Глава 22. Письмо.

Это летнее утро ничем не отличается от многих других. Ну, разве только тем, что дядя Вернон находится в необычайно приподнятом настроении. Он прихлебывает свой кофе и безостановочно рассказывает о новой рекламной кампании своей фирмы, которая, по его мнению, должна привести к его полному и безоговорочному успеху, а этого жалкого мошенника Треденберга – главного конкурента дяди – к краху и позору. Описав новую рекламу во всех подробностях, он начинает что-то жизнерадостно насвистывать себе под нос, что для него более чем нетипично. Тетя Петунья тем временем разговаривает в гостиной по телефону со своей подругой Ивонн, которая недавно вернулась с Майорки. Дадли рассматривает упаковку подаренной ему еще на одиннадцатилетие компьютерной игры и, кажется, вообще не прислушивается к разглагольствованиям дяди. В общем, все как обычно. Возможно, именно эта спокойная атмосфера и притупляет мою обыкновенную бдительность.

Когда тетя возвращается из гостиной, дядя начинает по второму кругу рассказывать о рекламной кампании, на этот раз для тети. Тот факт, что мы все уже слышали эту историю по меньшей мере раз пятнадцать, его нисколько не смущает. Я позволяю своим мыслям уплыть далеко отсюда, рассеянно думая о том, как провести сегодняшний день. Погода сегодня отличная. Так что можно пойти в парк, к озеру. Наверняка за мной как обычно увяжется Хейли, и тогда я опять буду учить ее кидать в прозрачную гладь озера плоские камешки так, чтобы они подпрыгивали на воде. По каким-то причинам она просто обожает это занятие. А я все не могу отделаться от ощущения, что из воды вот-вот должно появиться длинное щупальце Гигантского Кальмара, потревоженного нашей игрой… А может, мы будем просто лежать на траве и смотреть на облака. И гадать, на что они похожи по форме. Главное – это не задумываться надолго и говорить первую же пришедшую на ум ассоциацию. А потом она скажет: «Гарри, расскажи мне о волшебстве», и мне опять придется придумывать какую-нибудь глупую историю про огнедышащих драконов и бесстрашных колдунов. И в этих историях всегда будет хороший конец, потому что Хейли уверена, что волшебники могут все.

Когда раздается звонок в дверь, дядя Вернон подскакивает, как ужаленный.

– Это принесли утреннюю газету! – радостно объявляет он. – На пятой странице в левом нижнем углу – реклама моей фирмы. Она просто бесподобна, Петунья, сейчас ты сама ее увидишь.

– Не сомневаюсь, дорогой, – с нежностью в голосе отвечает ему тетя.

Дядя вылетает в прихожую, а потом возвращается обратно на кухню, сжимая в руках ворох писем.

– Вот! – он кладет газету перед тетей с таким видом, словно там не реклама фирмы, а объявление того, что дядю сделали, по меньшей мере, Премьер-министром.

Тетя открывает нужную страницу и, как и положено преданной жене, издает серию восторженных ахов и вздохов. Мне помимо воли становится интересно, что же там за реклама такая, о которой Дурсли мне уже все уши прожужжали. Некоторое время я с легким недоумением изучаю крошечную картинку с изображением сверел и заурядным слоганом.

Я не сразу замечаю, что дядя замолкает, а его лицо начинает принимать подозрительный свекольный оттенок. Я перевожу на него взгляд только тогда, когда он издает какой-то странный полувздох-полувсхлип, как будто бы задыхается или подавился, и тут же понимаю, что случилось что-то неладное. Дядя Вернон комкает в руках ворох писем какими-то порывистыми, нервическими движениями, и ловит ртом воздух. Приглядевшись внимательнее, я замечаю в его плотно сжатых кулаках край пергаментного конверта, подписанного изумрудными чернилами.

«Мистеру Г. Поттеру, графство Суррей, город Литтл Уингинг, дом номер четыре по Тисовой улице, маленькая спальня».

