Глава 24. Наблюдатели.

Альбус Дамблдор пребывал в задумчивости. Его глаза, которые обычно лукаво мерцали, сейчас померкли, а залегшие в этот момент на лбу глубокие морщины не оставляли ни малейших сомнений в его истинном возрасте. В этот день, впервые за десять долгих лет, у него зародилось страшное подозрение, что, возможно, он совершил ошибку. Все его мысли сейчас были поглощены одним человеком. А точнее, совсем еще мальчиком. Этого мальчика звали Гарри Поттер, и Альбус Дамблдор мог назвать его кем угодно, но уж точно не ребенком. Он просто-напросто терялся в догадках. Что могло сделать мальчика таким? Что изгнало из его зеленых глаз искорки жизни, поселив на их дне боль и тоску? Что заставило его улыбку стать такой горькой, такой редкой на этом юном лице в столь раннем возрасте?

Возможно, Альбус не признался бы в этом никому на свете, но с самим собой этот человек уже давно привык быть откровенным. И – да – когда он впервые увидел Гарри Поттера, он испугался. И испугался он не какой-то неизведанной опасности, которая, возможно, может исходить от мальчика. Он испугался той невероятной, неправильной пустоты, что царила в его глазах. Где, как, почему, во имя Мерлина, это произошло? И как он, Альбус Дамблдор, позволил допустить такое?

Старый волшебник залез в один из бесконечных ящиков своего письменного стола и достал оттуда старые четки. Они всегда помогали ему сосредоточиться. Фоукс издал короткую подбадривающую трель, и директор рассеянно ему улыбнулся. Феникс редко видел своего хозяина столь обеспокоенным. Директор же перебирал четки и напряженно размышлял. Ему надо по порядку вспомнить все события, происшедшие в доме Дурслей. Разумеется, он поместит свои воспоминания об этом дне в Омут Памяти, чтобы более тщательно их рассмотреть, но это будет позже. А сейчас ему просто надо в подробностях проанализировать прошедший день…

Пожалуй, когда он шел к Дурслям, то ожидал увидеть совсем другое. Естественно, мальчику пришло письмо с приглашением из Хогвартса, но Дамблдору это показалось недостаточным. Время от времени его все еще терзало чувство вины за смерть Джеймса Поттера. Ведь, фактически, именно он вынудил Джеймса принять участие в той губительной операции. Само собой, за долгие десять лет на него навалилось множество других дел. Никаких громких событий в Магическом мире не происходило, но, тем не менее, многочисленные нововведения в законодательстве, вроде нового закона об оборотнях, Темных магах, расширение списка темномагических артефактов и прочие подобные вещи требовали его неусыпного внимания. Он, как глава Визенгамота и сильнейший волшебник современности (негласно, разумеется, но суть дела от этой поправки не менялась), принимал участие практически во всех сферах жизни магического общества. Пожалуй, он толком и не заметил, как пронеслось целых десять лет. И в самом деле, что такое десятилетие для волшебника его возраста?

Но тем сильнее на него навалилось чувство вины, когда, в очередной раз просматривая магически составленный список предполагаемых учеников Хогвартса, он наткнулся на имя Гарри Поттера. Именно тогда он решил навестить мальчика. Ведь он собственноручно отдал его в семью магглов, значит, будет лучше, если он сам и расскажет мальчику подробнее о Магическом мире. Наверняка того, что его родственники узнали из подложенного в одеяльце младенцу письма, а затем рассказали Гарри, для него недостаточно. Возможно, будет даже лучше, если он собственноручно отведет сына Джеймса Поттера в Косой Переулок и поможет ему освоиться среди волшебников. С подобными мыслями директор школы Чародейства и Волшебства Хогвартс и отправился на Тисовую улицу. Он был просто уверен, что мальчику превосходно живется у своих дяди и тети. Недаром же он отдал его к родным людям, а не к кому-то постороннему человеку, пусть бы даже и магу, который неизвестно как относился бы к чужому ребенку. Старый волшебник никак не ожидал увидеть там то, что увидел.

