Глава 5. * * * Я никогда не использую белый асфодель – только ветвистый

* * *

" Я никогда не использую белый асфодель – только ветвистый. И не сушить, добавлять свежий, пока не застыл сок на срезе. В третьей фазе действие усиливается".

Это первое, что я слышу, открыв глаза. Папа разговаривает с кем-то, дверь закрыта неплотно. Трясу головой в надежде разогнать остатки сна. И тут же понимаю, с кем разговаривает папа, и просыпаюсь окончательно. Голоса профессора я почти не слышу. Но он явно что-то уточняет и переспрашивает, а папа отвечает. Ну да, конечно, обычное дело, почему бы двум зельеварам не обменяться опытом… Прямо вот каждый день такое у нас в доме происходит, чему удивляться-то… Значит, профессору лучше. Постойте, это что же получается, Снейп чего-то не знает о зельеварении??? Кому скажешь – засмеют, пожалуй… Так, я ничего не слышала. А то не жить мне на белом свете.

Смотрю на часы – и ахаю. Полдень. Да уж, пришла утром поговорить. Опоздали, Лавгуд, чистить вам котлы и столы оттирать во веки вечные.

Встаю. Надо бы как-то привести себя в человеческий вид. Что непросто, кстати. Потому что из зеркала на меня смотрит бледное всклокоченное существо с опухшими веками и лихорадочно блестящими зрачками. Я похожа на безумное привидение, на Серую Даму Когтеврана. И еще немного на Плаксу Миртл.

Ладно, какая есть.

Папа выходит через минуту. " Выспалась? Жалко было тебя будить". Напрасно, папа, напрасно. " Поешь чего-нибудь, там молоко, сандвичи… Лесли притащил сегодня утром". Лесли – уже давно свободный домовик, папа ему не то что перчатки какие или носки - полгардероба своего подарил. Но тот все равно считает себя обязанным заботиться о бывших непутевых хозяевах. Мы бы сейчас и правда пропали без него – кто бы еще приносил продукты, пока дом под заклятием? Может, и травы для папиных зелий – его рук дело?

Мне ничего не хочется. Сначала надо поговорить с профессором. Попытаться поговорить. Попытаться хотя бы начать.

" Папа, как… там? – мне все еще неловко после вчерашнего срыва. - Как он? "

" Получше. Есть пока не может, вот, молоком отпаиваю и бульонами-отварами всякими. Разговаривает еле-еле. Но жить будет, не бойся. Если не сбежит, конечно, как только на ноги встанет".

" Он спрашивал что-нибудь? Ты сообщал ему – о завершении войны, о Гарри? "

" Немного, Луна, только самое важное. Такие вещи нужно узнавать от очевидцев".

" Значит мне… можно? На пять минут? "

" Сейчас можно и дольше. Только постарайся его не раздражать, а? Справишься? "

Не знаю, папа. Та еще задачка, надо сказать. Я-то постараюсь, но… На моей памяти еще никто не справлялся.

Как только захожу – немедленно слышу: " Лавгуд, у вас странные представления о том, когда у людей утро". Знаю, знаю, профессор, так вышло. Назначайте свои отработки, вернусь в школу – выполню…

" Рассказывайте. Что там было. В Хогвартсе".

Ох, сэр, я даже не знаю, с чего мне… Если бы можно было просто показать, через омут памяти. Или у вас хватило бы сил на сеанс легилименции. Но я даже заикаться об этом не стану. Придется снова проходить через последнюю битву, вспоминать... Ну, как сможем… И я говорю. Рассказываю – подробно, не пропуская ничего из увиденного.

" Лонгботтом? Лонгботтом вытащил меч? Хотя да, очень по-гриффиндорски, храбрость есть, ума не надо", - комментирует Снейп, но в черных глазах мелькает злорадное торжество. Несчастную змейку он точно не пожалеет.

