Газета на рассвете

Проснувшись, Схюлтс не мог понять, где он. Он лежал на чем-то жестком, а к запаху клея, которым были прилеплены его усы, примешивался запах бензина и машинного масла — ароматы, совершенно невероятные осенью 1943 года. Ему было ясно лишь одно: через несколько часов он пойдет мстить за своего друга Кохэна Каца в компании неопытных в деле убий­ства и немного смешных людей. Ему известны их фамилии: Баллегоойен, Эскенс и Хаммер, он знал также их клички: Роозманс, Флин и Тоонтье. Вернее было бы Флипье и Тоон, так как уменьшительный суффикс «ье» больше подходил Эскенсу, хотя, возможно, после возмездия он и вырастет духовно. Они были его сообщниками, соучастниками убийства; они были здесь, рядом. Громкий храп со свистом, без сомнения, принад­лежал Баллегоойену; так может храпеть лишь человек, похожий на кита с тяжелым хвостом. Его чувства — обоняние, осязание и слух — не так уж плохо информировали его о действительно­сти. Но то, что он увидел, оказалось чистейшей фантасмагорией. Он увидел церковное окно, церковное окно классической формы, увидел смутно и в то же время отчетливо высокое сводчатое окно с решеткой, а за ним серый рассвет. Значит, он в церкви. Слава богу, что в церкви, подумал он; необычно, но лучше, чем в тюрьме. Может быть, Баллегоойен позаботился об отпу­щении грехов для всех нас. Тут Баллегоойен издал такой труб­ный звук, что Схюлтс окончательно проснулся.

Гараж, в котором он оказался со своими тремя товарищами, находился в бывшей церкви сектантов, расположенной на полпу­ти между городом и переездом, напротив большой усадьбы, конфискованной вермахтом. Так как владелец гаража не без основания подозревался в связях с подпольщиками, это сосед­ство было не из приятных, но учитывая, что немцы показывались лишь возле двух ворот усадьбы, а гараж находился как раз по­средине между ними, то особого внимания он не привлекал. Усадьба была большая, так что Де Моой — хозяин гаража — меньше опасался немцев здесь, у безлюдного забора, чем в лю­бом другом месте дороги, особенно в последнее время, когда возле усадьбы перестали появляться легковые машины и гру­зовики; раньше мофы дневали и ночевали в его гараже, и, хотя в общем-то они были «хорошие» (то есть были против войны, Гитлера и СС, а за что — установить трудно), среди них всегда мог найтись более или менее замаскированный нацист, опора морального духа, которого следовало опасаться. Схюлтс и Хам-мер назначили этот гараж пунктом сбора: сюда привезли бензин от доктора, получили разрешение переночевать здесь вчетвером и теперь ждали Ван Дале с машиной. Он должен прибыть в четыре часа. Бензина у Ван Дале хватит только до гаража, боль­ше он не достал.

Схюлтс долго упрашивал своего друга согласиться помочь им. Он сетовал по поводу того, что Ван Дале не знал Кохэна, и долго рассказывал о нем. Ван Дале говорил, что он не имеет права без разрешения содействовать операции, непосредственно не относящейся к их задачам, и это был очень веский аргумент, но в конце концов они пришли к тому, что Ван Дале не только достанет машину, но и сам будет участвовать в операции без ве­дома Маатхёйса. В этом случае они оба нарушали дисциплину, что было гораздо меньшим злом (или таким страшным злом, что уже переставало быть злом); участие двоих, а не одного давало нечто вроде официальной санкции на авантюру, а то, что участие в ней Схюлтса необходимо, Ван Дале признавал.

Машина, доставшаяся им на это субботнее утро, принадле­жала Организации Тодта¹. Каким образом Ван Дале удалось достать ее, было, наверное, неизвестно даже ему самому; ви­димо, после предварительных переговоров с темными личностя­ми (тоже не бывшими в курсе дела) другие темные личности

^{____________________}

¹Военизированные инженерные отряды немецко-фашистской армии в оккупированных странах, сформированные нацистским инженером Ф. Тодтом.