Итак, Альбус Дамблдор шел по Тисовой улице, жизнерадостно насвистывая себе под нос какую-то песенку и разглядывая тесно прижатые друг к другу одинаковые домики, утопающие в зелени сиреневых кустов. В узких дворах домов бегали и смеялись дети, мальчишки гоняли друг с другом на перегонки на велосипедах, девочки прыгали в скакалку, считая, кто сколько напрыгает… В общем, жизнь на Тисовой била ключом. Благодаря простенькому отвлекающему взгляд заклинанию никто не шарахался от чудного старика в мантии насыщенного лилового цвета. Время от времени Дамблдор заглядывал в лица смеющихся мальчишек, гадая, может ли кто-нибудь из них оказаться Гарри Поттером. Конечно, он не имел ни малейшего понятия о том, как сейчас выглядит Гарри. Но стоило ему об этом задуматься, как перед его мысленным взором всплывало радостное лицо юного Джеймса Поттера, такого, каким он был в одиннадцать лет. Вечно растрепанные волосы, озорная улыбка на губах, в карих глазах пляшут чертенята… Стоп, ну конечно, у Гарри, его сына, должны быть зеленые глаза. Цвет глаз достался ему от Лили, и он неизменно приводил всех взрослых в восторг, когда Гарри был совсем еще малышом. Но они непременно должны светиться той же радостью, той же безудержной веселостью, которой сияли в свое время глаза Джеймса.

Когда Альбус постучался в дверь дома под номером четыре, ему открыл светловолосый упитанный мальчик. Он окинул директора недовольным взглядом, словно спрашивая, зачем он вообще пришел. Откуда-то из глубины дома раздавался громкий звук работающего теве… теле… в общем, той штуки, в которую обычно смотрят магглы, чтобы развлечься. Мальчик то и дело кидал страдальческие взгляды в сторону той комнаты, из которой исходил шум, и всем своим видом выражал желание немедленно отправиться туда. Альбус почти мгновенно понял, что этот мальчик не может оказаться Гарри. Он помнил, что у Гарри были темные волосы, как у Джеймса. Вероятно, этот ребенок – сын Петуньи и Вернона Дурслей.

– Вы что-то хотели? – нетерпеливый вопрос мальчика вывел директора из задумчивости.

– Ах, да, – спохватился он. – Меня зовут Альбус Дамблдор, и я хотел бы поговорить с твоими родителями и кузеном.

– Мам, пап, идите сюда! – что есть мочи завопил сын Дурслей, тут же убегая в другую комнату.

Дамблдор расценил это как приглашение войти и закрыл за собой дверь. Когда в дверном проеме появилась чета Дурслей, директор доброжелательно им улыбнулся. Однако это привело к реакции, весьма странной даже для магглов. Оба Дурсля просто-напросто застыли в дверном проеме, глядя на него полными ужаса глазами.

– В-вы один из них? – наконец спросил Вернон Дурсль заикающимся от страха голосом.

– Если бы вы уточнили, кого подразумеваете под этим местоимением, то я с радостью ответил бы на ваш вопрос, – любезно сообщил Дамблдор. – Но, пожалуй, мне и правда следует представиться. Меня зовут Альбус Дамблдор, и я являюсь директором школы Чародейства и Волшебства Хогвартс.

Вернон Дурсль издал какой-то странный звук, словно подавился и задохнулся одновременно, и начал стремительно приобретать насыщенный пунцовый оттенок. Петунья же, напротив, смертельно побелела. Поняв, что каких-либо вразумительных действий от этих людей он по непонятным для себя причинам не дождется, Дамблдор применил к ним легглименцию. К сожалению, мистер Дурсль был настолько шокирован, разозлен и напуган, что из этой мешанины эмоций было просто невозможно выделить связные мысли. А вот Петунья Дурсль испытывала весьма отчетливое чувство вины и тоже боялась. Альбус был окончательно и бесповоротно сбит с толку.

– Наверное, вы хотите забрать мальчика в эту вашу ш-школу? – запинаясь, спросила Петунья Дурсль.

– Для начала я хотел бы пообщаться с Гарри, – мягко сказал директор.