Мой рассказ - ровный, высушенный, как лекция Биннса по истории магии. Только факты. Потому что остальное – бездонный ужас, заполняющий тебя целиком, рваные клочья защитного купола над школой, бьющийся в агонии фестрал, которого уже видят все, абсолютно все, если успевают посмотреть, кровь, кровь, кровь… и усталость, такая усталость, что в конце концов уже ничто не пугает и ничего не болит, а когда наступает победа, не чувствуешь ни радости, ни облегчения… как об этом расскажешь? Можно я об этом не буду, профессор? Вы уж достройте сами, вам есть из чего…

Молчание висит между нами – мнимо осязаемое, как Почти Безголовый Ник, хочется дотронуться, ощутить призрачный холодок под пальцами, но не прогонять, пусть висит себе, никому ведь не мешает… Молчать - правильно, если слова от произнесения гибнут.

" Лавгуд, вы кое-что забыли. В вашем эпическом повествовании пропущена одна увлекательная глава. Напомнить? О том, как вы кинулись оказывать мне первую помощь, разумеется, допустив при этом все мыслимые ошибки, а затем выволокли из хижины, привязали к… хищному, между прочим, животному… и отправили к вашему уважаемому отцу. Его стараниями я остался жив – и теперь, видимо, должен быть до гроба благодарен и рассыпаться в любезностях. Только я вот чего не могу понять: на кой черт вам это понадобилось?! "

Это называется " разговаривает еле-еле"? Да, голос все так же хрипит и срывается на шепот, голос неузнаваемый, другой… Зато Снейп прежний. Он что, подвох ищет? Ненормальный.

" А вы бы на моем месте оставили человека умирать? "

" Я бы на вашем месте – оставил, не сомневайтесь. Тем более если бы как раз от таких, как этот… человек, мой отец скрывался под заклятием доверия. По-моему, вполне логично. Что на вас нашло? Помутнение рассудка? Какая-то корысть? Дурная жалость? Почему вам взбрело в голову спасать врага? "

" Я знала, что вы не враг! "

Нет, нет, я совсем не так собиралась… Да и не сейчас…

" С чего это вы взяли? "

И как теперь выкручиваться? Не сознаваться же, в самом деле, что я полгода с него глаз не спускала? Представляю, что мне на это скажут. А врать нельзя, вранье он без всякой легилименции распознает… Как объяснить, как подступиться, чтобы не ощетинивался колючками во все стороны? Меня-то не заденет, я его не боюсь, никогда не боялась. Но самому же от себя больно…

" Сэр, пожалуйста… я не могу… Это… не моя тайна! "

Глупо, как глупо. И совсем по-детски. Но больше ничего не придумывается. И ведь вправду - не моя, профессор. Ваша. Сейчас и без того много ваших тайн вытащат на поверхность, станут обсуждать, трогать руками… Пусть останется неназванным хотя бы это – одинокий и опустошенный человек под серым, низким, пасмурным небом Большого Зала. Можете воображать себе что угодно – как Дамблдор по неведомой стариковской причуде однажды посвящает ученицу в свои планы, или как с профессором Трелони невовремя случается пророческий припадок… Что угодно. Только не заставляйте меня раскрывать то, что сами же случайно доверили! Не отбирайте…

Смотрит, сощурившись. Тяжело смотрит, как приговор выносит. Усмехается. Чужие тайны – это ему понятно, слишком понятно. Хмыкает: " Хорошо. Допустим. Вы знали. Это ничего не объясняет, но допустим. И насколько же… глубока ваша осведомленность? "

" Ну… достаточно глубока… теперь-то…" Приходится рассказывать дальше, он все равно рано или поздно узнает. Реакция Гарри на воспоминание (но ни слова о Лили Поттер, ни слова о том, что воспоминание видел не только Гарри, хотя бы об этом – позже, ну пожалуйста, пожалуйста!), визит министра, планы насчет Визенгамота, речь МакГонагалл на ужине… Осторожно, очень осторожно, словно пробираясь через туман по неизвестной и опасной местности – никогда не угадаешь, где провалишься, споткнешься, нарвешься на неведомых чудовищ… Ну, и я нарываюсь, конечно.

