Мотивационная фиксация

Содержание и состояние проблемы фиксации мо­тивационных отношений можно передать следующими словами К. Д. Ушинского: «Сохранение в нас, бессознательно для нас самих, этих следов чувствований, как и следов представле­ний, одинаково таинственно и одинаково не подлежит сомнению» [18, с. 403].

Действительно, сам по себе факт онтогенетичес­кого развития мотивации, приобретение и сохранение предметами мотивационного значения, которого они раньше не имели, свидетельствуют о неизбежности фиксации в некоторой форме этого значения в опыте индивида, и в этом смысле способность мотивационного события оставлять следы не подлежит сомнению. Эмоции различаются своей предраоположенностью, или, точнее, предназначенностью к фиксации в опыте. Действительно, вызвав и направив на некоторое яв­ление познавательную активность, удивление способ­ствует не только его запоминанию, но и, если эта активность успешна, собственному устранению, при­чем такое устранение явно целесообразно, так как без него в мире удивляло бы и то, в чем мы давно разобрались. Нетрудно видеть и целесообразность воспроизведения боли и страдания в виде страха. Страх в отношении предметов, доставивших боль, полезен тем, что побуждает в будущем к избеганию этих предметов; переживание же при этом на основе памяти еще и самой боли просто лишало бы актив­ность избегания всякого смысла.

Кстати, буквальное значение утверждения о том, что боль и страдание воспроизводятся в виде страха, едва ли верно, поскольку не исключено, что человек в состоянии боли и страдания одновременно испыты­вает и страх, который из-за упомянутой предназна­ченности «запоминается»; это значило бы, что боль трансформируется в страх не в памяти, а только вы­зывает его в момент своего возникновения. Об этом свидетельствуют случаи плохого «запоминания» даже сильных болей, тоже, впрочем, целесообразного. Т. Рибо писал: «Врач родовспомогательного заведения го­ворил мне, что почти все во время родов высказыва­ют твердое намерение больше этому не подвергаться, и почти все своему намерению изменяют»; «Одна, родившая пять раз, объявила, что немедленно по пре­кращении болей от них не остается воспоминания» [16, с. 7].

Однако не следует думать, что в области фикса­ции эмоции все соответствует принципу целесообраз­ности. Было бы правильнее, например, если боль, испытанная в зубоврачебном кабинете, подобно ро­довой, сразу же забывалась; известно же, что это не так и что она часто нецелесообразно фиксируется, вернее — вызывает страх, который фиксируется и воспроизводится в будущем. Неоправданная и не­адекватная фиксация эмоции лежит в основе таких патологических симптомов, как мании, фобии, навяз­чивости [см. 5, 6, 7].

Варианты фиксации. Механизм возникновения но­вых мотивационных отношений был охарактеризован как переключение эмоции, вызванной некоторым со­бытием, на связанные с этим событием причины, ус­ловия, сигналы и просто смежные явления. Важней­шая особенность мотивационных отношений, возни­кающих в результате фиксации эмоций на новом содержании, состоит в том, что они различаются сте­пенью и характером сохраняющейся связи с породив­шими их эмоциогенными событиями.

Очевидно, что первоначальным источником безус­ловных мотивационных значений являются базовые потребности, придающие такое значение воздействиям и объектам, которые имеют к ним непосредственное отношение, например, болевым ощущениям, половому партнеру, ребенку. В онтогенезе совокупность базо­вых мотивационных значений служит основой для многоступенчатого и все более опосредствованного развития производных мотивационных отношений к самым различным явлениям действительности. Боль­шинство такого рода отношений сохраняет функцио­нальную зависимость от породивших их оснований; в таких случаях человек нечто любит, ненавидит, осуждает, поддерживает и т. п. из-за прошлых собы­тий, ожидаемых последствий, т.е. из-за других, «смыслообразующих» ценностей. Но иногда такая за­висимость не сохраняется или постепенно исчезает, и новое мотивационное отношение приобретает боль­шую или меньшую «функциональную автономность» [20]¹, проявляющуюся в том, что некоторый предмет становится значимым «сам по себе».