, обойдётесь. Хотя букеты симпатичные».

Но эти букеты не шли ни в какое сравнение с тем, что стоял у самой стены. Огромный, поражающий буйством красок, но не вульгарный, в милой уютной соломенной корзинке, он выглядел королём на фоне других. Я специально оставила его напоследок – хотела прочувствовать момент. Я была почти уверена в том, кто его прислал – и от этого почему-то по телу бежали мурашки и замирало сердце.

Я медленно развернула золотистую карточку. Там красивым ровным почерком было написано:

«С добрым утром.

На случай если меня не будет на допросе: можешь говорить следователям всё в точности, как оно и происходило. Ничего не скрывай – испортишь.

P.S.: Поправляйся.

Матей».

«И всё?! Три строчки, две из которых – нотации. Да мне даже из банка написали больше!» - меня почему-то взбесило это сухое послание. Я смяла карточку и швырнула на пол. Затем, не дожидаясь комментариев от Эли, я плюхнулась на кровать и накрылась с головой одеялом.

«А ведь он прав, мне есть о чём беспокоиться». У меня перед глазами всплыл образ верзилы в маске и ножомом в шее. Руку, в том месте, где я держалась за тот злополучный нож, стало неприятно покалывать. Я и не заметила, как у меня вспотели ладони. Я вытерла их об одеяло.

«А что если мне предъявят обвинение в превышении самообороны? Чёрт, да они, наверное, так и сделают…»

Мне вдруг стало тяжело дышать, сердце бешено забилось.

«Не. Надо. Об. Этом. Думать» - пыталась я себя уговорить. Но невыходило. Мои мысли неслись по кругу, как снежный ком обрастая всё более новыми и всё более красочными деталями… Белый кафель на полу, алая, пульсирующая кровь, потоком стекающая по моим рукам, его остекленевшие глаза и моё отражение в зеркале. Чужое, пугающее... Я почувствовала, что вот-вот закричу…

- Женевьева Александровна?

Голос врача заставил меня очнуться от моих призрачных видений. Я скинула одеяло и села на кровати. Ещё никогда в жизни я не была так рада видеть человека в белом халате.

«Надеюсь, я не выгляжу как сумасшедшая?»

На всякий случай я пригладила волосы и оправила пижаму.

Врач, однако, ничего странного во мне не заметил. Он провёл дежурный осмотр, задал с десяток тривиальных вопросов и назначил анализы на следующее утро, спрогнозировав моё скорейшее отправление домой в случае, если их результаты окажутся удовлетворительными.

После ухода врача я едва успела пообедать, как в палате появились два следователя – молодой мужчина и женщина чуть постарше, лет тридцати пяти - сорока. Они только ступили на порог, как меня начало трясти. Моё разыгравшееся воображение уже рисовало, как они надевают на меня наручники, и как есть, в пижаме, везут в отделение… Они только сказали «Здравствуйте», а в мыслях меня уже осудили, отправили в колонию где-то под Сыктывкаром, завернули две мои апелляции и расстреляли при попытке к бегству… Поэтому я смогла выдавить из себя только невнятное приветственное мычание и нервный кивок, больше походивший на судорогу.

«Ну всё, сейчас начнётся» - я с трудом сглотнула.

Женщина взяла у двери стул и подвинула к моей кровати. Я вся подобралась. Она чуть приблизила своё лицо к моему, приглядываясь. Потом её взгляд упал на мою шею, и на её лице появилось странное выражение. Негодование, подавляемый гнев и ещё что-то, что я не смогла уловить. Наверняка подумала о том, какая изуродованная шея была у того парня, которого я … Моё подсознание тут же «смоделировало», что она собиралась сказать:

«И что, тебе даже не стыдно? Сидит тут радостная. Признаваться будем? Зачем ты это сделала?! Решила, что тебе всё можно?! Да мы, таких, как ты…»

- Вы себя хорошо чувствуете?

- Эээ, что? – Вот этого вопроса я как-то не ожидала.

- Вы бледная очень. Врач сказал, что вы в порядке, но нам, наверное, лучше вас сегодня не беспокоить. Вас завтра выписывают?

Я затрясла головой, надеясь, что она не слышит, как стучат мои зубы.

- Во сколько? – подал голос второй следователь.