пригнали машину в условленное место, передали ее Ван Дале и тут же скрылись. Организация Тодта, в которую входили и голландцы, была надежным подспорьем для многих других голландцев, нуждавшихся в машинах и поддельных документах. Ван Дале, кроме машины, достал фальшивые удостоверения на чужие фамилии для всех пятерых; он предложил даже достать всем форму, но Схюлтс, посоветовавшись с друзьями, отклонил это предложение. Он никак не мог представить себе Эскенса, Баллегоойена и себя самого в светло-коричневой форме, с ог­ромными фуражками на голове, с крагами на ногах и со свас­тикой на рукаве. Ему казалось, что в таком виде они провалят операцию. С большим трудом ему удалось свести количество усов до минимума: Баллегоойену разрешили оставить бороду, Эскенсу — наклеить светлые гитлеровские усики Мертенса, которые он выпросил у его жены; Схюлтс был с усами, а Хаммеру и Ван Дале разрешили замаскироваться по их усмотрению. За­тем они сфотографировались в новом обличье, трое наклеили карточки на свои поддельные удостоверения, а Ван Дале и Схюлтс — на удостоверения Организации Тодта, после чего Ван Дале поставил на них печати.

В четыре часа машина не пришла, и тогда заговорщики, уже минут сорок пять шагавшие из угла в угол по пустому гаражу, нервно позевывавшие и наблюдавшие через грязные сводчатые окна за наступлением дня, под предводительством Де Моойя, долговязого парня с истощенным лицом, направились к шоссе, словно это могло ускорить прибытие Ван Дале. В холодном предутреннем тумане Баллегоойен размахивал руками, чтобы согреться, при этом его фальшивая борода тряслась и подпры­гивала. Для сохранения морального духа Схюлтс и Эскенс тянули жребий, кому стрелять первому: вытянул Эскенс. Ночь, проведенная вместе в одном помещении, укрепила их дружбу: Схюлтс больше не упрашивал их обращаться к нему на «ты», а они не стеснялись спорить с ним. Уже два раза мимо проехала немецкая машина; они спрятались в тень. На дороге, недалеко от места, где они стояли, отчетливо вырисовывалась большая белая буква V; на противоположной стороне, за оградой, в вершинах деревьев шумел ветер. Наконец Де Моой решил по­звонить в соседний гараж. Возможно, Ван Дале ошибся. Он будет осторожен, не исключено, что телефонная линия контро­лируется. Вскоре Де Моой вернулся.

— Так и есть, ребята, у него сломалась машина. Он там уже минут десять и тоже собирался звонить. Кажется, что-то

с радиатором, они чинят. Потом, у него кончается бензин, и нам не остается ничего другого, как взять канистру и идти туда задворками.

И они пошли к другому гаражу задворками дач и вилл, по лугам и рощицам. Чтобы перейти через переезд, пришлось рискнуть выйти на дорогу, но к гаражу подобрались опять с заднего двора. Навстречу им уже шел Ван Дале в бриджах и куртке с поднятым воротником, улыбающийся, с подкрашен­ными щеками, похожий на серьезного и слишком развитого для своих лет школьника. Правое стекло очков было забрызгано машинным маслом. Радиатор протекал, рассказывал он, но сейчас почти все в порядке. Четырем подпольщикам он пред­ставился как Арнольд, что, однако, не помешало им упорно именовать его «менеер», как и Схюлтса в первый вечер знаком­ства в «Золотом льве». Совсем рассвело, и они могли рассмотреть покрасневшие глаза друг друга.

— У меня хорошие новости, — сказал Ван Дале. Все пятеро внимательно наблюдали за хозяином гаража, устранявшим, засунув голову под капот тяжелой немецкой машины, послед­ние неполадки, и за мальчиком, наполнявшим бак бензином.— Я говорю не о новостях с фронта, они теперь всегда хорошие; я имею в виду обстановку в самой Германии. Не удивлюсь, если война кончится через пару месяцев. Их промышленность выдохлась, мне рассказал один инженер, работавший там. Очень не хватает редких металлов, вольфрама и молибдена, что отра­жается на качестве танков и самолетов. Каждый сбитый самолет мофы оплакивают горючими слезами.

Эскенс ощупал свой револьвер.

— Смерть от упадка сил, так сказать. Мы расскажем об этом предателю, перед тем как... Кто рано встает, тому бог дает. Д о-ре-ми-фа-соль-ля-си-до-о...

Он тихонько запел дрожащим фальцетом.

— Здесь надежно? — шепнул Схюлтс Де Моойю.

