![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Русское завоевание и экономика якутского севера
Раньше мы убедились, что русские казаки в эпоху завоевания края ошибочно относили к тунгусам оленеводов Жиганского улуса, который позже разделился на два — Жиганский и Усть-Янский. Эта ошибка, по-видимому, вскоре же была выправлена, ибо по ясачным книгам воеводы Барнешлева в Жиганском зимовье значатся 332 ясачных плательщика «якутов и тунгусов»[271]. В Жиганском улусе, в составе которого числилась, несомненно, большая часть плательщиков прежнего Жиганского зимовья, до последних дней самодержавия во всех официальных документах различались якуты и тунгусы, а именно, восемь якутских наслегов — четыре Хатыгинских, два Батулинских, один Туматский и один Кангаласский от двух тунгусских наслегов или родов — эжанского и кюпского. Это племенное различие тем более знаменательно, что ни по образу жизни, ни по языку и по местам расселения названные якутские и тунгусские роды не отличаются друг от друга. Эту этническую номенклатуру царского периода мы не имеем основания признать ни чьей-либо выдумкой и ни канцелярской ошибкой: именно так разграничивает себя само местное население Жиганского улуса. Эжанцы и кюпцы называют себя тунгусами, а остальные роды якутами. С другой сторо ны, само название первых вполне согласуется с существованием эжанского и кюпского родов среди тунгусов Алдана и Маи, от которых они когда-то должны были оторваться. Никто и не сможет доказать нам, что 332 ясачных души воеводы Барнешлева были исключительно тунгусами и что восемь якутских наслегов Жиганского улуса появились в период порусской истории. Что якуты Жиганского улуса в первые же годы появления русских занимали ту же территорию, где мы застаем их теперь, довольно убедительно свидетельствует донесение или послужной список сотника Петра Бекетова об объясачении в низовьях Лены долганов и жиганов и постройке на их земли Жиганского зимовья, а также и чертеж «Всех сибирских градов и земель» Ремезова, относящийся к 1698 г., в котором «жиганы» показаны почти у самого устья Лены намного ниже г. Жиганска. Характерно и то, что самому большому острову дельты Лены в старинных картах дается наименование «Тумацкий»[272]. Это название, несомненно, происходит от имени якутского наслега «Тумат», который и теперь занимает часть островов у дельты Лены. Географическое название «Тумат» прежде чем попасть на карту должно было очень долго существовать в быту, по всей вероятности, с первых же лет русского завоевания или даже задолго раньше. Русские промышленники обосновались у устья Лены и Оленека тоже очень рано, по-видимому, в начальные же годы объясачения края. Между прочим, рядом с островом Тумацким у дельты Лены находим «Остров Крестьянский» и «Крестьянскую протоку»[273]. Если бы на Тумацком острове искони веков не обитали якуты Туматского наслега, то этот остров должен был бы получить какое-либо русское название. Эти факты свидетельствуют о том, что расселение якутских родов и наслегов в низовьях Лены с начала порусской истории почти не потерпело изменений. Якуты Жиганского улуса, или «жиганы» сотника Бекетова, в момент своего объясачения коней и коров, конечно, не имели, как не знают их и теперь. Они были и остались исключительно оленеводами, охотниками и рыболовами. Вооб ще по берегам Лены ниже устья Вилюя не существует хозяев с якутским скотом. От устья реки Омолоя до низовьев Индигирки в побережной полосе Полярного моря мы находим теперь целый якутский улус, Усть-Янский. Экономический быт этого улуса тот же самый, что и в Жиганском, т. е. оленеводство, охота и рыболовство. Если и констатируются кое-какие различия, то они количественные, а не качественные. Среди устьянцев был более развит песцовый промысел, который в свою очередь вызвал езду на собаках. Но, как увидим дальше, эти различия в экономике устьянцев не являются исконными и вызваны новыми факторами порусской истории. Если судить по названиям наслегов, то Усть-Янский улус надо признать отделившимся от Жиганского сравнительно позже. И в том и в другом улусе имеются по два одноименных наслега — Туматский и Батулинский. По всем признакам своего материального и духовного быта, о чем у нас речь ещё впереди, устьянцы точно также являются неотъемлемой частью якутов Жиганского улуса. В составе Усть-Янского улуса имеется лишь один маленький наслег — Куринский, образовавшийся из позже переселившихся якутов Верхоянского улуса, что устанавливается наличием в составе последнего соименного Куринского же наслега. Следовательно, это будет небольшая примесь из числа якутов-скотоводов. Якуты Усть-Янского улуса во времена воеводы Барнешлева должны были платить ясак в Жиганское зимовье совместно с прочими «жиганами», ибо тогда по Устьянскому зимовью значились лишь 64 ясачных душ одних «юкагирей»[274]. Но по ясачным окладам 1736 г. в Устьянском зимовье значатся уже 116 душ — «якутов, ламутов и