Я тихо шиплю сквозь зубы такое забористое ругательство, что Дадли замирает, разинув рот и так и не донеся до рта вилку с яичницей. Тете Петунье и дяде Вернону в этот момент не до меня. Они застывшими взглядами смотрят в письмо, и чем краснее становится лицо дяди, тем стремительнее бледнеет тетя.

– П-петунья, – полузадушено шипит дядя, – ч-что это такое? Это ведь чья-то глупая шутка, правда?

Он смеется каким-то нервным тонким смехом. Я подаю тете Петунье активные знаки, чтобы она подтвердила, что письмо – чья-то неудачная шутка. Но она продолжает смотреть на дядю полными ужаса глазами, а затем произносит траурным голосом:

– Боюсь, что нет, Вернон. Это они.

Я с трудом подавляю разочарованный стон. Дадли откладывает вилку в сторону и громко спрашивает:

– Что это? Я тоже хочу посмотреть!

– Дадли, это тебя не касается, – твердо говорит тетя.

– Но мне интересно! – капризно восклицает кузен и тянется рукой к письму. Я быстро шлепаю его по руке, и он устремляет на меня недоуменный взгляд.

– Ей богу, ведешь себя, как тупой ребенок, – рассерженно шиплю я кузену. – Неужели нельзя пять минут посидеть спокойно? – Затем я обращаюсь к дяде Вернону: – Отдайте мне письмо.

– Как бы не так! – зло выплевывает дядя.

– Но там ведь написано мое имя, разве нет? – я поднимаю бровь.

Некоторое время дядя Вернон сверлит меня злым взглядом, а потом медленно, напоказ, разрывает письмо на мелкие кусочки. Мне остается лишь закатить глаза и демонстративно удалиться в гостиную.

*****

Следующая порция писем не заставляет себя ждать. Я подозреваю, что утреннюю почту подкараулил и уничтожил дядя Вернон. Специально я не проверял, но за завтраком у него был подозрительно довольный вид. Если бы он только знал, что письма заколдованы отправляться до тех пор, пока не дойдут до непосредственного получателя… Однако дядя Вернон находится в блаженном неведении. Дадли ходит расстроенный и злой. Еще бы, ему никто не удосужился ничего объяснить. А кузен не без оснований подозревает, что всем остальным обитателям дома номер четыре известно о происходящем куда больше, чем ему самому. Прошлым вечером я пару раз натыкался на него, когда он подслушивал разговоры встревоженных дяди и тети, но самые интересные моменты они заменяли словами «ты-знаешь-что», «эти люди» и «странные штуки».

Вечером, во время ужина, в столовую через открытое по случаю жары окно влетает сразу пять крупных сов с письмами. Дядя вскакивает, как ужаленный, и принимается неистово махать руками, чтобы разогнать птиц. Они смеряют его царственными взглядами и лениво перемахивают с места на место.

– Стоп! – ору я, и от неожиданности дядя застывает, как вкопанный.

Я быстрым, отточенным годами движением отвязываю от лапы ближайшей ко мне совы письмо и разрываю пергаментный конверт.

– Не смей! – дядя Вернон тычет в меня жирным указательным пальцем. – Если ты только попробуешь…

– А вы предпочитаете, чтобы они так и приходили? – я фыркаю и разворачиваю письмо, принимаясь скользить взглядом по строчкам.

Дадли направляется ко мне, очевидно, намереваясь все-таки узнать, что же тут происходит, но тетя хватает его за руку и буквально силой выталкивает за дверь. Дядя Вернон смотрит на меня таким напряженным взглядом, словно ожидает, по меньшей мере, взрыва. Дочитав письмо, я демонстративно откладываю его на стол. Оставшиеся совы тут же срываются со своих мест и вылетают в окно. Последняя из них гадит тете Петунье на подоконник, и та принимается возмущенно ловить ртом воздух.

– Странные вы, – я устало провожу рукой по волосам, оглядывая родственников. – Чуть что, сразу «магия», «волшебство»... – От ненавистных слов оба вздрагивают, словно от ударов. – Может, и правда кто-то пошутил.

