Глава 4.

* * *

Три дня. Целых три дня.

Папа творит чудеса. Я вообще-то привычная, но сейчас вижу и ощущаю это особенно остро. За всю свою жизнь он не смог спасти только одного человека. Маму. Там ничего нельзя было сделать. Мама любила эксперименты, с каким-то заклинанием вышла беда. Такая беда, что пока мы примчались из другой комнаты, спасать было уже некого. Она еще дышала – минуты две, папа старался, очень старался… Но не смог. Это было давно. С тех пор он гораздо реже берется кого-то лечить – но уж если берется…

Мне велено пока не лезть с разговорами и вообще не лезть. Не мешать. Потому что папа занят. Ужин в школе (хм… надолго я его запомню, этот ужин, и, сдается мне, не я одна) закончился совсем поздно, так что я заявилась домой посреди ночи, как раз к началу очередного чуда. Час единорога, время с половины первого до половины второго, когда лучше всего действуют заживляющие заклинания, когда можно, не причиняя боли, находить и соединять разорванные сосуды, мышцы, сухожилия… Если умеешь. А папа – умеет. Я там наворотила, конечно, со своим кривым " эпискеи", запечатала наглухо, залепила, пустила кровь по обходным венам, папа говорит – сердце запуталось… Не для таких это ран. Ну, что могла. Зато выиграла время. А папа теперь восстанавливает, расплетает, расчищает, сращивает заново – шепчет, шепчет, втирает в жуткий багровый рубец на шее профессора какую-то зеленоватую мазь, потом отводит руки, ладони танцуют в воздухе рядом с раной - не касаясь, плавно, мягко, бережно… " Штопает", как он это называет. Это долго, медленно, ошибаться нельзя. За один раз не сделаешь, да и за два тоже. И я сижу тихо, как мышь. Из комнаты не выгнали – и на том спасибо. Не понимаю ни слов, ни смысла движений. Почему он не хочет меня всему этому учить?

Наконец папа накладывает повязку (тоже никакого тебе " ферула". Поди разбери, как он ее там накладывает). Ловит мой умоляющий взгляд. Кивает: " Пять минут. Не больше! Свет потом погаси! " - и выходит.

" Сэр! " – тихо зову я. Профессор с трудом приподнимает веки, пытается изобразить на лице привычную каменную гримасу, но не тут-то было. Лицо его не слушается – и сквозь искаженные черты на мгновение проглядывает настоящий Снейп – тот, которого я увидела когда-то в Большом Зале. Не предатель, не шпион, не грозный слуга Темного Лорда, не вызывающий панику и дрожь в коленях преподаватель зельеварения – просто человек. Выжил все-таки. Выдержал. Не исчез.

" Представление… окончено…" - доносится до меня слабый шелестящий шепот. Мелькает дикая мысль: словно на парселтанге. Да хоть на чем, главное, что я его слышу. " Вон… отсюда… сейчас же… Уходите…"

" Хорошо, - говорю я, - ухожу". И делаю наконец то, ради чего выпросила эти пять минут. Я ему улыбаюсь. Долго, глядя в глаза, чтобы на этот раз не оставалось никаких сомнений - КОМУ. Он вздрагивает, морщится… Что, сэр, трудно вспоминать, как быть своим среди своих? Трудно поверить, что кому-то всерьез есть дело до вас и вашей души? Трудно – без маски? " Если станет совсем трудно…" Я ухожу, ухожу, профессор, не волнуйтесь.

Забираю папину палочку с прикроватной тумбочки – ясень, перо феникса, теплый огонек на конце. И застываю у двери, когда слышу за спиной хриплый, прерывистый вздох: " Мисс Лавгуд… вы ведь… хотели что-то… сказать…"

" Я сказала все, что хотела, сэр. А теперь вам нужно спать. Остальное может подождать до утра. Вы же разрешите мне прийти… поговорить? "

Молчание. Ладно, нет так нет. Мне самой проще – издалека… Я привыкла. " Нокс! "

И я совсем не уверена, что мне не чудится, не мерещится в нахлынувшей темноте: " Черт с вами… Лавгуд… приходите… утром…"