Тот кивнул, но потом показал на маленькую синюю машину, стоявшую на дороге. По сигналу Схюлтса все быстро подошли к двери в дом, чтобы скрыться там в случае необходимости. Из машины вышел мужчина в желтом плаще и что-то попросил у парнишки. Тот принес какой-то инструмент, и мужчина в плаще, взяв его, вернулся к машине. Подпольщики шепотом переговаривались между собой; подошел хозяин гаража и посо­ветовал побыстрее уезжать и остерегаться синей машины: муж­чина в желтом плаще оказался мофом. С особой осторожностью

они уселись в машину: Ван Дале за руль, Схюлтс рядом с ним, четверо остальных сзади. Хозяин гаража поднял руку, Ван Дале включил мотор, радостно закивал, быстро дал задний ход, выехал на свет нарождавшегося дня, обошел синюю ма­шину, немного притормозил, снова рванул с места и сразу же включил вторую скорость. Схюлтс обернулся, чтобы получше рассмотреть, что делается у подозрительной машины. Мужчина в желтом плаще, поднимавший капот мотора, смотрел им вслед; он был в очках, лицо не выражало ни удивления, ни недоверия. В машине, полуобернувшись, сидела женщина в меховой шубке. Схюлтсу показалось, что он узнал в ней Мийс Эвертсе; она тоже была в очках.

— Наверное, потерял пробку от бензобака, — сострил Ван Дале, когда они были уже на переезде.

— Думаешь, гестапо?

— Скорее всего. Скажи, ты думал, куда будешь целиться: в живот или в спину? Подойди поближе и стреляй прямо в ви­сок.

— Первым стреляет Эскенс.

— А он умеет стрелять?

— Нет.

— Боже мой, — проворчал Ван Дале, переходя на третью скорость; Де Моой стукнул его по плечу, чтобы он приторма­живал: они уже приближались к гаражу с церковными окнами.

— Но он жаждет этого. Если он промахнется, сразу же выстрелю я, а уж в третий раз стрелять не придется. Оружие у меня великолепное — Хаммера...

Он взглянул на часы: двадцать восемь минут шестого. Если Пурстампер встал рано, они могут опоздать. Промелькну­ли ворота занятой немцами виллы, там дремал часовой. Позади него у проходной будки стояли трое немцев, один с велосипе­дом. Никто из четверых не обратил внимания на машину. На дороге показалась большая белая буква V, по знаку Схюлтса Ван Дале остановился; Де Моой отворил дверцу и побежал к своей бензиновой церкви, бросив на ходу: «Отправляйте его на тот свет, ребята». Сидящие в машине не проронили ни слова в ответ — не попрощались, не пошутили. Схюлтс оглянулся, и ему стало страшно. Уж очень тихо они сидели, застыв в на­пряженном ожидании: Эскенс с маленькими светлыми усиками был похож на злую, но испуганную кошку; покорившийся не­обходимости Баллегоойен сник, надвинув на глаза шляпу; Хаммер с нарисованными углем черными морщинами вырос

из церковного служки в почтенного настоятеля крупного итальянского храма. Промелькнули вторые ворота усадьбы, опять часовой, маленький домишко, заросший плющом. Схюлтс подумал: «Вот заглянуть бы сейчас к ним в душу, мне кажется, что она замирает у них, как у жуликов. Но это ничего не зна­чит; они скорее позволят разрубить себя на куски, чем признают­ся, что боятся. И такими они нравятся мне больше, чем если бы корчили из себя отчаянных смельчаков». Он пожалел, что не захватил с собой хлеба, чтобы подкрепиться.

Показались первые виллы Доорнвейка, шоссе бежало под сводом листвы.

Ван Дале, оказывается, занимали те же мысли, что и Схюлтса.

— Зачем понадобилось брать с собой всех этих парней? — прошептал он.— Настоящий комический спектакль, с такими-то рожами...

— Они так решили, — отрезал Схюлтс. Отрекаться от то­варищей даже ради своего лучшего друга Ван Дале он считал нечестным. Видимо, для того, чтобы подвергнуть критическому анализу сидевших в машине, Ван Дале обернулся и крикнулз

— Имейте в виду, если нас остановят, то мы говорим по-немецки, а вы молчите. Мы из Организации Тодта и направляем­ся к реке осматривать укрепления; у меня заготовлена целая речь. Если спросят о вас, я отвечу, что вы рабочие-строители. Вы же не произносите ни слова. Я...

По выражению его глаз Схюлтс понял, что синяя машина следует за ними. Ван Дале снова устремил взгляд на дорогу, напряженно высматривая ближайший поворот направо. Схюлтсу не хотелось оглядываться, не хотелось думать о том, как его схватит Мийс Эвертсе.

— Эта подлюга не отстает от нас, — сказал Ван Дале.— Маленькая подлюга с сильным мотором, в сравнении с ней наша колымага ничто; я жму на третьей скорости, но дела плохи...