юкагирей»[275]. Эти документированные данные, на первый взгляд, свидетельствуют как будто о том, что якуты в пределах быв. Усть-Янского улуса появились лишь за время русского владычества в промежуток времени от 1676 г. до 1736 г. Но этот вывод будет скороспелым, ибо официальная приписка бродячих оленеводов к тому или другому зимовью ещё не указывает ни границ и ни пределов их кочевий. Например, якуты-оленеводы, зимующие около озера Есей, платили ясак и подати искони в Туруханске, а между тем каждое лето появлялись у устья р. Оленека, т. е. в пределах быв. Верхоянского округа. Часть тех же якутов летом бродила по Таймырскому полуострову. Якуты и тунгусы-оленеводы тундру используют лишь как район для летнего кочевания и охоты на диких оленей, а время зимних морозов уходят со своими стадами далеко вглубь лесов. Судя по орбитам кочевок упомянутых выше есейских якутов, оленеводы расстояниями вообще не стесняются. Они оседло живут только в период наиболее жестоких зимних месяцев, а остальные восемь месяцев все время перекочевывают с места на место. Вот почему территория, эксплуатируемая бродячими охотниками-оленеводами, может быть необычайно обширной. Но со времени установления русского владычества в быту якутов-оленеводов совершилась целая экономическая резолюция, которая привязала подавляющее большинство их к берегам Ледовитого океана в течение круглого года, ввиду чего они утратили свое прежнее единство и территориально обособились друг от друга, превратившись в постоянных обитателей отдельных участков тундры. Ключ для понимания этого явления заключается в одном слове «песец». Дело в том, что оленеводы севера Якутской республики до прихода русских не могли заниматься песцовым промыслом в тех размерах, в каких он существует у них, вероятно, за два последних столетия. Как всем известно, песец водится по берегам Ледовитого океана. Промышляют его особыми самоловами или пастями, настораживаемыми на тундре по преимуществу близ берегов океана. Каждый промышленник имеет по сотне и более ловушек, которые объезжаются и высматриваются в зимнее время по нескольку раз. Поэтому охотники за песцовыми шкурками должны зимовать у края полярного леса или даже на берегу океана, чтобы своевременно вынимать дорогую добычу. Следовательно, со времени развития песцового промысла полярный оленевод поневоле превращается в постоянного обитателя того или иного участка тундры, где он расставил свои ловушки. Если же снять со счета интерес песцового промысла, то оленевод будет связан с тундрой лишь привычками и потребностями своих оленных стад, которые в период лета спасаются от комаров и мошек лесного района в тундре. Подчиняясь инстинктам своих домашних животных, оленевод получает, с другой стороны, возможность увеличить продукцию своего охотничьего про мысла, ибо с ранней весны до осени побережье океана кишмя кишит стадами диких оленей, ленных, иначе говоря, ожиревших гусей и уток. До наступления морозов улетают гуси и утки в теплые края, дикие олени тоже спешат укрыться в район тихих лесов, тогда и оленеводу на тундре делать нечего. Поэтому он также заблаговременно, как и перелетные птицы, спешит покинуть негостеприимные в зимнее время берега Ледовитого океана до будущей весны. Кроме того, полярный оленевод должен был на зиму покидать тундру, чтобы поддерживать постоянную хозяйственную связь с оседлыми скотоводами и обменять часть своей продукции на необходимые для него предметы хозяйственного обихода и наряды более совершенной выделки. Он, несомненно, нуждался в обновлении своего промыслового инвентаря и снаряжения. Свои бродячие кузнецы могли справляться лишь с починками железных предметов первой необходимости, плавить руду они, конечно, были не в состоянии. Вот почему полярные оленеводы должны были зимовать в районах, близких к местам обитания оседлых скотоводов. Время от времени наиболее обеспеченные и богатые из них, вероятно, перекочевывали в определенные ярмарочные пункты для встречи со своими постоянными дружками[276]. В эпоху же якутской самостоятельности мы не вправе исключить и отношения административного подчинения, выражающиеся в формах приношения регулярных подарков власть имущим, может быть, и получения уполномочий на властвование в пределах того или другого рода, ибо трудно предположить, что якуты-оленеводы жили политически самостоятельно, не признавая центральных якутских властей. Если последние и не организовывали военные походы в места обитания оленеводов для их формального покорения, то обычные проявления внутренних распри и соперничества отдельных родоначальников в связи с необходимостью установления гражданского общежития и мира, несомненно, вовлекали их в сферу влияния центральных якутских феодалов. А отсюда один шаг до взаимоотношений данничества и подданства, складывающихся как порядок общепринятого обыкновения. Роды, отступающие от этого пути, лишаясь необходимого для них товарообмена (особенно в