– Не думаю, что ему следует с вами разговаривать. Мальчик с самого утра немного неважно себя чувствует, его лучше не беспокоить, – дрожащим голосом сказала Петунья. Дамблдору в который раз неприятно резануло слух то, что эти люди по каким-то причинам не называют своего племянника по имени, но он от этого отмахнулся.

– Уверяю вас, я не сильно его побеспокою, – сказал директор, благожелательно улыбаясь.

– Я не позволю проклятому мальчишке общаться с чудаками вроде вас! – неожиданно взорвался мистер Дурсль. – Не смейте к нему приближаться! Он никуда не поедет, это уже решено, слышите?! Я пообещал выбить из него всю дурь, и будь я проклят, если не сделаю этого!

Эта вспышка стала для Дамблдора настоящим шоком. Зато завеса над тайной странного поведения Дурслей стала несколько приподниматься. Эти магглы по каким-то причинам ненавидят магию. Кто бы мог подумать!

– Прошу прощения, но я все же настаиваю на разговоре с вашим племянником, – твердо сказал директор.

Однако прошло еще немало времени, прежде чем Дурсли наконец сдались и повели Дамблдора на второй этаж. По дороге Вернон Дурсль отогнал от двери подслушивающего их разговор сына, приказав ему взять из холодильника еще сэндвичей и смотреть свои передачи. Еще он зачем-то взял с комода в прихожей большую связку ключей. Дамблдор поднимался за Верноном Дурслем по лестнице, а Петунья семенила следом за ними со странно испуганным и виноватым видом.

Когда Дамблдор увидел комнату, в которой жил Гарри, странное поведение четы Дурслей разъяснилось. Дверь в комнату была заперта на множество замков, а внизу зачем-то была вырезана кошачья дверца. Для еды, как понял Дамблдор, когда оказался внутри. По сравнению с остальным домом, убранство комнаты Гарри поражало своей невзрачностью. Почти все вещи здесь были поломаны и их давно следовало выбросить на помойку, а немногочисленная мебель выглядела так, словно готова развалиться на части.

Дурсли не любили своего племянника. Как только эта страшная мысль предстала перед старым волшебником во всей своей полноте, он почувствовал головокружение. Он не мог представить, что настолько ошибался, когда выбирал для сироты Гарри семью. И ему страшно было даже думать о том, что мальчик существовал в таких нечеловеческих условиях десять долгих лет только по его, Дамблдора, вине.

Но еще больший ужас он испытал, когда столкнулся с Гарри взглядом. В глазах ребенка он не увидел ничего, кроме горечи и пустоты. И то, как недоверчиво мальчик разговаривал с ним, и то, что к своим неполным одиннадцати годам он уже разучился верить в чудеса – все это заставляло Дамблдора испытывать все большее и большее чувство вины. Но самое главное – он не мог понять, каким образом этим проклятым магглам удалось отобрать у Гарри его магию. Вернон Дурсль кричал что-то о том, чтобы «выбить дурь» из своего племянника. Дамблдор недоумевал, что могли сделать магглы с волшебником, чтобы он отказался от своих сил.

Итог разговора с Гарри оказался ужасен: тот оттолкнул предложение помощи от директора. Дамблдор мог бы забрать Гарри от магглов и без его согласия. Даже Министерство поддержало бы его – условия, в которых жил юный Поттер, были совершенно неприемлемы. Но его останавливали последние брошенные мальчиком слова. «Вы уже вмешались в мою жизнь однажды, ведь так? И что из этого вышло?» Эти слова ранили, они были жестоки. Но Гарри всего лишь ребенок, он не понимал, какой эффект они возымеют. К тому же, все, сказанное им, было совершенно справедливо. Дамблдор с горечью признавал, что не имеет больше прав вмешиваться в жизнь Гарри Поттера.

В результате короткого разговора с Дурслями Петунья была готова провалиться сквозь землю со стыда, а Вернон Дурсль трясся от страха. Дамблдор пообещал им большие неприятности, если они продолжат обращаться со своим племянником подобным образом. Но он с горечью сознавал, что даже если жизнь Гарри несколько улучшится, то в любом случае никакие угрозы мира не способны заставить Дурслей полюбить своего племянника. Сделать это было не под силу даже такому великому волшебнику, как Дамблдор. Однако он пообещал присматривать за Гарри, и он сдержит свое обещание.