Я пожала плечами.

«Давай, скажи им, что тебя не выписывают. Что у тебя лихорадка Эбола или синдром Альцгеймера прогрессирующий – и я теперь в этой больнице жить остаюсь» - вопила истеричная часть моего сознания.

- Давайте тогда сделаем так. Я вам свой номер оставлю. – Следователь как будто не замечала моего состояния на грани психоза. - Вас как выпишут – позвоните, мы машину найдём и пришлём. – Она протянула мне бумажку с номером. – Да, меня Маргарита Алексеевна зовут. Вы извините, что мы вот так сразу вас из больницы вытягиваем, но нам срочно ваши показания нужны. Съездите завтра, всё расскажете, мы запишем-запротоколируем и домой вас отправим. – Она поднялась со стула и поставила его на место. – Выздоравливайте, - с улыбкой сказала она и вышла из палаты.

- До свиданья, - кивнул второй следователь и последовал за ней.

«И что это было? Они передумали меня арестовывать?»

Несколько минут я сидела в каком-то одеревенелом состоянии, затем потянулась за одеялом и только тогда заметила бумажный квадратик, зажатый меня в руке. На ней был написан номер телефона, а чуть выше – «Капитан Зайцева М.А.».

«Странно, почему она представилась не по форме? «Маргарита Алексеевна» она сказала, а не «капитан Зайцева», как будто она – моя новая классная руководительница, а не следователь по моему делу.

«Стоп, это не МОЁ дело – это дело об ограблении» - вдруг осенило меня.

И, значит, следователи здесь были не по мою душу. А коли так – я для них свидетель. Тут я потянулась пальцами к шее и поморщилась от боли. На шее явно был порез. Я увидела на тумбочке у Эли зеркальце. Я протянула руку, взяла зеркало и вгляделась. Какой ужас! На шее действительно красовался порез. Он почти зажил – и врачи, видимо, решили, что пластырь на нём не нужен. Не помню, как порезалась. Наверное, когда стреляли в главаря, он дёрнулся – и оставил мне отметину, нож у шеи не мог его не оставить. Чуть выше пореза, на скуле, красовалась здоровая ссадина, плавно перетекающая в здоровенный многоцветный синяк – остаточные явления борьбы с несостоявшимся насильником.

Теперь понятно. Капитан Зайцева мне сочувствовала! Вот та эмоция, что я не смогла распознать – жалость. Учитывая мою полудетскую внешность – неудивительно, что её реакция была такой бурной, хотя и усердно скрываемой. Видимо, у неё самой есть дочь, и она не могла не принять всё это близко к сердцу.

И только тогда я немного успокоилась. Я понимала, что проблемы ещё впереди, но сейчас разобралась с главной – со своей паникой. Я вернула контроль над собой – значит, смогу удерживать контроль и за ситуацией. Меня крайне трудно выбить из колеи, но если такое случается – я становлюсь похожей на поломанного робота – и от меня мало толку. Прийти в себя было просто необходимо…

Окончательно успокоиться мне помогла семья Алёны Евсеевой. Они появились где-то через сорок минут после ухода следователей. И принесли с собой какой-то домашний, полный радости, уют. А ещё подарки, цветы, много вкусностей и одежду. Благодаря чудесному сервису «ВКонтакте» Алёна выяснила, что вся моя родня – в Хабаровске, и что друзьями в Москве я ещё не обжилась (я перевелась в Москву на третьем курсе), поэтому она смекнула – приехать за мной некому. Поэтому они с семьёй задались целью устроить мне настоящий курорт.

Выглядела Алёна, хоть и немного бледной, но, в целом неплохо. Первое время я исподтишка наблюдала за её движениями правой рукой – кажется, никаких проблем или дискомфорта она ей не причиняла.