– Ты… никуда… не поедешь! – злобно выдыхает дядя.

– Кто бы сомневался, – бормочу я, вылетая из кухни. По дороге я сбиваю подслушивающего в дверях Дадли, но не обращаю на него внимания.

Я стремительно иду по улице, сам не зная, куда направляюсь. В груди клокочет гнев. Глупые Дурсли, вечно делают из всего комедию. «Ты никуда не поедешь!» Рад, что ты в этом так уверен, дядя. Потому что сам я не имею понятия, что мне делать. Оставаться здесь, на Тисовой улице, ходит в эту среднюю школу Литтл Уингинга? «Стоунолл Хай», кажется. Время пролетит быстро, так быстро, что я и не замечу. А потом можно будет навсегда распрощаться с родственниками и начать свою собственную жизнь, где никто не будет навязывать мне то, что я должен делать, где я сам буду принимать решения и где ничто не напомнит мне о прошлом. Такая заманчивая идея…

А с другой стороны – Хогвартс, мой первый настоящий дом, который слишком быстро стал адом. Но ведь сейчас все по-другому, замок не находится под осадой Темной армии, там те же мир и спокойствие, что и в первые годы моей учебы. Я готов взвыть. Я не могу, просто не могу туда вернуться. Мне страшно увидеть, что мои друзья все-таки мертвы. Мне страшно увидеть их живыми, снова, потому что тогда я за себя не ручаюсь. Из меня не такой хороший актер, чтобы притворяться безразличным, увидев вновь самых дорогих мне людей, которых в свое время мне не удалось спасти… Интересно, если я накинусь на них и начну рассказывать, как я их всех люблю, меня отправят в Святого Мунго?

Я сажусь на берегу озера и с силой кидаю в его прозрачную гладь камень. Он тут же тонет, не прошлепав по воде и пары раз. Зато помогает выпустить пар.

– Ты ззол, Говорящщщий, – раздается тихое шипение Силенси из моего рукава.

– Ты даже не предссставляешшшь, как сссильно, – честно отвечаю я.

– Что тебя тревожжит? – спрашивает змея, показывая голову. Она только что поглотила слишком сильный магический заряд, вызванный моим гневом, и теперь ее глаза светятся серебром.

– Мое прошлое, – я горько усмехаюсь. – Не уверен, что готов снова столкнуться с ним. И у меня осталось слишком мало времени, чтобы сделать выбор.

– Не торописссь, – шипит Силенси. – Мы, змеи, никогда не торопимссся, в отличие от вассс, двуногих. Мы сссовершшшаем только то, в чем уверены. И нам ни о чем не приходитссся жалеть.

– Сссчастливые вы, – хмыкаю я. А в голове само собой возникает готовое решение о том, как лучше поступить. Дело за малым – претворить его в жизнь. Я нервно усмехаюсь. Обвести вокруг пальца старика, на чьем счету больше интриг, чем чешуек на теле Силенси? Вся моя ставка лишь на то, что он не будет ожидать обмана от ребенка.

Я возвращаюсь в дом Дурслей, когда на улице уже темнеет. От прохладного ветра мягко шелестят листья деревьев, и по улицам разносится упоительный аромат цветущих кустов шиповника. Я спокоен, как не был уже очень долгое время. Пожалуй, сейчас я вполне смогу вынести новую порцию нелепостей от своих родственников.

Но даже при всей своей подготовленности к всевозможным сюрпризам от Дурслей я не мог ожидать того, что встречаю в своей комнате. Решетки. Прочные железные решетки на окнах, тяжелый амбарный замок на двери… Мысленно я возвращаюсь на свой второй курс и пораженно присвистываю. Раз уж дядя на простое письмо среагировал так, как будто бы я сорвал ему крупную сделку своим колдовством, то что от него ожидать в дальнейшем?

– Какого черта здесь произошло? – спрашиваю я, резко поворачиваясь к стоящему в дверях дяде Вернону.

