О сходствах в передаче бесовской речи и птичьих голосов

Настойчивое обыгрывание заднеязычных согласных, свойственное отображениям демонической речи, характерно и для воспроизведений птичьих криков, производных от них глаголов и орнитологических наименований. Конечно, птицы также щебечут, чирикают, чокают, щёлкают, свистят, свиристят, цвиркают, чулюкают, тюкают и пикают, но в основном эти звукоизобразительные глаголы применяются к мелким «птушкам». Птицы же посолиднее, начиная от кукушек и кончая журавлями, любят аллитерации с заднеязычными: ку-ку, ко-ко(-ко), га-га(-га), го-го, ках-ках, квок -, квох(-тать), кря - кря, кар(р), кудах-тах-тах, куд-куда, кукареку, крум(-кать), курлы-курлы, хор( - кать), квор -, хр-хр, хру - хру и под.[21]

Лексика, сложившаяся на имитации птичьих голосов, имеет много общего с демононимией звукоизобразительного ряда. Из соображений экономии места приведём для иллюстрации, опуская междометные формы и глаголы, только некоторые украинские (литературные и диалектные) ономатопеические названия птиц с задненёбными в составе корня: гава, гага, гагара, гагак, ґаня, ґарґара, ґеґавка, ґэґало, ґэлґотэн’, ґелґотун / - уха, ґэрґола, ґерґотень, гоголь, * гогос (ґоґосом ‘пiвнем’), гоготало, гопкало, грак, гугур, гук, (гу)гукало, гукарня, гупало, гупко, гуркотливець, кава, кавка, кавуля, каква, каня, качка, качур, квак, квакун / - уха, квикун, квич, квоктуха, квокша, квочка, киба, кигитка, (ки)кигиця, киргик, кирлик, клiконь, клока, кльока, клучка, когош, когут, когутиця, кокош, коркуль, кочет, крак, краква, крека, крiчка, кровкун, крохаль, крух, крумкач, кряк, кувiк, кугач, кугик, кугут, кокулка, кукавка, кукуля, кукушка, хаква, хвитькалка, хохiтва …[22] ИСТОЧНИК?

Идеофоническая природа огромного слоя украинских птичьих имён настолько сильна и притягательна, что язык не останавливается перед подгонкой к подобной лексике и форм, которые этимологически не замешены на ономатопее (ср. гивига ‘иволга’). В других случаях, если слово в истоках звукоподражательно, но эта черта со временем оказалась стёртой, оно может получать, так сказать, фонетическую ремотивацию, заменяя один идеофонический «повод» другим (ср. катервак ‘тетерев’ — из более раннего тетервак, сближаясь с катир, качер, качур ‘селезень’).

Увидеть, что в народной орнитологической номенклатуре действуют те же фонетико-ономасиологические импульсы, что отмечены выше для демонических имён, нетрудно. Близкий набор консонантных артикуляций, сходные предпочтения в вокализме, похожие принципы фонемной синтагматики, закономерности строения слога в пределах мотивировочной базы и проч. не нуждаются в уточнительных перечислениях.

Впечатление фонетического сходства этих лексических групп усиливается совпадениями в наборе словообразовательных формантов и в эксплуатируемых деривационных моделях (кроме банальных суффиксов и суффиксальных комплексов *-(a)dlo, *-unъ, *-uxa, *-аš ьka, *-uš ьka ср. редкий аффикс *- on( ’ ) - в гогона — клiконь).

Но ещё показательнее то, что семантизуемые человеком птичьи возгласы и построенные на этих осмыслениях названия могут учинять перекличку с формами, содержанием и прагматикой высказываний нечистой силы: ср. орнитоним укр. худотут ‘удод’ с ламентациями водяного, русалки или утопленника Год от году хуже!, Тут було, тут нема!