Её родители, если бы я не выглядела такой побитой, наверное, просто задушили меня в своих объятьях. Свёртки с едой, подарками и одеждой, которые они принесли в палату, легко могли посоревноваться с Наташиными. Счастливые родители беспрестанно меня благодарили, зазывали в гости, приглашали на свою дачу «на санаторно-курортное лечение», пытались скормить мне всё, что принесли с собой, не обращая внимания на мои вялые протесты, и уже начали было сватать за своего сына – Алёниного брата, как медсестра попросила их удалиться – время посещений вышло. Когда они ушли – я осталась в благостном ленивом состоянии, в котором не хотелось шевелиться, думать и тем более волноваться. Их уход напомнил мне о необходимости позвонить своим родителям. Я проверила новости, позаимствовав у Эли планшет – в описании событий в банке нигде не упоминалось моё имя, значит, моя родня понятия не имеет о том, как я. Мы не созванивались реже, чем раз в два-три дня – они уже наверняка начали волноваться. Дома было раннее утро, поэтому я просто оставила видеосообщение, предусмотрительно приведя себя в порядок (на что пришлось потратить половину запасов пудры и тонального крема моей щедрой соседки). Отослав оптимистичное сообщение с заверениями в отличном самочувствии, минимальным описанием деталей произошедших событий и обещанием позвонить сразу же после выписки из больницы (с датой выписки я решила приврать, дабы обеспечить фору, прежде чем они начнут совсем сходить с ума от беспокойства), я решила устроить себе настоящий санаторный отдых. И весь остаток дня я провела, слоняясь по больничным коридорам, разгадывая кроссворды и почитывая журналы, которые я нашла в одном из подарочных свёртков, и устраивая периодические набеги на кофейный автомат в фойе.

Каждый раз, опуская монетки в автомат, ожидая, когда приготовится кофе, а после, сидя на лавочке, смакуя кофе, я, то и дело, бросала взгляды на входную дверь. И видя мужской силуэт за стеклянной дверью, я чувствовала, как моё сердце замирает в предвкушении: «Неужели это он?» Но всякий раз в здание заходил незнакомец.

В начале пятого вечера, видимо, не желая больше ждать, в больнице объявились двое журналистов. Они тут же нацелили на меня камеру и настойчиво стали донимать меня вопросами. Понимая, что до обнародования результатов расследования я не должна была говорить лишнего кому бы то ни было, да и попросту не желая говорить с журналистами, я поспешно ретировалась в палату. О кофе можно было забыть до конца часов посещения. И о нервном ожидании у автомата тоже. Почему-то меня это очень сильно расстраивало и раздражало одновременно.

«Как можно было обо мне забыть?» - негодовала я. – «После того, как проходишь с кем-то через вооружённое ограбление, нельзя просто прислать букет и испариться, как будто это самое обычное дело…Вот журналисты обо мне прекрасно помнят».

Я понимала всю абсурдность ситуации и злилась на себя за эти иррациональные глупые эмоции. Я убеждала себя, что мне просто нужны были ответы. Что случилось, после того, как мне приставили нож к горлу? Кто стрелял? Чем всё закончилось? Что мне завтра говорить следователям? И что вообще ждёт меня завтра? Но правда была в том, что ответы эти были мне не так нужны, как простая возможность увидеть его…

Когда я вернулась в палату, на глаза мне попалась смятая карточка из букета. Я подняла её, развернула и перечитала.

«Если меня не будет на допросе…»

«Стоп, значит, я могу завтра встретить его в отделении?»

Эта мысль принесла лёгкий прилив эйфории в предвкушении чего-то замечательного. Такое же чувство у меня было в детстве в новогоднюю ночь, когда я лежала под одеялом, пытаясь не уснуть и ну хоть одним глазком увидеть Деда Мороза.

Завтра. Завтра я увижу его.

Глава II.

День с самого утра не предвещал ничего хорошего. Первую половину ночи накануне я провела, ворочаясь и убеждая себя, что мне нужно поспать перед наступающим, полным стрессовых ситуаций (как я была уверена) днём, но мой организм, кажется, уже пресытился сном за последние трое суток. Ближе к трём утра, аллилуйя, мои биологические часы взяли своё, и я провалилась в сон, чтобы через двадцать минут проснуться от жуткого кошмара. В нём не было определённого сюжета – только кровь, капающая с моих рук на белоснежно-белый кафель, чьи-то страшные крики, и глаза – безжизненные, остекленевшие, наблюдающие за мной, неотрывно, внимательно, враждебно. Я резко просыпалась, унимала бешено бьющееся сердце и трясущиеся руки и пыталась уснуть снова. И всё происходило заново. Сон повторялся по кругу, с каждым разом обретая всё более новые детали. Теперь я видела человека. Он стоял ко мне спиной с неестественно запрокинутой головой. Приглядевшись, я увидела рукоять ножа, торчащего из его шеи. Как и всегда бывает во сне, я до безумия медленно приближалась к нему. Я просыпалась, снова проваливалась в сон и продолжала идти. Даже сквозь сон я чувствовала, как сильно сжимались мои зубы, как сердце пыталось выпрыгнуть из груди, как холодный пот градом катился по всему телу. Но я шла. Шаг за шагом, медленно. Я знала, что мне нужно было увидеть лицо этого человека. Я подошла к нему, аккуратно дотронулась до его плеча и чуть повернула его к себе. Свет упал на лицо человека, и я зашлась в крике – на меня смотрело моё собственное лицо!