*****

Наверное, они появляются в конце лета. А может, даже раньше. Возможно, они объявляются на Тисовой на следующий же день после прихода Дамблдора. Вероятно, я даже неоднократно встречаю их на улице, но не придаю этим встречам значения. Но впервые я их по-настоящему замечаю только в первый день осени. Это оказывается и мой первый день в новой школе – «Стоунолл Хай». Как и четыре года назад, я оказываюсь в водовороте незнакомых людей, которые отчего-то не вызывают ни малейшего желания пообщаться. Поэтому на перемене я стою во дворе в полном одиночестве, осторожно оглядываясь по сторонам и изучая новую обстановку. Моя осмотрительность оказывается не напрасной. Ведь я Гарри Поттер – а значит, первый школьный день не может пройти для меня без неприятностей просто по определению.

Я быстро замечаю в толпе гомонящих детей и подростков группу ребят, которым на вид лет по четырнадцать-пятнадцать – и которым, судя по их виду, не терпится ввязаться с кем-нибудь в драку. Они так напоминают более взрослую версию компании Дадли, что мне делается смешно. И, разумеется, из всего того множества людей, которые высыпали во двор, они обращают внимание именно на меня. Один из парней, сутулый и худощавый, тыкает локтем в бок своего быкоподобного друга и что-то говорит, указывая на меня. Я не могу разобрать, что именно. Но об этом нетрудно догадаться, потому что сразу после этого вся компания разражается малоприятным смехом, а потом неторопливо направляется ко мне. Я принимаю нарочито расслабленную позу, глядя на приближающихся подростков из-под длинной челки.

– Кто тут у нас? – спрашивает один из них, долговязый парень с выпирающей вперед челюстью. – Эй, где ты достал свою одежду, приятель? На помойке?

Они все гогочут и ненавязчиво обступают меня полукругом. К слову сказать: слава Мерлину, я все-таки не пошел в школу в старой форме Дадли, которая после покраски напоминала тухлую слоновью шкуру. Тетя Петунья признала, что носить это невозможно, к тому же, от запаха у дяди Вернона началась аллергия: он начал чихать, а потом покрылся какой-то странной сыпью. Так что тетя благополучно выбросила форму и впервые в жизни купила мне одежду в сэконд хэнде. Беда в том, что в своей новой форме я выгляжу, словно выходец из прошлого столетия. Вероятно, это и послужило основной причиной того, что из всех людей эта компания бездельников выбрала именно меня для своих упражнений в «остроумии». А еще, наверное, моя худощавость, за которой просто невозможно заподозрить человека, способного дать отпор. Я хмурюсь. На их беду, сейчас я не особо расположен к препирательствам.

– В отличие от вас, ребята, я предпочитаю покупать свою одежду в магазине, – холодно сообщаю я. – Попробуйте как-нибудь тоже. Держу пари, вам понравится.

– По-моему, он нарывается, – говорит один из парней, демонстрируя узловатые костяшки пальцев. – Кажется, кое-кому не помешает преподать урок хороших манер, как считаете?

– Может, тебе? – вызывающе спрашиваю я. – Судя по твоему виду, ты едва ли знаешь, что это вообще такое.

– Ну все, приготовься к смерти, придурок!

Я сжимаю руки в кулаки и напрягаю мышцы, готовясь к потасовке. Думаю, несколько магически усиленных пинков отучит этих мерзавцев соваться, к кому не следует. Однако прежде, чем первый из них успевает ударить, позади тесного кольца парней раздается чей-то голос:

– Что здесь происходит? А ну, разойдитесь, живо!

Они расступаются в стороны, исподлобья глядя на подошедшего мужчину. Я тоже перевожу на него взгляд, отмечая несколько странный выбор одежды незнакомца: деловая рубашка, пиджак и галстук сочетаются с джинсами и обувью подозрительно спортивного вида. Впрочем, я тут же философски замечаю, что не мне с моей старомодной формой его критиковать.