целях получения предметов вооружения), должны были бы хиреть, слабеть и уступать лучшие районы охоты и промысла своим соперникам, получающим поддержку от оседлых соседей. Высшая хозяйственная техника и культура сами по себе являются организующей силой хотя и при посредстве натурального товарообмена. Урочище Жиганск, где казаки сотника Бекетова застали часть якутов Жиганского улуса и долган, вероятно, и были местом зимовки нескольких родов оленеводов, совершавших в летнее время турне по берегам Ледовитого океана на запад и восток от устья Лены. Об ярмарочных стоянках оленеводов бассейна р. Оленека по берегам Вилюя, на которые натыкались мангазейские отряды в первые же годы их походов вниз по этой реке, мы говорили ещё в VI-ой гл. первой части наших очерков. Русское завоевание, помимо насаждения песцового промысла в хозяйственную жизнь полярных оленеводов, внесло ещё одну новинку, которая оказалась для них чреватой очень важными последствиями. Это развитой аппарат торгового обмена с использованием водного сообщения по Лене и по берегам Ледовитого океана. Иными словами, не сами полярные оленеводы в поисках нужных им товаров должны были приближаться к оседлым пунктам, а, наоборот, сами торговые посредники оседлого мира стали ездить к ним, стараясь по возможности удовлетворять их потребности в привозных товарах. В связи с этим, полярные оленеводы уже не имели нужды прикочевывать на свои прежние зимние стоянки. При новых условиях существования орбита их кочеваний сокращалась от берега моря до края ближайшей тайги, и вместе с тем они получили возможность полнее эксплуатировать естественные богатства притундровой полосы. Мы не говорим уже об общих последствиях, затрагивающих всех аборигенов Сибири, в том числе и якутов, внедрения в хозяйственную жизнь системы развитого денежного обращения. Деньги, само собой разумеется, повсюду очень сильно интенсифицировали товарный обмен, породили новые потребности и более повышенные вкусы и житейские привычки. Если прежде натуральный товарообмен проходил обычно через родоначальников, распыляясь дальше тонкими струйками по индивидуальным хозяйствам, то теперь, благодаря частному торговому аппарату, туземная жизнь обросла новой и весьма сложной сетью производственно- обществственных отношений. С другой стороны, и прежние внутренние взаимоотношения единичных хозяев со своими родовыми властями в высшей степени усложнялись благодаря установлению принципиально новых, прежде совсем неизвестных, непосредственных обязанностей их по отношению к государственной власти. Мы имеем в виду, конечно, пушной ясак, позже денежные подати и разного рода натуральные повинности, из которых особенно сильно затрагивала туземную жизнь и экономику подводная повинность. Так, например, все оленеводы якутского севера в определенную пору зимнего сезона обязаны были выстраиваться со своими кочевыми станами в одну непрерывную линию вдоль трактовых государственных дорог для обязательной перевозки служилых людей, курьеров и даже частных купцов. Эти «российские» государственные порядки и денежный торговый обмен значительно раньше, сильнее, глубже и радикальнее воздействовали на экономическую, общественную и духовную жизнь северных якутов с их примитивным хозяйством, социальной организацией и мировоззрением, чем на соответственные сферы южных якутов-скотоводов с их более устойчивым оседлым хозяйством и с своеобразной культурой, вынесенной из центрально-азиатских степей. Итак, хозяйственная жизнь оленеводов якутского Севера в дорусскую эпоху протекала на принципиально иной плоскости, чем позже со времени подчинения их неумолимым законам всероссийского, а потом даже и всемирного пушного рынка. Общероссийская торгово-административная конъюнктура заставила их поделить между собой прибыльные берега Ледовитого океана. Теперь для нас, конечно, понятен факт появления постоянного якутского населения в пределах быв. Усть-Янского улуса, как и в других участках тундры. Но отсюда ещё отнюдь не вытекает, что те же якуты оленеводы не эксплуатировали тундру между Яной и Индигиркой в дорусское время, как район своих летних кочевок и охоты на дикого оленя. Мы имеем исторический документ, на который исследователи не обращают должного внимания. Это расспросные речи енисейского служилого человека Пронки Лазарева, одного из участников похода Елеськи Юрьева-Бузы по берегу Ледовитого океана в 1635—36 гг. В актах расспросные речи Этого Пронки почему-то фигурируют два раза: в одном случае его имя приводится полностью «Пронка Лазарев Козлов», а в другом он назван сокращенно «Пронка Лазарев»[277]. Он рассказывает о походе Бузы на Оленек и на Яну. Нас интересует обьясачение Бузой обитателей р. Яны. Если пользоваться первым показанием Пронки Лазарева (Козлова), то получается следующая картина: «С усть Лены по правую сторону ходу парусного пятеро суток до усть Янги реки, по Янге реке вверх до якутов три недели; а взяли государева