Я вскочила с кровати, выбежала в коридор, подошла к окну, открыла форточку и стала жадно вдыхать холодный утренний мартовский воздух. В палату возвращаться не хотелось, но и по коридорам долго слоняться мне не позволят – накормят снотворным, отправят спать и, не дай бог, ещё оставят на дополнительные обследования. Я вспомнила о симпатичной лавочке под лестницей на первом этаже и, стараясь быть незамеченной, отправилась туда. Мне повезло, никого я по пути не встретила, поэтому я смогла уютно обосноваться под лестницей. Я не заметила, как задремала.

В начале восьмого утра, когда в больнице началось оживление, меня разбудил грохот – кто-то уронил поднос с лекарствами. Я выбралась из-под лавочки и вернулась в палату, откуда медсестра забрала меня на анализы.

Как оказалось, спать на лавочке было большой ошибкой. Всего час в скрюченном состоянии на жёсткой лавочке – и мои спина и шея противно заныли, не желая успокаиваться.

В ожидании результатов поспать мне не удалось – сначала были обходы, затем завтрак, а после – снова объявились родственники Наташи. К обеду мои анализы были готовы – в них, по всей видимости, не нашли ничего требующего медицинского вмешательства, и я, набравшись храбрости, позвонила сообщить об этом капитану Зайцевой. Она пообещала прислать машину сразу после обеда. От одной мысли о необходимости ехать в отделение меня начинало мутить. И я решила отказаться от обеда, что было не очень разумно, учитывая, что завтрак я тоже пропустила.

Машина приехала за мной без десяти два – то есть в самый разгар пробок, в одну из которых мы не преминули встать. Двигались мы мучительно медленно, в машине было душно – это казалось невыносимым. До отделения мы добрались только к половине четвёртого. И тут оказалось, что Маргарита Алексеевна ещё не вернулась с выезда. Так что до четырёх часов мне пришлось сидеть в отделении на неудобном скрипучем стуле и пить премерзкий кофе из треснутой чашки с надписью «Вова».

К началу моей беседы со следователями я уже была без сил. Ужасно хотелось спать, есть, у меня раскалывалась голова, ныли спина и шея, меня мутило, а комната то и дело начинала предательски раскачиваться. Да и сама беседа, как я и предполагала, выдалась не самой лёгкой. Мне пришлось вызывать в памяти в самых ужасающих подробностях всё то, что я с радостью хотела бы забыть. Выстрелы, крики, истекающая на полу кровью девушка, лица в масках, угрожающие дула автоматов, готовые в любую секунду выстрелить… Сложнее всего было описать нападение в туалете – меня начинало колотить, язык примерзал к нёбу, мне казалось я вот-вот упаду в обморок.

«Держись!» - приказала я себе. – «Нельзя раскисать. Ещё раз я этого допроса не переживу – лучше сразу».

И я держалась. Стискивала зубы, считала до десяти, прежде чем приступить к описанию самых тяжёлых моментов, пила воду, стискивала пальцы под столом и пресекала любые попытки следователей отвлечь меня или прекратить беседу – они попеременно предлагали мне остановиться, выпить кофе, сходить умыться или дажетпродолжить в другой раз.

Когда я рассказывала о том, как отбивалась в туалете, руку, в том месте, где её касался нож, противно закололо. Затем её стало сводить, мышцы стали мерзко сокращаться. Я спрятала руку в подмышку, как обычно мы делаем, когда ударяемся пальцами обо что-то и пытаемся заглушить боль. Когда я рассказывала о нападении с ножом на главаря банды, я вдруг почувствовала страх – дикий, животный, парализующий.

