Глава I 6 страница

Во время другого дела я провела безвылазно почти двое суток дома у Матея, где я, Жан и сам Матей искали в газетах из разных стран 1998 – 2009 годов выпуска (и где он их только взял?) упоминание о каком-то на первый взгляд заурядном алмазе. В итоге, нашёл его Жан в какой-то французской газетёнке – и все мои усилия пропали даром. А Матей вскрыл банду контрабандистов, которую не могли поймать четырнадцать лет. У него всегда всё так легко и играючи получалось.

Я же, казалось, была предназначена для того, чтобы путаться у него под ногами. Я ни разу не оказалась действительно значимой для дела, да я ни одного дела целиком так и не охватила. Я не знала толком, что происходит, чего нужно достичь в итоге, и что мне можно сделать для достижения этого самого итога. С моей работой клерка-курьера-ассистента мог справиться любой. И тогда в ресторане он ведь запросто мог попросить любую из официанток…

Это стало наводить меня на мысль, что у моего нанимателя на меня планы личного характера. Я стала очень внимательно выискивать какие-нибудь знаки и сигналы, которые могли бы подтвердить мои подозрения. Но, как ни старалась, я их найти так и не смогла. Мы очень много времени проводили вместе: когда изучали тонны материала, вели слежку в одной из его машин, обедали в перерывах между суматошными делами, болтали о своём в свободные вечера в офисе. И всегда он был подчёркнуто вежлив, галантен и внимателен. И всегда держал дистанцию. Как только мне казалось, что вот она искра неподдельного интереса, и я была готова распустить крылья и оторваться от земли, как он отстранялся и тем самым возвращал меня обратно.

И в какой-то момент я запретила себе об этом думать, заставляя сконцентрироваться на работе. Это было сложно, и практически не получалось, но другого выхода я не видела. А он никак не желал облегчить мне задачу – как только мы оставались одни, три из четырёх его разговоров были обо мне. Он хотел знать всё, а я в какой-то момент расхотела что-либо рассказывать – и разговоры получались крайне неловкими. Я и так не любила раскрывать перед людьми душу, а сейчас всё было ещё сложнее: я знала, что если впущу его в свою голову, то уже никогда не смогу его оттуда выгнать. Это была пугающая мысль, она появилась из ниоткуда, но я почему-то была уверена, что это – истинная правда. И я, стискивая зубы, продолжала наше тесное сотрудничество с мазохистским упорством. Я не понимала, зачем мне это нужно, но знала, что без этого уже не смогу. А кроме того, сам он был очень скрытен – я не решалась расспрашивать его, хотя просто сгорала от любопытства. Поэтому я поддерживала «игру в десять вопросов» и тщетно пыталась направить русло нашей беседы на него.

Так прошли два с половиной месяца мазохистких мучений. Я чувствовала себя полнейшим ничтожеством на фоне тех, кто уже давно работал в Фицрой, но вместе с тем, я приходила в полный восторг от общения с ними. Они все были невероятно талантливыми, каждый в своём деле. И слушать их, или наблюдать за их работой было весьма увлекательно. Я пыталась учиться, но, увы, никаких результатов мои жалкие потуги не давали: я так и не начала разбираться в акциях, оффшорах и льготном налогообложении, не научилась разбирать и собирать оружие, машины и лёгкие аэропланы, и вконец запуталась в семейном и таможенном законодательстве…

Мой работодатель был всё так же терпелив и вежлив, несмотря на мою тотальную бесполезность, и это стало меня сильно раздражать. Мне хотелось, чтобы он пришёл, разорался на меня, назвал бездарностью, выгнал, в конце концов… Лучше пусть так, чем это молчаливое дружелюбие. Мне до ужаса хотелось вывести его из себя. И до безумия хотелось поцеловать… То есть он занимал все, абсолютно все мои мысли. Я думала о нём, когда ложилась спать, когда просыпалась, во время утреннего кофе или позднего ужина, когда подбирала одежду, стояла в очередях в магазине, чистила зубы…