Тот лишь противно усмехается и говорит:

– Я же предупреждал тебя, мальчишка, что ты никуда не поедешь!

– О, и вы решили остановить таинственных «их» этими решетками, я правильно понимаю? – я насмешливо качаю головой, глядя на дядю. – Что ж, удачи. Чувствую, она вам понадобится.

Дядя бледнеет и резко захлопывает дверь. Я слышу, как в замке поворачивается ключ.

– Эй! – кричу я, подходя к двери. – А кормить меня никто не собирается?

– Об этом надо было думать раньше! – раздается ворчливый голос дяди. – До того, как решил пропустить обед. Готовить специально для тебя здесь никто не будет.

После этого дядя уходит в спальню, громко топая. Да, час и правда поздний, но они могли хотя бы пустить меня на кухню! Я фыркаю и призываю себе упаковку сэндвичей из холодильника при помощи Сквозных чар. Все-таки неплохо быть волшебником.

Пока я задумчиво жую свой поздний ужин, пересказывая Силенси малосодержательный разговор с дядей, от двери слышится неуверенное царапание. Я подползаю к ней, на всякий случай подготавливая шар с защитным заклинанием, но оттуда раздается всего лишь шепот Дадли.

– Гарри, ты там как? – тихо спрашивает он.

– Эээ… Ну, нормально, в общем-то, – я сбрасываю так и не оформившееся заклинание, и оно с легким шипением растворяется в воздухе. – Ты чего не спишь?

– Гарри, – Дадли прочищает горло и продолжает: – Я… это… не совсем понимаю, что здесь происходит, но… Но я хочу сказать, что мне не нравится, что папа тебя запер, – на одном дыхании выпаливает он.

От неожиданности я давлюсь сэндвичем и долго откашливаюсь.

– С тобой все в порядке? – тревожно спрашивает кузен.

– Да, – сиплю я.

– Пожалуйста, веди себя потише! Родители не обрадуются, если увидят меня здесь. Они и так весь день сегодня ругались. Мне не нравятся, когда они кричат друг на друга.

– Спасибо за заботу, Дадли. Но знаешь… мне кажется, они сейчас довольно часто будут ругаться. И, если честно, то это в основном из-за меня.

– Так ты знаешь, что происходит? – взволнованно спрашивает кузен. – Что было в том письме? Это ведь все из-за него, да?

Я приваливаюсь спиной к двери. Почему-то мне кажется, что Дадли с той стороны сделал то же самое.

– Частично – да, – задумчиво отвечаю я. – Вообще-то, любой нормальный человек принял бы это письмо за идиотский розыгрыш. Но дядя почему-то решил, что все это правда, – в моем голосе помимо воли прорывается раздражение.

– Значит, в нем не было ничего особенного? – разочарованно протягивает кузен.

– Ага, – подтверждаю я. – Полная чушь.

– Мне жаль, что тебя заперли, – тихо говорит он.

– Мне тоже, Дадли. Мне тоже.

*****

На следующий день, когда тетя отпирает дверь, чтобы вывести меня «на прогулку» в туалет, она старается держаться так, словно все именно так, как и должно быть. Ну да, естественно, ведь это в пределах нормы – запирать человека в его же комнате, словно в тюрьме!

– Вы ведь понимаете, что долго так продолжаться не может? – напрямик спрашиваю я, когда она уже готова опять закрыть дверь на замок.

Простой вопрос заставляет тетю Петунью вздрогнуть. Она застывает на пороге и бросает на меня умоляющий взгляд:

– Пожалуйста, не делай ничего с Верноном. Он просто… просто напуган всем происходящим.

Я хмыкаю:

– Я и не собирался. Что с дурака возьмешь? – При этом замечании тетя поджимает губы, но молчит. – Вот только решетки… Ненавижу клетки. Я не буду добровольно сидеть в этой тюрьме, ясно?

