Сегодня», № 97, 1999 г.

- Давай, ваши благородия! Если до двух управитесь, по пять бутылок водки к зарплате в качестве премиальных, - контролер, которого звали Валера, а за глаза величали Хорьком, сунул в карман пейджер и направился к только что прибывшему товарняку.

Десяток мужиков средних лет с приличной внешностью, но в потрепанной ханыжной одежде побросали сигареты и послуш­но направились за ним. Их лица не выразили восторга от перспективы премии. Через пять минут уже вовсю кипела работа. Ящики водкой аккуратно грузились на электрокары и убывали в неизвестном направлении. Живая цепочка действовала быстро, но без излишней спешки. Мужики работали слаженно. Каждый на своем месте делал свое дело, и через два часа работа уже близилась к концу. К Хорьку сзади подошел молодой человек с дегенеративной внешностью и толстой золотой цепочкой на шее и хлопнул «десят­ника» по спине:

- Порядок, - не оборачиваясь, кинул Хорек. - Грузчики на конвейере. Свое дело знают.

«Грузчиками» в депо называли бригаду из десяти кадровых офицеров Главного разведывательного управления Генерального штаба, сокращенно ГРУ. Получая мизерную зарплату раз в три ме­сяца, офицеры, дабы семьи не умерли с голоду, по ночам разгружа­ли товарняки на Курском вокзале, а после разгрузки успевали часи­ка два поспать, прежде чем отправиться на службу. Работодатели относились к ним с уважением, ценили их за старательность и ор­ганизованность и старались поставить на разгрузку с таким расче­том, чтобы «грузчики» успевали добраться до дома не позднее четы­рех часов утра.

В эту ночь, разгрузив два вагона с водкой и получив причитав­шийся им денежный гонорар в размере пятисот рублей плюс премию в пять бутылок фальшивой «Смирновской», офицеры не разбежались по домам, как обычно, а расположились на скамье в скверике неподалеку от вокзала. Вареная колбаса, нарезанная толстыми ломтями, и куски черного хлеба были разложены на га­зетке. Бумажные стаканчики выстроились в ряд. Офицеры никогда не пили «из горла», как лучшие представители рабочего класса. Забулькала водка. Мужики подняли стаканы.

- Помянем, - хриплым голосом сказал один. Опрокинули, не чокаясь.

- Скоро все там будем, - задумчиво жуя бутерброд, сказал са­мый младший член бригады, мужчина лет тридцати.

- Ну уж нет. Я, как Юрка, драпать не намерен. Еще побарах­таемся, - возразил офицер богатырского телосложения с пшенич­ными волосами.

- Поспешил Юрка, - пробасил мужик с тоненькими усика­ми и стальным взглядом серых глаз. - А главное, без всякой поль­зы ушел.

«Грузчики» поминали своего товарища. Юрий Муравьев, общий любимец, «рубаха-парень», готовый всегда броситься на помощь пер­вому встречному, весельчак, заражавший своим неиссякаемым юмо­ром окружающих, уже несколько часов покоился на Химкинском кладбище. Офицеры знали со слов его жены, как все произошло.

Семья Муравьевых состояла из шести полноправных членов: Юоия Николаевича с женой, трех сыновей да дога Петьки. Несмо­тря на «зверскую» породу, Петька был на редкость ласковым суще­ством. Зверел он только тогда, когда в качестве десерта получал кость, которую тут же уносил в угол комнаты и с наслаждением грыз. В эти минуты к псу подходить было нельзя даже главе семьи, которого Петька почитал за хозяина и любил больше всех. Однаж­ды Муравьев в шутку приблизился к собаке, лежавшей в своем углу с костью, и сказал: «Отдай». Ответом на это приказание был такой оскал и рык, что Юрий Николаевич струсил не на шутку и больше не «посягал» на собачью святыню.

С наступлением демократии семья Муравьевых зажила впро­голодь, но Петька, любимец хозяина, исправно получал свои кос­ти. Однажды он заболел, и Муравьевы, продав все, что только мож­но было, включая обручальные кольца, наняли лучшего в Москве ветеринара, с помощью которого выходили собаку. Петька словно чувствовал, на какие жертвы шел ради него хозяин. Он подходил к Муравьеву, сидевшему по вечерам в стареньком кресле, и, взды­хая, клал ему голову на колени, стараясь прижаться как можно тес­нее. Зимой 96-го, когда Муравьев несколько месяцев не получал денежное довольствие и семья жила на мизерную зарплату его же­ны, работавшей библиотекарем в военной академии, случилось страшное.

Старшего сына Юрия Николаевича сильно избили, когда па­цан вступился за старика, подвергшегося ограблению. Серьезное повреждение позвоночника требовало немедленной операции, в противном случае двадцатилетнему парню грозил паралич. Опе­рация оценивалась в три тысячи долларов - для семейства Муравь­евых деньги неподъемные. Юрий Николаевич метался по всем дру­зьям, таким же нищим, как и он сам, собирая по копейкам необхо­димую сумму. Оставалось совсем немного. И тогда на семейном со­вете было принято решение продать Петьку. В тот вечер Муравьев пришел домой серый от бешенства и отчаяния. Петька в своем углу грыз кость. Не обращая ни на кого внимания, Юрий Николаевич прошел в свою комнату и бухнулся в кресло. Так он и сидел в ка­кой-то прострации, устремив пустой взгляд в стенку. Пес подошел к нему, но Муравьев не мог смотреть на друга, которого он завтра Должен был продать, чтобы спасти сына. Петька постоял несколь­ко минут, потом вздохнул и поплелся из комнаты, опустив голову и поджав хвост. Муравьев посмотрел на пол. У его ног в луже соба­чьих слюней лежала кость.

На следующее утро он отвез собаку на Птичий рынок. Словно все понимая, Петька уходил с новым хозяином не оборачиваясь, низко опустив голову. Муравьев шел метрах в двадцати до самой машины, на заднее сиденье которой усадили его друга. Машина уехала, а он еще долго стоял, глядя куда-то в пространство.

Придя домой, он выложил деньги на обеденный стол, а потом умер от обширного инфаркта.

В прошлом году были зафиксированы факты самоубийства офи­церов. Причина одна - нищета. Вот у нас подполковник из одно­го НИИ - задержка в зарплате, жена больная раком, детей кор­мить нечем. Пытался повеситься, не получилось. Взял нож и вса­дил себе в сердце.