– Если такое повториться, я немедленно расскажу об этом вашим учителям. Уверен, вам не нужны неприятности, ведь так? – он окидывает всю компанию многозначительным взглядом, и они неохотно расходятся, бормоча ругательства сквозь зубы. Я бросаю на мужчину неприязненный взгляд, чувствуя странную досаду оттого, что мне не позволили разобраться самому. И к моей полнейшей неожиданности мужчина вдруг кивает мне, а затем заговорщицки подмигивает. Я так ошеломлен, что несколько секунд не двигаюсь с места. Меня охватывает то же странное чувство, как и тогда, в «прошлой жизни», когда совершенно незнакомые люди здоровались со мной на улицах, кивали и жали руку. А незнакомец тем временем быстро и незаметно уходит на задний двор школы. Я пускаюсь за ним, но не успеваю завернуть за угол, как слышу легкий хлопок. А когда я все-таки оказываюсь на заднем дворе, то он абсолютно пуст. Мужчина успел аппарировать. И только тогда я вспоминаю, что когда-то очень давно я мельком видел похожего человека в Ордене Феникса. И хотя я не могу утверждать ничего наверняка, но в тот день меня ни на миг не оставляет чувство, что за мной наблюдают.

Куда бы я ни пошел, я то и дело встречаю волшебников. Они ненавязчиво мелькают на улицах, в магазинах, куда я прихожу, чтобы купить продукты по списку тети Петуньи, в парке, на школьном дворе и – особенно – рядом с домом номер четыре по Тисовой улице. Когда бы я ни посмотрел на них, они встречаются со мной взглядами и смотрят прямо, совершенно не смущаясь того, что их присутствие обнаружено. Они всегда приходят на помощь, когда думают, что у меня неприятности. И, похоже, им совершенно безразлично, что я в этом не нуждаюсь. Некоторых из них я помню по Ордену Феникса. Едва ли Орден существует сейчас, когда в мире все настолько спокойно, что Альбус Дамблдор самолично приходит к будущим первокурсникам, чтобы просветить их в вопросах магии. Но всех членов Ордена прочнее всяких клятв объединяло одно – дружба с Дамблдором. А мне прекрасно известно, как трудно отказать старику, если ему вздумается что-то просить. Так что даже если эти люди и считают странным тот факт, что им приходится оберегать одиннадцатилетнего мальчишку-маггла, то все равно выполняют поручение без лишних вопросов. А я чувствую, что задыхаюсь от этой бесполезной, раздражающей опеки. Мне кажется, что я заперт под стеклянным колпаком, сквозь который можно следить за каждым моим шагом.

В конце осени, когда Дурсли всем семейством отправляются в супермаркет, меня впервые после разговора с Дамблдором оставляют у миссис Фигг. И по тому, как она приветствует меня, по ее странно любопытному и взволнованному взгляду, я каким-то образом сразу же понимаю, что что-то не так. Что-то изменилось и здесь, хотя мне кажется, что я уже настолько устал от этого насильственного вмешательства Волшебного мира в свою жизнь, что большего мне просто не выдержать.

– Профессор Дамблдор рассказал мне, что поговорил с тобой, – с нетерпением в голосе сообщает она, угощая меня чаем. – Ты, наверное, удивлен, что я знаю Дамблдора, – говорит Фигг, хотя я в свою очередь уверен, что мое лицо выражает что угодно, но только не удивление. – Но дело в том, что я тоже, как и ты, знаю о Магическом мире. И так получилось, что я тоже сквиб. Я никогда не говорила тебе об этом, потому что, по правде сказать, даже не знала, что твои родители были волшебниками.

– И… о чем вы разговаривали? – осторожно спрашиваю я, заранее предвещая ответ.

– О тебе, мой дорогой, – тут же отвечает она, и я едва не скриплю зубами от раздражения. Навязчивая опека Дамблдора уже давно перешла за рамки нормального, но выпытывать сведения обо мне у моих же соседей – это уже чересчур. – Я ему много рассказывала о тебе и твоих родственниках. А он рассказал мне, что ты отказался ехать в Хогвартс, – строгим тоном добавляет пожилая женщина. – Это действительно так?