Я к подобному была морально не готова – я всегда контролировала свои эмоции на уровне «и мышь не проскочит». А сейчас у меня не то, что мышь – у меня кошки на душе скреблись. И все мои мысли эти два месяца крутились по кругу: «Он – работа – не накосячить – он – работа – не накосячить – ой, у меня обед пригорает – работа – он – не накосячить…»

И однажды, вскочив с кровати в шесть утра в воскресенье с мыслью «Опоздала!», я поняла, что больше так не могу. Я попыталась снова заснуть и не смогла. Тогда я встала и пошла завтракать. А мои мысли, как заведённые двинулись всё по тому же замкнутому кругу, только теперь в них красной линией прослеживалось: «Надо уходить». Эли дома не было, квартира была практически вылизана, по телевизору ничего нового не показывали, а Интернет, как назло, едва функционировал – поэтому весь свой день я была предоставлена размышлениям. Я себя успокаивала, убеждала, плакала, кусала губы, била кулаком о стенам – в общем, весь день вела себя как сумасшедшая, но в итоге моя мысль «Надо уходить» эволюционировала в «Я ухожу. Завтра». В девять вечера я выпила успокоительное и легла спать.

В шесть ноль две утра меня поднял телефонный звонок. Заспанная и плохо соображающая, я подняла трубку:

- Да…

- Женя, привет. Знаю, ещё чертовски рано, но мне нужно, чтобы ты срочно заехала в офис взяла там документы из сейфа. Синяя папка с номером 314 Н. Хватай их и живо приезжай ко мне, - он назвал адрес.

- «314 Н». Еду, - сон как рукой сняло.

Я вскочила с кровати и побежала на кухню за кофе. Впопыхах я накинула на себя какую-то рубашку, джинсы, причесалась и, подумав, положила обратно в косметичку тушь. Раньше я всегда ехала на работу, предварительно накрасившись –хотелось выглядеть безукоризненно в его глазах. Но сегодня я решила, что это неважно – мне нужно было просто спокойно уйти. Почему-то казалось, что так будет легче.

Я собралась за шесть минут. На улице почти никого не было – пара заспанных собачников с их не в меру резвыми любимцами. Я про себя отметила злую иронию – собаки выглядели куда лучше своих хозяев. На углу маячил скучающий таксист – я тут же кинулась в его сторону. Движения почти не было, и в офисе я очутилась уже через восемь минут.

Взяв в «секретном» ящичке секретаря ключи, я открыла сейф и быстро нашла нужную папку. Обычно я не удерживалась от того, чтобы не заглянуть в документы, но сейчас решила, что мне всё равно. Я села в машину всё к тому же таксисту, и мы двинулись по указанному Матеем адресу.

Сидя в машине, я сперва попыталась отрешиться от мысленной репетиции слов, которыми я собиралась преподнести Матею свой уход. Но все варианты были сбивчивыми, сумбурными, и никуда не годились. Поэтому я бросила это занятие и попыталась отрешиться от своей проблемы – я стала наблюдать за просыпающимся городом. В Хабаровске в такое раннее время на улицах было бы совсем безлюдно, в Москве же люди уже куда-то спешили, куда-то опаздывали, о чём-то эмоционально переговаривались по мобильным телефонам. Уже появились первые мамы и папы с детьми, держащие курс на детский садик – в этом городе даже дети вливались в бешенный ритм города с самого раннего времени суток.

Мы заехали в арку в старом пятиэтажном здании и оказались в на удивление тихом дворике. Однако, тишина эта оказалась обманчивой. Мы объехали дом, стоявший в глубине прямоугольного двора, и там моему взгляду открылась следующая картина: дальняя часть двора огорожена жёлтой лентой, а за ней стоят две полицейские машины, карета скорой помощи, тёмно-синий фургон «Газ» (наверняка, тоже полицейский) и господа полицейские. Много полицейских. Они что-то записывали, переговариваются по рации и мобильникам, о чём-то спорили, что-то искали. Конечно, были здесь и санитары в халатах. И нигде среди них я не видела Матея.