ясаку на 146 год два сорока 27 соболей, 4 шубы собольи, лисица чернобурая, восемь лисиц сивочеревых, одиннадцать лисиц красных; и на Янге реке делали мы четыре коча, и поплыли мы вниз по Янге реке стороннюю рекою до моря две недели, а на море поймали юкагирского князца Билгия и взято государева ясаку шуба соболья, 15 пластин собольих...». И. И. Майнов в своей статье «Население Якутии» для установления пределов распространения якутов в эпоху нашествия русских пользуется только этим показанием Пронки Лазарева[278]. Учитывая «трехнедельное» плавание вверх по Яне Елеськи Юрьева с Пронкой, Майнов не отличает объясаченных им якутов от якутов Верхоянского улуса, проживавших в областях средней и верхней Яны, открытых ещё по суше со стороны Якутского округа Постником Ивановым. Но однако, если мы ознакомимся со вторым показанием того же Пронки Лазарева, то надо придти к выводу, что Елеська Юрьев совсем не доходил до мест обитания скотоводов Верхоянского улуса. Вот его второе показание: «Ходил он с Елеською Бузою по морю, для проведывания Ламы реки... и на устье де Яньги реки у якутов взяли де они твоего государева ясаку, на прошлой на 146 год 2 сорока 27 соболей, 4 шубы собольи, лисицу чернобурую, восемь лисиц сивочеревых, 11 лисиц красных, и с Яньги де реки, государь, шли они морем две недели и поймали де они на море юкагирского князца Бильгея и взяли де с него ясаку шубу соболью, а в ней 15 пластин...». Ясно, конечно, что оба показания принадлежат одному и тому же свидетелю и трактуют об одном и том же событии. Второе показание разъясняет первое, которое при записи, по-видимому, искажено дьяком. Ошибка в следующем: Буза с устья Лены, конечно, не мог бы добраться в «пятеро суток» до устья Янги реки. Пятеро суток на парусах он мог бы идти лишь по правой Быковской протоке Лены до моря, а дальше по морю до устья Янги три недели. Значит, объясаченные якуты были застигнуты у устья Яны. Правильность такого толкования первого показания Лазарева подтверждают и подчеркнутые нами слова «и поплыли мы вниз по Янге реке сторонною рекою до моря две недели». Если Буза вверх по самой Яне поднимался три недели, то, само собой разумеется, ни по какой «сторонной» реке он не мог бы сплыть обратно до моря. В данном случае, очевидно, речь идет о правой протоке дельты самой Яны. Сопоставляя два показания Пронки Лазарева, мы приходим к выводу, что Буза застал якутов и делал новые кочи приблизительно в районе современного села Казачьего, откуда расходятся протоки дельты Яны. На этом примере мы убеждаемся, что и писаными документами нужно пользоваться с большой осторожностью, ибо канцелярское средостение между живыми деятелями той эпохи и современной наукой не всегда оказывается безупречным. На второе показание Пронки Лазарева из историков якутов, насколько мне известно, обратил внимание лишь Гр. Анд. Попов и допускает обитание якутов в понизовьях Яны в момент русского завоевания[279]. Эти якуты, обнаруженные Бузой у устья Яны, могли быть только оленеводами, которые в летнее время совершали свое обычное кочевание по тундре. Они, вероятно, заходили и дальше на восток до границ современного обитания оленеводов Усть-Янского улуса, кочуя вперемежку с юкагирами и ламутами[280]. Развитая железная культура южных якутов не могла не давать им огромного преимущества пред аборигенами этого края. В преданиях полярных якутов мы не находим следов сильного сопротивления, оказанного юкагирами. Процесс объякучения последних, а также и верхоянских ламутов, нужно думать, намного старше эпохи нашествия русских. Со времени развития песцового промысла, когда якуты-оленеводы сделались постоянными обитателями участка тундры между Яной и Индигиркой, растворение юкагиров и ламутов в якутской среде должно было продвинуться вперед ещё успешнее. Об изменении хозяйственных обыкновений жиганских оленеводов со времени развития песцового промысла свидетельствует упразднение г. Жиганска, как административного центра, и перенесение их управления дальше на север, на Булун. Когда это случилось, мы не имеем точных данных, но во второй половине XVIII столетия, по данным булунского архива, Булун уже существовал. В начальный период завоевания Ленского края московское правительство взимало ясак почти исключительно соболями и лисицами, при ясачных платежах песец совсем и не упоминается. Так как эти звери водятся в тайге, то и обложенные ясаком северные оленеводы не могли оставлять свои древние обыкновения прикочевывать вглубь тайги. Поиски соболя и лисицы даже вынуждали бы их подольше пребывать в лесу, чем на тундре. В этот период развития ясачного вопроса Жиганское зимовье вполне отвечало своему назначению, ибо оно стоит в зоне сплошной тайги. Но дальше соболь постепенно исчезает и происходит замена его другими мехами, смотря по местным условиям. Со времени Петра I развивается казенная меховая торговля с заграницей. Наряду с казной на песца предъявляет спрос и