Названия мифологических персонажей

Из глаголов-ономатопей, взывающих к «акустическим проявлениям» нечистой силы, естественно выводятся многие её имена. Как правило, такие названия получают демонические существа, в специальные функции которых входит запугивание людей (леший и др.), олицетворённые болезни, а также лица, одержимые бесами (болезнями) и обнаруживающие эту свою одержимость в голосовых формах. Ср. ясные девербативы букало, вопун, гаркун, гоготун, иколка, икота (и деноминатив икотник), каркуша, кашлея, кликун, кликуша, клохтун, крикса, крыкса, ревун, рыкающая, харкунья, храпуша, хрипуха, хрипуша, хрипея и под.[17] ИСТОЧНИК?; далее — слова, которые произведены прямо от звуковых комплексов междометного характера, минуя глагольную стадию, — гава, гамка, бомка, бука, гын ‘чёрт’ (? ср. тульск. Гын да тебя возьми) и т. п., хотя с глаголами соотносимы (ср. гамкать, букать / бучать, гыкать / гычать). Легко заметить, что среди них опять-таки преобладают — и вряд ли случайно — слова с корнями, включающими заднеязычные согласные к, г, х, а в суффиксах, оформляющих дескриптивные названия демонов, настойчиво эксплуатируется сильно лабиализованный гласный у, также, как мы знаем, очень характерный для демонической речи, выступающий к тому же под ударением: - ý н / -ý нь(я), - ý х(а), - ý ш(а).

Правда, относительно многих бесовских имён, эксплуатирующих звуковой символизм, могут возникать в той или иной мере оправданные сомнения, что они содержат указания именно на речевые (акустические) характеристики номинируемого, а не на иные его признаки, или что они вообще относятся к признаковым именам.

Так, например, существуют разногласия по поводу этимологии слова бука, обозначающего некое мелкое существо, которым стращают детей. Этимологическая версия, кладущая в его основу звукоподражание * bou - / * bū -, конкуририрует с этимологией, отсылающей к индоевроп. * b(e)u -, * bh(e)u - ‘отекать, пухнуть’. Соображения О. А. Черепановой, которая пытается опровергнуть ономатопеический характер слова, как будто могут подкрепляться её и Л. Р. Хафизовой наблюдением о том, что «акустические характеристики буки абсолютно отсутствуют, он не издаёт никаких звуков» («но» — добавляется — «связан с детским плачем, рёвом») ССЫЛКА ПРИ ЦИТАТЕ.

Неуверенно этимологизируются, например, и слова кикимора / кукимора (~ шишимора / шушимора), у которых для нас здесь представляют интерес начальные их части. Если их звукоизобразительный характер неоспорим, то собственно звукоподражание труднодоказуемо: корень может быть связан как с миметичным * kykati / * kukati ‘издавать (разного рода) звуки’, так и с индоевроп. * keu-k -, * kou-k -, несущим идею изгиба, кривизны, скрученности, узла, которая просматривается, кроме прочего, в именах мифологических персонажей (см., прежде всего, в прусском словаре В. Н. Топорова — cawx), далее ср. кукиш, с его известными культурными коннотациями.[18]

Можно, далее, сомневаться в соотнесённости названия фантастического существа, которым пугают детей, вова с глаголом выть, воет: не подгонка ли это под навыки детской речи слова волк (вовк) или не рефлекс ли это индоевропейского названия предка второго поколения * a - (лат. avus ‘дед’, готск. awo ‘бабка’ и др.)?

Русалочье имя лоскотуха — от лоскотать ‘щекотать’ или всё же ‘болтать, пустословить’ (ср. щекотать: щёкот ‘птичий грай, соловьиное пение’; к форме лоскотуха близко украинское диалектное название иволги лiскотуха, для объяснения которого привлекать идею щекотки вряд ли оправдано)?

Является ли имя гуцульского Гаргона выразительным идеофоном (попытки разобраться см. у Н. Хобзей) или имеет какое-то отношение к книжной Горгоне? И проч.

И тем не менее звукосимволические моменты в именовании нечистой силы столь отчётливы, что обойти вниманием, например, нагромождение в этой лексике уже много раз упомянутых заднеязычных нельзя. При всей мотивационной разношёрстности этих демонических имён они смыкаются в некую довольно плотную группу, которая неизбежно ассоциируется с глоссолалическими проявлениями бесов, характеризующимися аналогичными фонетическими особенностями.

Для демонстрации обсуждаемого единства мы намеренно ограничимся малой, но выразительной их частью — только словами с нагнетанием тождественных заднеязычных согласных в пределах корня, простой и очень назойливой фонетической структуры C ₁ VC ₁, тождество консонантных элементов которой лишь в редких примерах нарушается расхождениями по твёрдости / мягкости. Кроме уже упомянутых гоготуна, кикиморы / кукиморы, см.: ахоха [19], гагел, гагыль (из аггел, претерпевшего семантическую «деградацию» ‘благой дух’ → ‘неблагая сила’), гогона, гуга, ґоґа (белорус., ср. литов. gogas ‘исполин’, далее библейский антропоним Гог), кика, кока, коканко, кука, кукан, куканка, кукашка, кыка, хохла, хохла-мохря, хохря-махря, хухлик, хухляк, хухоль, хухолятка, хухольник (последний ряд объясняется заимствованием из карельск. huhlakka ‘чудить’, но при всей убедительности этой этимологии словá хорошо себя чувствуют в собственно русском фонетическом пространстве)…ИСТОЧНИК?

К этой лексике в результате народноэтимологических трансформаций (переосмыслений с ориентацией на звукосимволизм) могут подтягиваться слова, изначально с идеофонией не связанные. Так, в укр. диал. гé мон ‘злой дух, диавол’ следует видеть искажение слова демон, не без одновременного соотнесения с iгемон, гегемон. Случай тем более симптоматичен, что закономерности украинской фонетики представляют собою гораздо менее благоприятную почву для смешения г и д, не смягчаемых в препозиции к переднерядным гласным, в отличие от языков, где сильнее выражена оппозиция согласных по твёрдости / мягкости и артикуляторно близкие палатальные консонанты [g’] и [d’] (и [j]) могут взаимно подменяться[20].