Он очень часто применял методы переодевания и лицедейства для своих дел-экспериментов, уподобляясь своими поступками Шерлоку Холмсу. Это было весьма эффективно, но могло довести меня до кондрашки или поставить в неловкое положение, как минимум. Так однажды я сорок минут искала его на пляже, снуя туда-сюда по песку, как дура, а он всё это время лежал на лавочке под видом бомжа в пределах моей видимости. Когда я уже бросила попытки его найти, по какой-то интуитивной случайности, я подошла к той самой лавочке. И по какой-то интуитивной оплошности повернулась к ней спиной. Думаю, не стоит описывать, насколько громко я заорала от неожиданности, когда мирно посапывающий бомж вдруг дёрнул меня за одежду…

Поэтому я взяла себе за правило: не видно Матея сразу – подозревай его во всех присутствующих. Я подошла вплотную к жёлтой ленте и стала вертеть головой, пытаясь встретиться взглядом с кем-нибудь из полицейских, чтобы они провели меня за ленту или позвали Матея, но никто не обратил на меня внимания.

- Извините, можно… Подождите, - попыталась я обратиться к какому-то следователю в штатском, но он быстро прошёл мимо. Тут в мою сторону двинулся мужчина в форме, и я возобновила попытку. – Товарищ … - я вытянула шею, пытаясь разглядеть погоны, - лейтенант. Старший. - Я увидела третью звёздочку. – Товарищ старший лейтенант, можно вас?

Ура, мои мольбы были услышаны, полицейский подошёл ближе. Но, как оказалось, только затем, чтобы прогнать меня.

- Проходите! Не надо здесь стоять. Идите, - он замахал на меня руками.

- Я к Матеушу Златову. Он просил меня привезти документы, - я чуть приподняла папку, как бы демонстрируя доказательства правдивости своих слов.

Но он лишь посмотрел на меня, как на идиотку, и раздражённо спросил:

- К кому? – я открыла было рот, чтобы ответить, но он перебил меня: - Так, девушка, идите отсюда.

Затем развернулся и пошёл в обратном направлении. Тогда я попробовала дозвониться до Матея. «Абонент временно недоступен» - услышала я издевательскую фразу в трубке.

И тут я сделала то, чего сама от себя не ожидала – швырнула документы на землю, резко развернулась и двинулась прочь со двора.

«Больше ноги моей в «Фицрое» не будет. Пусть сам со своими бумагами разбирается!»

Я была в бешенстве. Казалось, в тот момент все те разрушающие эмоции, что мучили меня на протяжении нескольких месяцев, вырвались наружу. Я вдалбливала каждый шаг в землю, мою челюсть свело, руки сжались в кулаки, и я чувствовала, как ногти впиваются в ладони, но мне было всё равно. Я хотела уйти, сбежать, исчезнуть. Я понимала, что если я выйду с этого двора – в «Фицрой» я больше не вернусь…

Но сделать этого мне не дали. Передо мной резко вырулили двое санитаров с носилками, и мне пришлось остановиться, чтобы не налететь на них.

«Ну, теперь ещё и эти. Всё сегодня против меня. Даже уйти со двора спокойно не дадут!»

Но тут я увидела то, что изменило всё. Когда санитары проносили мимо меня тело убитого, его рука выпала из-под простыни и застыла ладонью кверху. Рука была сильной, без мозолей, опрятная, но не лощёная. Вся испещрённая линиями, она предвещала своему хозяину короткую жизнь. Самая важная линия обрывалась на уровне большого пальца. Я успела разглядеть и ещё кое-что. Линия ума, начинаясь у линии жизни, пересекала ладонь и заканчивалась широкой развилкой у её ребра. «Развилка писателя» - вот как называлась эта линия. Я верила в хиромантию и считала, что линии говорят о нас многое. Вот и сейчас я стояла над телом неизвестного мне человека и молча оплакивала гибель его таланта. Кто знает, может, однажды, он написал бы шедевр и вошёл в сонм великих классиков, или придумал нового персонажа детских сказок, как Мэри Поппинс или Пеппи Длинный Чулок… Возможно, он так и не узнал о своём таланте и вот теперь уже не узнает о нём никогда. А я тут со своими мелочными проблемами. «Эгоистка!»

