Общие впечатления о фонетике демонической речи

Общие суждения демонологов об «акустическом проявлении» нечистой силы довольно однообразны. Обычны замечания вроде «лешие умеют хохотать, аукаться, свистать и плакать», «в качестве наиболее типичных характеристик звукового поведения русалок чаще всего выступают крики, визг, смех, хохот, плач, вздохи», водяному свойственны «хохот, крик, уханье, визг, вой, стон», черти «говорят часто-часто и плохо-непонятно» и т. д. Упоминается пристрастие некоторых бесов к передразниванию голосов человека и животных, способность говорить на иных языках (на еврейском[8], «египетском»…). Пародийный повтор демоном человеческих высказываний, помимо чувства юмора (на молитвенную фразу Да воскреснет Бог банник откликается Да растреснет лоб, на продолжение Да расточатся врази его следует Да раскачается осина [9]), может свидетельствовать о наличии у данной разновидности нечистой силы неплохого слуха и развитых артикуляторных способностей.

Но фонетически неконкретными квалификациями-впечатлениями дело часто и ограничивается. Существенного значения собственно фонетической стороне дела не придаётся. Более того, например, О. А. Черепанова, предложившая развёрнутую классификацию мифонимических мотивировок, вообще не усмотрела необходимости затеять отдельную рубрику для имён, основанных на речевых признаках номинируемого, а уж тем паче специально фонетических, хотя севернорусская лексика, на которой строится исследование Черепановой, поводы для этого, и достаточно многочисленные, даёт (клохтун, харкунья, икотник, гаркун, криксы, бахарка и проч.). Даже наиболее подробные и полные в нашей демонологической литературе исследования речевой характеристики мифологических персонажей — книга Л. Н. Виноградовой «Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян» и статья О. В. Санниковой «Польская мифологическая лексика в структуре фольклорного текста», с привлечением богатого восточнославянского материала, — специальные «узкофонетические» детали, к сожалению, оставляют без всякого внимания.

Оценки, содержание которых приближено к предмету прямого нашего интереса — артикуляторным и тембровым характеристикам речи разных демонических существ, встречаются намного реже. Например: «смешение гортанных и пискливых звуков с шипеньем и урчаньем», «гортанные, надсаженные, с металлическим отзвуком» (К. Я. Никифоровский), «Речь < беса-хороможителя> ис-под лавки была тонковата и гугнива» (Л. В. Черепнин). Интерпретация эпитетов, однако, небезусловна: если тонковата указывает, скорее всего, на высокий тон голоса, то гугнива не непременно имеет в виду присутствие назальности в артикуляции согласных (см. разнообразие значений праслав. * gǫ gniti / * gǫ gnati, * gǫ gnivъ(jь) в поздних разноязычных рефлексах — вплоть до ‘шептать’ и ‘косноязычный’). Ровно так же далеко не всегда понятно, какие конкретные произносительные особенности вкладываются в содержание эпитета гортанный, применяемого к речи, например, лешего. Из беллетристических отражений ср., скажем, у В. Личутина: «густой, гортанный, лешачий голос». По нашим заметкам, это прилагательное, после Сенковского и Гончарова сильно полюбившееся множеству русских авторов, может означать всё что угодно, непохожее на привычную русскую речь, от придыханий или клекочущих кавказских абруптивов до — совсем уж неграмотно — избытка шипящих[10]. Неясности, таким образом, остаются.