Пролетавшие мимо виллы и дома, дорожные указатели и стоянки велосипедов, дом бургомистра, обсаженный буками, городские здания и жилые постройки вдали — все это созда­вало у Схюлтса впечатление огромной скорости, хотя он и по­нимал, что Ван Дале прав. Когда он оглянулся, то синяя ма­шина была совсем рядом: он рассмотрел лицо очкастого немца за рулем. Мийс Эвертсе или женщина, очень похожая на нее, была ему не видна.

Из двух возможностей, имевшихся у Ван Дале: сбавить ско­рость и посмотреть, что будет, или свернуть на боковую дорогу, сбавить скорость там и подождать, проедет ли машина мимо, он выбрал первую, видимо, для того, чтобы заодно испытать на­дежность Организации Тодта. Ван Дале сбавил скорость; Схюлтс ощупал свой револьвер, а синяя машина проскочила мимо, грациозно обойдя их. Женщину он так и не разглядел. Ван Дале свернул на боковую дорогу, в начале которой стоял указатель: «Kein selbstandiges Quartiermachen»¹. Они помчались по пустынному городу, сворачивая по указанию Схюлтса то влево, то вправо, — через квартал вилл, по мещанским райо­нам, мимо трущоб вдоль реки, а потом резко свернули влево, проехав по двум-трем центральным улицам. Кое-где крыши домов окрасились розовым светом зари. На улицах не было ни души. Без четверти шесть все, кроме Ван Дале, дрожа от хо­лода, вышли из машины. Первое, что они услышали в это утро, было щебетание птиц.

Перекресток, у которого они остановились, от аптеки отде­ляло несколько домов и магазинов: отчетливо были видны энседовские фотографии в витрине. Улица казалась мирной и тихой, улица в самом центре провинциального города, — идил­лическое доказательство того, что в мире, разлетающемся на куски, жизнь тем не менее продолжается. Маркизы над витри­нами магазинов напоминали нарядные дамские шляпы, желтые или красные выходные шляпы старушек. Автомашина стояла на этой улице в десяти метрах от угла; в пяти метрах от угла ждали Баллегоойен и Хаммер; на углу дежурили, по очереди выглядывая из-за дома, Эскенс и Схюлтс с револьверами наго­тове.

— Неужели он так и не появится? — проворчал Эскенс. В его голосе не было и намека на волнение.

Схюлтсу хотелось пить; он думал о чае и еще думал о Кохэне как о давно умершем, который равнодушно смотрел вниз с неба — своего еврейского неба, абсолютно не похожего на христианское. Там сочинял теперь Кохэн свои новые анекдоты о Гитлере, Геринге и Геббельсе, беспокоясь о том, не будет ли он докучать ими богу, еврейскому богу, который тоже очень не похож на христианского и должен понять Кохэна...

— А вот и он! — прошептал Эскенс и рванулся вперед. Голубоватым блеском отливал его револьвер в утреннем свете.

^{___________________}

¹ «Становиться на постой запрещается» (нем.).

Схюлтс немного отстал; ему разрешалось выстрелить лишь в крайнем случае: если откроется дверь где-нибудь напротив, если зазвенит звонок в лавке, послышатся шаги… Но едва Эскенс скрылся за углом, как снова вернулся; его лицо пере­косилось от злости и огорчения. Схюлтс не расслышал, что он сказал; все случилось так быстро, что суть происшедшего он уяснил лишь тогда, когда они вчетвером стояли за машиной, прячась от того, кто вышел из магазина Пурстампера. Схюлтс осторожно высунул голову из-за машины и увидел на противо­положной стороне, длинного худого парня с пачкой газет под мышкой.

— Пит! — прошептал он, нарушая молчание.— Пит Пурстампер. Вот так дела, господа. Пурстампер изменил своим на­цистским принципам.

Остальные были слишком подавлены, чтобы разговаривать. Ван Дале высунулся из машины и проговорил с иронической усмешкой:

— Ну, что вам еще известно о Пурстампере?

— Через три часа я даю ему урок, — сказал Схюлтс, с тру­дом удерживаясь от смеха.

Баллегоойен откашлялся.

— Пита трогать нельзя. Давайте лучшие отложим до следую­щего раза. Мой сын всегда повторял: никогда не теряться, если...

— До какого это следующего раза?! — возмутился Эскенс.— Черт побери! Я иду один, если вы испугались. Я накажу его в его же собственном логове...

Ван Дале, насторожившись, вышел из машины.