Я сделала глубокий вдох, заставляя себя успокоиться. Затем медленно вернулась к жёлтой ленте, собрала с земли брошенные мной документы, и стала снова озираться. Матея я не увидела, зато моё внимание привлекло то, чего я никак не ожидала здесь увидеть. На невысокой заброшенной пристройке из серого кирпича ярко-зелёной фосфоресцирующей краской было написано послание. «以 德 報 德, 以 直 報 怨 …»

«За справедливость получаешь справедливость, за зло – обиду. Или что-то в этом духе» - попробовала перевести я. «Что-то пафосное, наверняка конфуцианское. Какой высокий интеллектуально-духовный уровень у местной шпаны, рисующей на стенах. Вот только…»

- Женевьева! – услышала я голос Матея. Он высунулся из полицейской «Газели» и жестом подзывал меня.

Я указала ему на полицейскую ленту, но он лишь махнул рукой «неважно». Я, пригнувшись, прошла под лентой, ступив тем самым на место преступления не будучи официально допущенным туда лицом. У меня сразу возникло странное ощущение – смеси волнения и страха – которое приходит, когда делаешь что-то, чего делать нельзя. Внизу живота что-то защекотало, по телу побежали мурашки. Почему-то всплыли детские воспоминания. Лагерь «Орлёнок». Тёмный заброшенный корпус номер 8. Под пальцами скрипят половицы, фонарик с «полуживыми» батарейками едва светит. Моя подруга Лёля причитает от страха и просит меня вернуться, пока никто из вожатых не заметил нашего отсутствия. У меня самой уже стучат зубы от страха, но я продолжаю идти. А всё потому, что я поспорила с мальчиками из старшего отряда, что зайду ночью в этот заброшенный корпус, поднимусь на второй этаж, и принесу им один из старых пионерских галстуков, что до сих пор висели там в комнате номер четыре. Я не помню, на что мы с ними спорили, помню только, что меня поймали уже на выходе из корпуса. Крику было на весь лагерь. Нажаловались родителям, те захотели забрать меня домой, но я отказалась. Мальчишки отказались признавать, что спор я выиграла, раз меня поймали, и приз мне не достался. А вот галстук тот пионерский у меня и сейчас лежит дома под стеклом…

- Привет, принесла? – Матей поприветствовал меня коротким кивком.

Я протянула ему папку. Он быстро её пролистал, удовлетворённо кивнул и сказал:

- Иди, сядь к Саше в машину, - он показал на одну из полицейских машин, стоявших на другом конце двора, - он сейчас поедет в отделение, и тебя в офис забросит. Сиди там, будь на телефоне – кто знает, зачем и когда ты можешь мне понадобиться.

И не проронив больше ни слова, он нырнул обратно в машину.

- К Саше в машину так к Саше в машину, - пробурчала я и пошла, куда мне было сказано.

Проходя мимо пристройки, стену которой украсили китайской надписью, я нечаянно подслушала разговор одного из следователей с полицейским и третьим человеком, судя по разным приспособлениям, торчащими отовсюду, криминалистом. Последний делал фотографии этой самой надписи с разных ракурсов и удручённо качал головой, успевая при этом вставлять реплики по ходу разговора.

- Вот уроды косоглазые, - злобно процедил следователь.

- Да совсем распустились, - подхватил полицейский. - Их там два миллиарда, вот и мочили бы друг друга, нет им, ***, надо к нам ехать и наших пацанов вот так вот в подворотне…

- Да запретить им въезд, - это уже криминалист, - а то развелось их уже больше, чем собак.

Я почувствовала, что закипаю. Я ненавидела расистов всей душой. Любой разговор о расовом неравенстве выводил меня сильнее неумелых пьяных подкатов парней на улице. А сейчас эти трое просто напрашивались…

- Да сейчас мы миграционку подключим, - продолжил следователь, - прошерстим их всех на районе – найдём быстро этого урода, а остальных домой отправим, чтоб неповадно было…

- Неповадно вам будет, когда вы спровоцируете межнациональный конфликт, обвинив иностранного гражданина в преступлении, которого он не совершал, - это меня прорвало.