" Хватит! А то я сейчас разрыдаюсь от умиления! – ядовито шипит профессор. - Северус Снейп, наша новая знаменитость, жертвенная зверушка. Ах, несчастный. Жалко, что подох, скотина. Но зато мы ему - памятник, почет и отпущение грехов…" Он в бешенстве, лицо становится совсем белым, в глазах – отвращение, тоска, застарелая, жгучая ненависть. Не к кому-то, нет – к себе самому. К собственной оскверненной душе, в которой никто и никогда не видел особой ценности, которой расплачивались, как медными кнатами, выкупая для себя крохотный шанс не испачкаться. К собственной жизни, которая – почему-то – до сих пор – длится… Ничего нового.

Когда я впервые поняла, как отчаянно и глухо, а главное - за что он себя ненавидит, - выть хотелось. Воспоминание прояснило детали, добавило подробностей, но и до этого все было ясно, как на ладони. Я бы тоже, наверное, могла вот так ненавидеть себя. Презирать, отыскивая по замку спрятанные однокурсниками вещи, замыкаться, краем глаза замечая очередное красноречивое постукивание чьего-нибудь пальца по виску… И накапливать, накапливать жадную и горячую темноту, ждущую своего часа. И потом, когда нарыв прорвется, когда темнота хлынет наружу и мимоходом проглотит самое дорогое, - отшатнуться, почувствовать, как все обрывается внутри, заскулить, понимая, что поздно, поздно… И возненавидеть себя окончательно. Но в моей жизни появились Гарри, Рон и Гермиона, а не Люциус Малфой, вот и вся разница. И еще - меня любил папа, всегда любил. Может быть, поэтому темнота во мне никогда не задерживалась, растворялась, рассеивалась…

" И когда же вы побежите докладывать, что зверушка оказалась живучей? Когда собираетесь испортить им праздник? "

Что?!

" Убирайтесь, Лавгуд! Я получил ответ на свой вопрос. Все понятно. Подождете, пока Визенгамот что-нибудь решит, потом объявите… Что у нас нынче полагается за выдачу военных преступников? А за спасение внезапно знаменитых шпионов? Слава? Хотя зачем вам слава? Значит, деньги? Убирайтесь! Ну! "

Кажется, я уже с трудом осознаю, где нахожусь, откуда берутся и куда улетают все эти слова... Стены вырастают, отдаляются, потолок исчезает – вокруг меня Большой Зал Хогвартса, какое-то школьное собрание, учеников в этом году мало, намного меньше, чем обычно. Алекто Кэрроу что-то вещает, наверное, снова о вреде маглов для магического сообщества. Я ее не слышу, вообще не слышу никаких звуков, словно лопнули барабанные перепонки. Мне плохо, и противно, и нечем дышать, и очень хочется уйти, не присутствовать там, совсем не быть - но я не двигаюсь с места. Волны ненависти перекатываются по залу, плещутся в стены, в окна, накрывают с головой каждого, кто способен еще чувствовать хоть что-то. А там, рядом с Кэрроу, сидит человек в черной мантии – прямо посреди бушующего урагана. И в глазах у него – ночь, и в сердце – ночь, и в голове пляшут мозгошмыги: " Сам виноват, сам", и на плечах – весь Хогвартс со всеми башнями... И я не могу уйти. Ведь если я уйду, если я сейчас уйду, кто же… Край пропасти крошится, стремительно ускользает…

Вырываюсь из цепкого наваждения. Убираться? Даже и не надейтесь.

" Сэр, не надо так! Не смейте! " – судорожно, неловко хватаюсь за узкое запястье, за изуродованное меткой предплечье, удержать ли, удержаться самой, какая разница, давно это перемешалось, перепуталось - не различить, не разрезать… " Думаете, что наговорите обидного – и я отстану. Брошу вас. Как все всегда делали. Испугаюсь, плюну, отвернусь, падайте на здоровье, да? Вы же… Вы себя не знаете, вы себя настоящего забыли, спрятали, другого взамен придумали… Его прогоняйте, не меня. Он морок, он умер, он не нужен больше. А вы – живой, вы – нужны…"

Он не отстраняется, не пытается высвободить руку. Только глядит и глядит куда-то сквозь меня – сперва с удивлением, потом с угрюмой усмешкой, потом спокойно, непрошибаемо спокойно… " Нужен? – шепчет после долгой-долгой тишины. - Да кому я нужен? Запомните раз и навсегда, Луна Лавгуд, нет никакого " другого". Это я - морок. Это я - умер".

