Страшный шаман

(Из рассказов о легендарном шамане Кунньаас)

У моего старшего брата много лет тому назад заболела жена. Он пригласил шамана и по его указанию посвятил ду­ху шамана Кунньааса, ставшему «Айыы», кобылицу с воро­ным крыланом на оплечьях в качестве «ытыка» для постоян­ного почитания. Когда эта священная, или «чтимая», кобыли­ца уже состарилась, брат решил продать, и мы вместе пове­ли ее в город (Якутск). Так как от нашего местожительства до города 140 верст, то мы остановились на ночевку в Бэстэхском наслеге в юрте одного знакомого якута.

Уже все улеглись, была тишина. Я почему-то долго не спал, или может быть проснулся ночью, теперь хорошо не помню. Но вдруг среди ночной тишины раздались на дворе совершенно отчетливо чьи-то слова:

«Вот неслыханное явление! Смотрите, мою кобылицу вздумали еще продавать, чтобы разрезали ее цельное тело, чтобы разбросали ее священную плоть!... Да еще выходят и раскрывают зубы!»...

Вечером до ужина один молодой якут выходил на двор и, узнав, что мы ведем кобылицу продавать, осматривал и по нашему обыкновению щупал ее там и тут.

Я сам и раньше не одобрял намерения брата продать эту священную кобылицу, но не решался открыто протестовать... Когда же услышал эти сердитые слова, невольно мороз про­бежал по коже. (Якуты говорят не по всей коже, а по коже на темени, под волосами — «куньахам кююрэ тюстэ»). Я думал сначала съездить в город, но эти ночные слова так неприятно подействовали на меня, что я решил остаться и дождаться обратного приезда брата, тем более, что имел наме­рение выехать в Малтанцы и сговорить себе жену. Я так и сделал; выехал по своим делам в Малтанцы, наслег, ко­торый находится на левом берегу Лены, среди глухой тайги.

Там, сговорив невесту, провел у своего тестя один или два дня. Теперь не помню в какую ночь, но опять ночью лежу на постели; все спали, в юрте было темно, в камельке чуть светились красные угольки. Вдруг неожиданно на дво­ре раздались шумные голоса людей. Слов не разобрал. Тут же следом дверь юрты растворилась настежь...

В полном облачении и с прочими принадлежностями порывисто влетел шаман. Раздался его голос:

«Схвати меня за гремящий повод!».

(«Чор тэсииммиттэн тут»).

Вот перед самым камельком стремительно закружился он три раза, промелькнуло в воздухе его хвостовое железо. Как только влетел шаман, тотчас же у меня мелькнула мысль — «это наверное он». (Рассказчик разумеет духа ша­мана Кунньаас, но стесняется лишний раз называть его по имени). Лежа, я молился и шептал:

«Владыко, дед мой, смилуйся надо мной, я ни в чем не виноват (т. е. в продаже священной кобылицы), спаси, по­милуй!».

Вошедших с шаманом, видимо, было много; стоял не сов­сем внятный гомон голосов, и среди них выделялся один женский голос. Как мне теперь представляется, суть их раз­говоров (духов) заключалась в угрозах, направленных по адресу моего старшего брата за то, что он вознамерился сбыть священную кобылицу, чтобы чужие люди разрезали ее чистое тело. Продолжая в душе молиться, я сказал:

«Владыко, дед мой, вот я вторично женился! Скажи мне, каково определение судьбы обо мне?».

В ответ на это шаман коротко отрезал:

«Сын и дочь!» (т. е. от жены родятся).

Вслед за тем шаман, как мне показалось, направился к дверям скотского хлева и моментально исчез, утихли и го­лоса...

После того я долго не мог уснуть, разбудил кого-то попросил дать огню из пищи.

Поехал домой... Едучи один, вдруг опять слышу звуки шаманского бубна. Бубен гремел над самой головой, но потом звуки удалялись; с громом бубна сплетались беспрерывные, невнятные голоса. Мне казалось, что они пролетали надо мной взад и вперед. Мысленно я стал молить духов местных урочищ («Дойду иччититтэн»). Слышал будто женский голос, который говорил:

«Оставьте, не трогайте его!»... (См. примечание 1-е).

(Духа земли якуты всегда представляют в образе жен­щины)

После того в течение трех суток грохотание бубна и невнят­ные речи так и звенели в ушах. (См. прим. 2-ое).

Если бы мы не продали ту кобылицу, то мой старший сын, наверное, не умер.

С духом Кунньааса вместе почитаются духи двух шама­нок— Ырыа-Дуйаак и Кырбыйдаан. Одна из этих шама­нок— невестка Омуруйа-Князя, а другая дочь Чынгырыйа- Князя. Эти духи всегда восхваляются и почитаются сов­местно с Кунньаасом, им тоже посвящается конный скот с крыланом на лопатках. Обычно полагается ставить «ытык»— жеребца указанной масти, но если нельзя найти такого, то можно поставить и кобылицу. Эти «ытыки» ставятся в слу­чаях серьезных болезней внутренних органов. («Кёгюс ыарыыта» — не совсем определенный род хронических забо­леваний в полости груди, спины, спинного мозга, поясницы и проч.).

При постановке «ытыка» три лета подряд устраивается «ысыах», общенародное празднество с угощением кумысом. До открытия «ысыаха» шаман возносит душу посвящаемого животного на верх. Только при третьем камлании душа жи­вотного доходит до места назначения. При последнем возне­сении полагается убивать жеребенка белой масти с крыла­ном на передних лопатках («кынат джагылаах»), чтобы по­лучить кровь для освящения мачты — «багах», которую водружает шаман.

Священное животное каждое лето возносится шаманом на девять «олохов». («Олох» — места отдохновения шамана при его путешествиях в «верх» или в «низ»). Значит, за три раза животное возносится на 27 олохов до конечного пункта.

Павлов Николай Устинович 76 лет,

2-го Мальжегарского наслега

Зап. Кангаласского улуса.

16 января 1925 года.