Все трое обернулись ко мне. У каждого на лице было написано: «да ты не сдурела часом?».

- Так, девушка, я не понял, - начал было следователь, но потом до него дошло. – Ааа, вы ассистентка Матея. Вот тогда идите и ассистируйте, - он резким жестом показал мне куда-то в сторону, - где-нибудь там и молча.

Я не могла на это не ответить.

- Я-то промолчу, а вот вам придётся говорить и писать. Много писать, например, рапорт о том, как вы за милыми разговорами, - я не преминула показать «кавычки» на словах «милыми разговорами», - пропустили вот такие, - я развела руки, показывая что «такие» значит «внушительные», - улики, что азиаты не имеют к этому никакого отношения, - на слове «никакого» я помотала головой из стороны в сторону так, что у меня хрустнули шейные позвонки.

Возникла тишина. Все трое смотрели на меня, как сумасшедшую. Опасную сумасшедшую. Но сумасшедшую, которая говорит что-то интересное.

Первым опомнился криминалист.

- Ну и с чего ты это взяла?

Я решила не обращать внимания на фамильярное обращение и принялась с запалом объяснять:

- На теле убитого я заметила такую же зелёную краску, что и на этой стене - она проступала сквозь простыню, видимо краски на теле было много. Краска свежая, судя по запаху. Логично предположить, что эту надпись убийца оставил. Да и вы, судя по вашей реакции, тоже так думаете.

Каждый чуть заметно кивнул, видно было, что их всех захватил мыслительный процесс. Они как будто что-то прокручивали в голове. Я сочла это хорошим признаком и продолжила:

- Смотрите, - я сделала два шага к стене и остановилась на расстоянии вытянутой руки. – Эта фраза явно написана на древнем языке ВэньЯнь, судя по нарушенности грамматического строя и ещё потому, что это – старое написание иероглифов. Вот это иероглиф «бао», - я быстро достала блокнот и ручку и списала его со стены, - теперь пишется вот так. – Я нацарапала новое написание иероглифа – «报» рядом с его старой версией. – Реформа письменности в Китае проводилась в шестидесятых годах прошлого века. То есть, если бы это было конкретное послание определённого китайского убийцы, которое он сам придумал – то китайцу этому лет семьдесят. Поэтому, скорее всего, это какое-то древнее изречение, может даже Конфуция. Надо будет проверить. Попозже, - это я уже добавила себе, чуть тише.

- А что оно значит-то, - вмешался полицейский.

- Примерно: «За добро платишь добром, за зло – обидой», - перевела я и продолжила. - Попробуем сделать вывод, - продолжила я. – Древнекитайский текст, возвышенный слог, старинные иероглифы – ваш убийца, выходит, высококультурный, прекрасно образованный китайский гражданин. Однако, - тут я не удержалась и вскинула палец в жесте увлечённого лектора, что, наверняка, покоробило моих вынужденных слушателей, но я уже вошла в раж, и мне было абсолютно наплевать на их эмоции, - посмотрите сюда. – Я ткнула пальцем в иероглиф «報». – Этот иероглиф написан абсолютно неправильно. То есть он похож сам на себя, но порядок написания черт здесь не соблюдается. А в китайской письменности, это невероятно важно. Это мы, европейцы, что хотим, то с нашей кириллицей и латиницей делаем. И буквы у нас мутируют в зависимости от уровня безграмотности, кривизны пальцев и лени пишущего. А в Китае школьники каждый год сдают экзамены на каллиграфию, где они должны писать правильно и красиво. Не сдашь экзамен – на второй год останешься, и аттестат не получишь. Их там дрессируют очень строго.

Я немного перевела дух и продолжила:

- То есть неувязочка получается, - я изобразила руками чаши весов, как бы овеществляя свои доводы, - китаец, который знает древний язык ВэньЯнь, - левая рука-чаша вниз, - но абсолютно не умеет писать иероглифы правильно, - правая рука вниз. Мои слушатели внимательно следили за моими манипуляциями, вид у каждого был крайне озадаченный.