– Э-это вовсе не тюрьма, – слабо возражает тетя Петунья. – Ты можешь делать в своей комнате, что захочешь. Я могу принести тебе каких-нибудь книг. Ты ведь любишь читать, правда? – Она заискивающе улыбается.

– Спасибо, не стоит. И как бы вы это не называли, суть от этого не изменится. Я буду уходить отсюда в любой момент, когда захочу. Думаю, то, что решетки для меня не помеха – это понятно?

– Н-но Вернон… – заикается побледневшая тетя, – если он увидит что-нибудь ненор… странное, он этого не вынесет. Он и так едва не ушел от меня, когда узнал, что Лили… что Лили… – она вновь запинается, а потом скороговоркой выпаливает: – Я не хочу его потерять.

– Даже так? – я удивленно поднимаю брови, постукивая пальцем по губе. Похоже, я недооценивал значение скандалов между Дурслями. Но… я тоже не святой, чтобы покупать мир и спокойствие в доме родственников ценой собственной свободы.

– В таком случае, все зависит от вас, тетя Петунья, – наконец говорю я. Она недоумевающе поднимает брови, и я поясняю: – Я-то в любом случае выберусь отсюда, когда мне наскучит сидеть в четырех стенах. А вот вам придется приложить все усилия, чтобы скрыть мое отсутствие от дяди.

Некоторое время тетя задумчиво хмурит брови, а потом отвечает:

– Если тебе удастся уходить незаметно, то я постараюсь сделать так, чтобы Вернон сюда не заходил.

– Удастся, тетя. Даже не сомневайтесь, – усмехаюсь я.

*****

После нашего своеобразного договора с тетей Петуньей в доме номер четыре наступает относительное спокойствие. Дурсли больше не скандалят, дядя пребывает в полной убежденности, что я целыми днями заперт в своей комнате, а для меня, в свою очередь, единственной запретной территорией становятся все комнаты в доме Дурслей, кроме моей собственной. Большую часть времени я, как и прежде, провожу на улице. Хейли уехала куда-то на отдых со своей семьей, но мне и без нее не слишком одиноко. Со мной рядом постоянно присутствует моя бессменная подруга Силенси, которая, как я не раз уже убеждался, является куда более приятным собеседником, чем большинство окружающих меня людей. И она довольно забавная. Разумеется, насколько вообще может показаться забавной одна из самых ядовитых змей.

Будто каким-то образом узнав, что я размышляю о ней, Силенси переползает из рукава моей рубашки в ворот, щекоча кожу своим чешуйчатым телом. Она высовывает голову из-под легкой ткани и смотрит на меня своими немигающими глазами. Ее черный раздвоенный язык мелькает туда-сюда, когда она пробует им воздух, а снизу виднеются кончики смертоносных клыков. И даже несмотря на то, что я действительно знаю Силенси и даже привязался к ней, на миг мне делается жутко.

– Мы пойдем сссегодня гулять? – вопросительно шипит змея. Я встряхиваю головой, и наваждение проходит. Передо мной снова оказывается не опасный хищник, а друг.

– Возможжжно, – отвечаю я, перелистывая очередную страницу в книге. – Но не сссейчассс. Хочешшшь размятьссся?

Змея медленно наклоняет голову, и я осторожно опускаю ее на пол. Чешуя Силенси теплая, а рисунки на спине испускают мягкий свет. Из этого я делаю вывод, что она сыта и ей действительно не помешает размяться. За последнее время змея заметно выросла, и я опасаюсь, что если так пойдет и дальше, то мне будет нелегко прятать ее. А постоянно держать магическое животное под каким-либо заклинанием, неважно, уменьшающим или маскирующим… скажем так: многие любители животных сочли бы это в высшей степени негуманным.

Силенси принимается скользить по полу, пробуя воздух своим раздвоенным языком и исследуя углы комнаты. Я знаю, что ей здесь скучно и она хотела бы поползать по траве на улице, куда я ее иногда выпускаю, но для этого лучше дождаться сумерек.