частный рынок. В дальнейшем пушной ясак заменяется денежными податями. В связи с этим полярные оленеводы свои хозяйственные обыкновения должны были приспособлять к потребностям частного торгового рынка, чтобы умножить свои денежные доходы. Иными словами, погоня за песцом становится основной задачей их хозяйственной деятельности, сокращается орбита их кочеваний и они превращаются в постоянных обитателей прилежащей к берегам Ледовитого океана тундры. На этих вопросах мы останавливаемся, чтобы учесть наиболее важные перемены в их хозяйственной жизни в период порусской истории и восстановить картину их древнего быта. Мы думаем, что русское влияние далеко не ограничилось привитием одного песцового промысла. Якуты-оленеводы дорусского периода не могли заниматься рыболовством по берегам Ледовитого океана, а также вряд ли держали и ездовых собак, что также связано с нуждами того же песцового промысла. И то, и другое, по всей вероятности, явилось в результате оседания в полосе тундры и усвоения хозяйственной практики русских промышленных людей. Приглядываясь к обычаям и нравам полярных якутов, а в особенности разбираясь в их промысловой терминологии, не трудно установить очень сильное русское влияние. Например, на всем протяжении северной тундры песцовые ловушки называются не иначе как «паас». Это, несомненно, русская «пасть». Действительно, старинное якутское «сохсо», падающий самолов на лисиц и зайцев, в настороженном виде представляет из себя разинутую пасть, каковое наименование должны были дать ему первые русские промышленники. Якут в районе тайги настораживает точно такие же «сохсо» на лисиц и зайцев, но почему же для песцовых ловушек он перенял русское слово? Все отдельные части он продолжает называть по своему: томторук, элбэрээк, эгэсэ, туорай, баттык, сэрии и т. д. Точно так же по всему побережью океана охота на ленных гусей сетями носит название «окуол». Это слово чуждо якутам и звучит совсем по-русски от «околица» или «кол». Дальше в районе развития песцового промысла места временных стоянок охотников довольно часто носят название «ыстаан» или «симиэбийэ». Ясно, конечно, что это русские «стан» и «зимовье». В пределах Усть-Янского улуса ухо человека, привыкшего к говору южных якутов, поражают слова «собуот», «мюёрдэ», «руука». Собуот — общее название рыболовческого и охотничьего снаряжения, т. е. русское «завод», мюёрдэ — морда и руука — рукавицы. Там же якуты усвоили русские названия ветров «устуок» — восточный, «саапас» — западный, «сиибэр» — северный. Получило полное гражданство и cлово «лайда» — мелкое место на берегу океана, в русском происхождении которого трудно сомневаться[281]. Что касается простонародного календаря и определения времени по православным двунадесятым праздникам и дням святых, то эти обычаи полностью усвоены полярными якутами. Православные календарные даты известны и якутам южных центров, но они нигде в такой степени не вошли в плоть и кровь якутов, как на дальнем севере. Слыша их разговор и наблюдая повседневные нравы, вы невольно поражаетесь картинами «древлего» русского благочестия. Икона самая необходимая принадлежность и украшение их убогого шатра. Иногда их бывает по две или по три. Возят их с величайшей предосторожностью, избегая соприкосновения их с нечистыми предметами. По утрам и по вечерам чинно и благоговейно совершают общую молитву. Все события и даты в их хозяйственной и обыденной жизни определяются днями православных праздников. Нигде в центрах Якутского края нельзя наблюдать популярность таких полупраздников, как дни святой Евдокии, царя Константина и Елены, не говоря о днях Михаила, Дмитрия, Прокопия, Егория, Николы, хорошо известных и южным якутам. Миддендорф среди туруханских якутов отмечает даже почитание дней св. Аксинии, трех святителей, св. Алексея, Марии Египетской и т. д.[282]. Но что ещё более подчеркивает и выделяет полярных якутов от их южных собратьев по православной выучке, это усвоение ими русского церковного термина «басхаал» (пасхалии). Так они повсеместно называют деревянный или костяной календаре с рубчиками и условными обозначениями всех церковных праздников. Даже Э. К. Пекарский при всем пристрастии к регистрации русских слов в специфическом якутском про изношении в южных округах не смог обнаружить это слово. По всему побережью океана полярные якуты, несомненно, раньше якутов-скотоводов усвоили тип русской избы-рубленки, к которому они переходят непосредственно от конического чума, минуя известный тип якутской стоячей юрты, при наличии сплавного леса. Наконец, среди якутов Жиганского улуса каждый этнограф рискует впасть в большое заблуждение по поводу происхождения их изящных и легких лодочек, выдолбленных из толстого ствола наносного тополя. Местные якуты эти свои лодочки называют «тирэх тыы», тополевая ветка. Вначале мы сами были склонны не отделять эти лодочки от основных признаков древней рыболовческой культуры Севера, воспринятой