Вылетаю из комнаты и с размаху натыкаюсь на пристальный, внимательный папин взгляд. Из меня как будто вытаскивают все кости разом, да так, что никакой костерост не справится. И я больше не могу сдерживаться, обрушиваюсь на ковер, реву, размазывая соленые потеки по щекам, задыхаюсь: " Папа, папа… Я больше никому не позволю… его… использовать… Я… близко никого не подпущу… своих, чужих – никого… Что они все… с ним… сделали… За что… За что, папа?! "

Он сгребает меня в охапку, качает, как маленькую, носит по комнате – пока я не перестаю всхлипывать и трястись всем своим утратившим каркас телом. " Девочка моя, бедная моя храбрая девочка… Он же сам себе главный враг. Он же тебе не позволит – ни заботиться, ни сочувствовать, ни быть рядом. Никогда в жизни…"

Я знаю, папа, знаю. Но мне не нужно быть рядом. Мне нужно, чтобы он жил. Чтобы отступил от пропасти хоть на шаг. На полшага. На четверть… Я ведь все еще держу, удерживаю его на этом страшном краю, как весь последний год, вцепившись глазами - с противоположной стороны Большого Зала, памятью - из подвалов Малфой-мэнор… Или мне кажется, что держу, и я все это придумала, самонадеянная пигалица, поверила, что у меня получается, что мне под силу, что это действительно что-то значит… Но не проверишь ведь, папа, как это проверишь? Я не могу его отпустить, не могу, боюсь, вдруг я отпущу – а он сорвется?!

Сегодня в Хогвартсе был сумасшедший дом. Директор МакГонагалл собирается защищать доброе имя Северуса Снейпа, представляешь - она на министра накричала! Визенгамот будет разбирать дело, изучать доказательства, выслушивать свидетелей. Может быть, профессора оправдают. Может, даже орден дадут. Рите Скитер прибавится работы, у " Пророка" взметнутся тиражи… Но, папа, самого Северуса Снейпа кто защитит от всего этого? Не доброе имя, а человека? Человека, который болен, который стоит на краю, который не позволит заботиться, сочувствовать, быть рядом…

МакГонагалл, Гарри, Гермиона – они все хорошие, самые лучшие, добрые, смелые, они сейчас мучаются, локти кусают, восстанавливают справедливость, но он им не нужен, не он им нужен, а покой, покой… Они воевали, они победили – а покоя нет. Ненависть обернулась виной, неизбывной виной, черной дырой, кровавой раной, которую хочется вылечить, " заштопать" … Успокоиться… Оправдаться… Но он не дыра, не рана. Он человек, он дышит, ему больно, пальцы от яда проклятой Нагайны ледяные до сих пор... И у него никого нет кроме меня, потому что ТОЛЬКО Я ПЕРЕД НИМ НЕ ВИНОВАТА!

" Папа, мы же не снимем заклятие с дома, да? Можно мы не снимем заклятие? Он потом сам решит, но пока… Папочка, папа…"

" Конечно, милая, конечно, я понимаю, я с тобой, Луна, доченька… Ты не плачь только, не плачь…"

…В конце концов я выдыхаюсь, истерика отпускает меня – и тут же становится стыдно и вяло. Длинный, бесконечный день, все из-за него. Я просто устала, устала… Комната расплывается, теряет четкость очертаний, кажется, что месяц прошел, год, многие годы… Я проваливаюсь в сон – и уже почти не чувствую, как папа укладывает меня, укрывает, гладит по волосам, вынимает из моих ушей дурацкие, любимые, тяжеленные серьги-редиски…

" …Черт с вами… Лавгуд… Спите… Нокс! "

* * *

" Мистер Малфой, я не хочу на вас давить, не хочу угрожать – я просто еще раз советую. Как директор – ученику, раз уж вы продолжаете быть учеником Хогвартса. Если вы знаете хоть что-то, что касается профессора Снейпа и чего не знаю я, - сообщите об этом. Любая информация может оказаться полезной. Абсолютно любая".