– Ну да, – без особого энтузиазма отзываюсь я, прихлебывая чай.

– Но Гарри, от такой возможности нельзя отказываться! – восклицает миссис Фигг. – Если бы у меня было хоть немного больше магических способностей, если бы я была способна хоть на крошечное колдовство, то непременно поехала бы в школу, – говорит она, заламывая руки. – Профессор Дамблдор говорил, что, хоть твои магические резервы не слишком велики, у тебя есть надежда овладеть магией. Ты должен ехать.

Я лишь пожимаю плечами:

– Зачем? Почему никто не хочет меня слушать? – Я незаметно для самого себя позволяю прорваться в голосе раздражению, а потом уже не могу его усмирить. – Почему все полагают, что лучше меня знают, где мне будет хорошо? Я не хочу уезжать отсюда. Мне неинтересна магия. Может быть, я вообще уже давно решил, что хочу поступить в медицинский университет и стать хорошим врачом, а не посредственным магом. Может быть, я хочу помогать людям, а не размахивать палочкой. Почему все думают, что имеют право решать за меня?

– Но Гарри, разве ты не думаешь, что это чудесно – прикоснуться к волшебству? Настоящему волшебству, о котором большинство людей и понятия не имеет? Ты мог бы узнать совершенно новый мир и стать его частью.

– Спасибо, но я и этого мира еще толком не знаю, – холодно отвечаю я. – Кроме того, почему никто не хочет сказать мне, в чем подвох? Вы, да и Дамблдор тоже, ошибаетесь, если думаете, что я так просто поверю, что Магический мир – это такое чудесное место, где волшебство может исполнить любые прихоти. Отрицательные черты есть у всего, даже если их пытаются скрыть. И чем больше счастья выпадает человеку, тем больше будет плата за него, разве нет? Я знаю, о чем говорю.

Миссис Фигг выглядит пораженной.

– Но как ты можешь отказываться от того, чего даже не знаешь? – начинает она, но мне вдруг делается совершенно невыносимо слушать ее. Мне кажется, что ей совсем неважны мои слова. Мне кажется, что она говорит какую-то заранее приготовленную речь, в которой мои ответы попросту не предусмотрены. Поэтому я просто встаю с дивана, оставляя на столе недопитый чай, и на нетвердых ногах выхожу в прихожую. Отчего-то мне делается так неприятно, так горько, что пальцы дрожат, и я никак не могу застегнуть пуговицы осеннего пальто.

– Гарри, постой! Куда ты? – зовет миссис Фигг, выходя вслед за мной. – Ты должен дождаться возвращения своих дяди и тети!

– Извините, мне надо идти, – бормочу я и, наплевав на пуговицы, открываю щеколду двери. Я уже выхожу на улицу, когда на пороге появляется старая соседка.

– Но Дамблдор просил поговорить с тобой, объяснить, что в Хогвартсе тебе будет лучше, – кричит она мне вслед.

– В таком случае, передайте Дамблдору, – медленно говорю я, не оборачиваясь, – что это уже только мое дело. Скажите, что он переходит границы, и мне это неприятно. Я уже принял решение. И то, что директор Хогвартса моего решения не уважает, для меня в высшей степени оскорбительно.

Я не знаю, как реагирует на мои слова миссис Фигг. Я просто иду, не оборачиваясь, и ноги сами несут меня вниз по улице, подальше от дома доброжелательной соседки. Особенно сильный порыв ветра заставляет слишком широкую рубашку развеваться, и я вдруг понимаю, что замерз, а пуговицы на пальто так и остались расстегнутыми. Я поспешно застегиваю пальто, и через некоторое время становится теплее. Однако на душе все так же по-осеннему слякотно и мерзко.

По дороге я не замечаю ни одного волшебника. Ведь Дамблдор думал, что я весь день проведу под присмотром миссис Фигг. И то, что старый директор не угадал, что мне удалось сделать по-своему, приносит мне какое-то мрачное удовлетворение.

*****

– Я больше не останусь у миссис Фигг.