якутами от какого-то туземного народа. Но, однако, русские крестьянские стружки, проходящие красною нитью от Волги и Камы по всем рекам Южной Сибири, разрушают эту скороспелую гипотезу местного происхождения тополевых лодочек полярных якутов. В районе Прибайкалья, может быть, и дальше в присаянских областях, хотя и констатируются у туземцев типы долбленых лодочек, но они необычайно грубы по технике изготовления и ни в какой мере не могли бы выдержать сравнения с северными тополевыми стружками[283]. Все изложенные особенности в быте полярных якутов приводят нас к убеждению, что песцовый промысел по берегам Ледовитого океана впервые завели не якуты и не другие туземные народы, а русские промышленные люди 17 и 18 веков. Этот русский «завод» (этот старорусский хозяйственный термин и теперь бытует у русских старожилов Севера) унаследовали якуты-оленеводы и в связи с этим, из прежних таежных бродяг превратились в постоянных обитателей приполярной тундры. Исторические акты устанавливают очень раннее проникновение на дальний север русских промышленных людей в сопровождении казачьих отрядов, объясачивавших дальние Окраины северо-восточной Сибири. Так, например, енисейского десятника Елеську Юрьева с отрядом из десяти казаков к устью р. Оленека и Яны в 1635 г. сопровождали «40 промышленных людей»[284]. Затем из опубликованной «памяти казачьему Десятнику Василию Дуракову о сборе оброка с посадских и иных гулящих промышленных людей», проживавших в пределах Жиганского зимовья и на реке Оленеке, видит, что в 1676 г. русские промышленные люди уже осели в «Усть-Оленеке»[285]. Во время второй Камчатской экспедиции среди якутов Жиганского улуса и на Хатанге уже существовал песцовый промысел. Лейтенант Прончищев у устья Оленека застал целое поселение русских промышленников из 12 семей, а поблизости их находились кочевья якутов и тунгусов. Через два года преемник Прончищева по исследованию побережья океана, Харитон Лаптев, русских обывателей устья Оленека описывает так: «В зимовьях живут русские промышленники издавна, семей около 10, которые через жен своих соединились многие с новокрещенными якутами и на их природу и обычаи схожи»[286]. Полное объякучение русских поселенцев само по себе говорит за значительную давность их проживания среди якутов. Очевидно, это те промышленники, которые забрались на Оленек в первые же годы завоевания края. По описанию Лаптева, якуты дельты Лены (теперь там мы находим 2-ой Хатыгинский и Туматский наслеги) вели тот же самый образ жизни, который можно констатировать и теперь: «Кочуют в летних юртах якуты, которые довольствуются рыбами, оленями, гусями, лебедями и утками диким, которых великое множество по озерам мелким. Они же якуты промышляют песцов белых и голубых, через всю зиму ездят на собаках». В эпоху нашествия казаков эти якуты вряд ли ездили на собаках, ибо, как видно из наказной памяти первых ленских воевод служивым людям, отправленным на реку Оленек, «собачьей рекой» слыла какая-то другая река, впадающая в Ледовитый океан к востоку от Лены. Пятидесятник Федька Чюрка, отправленный в 1640 г. на Оленек «самовольством пошел он Федька на море к Собачьей реке», очевидно, в Индигирку, где жили в массе юкагиры, которые и по сие время столько же рыболовы, сколько и охотники[287]. Езду на собаках, как и рыбную ловлю по берегам океана в местах проживания якутов, должны были завести те же русские промышленные люди в интересах своего песцового промысла. Собаководство, конечно, палеоазиатского происхождения, но в данном случае русские люди, как более бывалые люди и не связанные с местной традицией, пересадили его в другую среду. Дело в том, что олени зимой не могут пастись на побережье океана из-за сильных ветров. Поэтому промышленники объезжают свои пасти на собаках. Среди якутов Жиганского улуса, пользующихся собачьей тягой, в возгласах управления собаками можно констатировать русское слово «стой» в форме «тоой». Это приглашение к остановке. Слова же «направо», «налево» — «тах» и «тадах» какого-то туземного происхождения. Потомки «промышленных людей» Усть-Оленека до самых последних дней царизма жили своим особым обществом, хотя по типу, языку, нравам к обычаям они слились с местными якутами до полной неузнаваемости. По-видимому, у них отсутствует и русское национальное самосознание. По 10-ой ревизии «в Усть-Оленском крестьянском об-ве» числилось 62 души об. п.