В любое другое время я бы посмеялась над этим, но сейчас обстановка была неподходящая – мёртвый человек, полиция… Хотя не могу сказать, что я не получала удовольствия от своего представления. Я чувствовала такое воодушевление, такой прилив энергии, что казалось, могла в нём захлебнуться. От моего утреннего мрачного настроения не осталось и следа.

Тут мои недавние оппоненты очнулись.

- И с чего вы взяли, - меня повысили до «вы», - что иероглифы написаны как-то не так? – задал вопрос криминалист.

- А, хорошо, что вы спросили, - вырвалась у меня коронная фраза всех зануд, и я вновь схватилась за блокнот. – Видите вот этот крестик в иероглифе «бао» слева. – Я вынесла этот элемент иероглифа отдельно, сделав его покрупнее. – «土» - это графема «земля». В ней сначала должна быть написана эта горизонтальная черта в середине, затем вот эта вертикальная, а уж потом нижняя длинная замыкающая горизонтальная. Посмотрите на мазки краски. Здесь явно, - я вела вдоль черт иероглифов пальцем, едва не касаясь стены, - сначала нарисовали «большую палочку», - я имитировала то, как называют черты несведущие в китайском языке люди, - а потом пририсовали к ней «плюсик». Именно «плюсик», поскольку сначала они нарисовали вертикальную черту, а потом горизонтальную.

В университете у нас даже была своя шутка. «Как отличить китаиста от не-китаиста? Заставь его понаставить плюсиков – и у него будут не плюсики, а десятки». «十» - вот так выглядит китайский иероглиф, обозначающий цифру «десять». По правилам каллиграфии, сначала в нём пишут горизонтальную черту, а после – вертикальную. И неудивительно, что уже к концу первого курса все студенты китаисты начинали ловить себя на том, что и плюсики в тестах, в анкетах, в математических примерах они пишут как «десятку»: сначала горизонтальная палочка «плюса», потом вертикальная.

- А вот иероглиф «джи» «直», посмотрите. В нём нужно сначала писать…

- Всё-всё-всё, верим. Тоже всё неправильно, мы поняли, - следователь обеими руками вцепился в мои блокнот, не давая мне дописать нужные графемы. – Скажите, у вас учёная степень есть?

«Вот ведь подлец формалистский» - разозлилась я. «Нашел, чем мои доводы опровергнуть – мол, дура ты неоперившаяся, не понимаешь ничего…»

- Нет. Мне двадцать два года. Какая степень? – тут же бросилась в атаку я.

- Ясно. Вы можете попросить кого-нибудь из ваших профессоров – вы же здесь учились - уточнил он. Я кивнула, – чтобы они нам официальное заключение дали? Мы им пришлём официальный запрос, фотографии, - он кивнул на стену с надписью. – А они нам быстренько всё то, что вы только что нам наговорили, официально на бумаге с подписью и печатью напишут.

«Нет, ну надо же. Зря я его подлецом обозвала. Извини, не-подлец» - мысленно извинилась я.

- Ну, если мне начальство добро даст.

- Добро, - раздалось у меня из-за спины.

Казалось, никто из стоявших здесь не заметил, когда к нам подошёл Матей.

- Позвони, пожалуйста, кому-нибудь из своих университетских светил. У меня среди китаистов связей нет. Кроме тебя, - добавил он.

Я кивнула, отказываясь верить своему счастью. «Всё-таки я могу быть ему полезна».

- Ты можешь ещё что-нибудь сказать? – он кивнул в сторону стены.

Я чуть помялась, подбирая слова.

- Есть ещё странности, - теперь он стоял рядом, и моя уверенность и эйфория улетучились. Даже мой речевой аппарат, казалось, предавал меня – мне с трудом удавалось произнести что-то. Казалось, он меня сейчас исправит, скажет, что я неправа, посмеётся.

Но нет, он стоял и ждал, внимательно смотря на меня. На его лице не отражалось никаких признаков раздражения или недовольства.