Тишина. Никакой реакции. Как будто я и не к нему обращаюсь. Лицо бесстрастное. По крайней мере, его обладателю так кажется. Знаю я, знаю, кому ты пытаешься подражать. Только вот получается у тебя из рук вон плохо, уголки губ подрагивают, жилки на висках вздулись - того и гляди лопнут, в глазах мука смертная…

Наверное, не стоило затевать разговор с Малфоем сейчас, после двухчасового общения с первокурсниками. Теми самыми шалопаями, что нарушили распоряжение, спрятались от Филча и не попали домой перед битвой. Четверо – гриффиндорцы, трое – с Пуффендуя, один – с Когтеврана… Подумать только, восемь человек! Спрятались! От Филча! Уму непостижимо! То ли Аргус сноровку теряет, то ли я даже не знаю… Они потом и сами не рады были, страху натерпелись, носу не показывали, пока все не кончилось. Но ведь теперь ни о чем не жалеют, поганцы, - куда там! Я им – о том, что их исключить за это мало, что буду писать родителям, что они у меня на отработках до седьмого курса просидят и еще после окончания будут дорабатывать… А в ответ что же? Стоят, потупившись, пол ботинками ковыряют: " Мы не хотели, директор МакГонагалл, простите, директор МакГонагалл", – а сами аж искрятся и потрескивают от предвкушения: скоро, скоро вернутся их примерные и послушные сокурсники, и уж тогда-то они им, слюнтяям, расскажут, как замечательно и прекрасно воевали за Хогвартс и скольких Пожирателей каждый уложил… Товарищи от зависти вымрут.

Всю душу измотали. А тут еще и это…

Но Малфой как-то сам подвернулся. Как будто хотел поговорить, но не решался, не мог заставить себя ко мне подойти. А теперь сидит тут уже минут сорок, в молчанку играет. Можно подумать, мне удовольствие доставляет смотреть, как он напрягает лицевые мышцы и старательно прячет под мантией меченую левую руку... Ну, давай же, змееныш, вспоминай. Ты же был к нему ближе, чем все остальные, он из-за тебя непреложный обет давал… Ты должен был что-то слышать, что-то замечать… Хотя бы скажи, где ты его похоронил. Мне нужно знать.

" Драко, вы ведь очень уважали своего декана… Я даже не настаиваю, я прошу. К тому же, вам это зачтется".

Рот Малфоя кривится в неприятной и жалкой ухмылке, я с трудом гашу в себе отвращение. В конце концов, он тоже – всего лишь ребенок. Испорченный воспитанием и окружением, но – ребенок.

" Зачем, директор? – произносит он. - Самому декану-то это уже ничем не поможет! " Удивительно, но в этом его " …директор" нет ни сарказма, ни показного нахальства. Констатирует факт. Признает как данность. А можно было бы ожидать…

" Да, увы, ему самому – не поможет. И поверьте, Драко, эта мысль заставляет меня страдать не меньше, чем вас. Но разве вам – лично вам – не хотелось бы, чтобы люди произносили имя профессора Снейпа с благодарностью, а не с презрением в голосе? Чтобы слизеринцы – и нынешние, и будущие – с гордостью могли рассказывать родителям, какой человек возглавлял когда-то их факультет? "

Вот на это Малфой ведется. На честолюбие. Попадается, как рыба в сеть. (Мерлин, от такой жизни я скоро заделаюсь интриганкой не хуже Дамблдора! То, что Малфои выдавали за честь рода и чем так кичился Драко, рассыпалось в пыль. Слизерин, помешанный на своем превосходстве и аристократичности, сейчас в опале и смешан с грязью. Слагхорн, нынешний слизеринский декан, и то волком на них смотрит. Мне тошно понимать, за какие нитки я дергаю мальчишку – но ведь работает же… Наверное, и Альбус думал так же. " У него глаза Лили! " – да, жестоко, да, по самому больному, по незаживающему, но ведь работает… Неужели не бывает иначе?!)

Испуганный, тусклый взгляд. Куда подевалась вдруг вся напускная независимость? " Директор, я… Ну, может быть, как-то пригодится… Хотя я сам не понимаю, что там… Как это могло… "

Да что же он так мямлит?

" Директор, я был в Визжащей хижине. Тогда, утром, после битвы… Отец сказал, что Темный Лорд вызвал туда директора… то есть, профессора Снейпа. И потом профессора не видели. А битва закончилась… Я думал… может быть, он еще там…"

Так, Малфой. Говори, не останавливайся. Я знаю, что ты скажешь, но ты говори. Ты пришел в Визжащую хижину – и увидел тело. И что ты сделал дальше?