«Вот, что я должна была чувствовать тогда. Запоздалая реакция…»

Меня стало мутить ещё сильнее, мышцы живота начало сводить мелкой судорогой – я чуть согнулась и поджала ноги к груди, поставив их на перекладину стула.

К концу нашей беседы я выглядела как загнанное животное – вся сжалась в комок, мелко дрожала и чуть раскачивалась туда-сюда на стуле. Голос мой охрип и срывался. Когда меня попросили поставить подпись под своими показаниями, это оказалось безумно сложной задачей – я еле смогла выпрямить руку, взять в неё ручку и нацарапать свою подпись – рука ходила ходуном.

Поставив, наконец, подпись под документом, я подняла глаза на капитана и удивительно ровным голосом спросила:

- А что с моей самообороной? Что мне за это будет?

- Ничего, - капитан легонько покачала головой.

- Точно? Почему? – мной завладело какое-то мазохистское упрямство.

Маргарита Алексеевна вздохнула и, сев напротив, внимательно посмотрела мне в лицо.

- Несмотря на то, что твои действия привели к летальному исходу нападавшего, учитывая обстоятельства – условия вооружённого нападения, наличие у него огнестрельного оружия, случайность нанесения ему тяжёлого физического увечья и невозможность оказать ему первую помощь или вызвать помощь со стороны, а также его бурное криминальное прошлое – никаких обвинений в превышении самообороны выдвинуто не будет.

Капитан тщательно подбирала слова. И что странно: обращаясь ко мне на «ты», она использовала официальные формулировки вместо объяснения простым языком.

«Официальная, «отстраняющая» речь - чтобы я могла воспринять это как бы со стороны. И, кроме того, официальность заявления придаёт ему вес – она как бы доносила до меня: «Тебя абсолютно точно не будут судить».

Что ж, это была просто замечательная новость.

Видя моё состояние, Маргарита Алексеевна попросила сержанта, который привёз меня в отделение, отвезти меня домой в общежитие. Но я уже не могла находиться взаперти – сначала в банке, затем в больнице, машине и теперь тут, в отделении – я всё время находилась в четырёх стенах. Мне нужно было оказаться на воздухе, и я отказалась от машины. Она пыталась меня уговорить, но я настояла. В конце концов, университетский кампус находился всего в четырёх кварталах от отделения. Такое расстояние я могла осилить. Ну, или думала, что могла. Капитан не стала меня больше уговаривать и села выписывать пропуск на выход из отделения.

Пока она его подписывала, ей пришло смс сообщение. Она его прочитала и положила телефон на стол. Я скосила глаза, и пока работала подсветка дисплея, я успела рассмотреть его фон. Это была фотография. Маргарита Алексеевна и девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Они сидели, кажется, в кабинке на колесе обозрения и держали в руках сладкую вату на палочках. Девушка несомненно была её дочерью.

«Надо же, я была права. И как это я ещё могу думать об этом в таком состоянии? Видимо, моё любопытство сильнее усталости».

Маргарита Алексеевна, тем временем, протянула мне пропуск, попросила не уезжать из города до суда над налётчиками и пожелала мне всего доброго. Я поблагодарила её и ушла.

Выйдя на улицу, я глубоко вдохнула, ставший вдруг таким приятным прохладный мартовский воздух. И на выдохе почувствовала, как меня покинули остатки сил. Теперь я не представляла, как доберусь до своей постели – я была готова упасть прямо на асфальт. Я ожидала, что такое случится со мной – я нередко действовала на пределе своих физических и моральных возможностей, стараясь совершить, доделать, достичь чего-то важного или захватывающего, а потом падала без сил, как марионетка с обрезанными верёвочками, и долго не могла прийти в себя.