- Какие странности? – спокойным голосом напомнил он мне. Остальные трое тоже неотрывно смотрели на меня. Наверняка они заметили моё преображение при появлении Матея и сейчас строят свои догадки на сей счёт. «А и пусть их!» - решила я и начала выкладывать свои соображения:

- Если предположить, что это традиционный китайский ритуал, то нестыковок здесь уйма. Дешёвая зелёная флюоресцентная краска на пошарпанной серой стене? Серьёзно? Если бы это был ритуал, то, как минимум, цветовая гамма соблюдалась бы. Чёрная краска, золотистая или белая, как символ смерти – вот что выбрал бы убийца. И здесь, кстати, в переулке, тихом и глухом, хуже, чем здесь, в паре сотен метров дальше во дворах, стоит старое красное кирпичное здание. Чёрные иероглифы на красной стене – вот это был бы шедевр. А так, не подготовился китаец, получается, к ритуалу. Кстати, как парня убили? – я вдруг вспомнила, что хотела об этом спросить.

- Удар тупым предметом по голове. Орудие не найдено, - механическим тоном ответил следователь.

Я чуть приподняла бровь. Комментировать не хотелось. Просто и это теперь казалось странным и неуместным.

- Хорошо, и откуда иероглифы тогда? И зачем? И что мы можем с этого узнать? – опомнился следователь.

Я стала рассуждать вслух. Это была прерогатива Матея, но меня уже понесло по волнам моих размышлений, что, мне казалось, я перестала его замечать.

- Раз вот так с иероглифами заморочились, значит, не простое ограбление. Выходит, здесь что-то личное. Кто-то лично знакомый. С мотивом. Если бы не было всех этих иероглифов, мы, скорее всего, на него могли бы быстро выйти. Значит, надо по стандартным схемам искать – мотив, и «кому выгодно». Или «кому насолил», «кому мешал»… Думаю, вы сейчас начнёте стандартные проверки в его окружении. Но маркер у вас уже есть – надо искать кого-то, кто китайцев не очень любит. Просто расист, или в прошлом были какие-то неприятности с представителями этой страны. Может, бизнес вёл с китайскими партнёрами да прогорел, или жена его к китайцу ушла. Мало ли, - я пожала плечами. – Больше ничего не могу сказать.

- А почему вы решили, что он не любит китайцев. Может он так просто от нечего делать на китайцев стрелки перевёл? – подал голос полицейский.

- А потому как безобразно всё это было сделано. Здесь вся затея носит отпечаток пренебрежения. Какая-то уродливая пародия. Причём, я думаю, он искренне верит в то, что это всё, - я обвела место преступления руками, - сработает.

Следователь решил перейти от слов к действию:

- Значит так, Миша, берёшь с собой… эээ…

- Женевьеву Александровну, - подсказал Матей.

- Женевьеву Александровну. Едете в отделение, пишете официальный запрос на консультацию профессора какого-нибудь…

- А… - начал было Миша.

- А фамилию потом от руки впишете. Кто его знает, профессора все вечно занятые. Кого найдёте, того и озадачите. Пока запрос будете в канцелярии оформлять, Олег фото с места преступления вам скинет, материал, с чем профессору работать. А мы пока личность установим и по окружению ближайшему пройдёмся…

Я вопросительно взглянула на Матея, тот лишь кивнул, одобряя план следователя. Без лишних слов мы с полицейским по имени Михаил двинулись к служебной машине.

Само собой, когда мы остались в машине одни, начались вопросы.

- Так вы ассистент при Златове?

- Угу. Типа Доктор Ватсон, - мне сравнение с Шерлоком Холмсом и его соратником не раз приходило в голову во время наших совместных дел.

Он ухмыльнулся:

- Да не. Вы больше на эту, Мисс Марпл похожи. - Увидев мой оскорблённый взгляд, он поспешил продолжить. – Ну в том смысле, что вы – самостоятельная боевая единица. Так соображаете здраво.

Легче мне от этого не стало.