" Я пришел туда… А там все в крови, столько крови… И никого нет. Только вот… палочка… я нашел на полу… взял… Я бы не стал ей пользоваться, директор, я хотел просто сохранить! "

…И никого нет… Никого. Нет.

Медленно осознаю услышанное. Слишком медленно. Минерва, ты стала совсем плохо соображать. Стареешь. Итак, получается – Драко тоже не нашел тела. Может ли оказаться, что Северус жив? Нет, это бред. С такой кровопотерей не выживают. И яд еще… К тому же Поттер лично все видел. До последнего вздоха. Значит, кто-то побывал в Визжащей хижине после Поттера, но до Малфоя. Сколько же всего там народу шаталось? Ладно, об этом я подумаю потом. Так же, как и о том, почему этот кто-то забрал тело, но не забрал палочку Снейпа. Если уж хоронить волшебника как положено... Стоп!

" Палочка. Драко, где эта палочка? Она у вас с собой? " Кивает. " Давайте сюда! "

Гладкая, черная – черт знает что за дерево такое. Внутри, кажется, сердечная жила дракона. Я впервые держу в руках эту палочку. Столько раз видела, но никогда не дотрагивалась. Нечего даже и думать с ней договориться – меня она никогда не примет, это понятно с первого прикосновения, даже раньше. Но кое-кто другой справится гораздо лучше. И вот тогда мы побеседуем с Визенгамотом, мало не покажется.

" Мистер Малфой, вы можете быть свободны. Ваша помощь оказалась просто неоценимой, благодарю вас".

Уходи, уходи скорее, ты и правда помог, сам не понимаешь, насколько. Нет, палочку я тебе не отдам. Можешь не смотреть, как побитая собака. Ну, прости, прости, мальчик, иначе никак. Уходи, у меня дела, срочные дела…

Открыть ящик… Ч-черт, не этот, когда я уже запомню, где здесь что лежит… Ага, вот. Бумага, перо…

" Дорогой мистер Олливандер!
Как Ваше здоровье? Вы уже вернулись в Косой переулок? Планирую заглянуть в Ваш магазин в ближайшем будущем, обсудить ряд вопросов. Но один вопрос ждать не может – и мне очень, очень нужна Ваша помощь. Когда-то Вы упомянули, что кроме общеизвестного " приори инкантатем", позволяющего увидеть только последнее действие любой палочки, существует особое заклинание мастеров-изготовителей. С его помощью, если я правильно помню наш разговор, можно проследить абсолютно все серьезные действия палочки с момента ее создания. Наверняка это длительный и сложный процесс, и мне крайне неловко обращаться к Вам с такой обременительной просьбой. Но это важно, очень важно. Палочку вы, конечно, узнаете. При встрече я обещаю рассказать все.
Искренне Ваша, директор школы чародейства и волшебства Хогвартс Минерва МакГонагалл.
P.S. И да, с меня бутылка лучшего огневиски в этом безумном мире! "

Теперь запечатать. Послать домовика за совой. Привязать к тонкой лапке письмо и палочку… Неудобно, что же делать, потерпи, придется отнести. И нечего кусаться.

До конца дня я места себе не нахожу. Ночью не могу уснуть, пью обжигающий чай и смотрю в окно.

Сова возвращается только утром. От волнения и нетерпения никак не получается развязать узелок – в конце концов разрезаю нитку заклинанием. Разворачиваю.

" Дорогая Минерва!
Я, можно сказать, здоров - дни, проведенные в Ракушке, пошли на пользу. Привожу в порядок магазин, за время моего отсутствия его изрядно разорили. Палочку я узнал – и сказать, что я удивлен, значит, не сказать ничего, но Вашу просьбу я выполню. Это займет примерно сорок шесть часов, свиток пришлю со своей совой, как только закончу. Буду особенно рад видеть Вас в магазине, ибо надеюсь получить объяснения. И от огневиски, конечно, не откажусь, чего уж там.
С наилучшими пожеланиями, мастер Олливандер".

Сорок шесть часов. Что ж, подождем… Время терпит. Пока еще терпит.