— Нет, Флип, — убеждал Валлегоойен, положив руку на плечо Эскенса.— Так нельзя, уж не хочешь ли ты поднять на ноги весь дом? Надо сначала все обсудить...

— Обсудить! Вот это занятие как раз для тебя. Для другого ты слишком слаб…

— Перестаньте, хватит, — остановил их Хаммер.

— Садитесь, господа, — предложил Ван Дале, — В машине удобнее обмениваться мнениями. Нечего стоять тут с револьве­рами в руках... Садитесь, и без разговорчиков...

Ван Дале загнал всех в машину и повернул обратно к га­ражу.

Не страх удержал Пурстампера от выполнения своего еже­недельного долга и заставил возложить этот долг на младшего

сына Пита. Вероятно, сильный понос, уложивший его в по­стель — ибо он лежал в постели, — можно объяснить и страхом. Он сам допускал такую возможность. Но, учитывая, что вчера вечером он дрожал не больше, чем четыре дня тому назад, когда узнал о судьбе Хундерика, и что этот понос прохватил его, как обычно, ровно через месяц после предыдущего, он пришел к выводу, что хотя он действительно боялся, но все же не в такой степени, чтобы этот страх отражался на его желудке. Страх тут ни при чем: обычное расстройство желудка, которого не­чего стыдиться. Порошки танина, теплая грелка, ночные за­боты жены будут ему гораздо полезнее, чем попытки не думать о Хундерике. Доставку газеты пришлось поручить Питу, но он не чувствовал за собой никакой вины.

Он лежал с урчанием и резями в животе, прислушиваясь сначала к звуку удалявшихся шагов, потом к щебетанию птиц и к возне жены в соседней комнате (опять она затеяла уборку). Драма Хундерика, естественно, не оставляла его в покое. Об­разно говоря, там тоже произвели генеральную уборку: схва­чены нелегальные, которых он и не думал выдавать; Мария в больнице, нервнобольная, а может быть, и неизлечимо безум­ная; Бовенкамп за решеткой. Женитьба Кееса откладывается на неопределенный срок, и он чувствовал настоятельную необхо­димость предпринять шаги, чтобы забрать Кееса из СС, где ему действительно очень не нравилось: орут с утра до ночи, выма­тывают всю душу... Но пока важнее всего, чтобы его не сочли виновным в случившемся. Хотя слухи, распространявшиеся в некоторых кругах, еще не дошли до него, он допускал воз­можность, что Мария проговорилась, Мария, не знавшая, что он не воспользовался ее сообщением. Но как доказать свою не­виновность тем, кто подозревал его? Набраться смелости, пойти к местным подпольщикам и сказать: «Я тут ни при чем, господа подпольщики. Я паинька»? Но кто выдал немецкой полиции Пита Мертенса, того самого Пита Мертенса, который сидит теперь в Фюхте или в Амерсфоорте, если еще не расстрелян? Кто неоднократно сообщал немцам сведения, на основании которых должны были проводиться облавы? То, что эти облавы ни разу не проводились из-за сговора между бургомистром и Зауэром, подпольщики не сочтут смягчающим обстоятельством. А кто приволок старого Яна Звервера к мировому судье лишь за то, что тот с ценавистью посмотрел на него на улице и обозвал пре­дателем? Это далеко не геройские поступки, и сам Пурстампер считал их мышиной возней в сравнении с гигантской борьбой

на Восточном фронте. Но ничего не поделаешь, имелся приказ терроризировать и провоцировать, и если энседовца не называли «предателем родины», если он ни разу не донес на подпольных радиослушателей, если ни разу не нарвался на скандал при еженедельном распространении энседовской газеты, то он не мог считаться полноценным членом НСД. Правда, после ареста Муссолини на партийных собраниях стало немного потише, и немало нашлось слабохарактерных людей, пытавшихся уд­рать в кусты. Он не из таких. Он почти твердо убежден, что не такой: пусть он бабник и неудачник, который был прирожден­ным врачом, а стал всего лишь хозяином аптеки, и никудышный отец, если додумался спрятать своего Кееса в CС (Пурстампер горько улыбнулся, когда слово «спрятать» пришло ему в го­лову), однако флюгером и трусом он никогда не был, даже злей­ший враг не скажет о нем этого, а врагов у него хватает, бог свидетель: все против одного. Но какой смысл получать пулю в живот за то, чего не делал? С какой-то особой нежностью думал он о своем животе, в котором все еще слегка бурлило: ему хо­телось, распростерши над ним руки, защитить его от крайне маловероятной опасности понести наказание за драму в Хундерике.