Фонетические предпочтения в бесовской речи

По этнографическим описаниям и фольклорным источникам, в передаче голосов нечистой силы используется практически весь набор артикуляций, свойственных восточнославянским языкам, правда, если наряду с собственно глоссолалиями рассматривать и осмысленные для человека фрагменты бесовской речи. Ограничившись же только заумью («междометиями»), мы столкнёмся с яркой картиной очень неравномерной нагруженности бесовских текстов в артикуляторном плане.

Вот некоторые типичные примеры асемантичных (для человеческого восприятия) демонических возгласов.

Чёрт (который вообще аттестуется как существо не очень разговорчивое): Ковá, ковá! (подражание плачу ребёнка); Луки-перелуки, луки-перелуки! [11]. Домовой: Хы!; Ка хынь, хынь!; Во-о-о!; Гоп, чук [— наши! Брыль у кваши! ]; Ух, ух [, к худу]. Леший: Га-га-гай!; Ха-ха-ха!; Аха-ха-ха-ахахаха!; Хо-хо-хо!; Го-го-го!; Ого-го-о!; О‑ гой!; Во-во-о! Дикие (дикенькие) мужички: Уфф! Русалки: Гм-гм-гм!; Гу-гу-гу!; Гуу-гуу-гуу; Гуп!; Агá … агá …; Ог -ог -ог!; Гутыньки-гутыньки!; Гу-та-та!; Шу-ги шу-ги!; Ута-та-та [, на Петра матка сыру испекла! ]; Ух, ух [, соломьяный дух, дух! ]; Бух, бух …; У-у-у!; Куку!; Ду-ду-ду ду-ду-ду!; Рели-рели! [12]; Ним-ним-ним! (якобы с указанием на немоту!)… Духиумерших некрещёных детей (Западная Украина): hop! cup! Утопленник: Ого-го-о! Ведьма: Гу! Ряженые в чёрта (подражающие его возгласам): О-о-о-о! [Кудясá, кудясá, кудясá! ]. Дух-устрашитель: Бадя-бадя-бадя.

Асемантичность таких возгласов, однако, преодолима, особенно если они отмечаются не во внекоммуникативном речеизвержении, а в ситуации межличностной коммуникации. В большинстве случаев не имеющие соответствий в «нормальном» человеческом языке, они могут всё же интерпретироваться человеком с достаточной, как он полагает, точностью: домовой на вопросы о цели прикосновений к человеку отвечает Пху! ‘к добру’ или Кьху! ‘к лиху’; в иных свидетельствах ‘к добру’ — молчание, в противном случае — произнесение «звука х». Иногда такие интерпретации ориентированы на близость толкуемого к «человеческой» лексике: «К доброму, так сказал бы „ Кхо “, к худому — сказал бы „ Кху “ [= к хо-рошу и к ху-ду соответственно. — А. Ж. ]»; другой пример — «…а как мне, к добру ли, к лиху ли? Он головой прикачнул мне — К ли, к ли, к ли … Три раз прикачнул головой» — скорее заставляет думать, что в последних случаях мы сталкиваемся с домовыми, недостаточно овладевшими человеческим языком и способным только повторять обрывки «наших» слов (об осмысленной речи нечистых — ниже).

Наблюдения над фонетикой демонических «междометий» можно свести к следующему.

В речи восточнославянской нечисти среди согласных статистически преобладают заднеязычные — к, г (γ, h), x; при этом твёрдые встречаются, насколько можно верить материалу, чаще, чем мягкие.

Губные и переднеязычные взрывные в целом, кажется, не выходят за пределы статистической нормы.

Сонорные в целом используются более чем умеренно. Очень немного носовых (вопреки цитированному выше суждению о «гугнивости» бесов). Если среди плавных малочисленность инструментовок на л, л’ ожидаема (ср., однако у поляков: олицетворённая смерть — пуль, пуль, пуль, упырь — ł up, ł up, ł up), то незначительная активность вибрантов нас немного удивляет.

Свистящих в собственно глоссолалиях почти нет; скромна, против априорных ожиданий, роль шипящих. Объяснение этого только низкой звучностью фрикативных согласных недостаточно (ср. высокую активность малозвучного заднеязычного спирантного х).

Аффрикаты, и свистящие и щипящие, используются весьма незначительно.

(Любопытна «орфография» аффрикат «пх» и «кьх»; трактовка соответствующих звуков как взрывных придыхательных тоже допустима, но менее убедительна: хочется думать, что в предрекурсивной фрикативной фазе эти сложные звучания в силу аффективности характеризуются бó льшим напряжением, чем обычное придыхание.)

Среди гласных откровенно преобладают непередние и особенно лабиализованные о и у.