Я знаю, что он врет. Или ошибается. Но удивительно, как он это произносит, – открыто, без раздражения, без всякой издевки, словно не мне, а кому-то… не чужому… словно впервые допустил мысль, что кто-то может быть ему не чужим. И поэтому я ничего не отвечаю. Я просто сижу рядом, раз уж мне это почему-то позволено, и держу его за руку – до тех пор, пока папа не выгоняет-таки меня из комнаты, потому что " дочь-у-тебя-совести-нет-прошло-полтора-часа-ты-мешаешь-работать…", потому что кто-то должен выгнать меня оттуда.

Ты рассказывай ему, папа, о своих зельях, ладно? О своих несусветных травах, о своей древней магии, о заговорах на незнакомом языке… Я слышала, профессор тебя расспрашивал. Ему ведь это интересно, да? Ведь интересно же?

А мертвым не бывает интересно.

* * *

Три документа у меня на столе.

Первый – длинный, невообразимо длинный свиток, присланный Олливандером. Если развернуть полностью, хватит на весь Большой Зал - от одной стены до другой. Свиток густо исписан мелким, невыразительным почерком, совсем не похожим на почерк мастера Олливандера. Я знаю, кто это писал, – точнее, что, а не кто. Прытко Пишущее Перо. Поди ж ты, и такая дрянь в правильных руках оказалась полезной штукой…

Я смотрю на гигантский список заклинаний, на имена рядом – это те, на кого заклинание было направлено… Просто буквы на бумаге, обычные буквы – а сама словно в омут памяти провалилась целиком, выбраться не могу… Совсем недавно, почти в самом начале списка - серия щитовых заклинаний, напротив каждого значится: " Минерва МакГонагалл". Защищался, только защищался. Огромное количество заживляющих, восстанавливающих - с пометкой " неверб.". Слабо, незаметно, тайком. Рядом – столбик из фамилий учеников. Последний год, год директорства Снейпа. Мерлин, да если бы он на этом попался… Вразброс выхватываю взглядом: Легилименс – Гарри Поттер. Сектумсемпра – Джордж Уизли (не назн.). Экспекто патронум – Гарри Поттер. Вульмера санентум – Драко Малфой. И посреди всего этого – страшное, обведенное красным. Авада кедавра – Альбус Дамблдор. Единственная авада на весь свиток. Обведенные красным есть еще, их немало – и империо, и круцио, особенно ближе к концу списка, это ожидаемо. Но авада - одна. Сбоку приписка, сделанная Олливандером вручную: " Обратите внимание, Минерва, палочка здесь сопротивлялась. Заклинание было ослаблено и едва сработало, словно произносилось против желания. Я глазам не поверил. Вам будет, что мне рассказать, это точно".

Не только вам, мастер. Министр ведь хотел доказательств?

Как же просто было раньше – черное, белое, добро против зла, наше дело правое. Ты все запутал, Северус, расшатал устоявшуюся систему. Все знают, что зло иногда приходит под личиной добра, но чтобы наоборот? Выходит, мы настолько глупы, настолько примитивны, что мало делать добро, нужно еще выглядеть соответственно, производить впечатление, а иначе мы охотно примем личину за настоящее лицо и не пожелаем ни в чем разбираться. Иначе вроде бы как и не считается… Тошно, Северус, тошно.

Я вызвала к себе Поттера и Грейнджер рано утром, еще почти ночью, как только сова принесла свиток и палочку. Неугомонный Филч на них напустился, что шляются по школе ни свет ни заря, Филчу плевать – герои, не герои... Пришли сонные, обиженные, сперва плохо понимающие, о чем я им толкую. Зато потом что было, когда до них дошло… Руками размахивали, по кабинету туда-сюда метались, чуть ли не до потолка прыгали. Юные они, бурлящие, несдержанные, все эмоции на виду… Не завидуй, директор. Ты и в юности такой не была – все фасон держала, боялась показаться недостаточно взрослой… Малфою еще сообщить, что ли? Мальчишка имеет право знать. Без его находки было бы куда труднее что-то доказывать.