[288]. По посемейному списку земского заседателя 2-го участка Верхоянского округа к 1916 г. их осталось лишь 28 душ. об. п. В Усть-Янском улусе русских промышленных людей, прививших якутам песцовый промысел, собаководство и рыбную ловлю на морском побережье, оказывается значительно больше. Они делились на две группы — «устьянских крестьян» и «мещан», живущих оседло в районе устья Индигирки. Первых по 10-ой ревизия числилось 66 д. об. п., а вторых 398. Поэтому вполне понятно, что русское влияние в этом улусе сказалось гораздо сильнее. В районе Хатанги наличие русских старожилов констатируется тоже довольно рано. Упомянутый выше Лаптев сообщает о Хатанге: «По ней коренными зимовьями живут русские и новокрещенные якуты, начав с вершины от 12° ширины и по самое устье. Жители довольствуются не столько рыбою, но больше оленями, которых промышляют на плаву через реку осенью, когда идут олени с моря в лесные места, а весною також на плаву, идут от комаров из лесных мест к морю и озеру Таймурскому и в тундренные чистые места. По сей реке промышляют песцов белых и голубых, против других мест довольнее» [289]. По данным, полученным нами из Туруханского райисполкома весною 1925 г., в так называемом, затундренном крестьянском роде значилось 62 семьи с 345 душ об. п. Эти крестьяне живут на Хатанской тундре вперемежку и в ближайшем соседстве с оленными якутами и долганами. Миддендорф пишет о них: «На Хете я нашел, что первоначально русские поселенцы до такой степени преобразились в якутов, что якутский язык сделался их настоящим родным языком, тем более, что поселенцы русского происхождения женятся на якутках»[290]. Надо заметить, что они в свою очередь так повлияли на антропологический тип якутов, что последние, по словам якутских купцов, выезжавших к ним из Булуна, выглядят больше русскими, чем якутами. Нам лично весною 1924 г. в Усть-Оленеке удалось видеть четырех якутов из Анабара. Все они имели ярко выраженный тип метисов с преобладанием русской крови. И язык их пестрит руссизмами: «саабыл таки» — забыл таки, «мин таки» — я таки, «айыы москуойчаан» — выражение похвальбы чего-либо (отличное — московское), «тавно» — давно и т. д. Итак, наблюдая современную жизнь полярных якутов нужно учитывать коренную ломку их быта в результате порусских влияний и приспособления к потребностям обширного российского торгового рынка. Если раньше они сами в зимнюю пору прикочевывали поближе к культурным центрам оседлых якутов, то с приходом русских администраторы и купцы стали навещать их с открытием навигации по Лене и Енисею на лодках, а позже и по зимним путям. В существующей литературе описанные нами явления совсем не учитываются. Одни авторы слишком переоценивают порусские влияния, полагая, что до русских якуты ещё не проникли к берегам Ледовитого океана[291]. Они склонны думать, что лишь со времени нашествия казаков началось рассеяние якутов и заселение ими побережья океана. А на деле оказывается, что русское нашествие отнюдь не расши рило территориального распространения якутов, а изменило лишь способ связи центра края со своими окраинами, дав обитателям последних возможность полнее эксплуатировать естественное богатство занятой ими территории. (Пушные ресурсы, морскую рыбу, мамонтовую кость и проч.). Кочевание оленных якутов по полярной тундре прямо обуславливалось наличием домашних оленей и весьма развитым охотничьим промыслом на диких оленей. В настоящее время нетрудно убедиться, что охота на дикого оленя успешно протекает лишь весною и осенью в полосе тундры. Особенно же продуктивна бывает охота на переправах диких оленей через Оленек и ленские протоки, где колют их на воде сотнями и тысячами. Этот промысел среди местного населения известен под названием «тиикээн». По нашим расспросным данным, в низовьях одного Оленека осенью в четырех пунктах ежегодно добывали до 4000 диких оленей. По рассказам самих якутов, в низовьях Лены, Оленека и Омолоя один хороший охотник убивал до 100 шт. диких оленей в год, а 40—50 голов на охотника совершенно заурядное явление. Те же жиганцы, которые рыбачат выше по Лене между Булуном и Жиганском, лишь в редкие годы могли упромыслить по 5—6 штук, а чаще бывает, что и совсем их не видят. Стародавний экономический быт оленных якутов нашел свое яркое выражение в их героическом эпосе. Здесь они выступают по преимуществу, как охотники за дикими оленями. Мясо дикого оленя в сушеном и вареном виде составляло главное питание народа. Однако, в составе северных якутов издавна существовала довольно значительная группа хозяев, не обеспеченных домашними оленями. Эта часть занималась рыболовством в таежных озерах и по берегам больших и малых рек. Эти рыболовы, конечно, не имели возможности совершать дальние кочевки по берегам океана. В составе быв. Жиганского улуса эти маломощные рыболовы и теперь живут по берегам Лены, начиная от Жиганска до Булуна, никуда не отлучаясь от своих рыболовных угодий. Так как и оленеводческие части в зимнее время превращались в рыболовов, то мы были бы вправе признать, что охота и рыболовство в одинаковой степени составляли основу благополучия северных якутов. Другие авторы, наоборот, недооценивают значение такого важного фактора, как приобщение первобытного населения всего Ленского края к торгово-хозяйственному аппарату огромного Русского государства. Если подходить с этой точки зрения, то экономический быт южных якутов сохранился гораздо более неприкосновенным, чем быт