- Да, любая девушка ждёт момента в своей жизни, когда её знакомые будут решать, на кого она больше похожа: недалёкого, но упёртого солдафона или сообразительную, но дотошную бабульку с причудами.

- Да вы это, не обижайтесь, - попробовал исправить ситуацию Михаил.

- Да ни в одном глазу, - ответила я и полезна за телефоном. У меня была одна теория, которую необходимо было проверить.

В браузере смартфона я забила ту китайскую фразу со стены. Услужливый Интернет сразу же выдал мне множество вариантов, большая часть из которых, была предоставлена с китайских сайтов. Их я отмела сразу – мне нужен был сайт с русским переводом. Таких тоже было предостаточно – фраза действительно принадлежала Конфуцию, и была «на слуху». Хотя, как оказалось, левая и правая части фразы на стене были поменяны местами, видимо, для создания наибольшего эффекта. И там её переводили как «На добро отвечают добром, на зло отвечают по справедливости». Из всех сайтов я выбрала четыре самых удобных и наиболее часто посещаемых – там любой желающий, даже отдалённо не имеющий представления о китайском языке, мог списать любую из фраз Конфуция, опираясь на перевод, приведённый к каждой из них. Подумав немного, я отправила Матею смс: «Когда будете работать с окружением убитого, неплохо бы проверить историю их браузеров. Вдруг они искали китайское изречение на одном из этих сайтов». И далее привела список.

Меньше, чем через 10 секунд пришёл ответ: «Понял тебя. Посмотрим».

И всё. Как всегда: лаконично, сухо, отвлечённо. Хотя чего я ещё ожидала? Восторгов? Оваций? Благодарностей? «Ты ещё ничего толком не сделала. Успокойся» - урезонил меня мой здравый смысл. Но мне так хотелось услышать от Матея слова похвалы, почувствовать его одобрение или может даже какую-то толику гордости.

Тем временем мы приехали в отделение полиции. Канцелярия ещё не открылась, криминалист ещё толком не проснулся – так что наше ожидание в отделении затянулось. Канцелярия открылась в половине девятого, начальство, которое должно было расписаться в запросе и поставить печать – в девять ноль две. Я с трудом удерживалась от того, чтобы не начать подгонять кого-нибудь, чтобы побыстрее получить, наконец, материалы и уехать заниматься делом. Кажется, ещё чуть-чуть и я начала бы биться головой о стену, но тут, о чудо, в девять двадцать шесть мы получили документ с подписью кого надо и печатями, там где надо, диск с фотографиями и отчалили в мой университет.

Там, благодаря удостоверению капитана Щеглова, нас беспрепятственно пропустили в святая святых, и мы двинулись прямо в кабинет профессора Пацуйко Льва Семёновича. Стоит сказать, я была бы очень разочарована, если бы нам пришлось идти к кому-то другому. Лев Семёнович, несмотря на свой не очень преклонный возраст (мы год назад отметили его пятидесятилетний юбилей) был настоящей легендой вуза. Именно он всего за несколько лет, будучи талантливым преподавателем, незаурядным лингвистом и, что греха таить, отличным дельцом, поднял на ноги кафедру востоковедения. Этот человек был просто кладезью знаний, причём не только в области лингвистики, средоточием мудрости и искромётного юмора. Ни одна его лекция не была похожа на другую, всё, что он говорил – врезалось в память, и наука о китайском языке не становилась бременем или обузой, а скорее, превращалась в ось вращения молодых умов и сердец. Я проучилась в этом университете всего год, и перевестись из Хабаровска сюда мне помог никто иной как Лев Семёнович. Я отправила один свой перевод на конкурс, почётным организатором которого он был. Моя работа ему приглянулась, он отправил запрос в мой университет и, видимо, ему понравилось то, что ему про меня написали, поскольку он лично мне позвонил и пригласил к себе на кафедру. По стечению обстоятельств один из парней-бюджетников отчислился, чтобы пойти служить в армию (что я находила весьма странным), и одно бюджетное место освободилось. Конечно, я не преминула это место занять. И неделю назад я как раз сдала ему последний экзамен и получила, наконец, свой диплом.