Через некоторое время Силенси просит поднять ее обратно на кровать и устраивается у меня на груди. Я откладываю книгу в сторону и, подложив руку под голову, принимаюсь бездумно смотреть в потолок. Через окно в комнату падает яркий свет, и солнечные зайчики вырисовывают на потолке причудливые узоры. За ними можно наблюдать почти так же бесконечно, как и за облаками.

Тук.

– Силенси, посмотри на потолок. Видишь ту выбоину? Готов поклясться, по форме она ну вылитый Норвежский Горбатый, а?

Змея сонно поднимает голову вверх и некоторое время остается неподвижной.

– Я не понимаю тебя, Говорящщщий, – наконец шипит она с легким недовольством.

Тук-тук.

– Да ну же, посмотри! Как будто бы он повернут в профиль. Неужели не видишь?

Силенси лишь сонно поводит головой. Думаю, что если бы она могла, то передернула бы плечами.

Тук-тук-тук.

– Да что за черт?! – я так резко вскакиваю с кровати, что змея чуть не падает на пол и только в последнюю секунду успевает обвиться вокруг моей руки.

Я подхожу к окну вплотную и только тогда замечаю, что в стекло летят мелкие камешки, издающие характерный стук. Выглянув во двор, я вижу стоящую там Хейли. Она поднимает с земли гравий и кидает его в стекло. Но тут она замечает в окне меня и начинает махать мне рукой, счастливо улыбаясь. Я открываю окно и смотрю на нее сквозь железные решетки.

– Ты можешь выйти на улицу? – кричит Хейли, сложив руки рупором.

Я делаю ей знак, чтобы она не шумела, и привычно открываю замок на решетке. После этого мне остается осторожно пройти несколько метров по покатой крыше и спуститься вниз, цепляясь за ветки стоящего вплотную к дому дерева. Хейли уже ждет меня рядом с ним, на земле.

– Тебя что, заперли? – удивленно спрашивает она после короткого приветствия.

Я закатываю глаза:

– Не обращай внимания. Причуды моего «дорогого» дядюшки, – мой голос полон сарказма. – Он вообще у меня странный.

– Понятно, – несколько неуверенно отзывается Хейли. – А я хотела пойти с тобой в парк. Но если тебя не выпускают…

– Брось, – отмахиваюсь я. – Если бы я выполнял все ненормальные требования своих родственников, то давно бы уже помер от скуки.

– Значит, пойдешь?

– Конечно, – улыбаюсь я. Она тоже расплывается в улыбке, и мне кажется, что она улыбается не только губами, но и глазами, которые словно светятся изнутри. Мне кажется диким, что кто-то до такой степени может хотеть погулять со мной в парке. Поэтому я лишь передергиваю плечами и отвожу взгляд.

Мы неторопливо идем по утопающим в зелени улицам Литтл Уингинга и разговариваем. Хейли без перебоя рассказывает о своем отдыхе в Европе, а я слушаю и время от времени киваю. И в итоге прихожу к выводу, что когда-нибудь… когда я освобожусь наконец от Дурслей… когда у меня не будет никаких сверхзадач, только мирная и спокойная учеба в каком-нибудь университете… то я обязательно тоже съезжу в Европу. И, может быть, в Азию или даже в Америку. Посмотрю наконец мир, которого я почти не знаю. И, может быть, тогда я наконец пойму, что такое настоящая свобода.

Возвращаюсь домой я уже под вечер, предварительно проводив Хейли до дома. Губы сами по себе расползаются в улыбке, и я испытываю удивительное для себя согласие со всем окружающим. Я снова провел абсолютно бесполезный день, вел себя как полнейший ребенок, и иногда ловил себя на том, что смеюсь какой-нибудь полнейшей глупости. И, пожалуй, я вдруг понял, что Хейли стала для меня почти сестрой, о которой я так часто мечтал в детстве. У меня снова появился кто-то близкий, о ком я могу заботиться, кого могу назвать другом… И это знание приносит приятное чувство тепла в груди.