Поттер снова примчался через час после ухода, все еще взбудораженный и взъерошенный, притащил какой-то листок.

И теперь вот он, второй документ на моем столе. Детальное описание воспоминаний, переданных Гарри Джеймсу Поттеру профессором Северусом Снейпом 2 мая 1998 года. Совсем личные моменты не упомянуты, но выглядит вполне себе внушительно. Подписано Гарри Джеймсом Поттером, согласным при необходимости подтвердить показания под действием веритасерума. А ведь умно, мальчик. Молодец. Во-первых, я посмотрю, как Визенгамот будет предлагать сыворотку правды герою войны и победителю Волдеморта. " Пророк" потом такое напишет, что Визенгамот полным составом в отставку выйдет. Во-вторых, если они все-таки решатся, вряд ли кому-то придет в голову спрашивать Гарри о роли его матери во всей этой истории. В-третьих, рассказывать – не показывать все-таки. В общем, правильно. Опять же, в Министерстве любят бумажки. Чем больше, тем лучше.

А третий документ – короткий и тревожный. И я не знаю, что думать по этому поводу, как реагировать, и надо ли как-то реагировать…

Сложенное вчетверо письмо без конверта доставил днем домовый эльф. Свободный, судя по одежде, никаких вам наволочек. Аппарировал прямо в мой кабинет – домовикам закон не писан, а правила приличия и подавно не знакомы.

" Директор МакГонагалл! Я почти не училась на шестом курсе, за оставшиеся до конца года дни наверстать пропущенное не успею. Поэтому не вижу смысла сейчас приступать к занятиям. В любом случае, пока что у меня нет возможности вернуться в Хогвартс. Может быть, потом, если Вы разрешите. Наш дом останется под заклятием еще какое-то время, все в порядке, просто есть одно дело. Простите, что не объясняю ничего, – и спасибо, спасибо. Полоумная Лавгуд".

Вот прямо так и подписалась. Впрочем, раньше я не получала от нее писем. Может, она так всегда…

Какое-то смутное ощущение вьется у виска, как надоедливая муха. Какая-то элементарная догадка, очевидная, лежащая на поверхности… Кажется, что три документа на моем столе как-то связаны между собой, - все три! Но в последнее время я так часто ошибаюсь в своих догадках, что не могу в это поверить, заставляю себя отмахнуться, отогнать прочь дурацкие подозрения...

" Есть одно дело". У меня самой сегодня куча дел. В Хогвартс вернулись младшие ученики. Преподавателям приходится брать на себя по несколько предметов сразу, вести некоторые дисциплины попросту некому. Слагхорн просил подыскать ему помощника из старшекурсников – не успевает варить зелья для больничного крыла. У Спраут все мандрагоры повяли, говорит, вокруг школы земля испорчена – тут-то я, интересно, чем могу помочь? Сибилла впала в уныние и все время плачет, мадам Помфри называет это " посттравматический стресс". Родители учеников, узнав, что тут творилось, завалили меня беспокойными письмами. Еще надо встретиться с Кингсли. И два урока трансфигурации после обеда...

Невыносимо хочется пить. Бойлио! Привычный легкий жест палочкой в сторону чайника на окне… Но вместо того, чтобы просто вскипеть, чайник взрывается, лопается, рассыпается на тысячу фарфоровых осколков, вода растекается по подоконнику, льется на пол… Что еще за новости? Мерлин! Что за… У меня в руках палочка Снейпа – видимо, взяла ее со стола не глядя, случайно перепутала со своей. Это ведь я еще легко отделалась, между прочим.

От грохота просыпается портрет Дамблдора, ворчит недовольно: " Что ты там делаешь, Минерва? " Ничего, ничего, спи дальше.

Что я делаю, Альбус? Что я здесь делаю?!