Так, когда мне было семнадцать, я с друзьями поехала отмечать окончание школы за город. Сперва всё шло замечательно, но углубившись по каким-то просёлочным дорогам в лес на весьма солидное расстояние, наш автобус сломался. Большинство моих одноклассников уже были пьяны, другая часть просто стала бегать в панике туда-сюда в надежде дозвониться хоть кому-нибудь – но в лучших традициях фильмов ужасов ни один телефон не ловил сеть, как они ни старались. Я поняла, что никто из них не знает, что делать, и тогда я просто взяла свой рюкзачок и пошла обратно в сторону города. Поначалу двое парней увязались за мной, не рискуя отпустить меня одну, но после трёх часов ходьбы без передышки – они отстали. Я же знала: остановлюсь, и уже не смогу себя заставить идти дальше. Я замечу, что у меня болят ноги, мне жарко, рюкзак натирает плечи – и тогда всё. Поэтому я, не сбавляя шага, пошла дальше, не обращая внимания на окрики одноклассников. После этого я шла, не останавливаясь, ещё почти три часа. И когда я дошла до поста ГИБДД и на выдохе сообщила сотрудникам о случившемся происшествии, то просто упала на лавочку и потом несколько часов не могла пошевелиться – приехавшим родителям пришлось на руках грузить меня в машину. После этого я двое суток не могла прийти в себя – я почти всё время спала, у меня то и дело падала температура. Обеспокоенные родители даже вызывали мне «Скорую» - хотя я этого не помнила.

Это был первый серьёзный случай. Но моя упёртость приносила мне неприятности и раньше. На уроках физкультуры я всегда поднималась на самый верх каната, висела на перекладине до тех пор, пока не разжимались пальцы, и я не падала на маты, любое упражнение тренировала до тех пор, пока у меня не начинали отниматься руки и ноги, а однажды я отыграла целую волейбольную партию с сильным растяжением лодыжки, пока учитель не заметил и не отправил меня к фельдшеру.

Вот и сейчас история повторялась.

«Так, мне надо присесть». В пяти шагах от меня справа стояла разбитая лавочка – я поковыляла к ней. И практически упала на неё. Лавочка была кривая, шершавая, в сидении и спинке не хватало по перекладине – но сейчас она казалась мне оперной ложей. Я закрыла глаза и откинулась на спинку.

Тут кто-то присел рядом.

«Неужели кто-то ещё позарился на эту убитую лавчонку? Не буду открывать глаза – вряд ли меня будут убивать или грабить в двух метрах от крыльца отделения полиции».

И тут мне в ноздри ударил запах крепкого кофе. Вот это заставило меня открыть глаза. И первое, что я увидела – был стаканчик с логотипом кофейни напротив моего лица. Я перевела взгляд со стаканчика на руку, его державшую, а дальше – на владельца руки. Это был Матей. На нём были очки-авиаторы, но не узнать его было невозможно.

- Держи.

Я с трудом подняла руку и взяла стаканчик.

- Спасибо. Здравствуйте, - я решила вспомнить о вежливости.

Он снял очки и убрал их в нагрудный карман.

- «Здравствуйте»?

Его интонацию невозможно было не распознать. «Почему мы теперь на «вы»?» - вот что это была за интонация.

Я отхлебнула кофе. Горячий, крепкий, сладкий, как я люблю.

- По-моему, так надо малознакомых людей приветствовать.

Он чуть ухмыльнулся.

- Да уж, малознакомые.

«Хорошо знакомые люди не ограничиваются букетом и запиской, короткой и сухой как банковская смс-рассылка», - мысленно съязвила я, но вслух сказала:

- О, это было тогда. Тогда мне было не до церемоний. А сейчас никто не пытается меня убить. Ну, или я так думаю, - добавила я, оглянувшись по сторонам, как бы выискивая потенциального убийцу. – Так что пора вспомнить о правилах приличия.

Он рассмеялся.

«Мне определённо нравится его смех» - сразу подумалось мне.

- Поехали, я отвезу тебя домой, - он кивнул в сторону парковки, видимо, одна из машин, стоявших там, была его.

«Ха, если бы всё было так просто. Я теперь не встану с этой лавочки при всём своём желании».

- С кофе в салон машины? Я лучше пешком… - «Уезжай, оставь меня в покое, пожалуйста» - думала я.

- Я сейчас подгоню машину, - он поднялся и пошёл в сторону парковки.

«Он вообще слышит, что я ему говорю? Ну подъедет он сейчас, а дальше что? Мне же надо будет: встать с лавочки, пройти пять (целых пять!) шагов до дороги и залезть в машину. А, так у него ещё и джип. Он бы ещё в КАМАЗ попросил меня вскарабкаться в таком состоянии».