Это первое, что я говорю тете после того, как Дурсли возвращаются из магазина. Я ловлю ее тогда, когда она выходит из дома соседки. Тетя выглядит испуганной и обеспокоенной, но при виде меня на ее лице появляется возмущение.

– Что произошло? – спрашивает она. – Фигг сказала, что ты просто взял и ушел. И что, по-твоему, я должна была подумать? Я даже не представляю, где тебя искать в случае чего. Ты никогда не говоришь, куда уходишь, в отличие от Дадли, который…

– Который, как правило, уходит совсем не туда, куда говорит вам с дядей, – заканчиваю я за нее. – Тогда в чем разница? Или ложь просто заставляет вас чувствовать себя спокойнее?

Тетя задыхается от возмущения:

– Дадли никогда бы не стал…

– Тогда почему когда вы звоните родителям его друзей, к которым он якобы пошел в гости, его никогда там не оказывается? Впрочем, он не делает ничего предосудительного. – «Пока не делает», добавляю я про себя. – Но ведь и я тоже.

– По крайней мере, я знаю, чего можно ожидать от моего сына, – холодно сообщает тетя. – Я знаю, где он бывает и с кем, даже если Дадли не всегда считает нужным об этом отчитываться. Но я совершенно не имею понятия, что может взбрести в голову тебе. Поэтому если тебя просят посидеть у соседки, изволь слушаться, а не уходить непонятно куда, ясно, Поттер?

– Я у нее больше не останусь, я же сказал! – раздраженно восклицаю я. – Она говорит со мной о магии.

Тетя Петунья резко осекается, так и не успев мне возразить. Она по-совиному моргает, ловя ртом воздух, а потом слабо переспрашивает:

– О ч-чем?

– О магии! – громко, раздельно повторяю я, и тетя шикает на меня и испуганно озирается по сторонам.

– В дом. Живо, – говорит она одними губами.

Я пожимаю плечами, и мы в молчании направляемся к дому. В гостиной Дадли шумно и радостно разбирает гору накупленных в супермаркете вещей, а дядя Вернон что-то одобрительно гудит. Шумит телевизор.

– Ты забрала мальчишку? – спрашивает дядя из гостиной.

– Да-да, – поспешно отзывается тетя Петунья, подталкивая меня к лестнице.

Когда мы оказываемся в моей комнате, тетя плотно закрывает дверь и оборачивается ко мне. Я забираюсь на кровать с ногами, стараясь не ерзать под ее немигающим взглядом.

– Я хочу знать, – медленно произносит тетя, – что именно говорила тебе Фигг.

– Уговаривала ехать в Хогвартс, – уныло сообщаю я, выдергивая из пледа ворсинки.

– Ч-что? – остолбенело переспрашивает тетя Петунья.

Я вздыхаю:

– Она сквиб. – Взгляд тети не меняется, и я поясняю: – То есть родилась в семье волшебников, но не обладает волшебной силой. Однако ей известно о магии, и по каким-то причинам она сотрудничает с Дамблдором. В данном случае, пытается уговорить меня поехать в школу. Как же они меня достали...

Тетя Петунья тяжело обрушивается на стул, словно ноги по каким-то причинам отказываются держать ее.

– Ты не можешь поехать в эту школу, – не особенно убежденно говорит она. – Дамблдор сказал нам с Верноном, что у тебя нет необходимых для этого с-способностей. Ч-что ты не сможешь научиться всему тому, что умеют эти ненормальные, и…

Я не выдерживаю и все-таки смеюсь. Тетя Петунья устремляет на меня испытующий взгляд.

– Ну и вы, разумеется, тут же этому поверили, да? – По лицу тети я понимаю, что так оно и есть, и качаю головой. – Я понимаю еще, что дядя Вернон целыми днями хвастается, что ему таки удалось «выбить из меня дурь», как он выражается. Но вы? Я же даже колдовал при вас, если мне не изменяет память.

– Но почему же тогда Дамблдор… – начинает тетя, но я ее перебиваю:

– Дамблдор ничего не знает. И, между нами говоря, я бы предпочел, чтобы так оно и оставалось.