Нетрудно видеть, что восточнославянская бесовская «чистая» заумь характеризуется весьма бедным набором слоговых структур. Безусловно господствуют типы слогов V, VC, CV и C ₁ VC ₂. Стечение согласных представляет редкость. (О том, что может быть иначе, говорит сравнение с картиной в других этноязыковых ареалах. Глоссолалическая речь болгарской, например, нечисти, показывая значительное сходство с восточнославянской картиной в одних моментах, может заметно отличаться в других: а-ха-ха а-ха-ха!; хи-и-и хи-и-и!; оу-ау оу-ау!; дум-дум-дум!; там-па-ра тум-па-ра!; мяу-вяу мяу-вяу!; квау-квау!; блу-блу-блу!; трънга-мънга трънга-мънга!; стрико-лико стрико-лико! Означает ли это, что болгарская нечистая сила вообще более изощрена в артикуляции, чем восточнославянская, нам неизвестно; может быть, и так, вопрос требует специального исследования.[13])

Заметной чертой фонетической синтагматики в «диалектах» восточнославянской нечистой силы является следование лабиализованных гласных почти исключительно после твёрдых согласных.

Можно констатировать далее, что по особенностям предпочитаемых фонетико-синтагматических схем «диалекты» бесовского сонма типологически приближаются к языкам с высоким удельным весом вокализма в фонетических последовательностях — к языкам, в которых существуют сильные ограничения на стечения согласных вообще и преобладают слоговые цепи типа VCVC(VC) (вроде японского, дравидийских, папуасских или многих языков Африки, см. исследования В. В. Шеворошкина). Но при этом хиатусы[14], которые в силу чужеродности для восточнославянских языков (в исконной русской лексике они отмечаются только на стыке морфем) могут брать на себя особые семиотические функции, довольно редки (ср., например, явно десемантизованные возгласы Фараон, фараон!, издаваемые водяными духами и привлекательные в данном случае тем, что представляют собою заимствования из лексики, связанной с весьма отдалённым этно-культурным кругом, о чём см. у Д. К. Зеленина).

Наконец, в демонической речи более или менее отчётливый характер имеет тяготение к межслоговой гармонии гласных.

Расширив междометные возгласы восточнославянских бесов осмысленными для человеческого уха высказываниями, мы столкнёмся со сходными явлениями в их фонетической организации.

Чёрт: [А… га, га, ] до…га… да… ли… ся! (о раскрытии людьми его козней); То не так, то не так!; Наш ношник, наш ношник!; Наш деншчык, наш деншчык! Водяной: Год от году хуже, год от году хуже! (сходно у русалок, по данным О. А. Черепановой); синтаксический вариант Год году хуже, год году хуже; Развяжу-у ли я? / Завяжу-у ли я? (о манипуляциях с неводом, вопросы рыбакам). Русалки: … соломьяный дух, дух!; Хрен да полынь, плюнь да покинь! Утопленник (гуцульский «потопельник»): Тут було, тут нема! Домовой: К худу!; Худо!; Хоть бы худую, да пегую!; Ох, мне… хоть маленьку, да пегоньку. Домаха: Ох, поляхонька, ох, поляхонька! (сожаления при известии о смерти полевой хозяйки). Пустодомка (севернорусская разновидность домашнего духа, кикимора): Скоро буду — не забуду, / Квашню мешу — не домешу, / Солю — не досолю, / Печку топлю — не дотоплю, / Житники похтою — не допохтою [15], / В печку сажу — не досажу, / Пеку — не допеку, / Вымаю — не довымаю, / Стол обираю — не дообираю, / Обедаю — не дообедаю, / Скоро буду, не забуду. Кикимора: Не ушиб, не ушиб, только шамшурку [16] сшиб! Леший: А, куму нажил! Ха-ха-ха, куму нажил!; Свети, лобан, — копейку дам («леший грит месяцу»). Олицетворённая холера: Була бiда, буде лихо! ИСТОЧНИК?

Мы вновь имеем дело со статистически повышенной употребительностью твёрдых заднеязычных согласных и лабиализованных гласных (у прежде всего), а также тенденцией к гармонии гласных в пределах «слова». В образцах такой речи, однако, заметны и другие черты: неизбежное в этих обстоятельствах увеличение самого состава фонем и их сочетаемостных возможностей, бό льшая сложность слоговых структур, далее — очевидно не случайное, символически обусловленное нагнетание шипящих (твёрдых ж, ш), менее нарочитые, но всё же ощутимые за счёт повторов скопления местами билабиальных и переднеязычных согласных во фразах О б е д аю — н е д оо б е д аю, С ко р о бу д у — н е з абу д у, Т у т б у л о, т у т н е м а и под. (ср. ещё в коротком возгласе севернорусского буки: Яго д - т о н а д о?).

Ограничившись лишь небольшим числом иллюстраций, мы можем тем не менее сказать, что в осмысленных высказываниях нечистой силы, которые адресованы человеку, не оставляет сомнений тенденциозный лексический выбор, направленный на подчёркнутую звуковую инструментованность целого, на создание семиотически не пустого артикуляционно-акустического ореола.