полярных, являющихся поставщиками импортного продукта, дорогой пушнины. Н. В. Воленс, автор статьи «Очерк хозяйственного строя Якутии», по этому вопросу придерживается диаметрально противоположных воззрений. Он полагает, «что изменения в хозяйстве населения Якутии касались почти исключительно южных якутов. Хозяйственный строй Севера был гораздо более устойчив и консервативен и сохранился в большей неприкосновенности»[292]. В хозяйстве северных якутов он не хочет узнать продолжение навыков и порядков, созданных русскими промышленными людьми, гораздо лучше якутов понимавших в каком продукте нуждается их далекая родина. Если якуты притундровой полосы стали выбрасывать на общероссийский рынок ежегодно по 23 ООО—27 ООО шт. песцовых шкурок[293], то могло ли это обстоятельство пройти бесследно на структуре их хозяйства и образе жизни? Южного якута-скотовода пушной ясак и торговля задевали рикошетом. Благодаря им, он не превратился в охотника. Продукты скотоводчества: мясо, масло, кожа и проч. превратились в товар значительно позже, когда в результате длительного развития появился внутренний рынок — города и прииски. Итак, мы установили, что якуты ещё до прихода русских распространялись до берегов Ледовитого океана и эксплуатировали приполярную тундру в интересах своего оленеводческого хозяйства как летнее пастбище и охотничьи угодья. О составе, численности и о распространении северных якутов мы остановимся дальше. Из них только об якутах Жиганского и Усть-Янского улусов ещё мог бы возникнуть вопрос о позднем их образовании из беженцев порусской эпохи, уходивших из южных скотоводческих округов. Но, как мы убедились выше, исторические акты эпохи завоевания края совершенно исключают эту гипотезу. Небольшая примесь к ним верхоянских скотоводов в бассейне реки Омолоя и в пределах Усть-Янского улуса легко устанавливается как их родовыми именами, так и вполне отчетливым самосознанием этих эмигрантов. Массовое бегство южных скотоводов на территорию Жиганского улуса не могло иметь места по двум причинам. Во- первых, казаки, благодаря своему лодочному сообщению, сразу захватили как среднее течение Лены, так и понизовье её. Во-вторых, физико-географические условия Жиганского улуса составляли естественную преграду для поселения там скотоводов. Более или менее значительные волны порусских беженцев из Якутского округа, сильнее других задетого военными действиями, направлялись в скотоводческие районы — на Вилюй, в Верхоянский и Колымский край, отчасти и на Оймякон. Эти беженческие примеси среди старожилов опять-таки выделяются по их родовым названиям, имеющим свои параллели в местах выхода, а также и народными преданиями. В Жиганский улус могли попадать только единичные беженцы, главным образом, участники неудачных восстаний, чтобы, смешавшись с окраинными якутами, избежать суда и наказания. По историческим актам устанавливается, что в Якутском округе наиболее упорное сопротивление казакам оказали якуты обширного Кангаласского улуса. Почти все известные восстания против русских организовывались князьями этого улуса. В связи с ликвидацией их восстаний в Вилюйском, Верхоянском и Колымском округах появились целые наслеги с наименованием «Кангаласский» (Хангалас)[294]. Среди родов и наслегов Жиганского улуса мы находим один маленький наслег с тем же названием «Кангаласский», состоящий из 234 д. об. п.[295]. Из них собственно кангаласцев будет ещё меньше, ибо наслег состоит из двух родов, эженского и кангаласского. Первых — 69 душ, а последних — 165 д. Эженцы, как мы говорили выше, объякученные тунгусы. Эти 165 душ кангаласцев мы были бы вправе причислить к потомкам беженцев из Кангаласского улуса Якутского округа, эмигрировавших на север в эпоху восстаний. Намек на это сохранился и в преданиях самих жиганцев; они, якобы, происходят от якутского царя Тыгына или половины его народа, бежавшей на север при русском нашествии[296]. Но ввиду отсутствия в этих преданиях какого-либо характерного для кангаласцев фольклорного преемства, мы склонны думать, что эти беженцы были весьма незначительны и подбирались из разношерстного элемента, накопившегося в течение ряда лет. В их составе могут быть и единичные переселенцы, прибывавшие позже при мирной обстановке из разных улусов Якутского округа и присоединявшихся к первым кангаласцам по земляческой солидарности. К порусским же беженцам, наверное, принадлежит и маленький джобулгинский род в 4-м Хатыгинском наслеге, состоящий из шести семей с 26 душ об. п. «Джобулга» — местное название 1-го Мальжегарского наслега Западно-Кангаласского улуса. Предки этого рода тоже могли быть в составе кангаласских беженцев. Эти незначительные примеси позднейших выходцев из южных округов, состоявшие, вероятно, из одиноких мужчин, обзаводившихся семьями на месте, конечно, не могли повлиять на культурное обличие северных якутов. Наоборот, они вполне уподобились коренным обитателям и потонули в их среде.
|