На несколько минут в комнате повисает мучительная тишина. Глаза тети Петуньи удивленно распахнуты – словно она не может в полной мере осознать мои слова. А потом она наконец вздыхает и негромко произносит:

– Конечно же, мне не следовало себя обманывать. Я… я думала, что ты все-таки не умеешь делать все эти фокусы, если не едешь в эту свою школу. Ты сам мне говорил, что умеешь, но я предпочитала думать, что это неправда, что все в порядке…

Тетя странно меняется в лице, и мне кажется, что она смотрит не на меня, а куда-то сквозь – словно задумалась или погрузилась в воспоминания.

– Ну почему так? – наконец спрашивает она, пряча лицо в ладонях. Она говорит совсем тихо, словно обращаясь к самой себе – или к кому-то из своего прошлого, кого я не могу видеть. – Почему все достается тебе и твоему проклятому сыну, который даже не может воспользоваться тем, что имеет? Почему не мне, Лили? Ведь я так хотела… так хотела, чтобы и у меня тоже было что-то… – ее голос сходит на шепот, – волшебное.

– Вы не понимаете, о чем говорите, – резко обрываю я ее, и тетя Петунья вздрагивает и наконец-то поднимает на меня взгляд. В ее глазах смятение, словно она успела совершенно позабыть о том, что не одна в комнате. – В этом нет ничего хорошего – ничего, слышите? Тот мир – он не так хорош, как вы воображаете. Он и не плох, наверное, – я колеблюсь и закусываю губу. – Но только не для меня. И не вам всем меня винить в том, что я хочу остаться здесь. В конце концов, какого черта? – я весь горю от ярости. Я не понимаю, отказываюсь понимать, как моя тетя, ненавидящая магию, смеет говорить, что я не ценю того, что имею. – Какого черта вы все судите, что будет лучше для меня, при этом совершенно меня не зная?

На некоторое время в комнате воцаряется молчание. Я тяжело дышу, смиряя свою злость, а тетя смотрит на меня таким взглядом, словно видит незнакомца.

– Откуда ты знаешь обо всем этом, Поттер? – наконец спрашивает она. – Ты так рассуждаешь о… – она запинается, – Магическом мире, словно и правда знаешь его. Но тебе никто никогда не рассказывал. Раньше я думала, что это Дамблдор каким-то образом связался с тобой, так, что мы с Верноном ничего не знали… Но он ничего не знает. И вся эта ситуация… – она беспомощно разводит руками, а потом произносит: – Я совершенно не понимаю, чего ты добиваешься.

– Это совершенно дикая история, – ухмыляюсь я. – И, скорее всего, если бы я рассказал вам ее, то вы сочли бы меня психом. Поэтому… пусть прошлое останется в прошлом, ладно? Я хочу просто жить, тетя. Как все, понимаете? Я уже так устал от Дамблдора, от миссис Фигг… Они думают, что помогают мне, они хотят как лучше, я знаю. Но они не понимают, что…

Дверь резко распахивается, и я замолкаю на полуслове. На пороге стоит Дадли. Он окидывает нас с тетей недоуменным взглядом, но потом встряхивает головой и обращается к тете:

– Мам, я пригласил Пирса посмотреть мои новые компьютерные игры. Он сегодня придет, можно?

– Он спросил разрешения у родителей? – строго вопрошает тетя.

– Не знаю, – честно отвечает Дадли.

– Ладно, сейчас я позвоню Полкиссам.

Дадли кивает и уносится в свою комнату, а тетя снова поворачивается ко мне.

– Мы вернемся к этому разговору позже, – говорит она.

Я качаю головой:

– Нет, не вернемся. Я и так рассказал вам достаточно. Большее только все усложнит, поверьте.

– Как скажешь, – легко соглашается тетя. Кажется, она даже рада тому, что ей больше не придется вести разговоры о магии. – И, так уж и быть, тебе больше не придется сидеть у Фигг.

– Спасибо, – коротко благодарю я.

И уже перед тем, как выйти за дверь, тетя негромко добавляет:

– Я рада, что ты не поехал в ту школу, Гарри.