Якутов Жиганского улуса

Сотник Бекетов в первое же лето своего прибытия к яку­там 20 июля 1632 года посылает отряд казаков вниз по Ле­не. Последние поставили Жиганское зимовье и по возвраще­нии донесли, что там живут многие тунгусские люди. На сле­дующий 1633 год основатели Жиганского зимовья собрали ясак «с новых тунгусских людей, с долганов и с жиганов».

Ссылаясь на эту выписку, Попов добавляет: «О якутах эти донесения ничего не упоминают»[252].

Майнов тоже заявляет: «Значит, северным пределом рас­селения якутов по западному берегу Лены в момент прихода русских следует признать устье реки Вилюй, так как населе­ние, бродившее по пустынным пространствам завилюйского края и в низовьях Лены, было вполне тунгусским»[253]. При этом Майнов в скобках добавляет: «Жиганская орда, т. е. жеюганский род тунгусов».

Позволительно задать вопрос названным ученым: поче­му же «жиганы», «жиганская орда» не есть якуты современ­ного Жиганского улуса?

Жиганский улус, состоящий из восьми родов, в порусскую эпоху всегда составлял исконное население понизовьев Лены и платил ясак в Жиганское зимовье. Майнов с каким-то осо­бым пристрастием к открыванию тунгусов везде и всюду склонен отождествить жиганскую орду с жеюганскими тунгу­сами, которых сам же помещает в пределах Олекминского края[254].

Вряд ли кто станет отрицать то, что название жеюганский происходит от имени речки Жуи (по-якутски Джёйю), впа дающей в Чару. Жеюганские — значит — живущие по речке Джёйю. Каким образом эти олекминские тунгусы перелетели в Жиганск, чтобы оспаривать у якутов Жиганского улуса их исконную территорию? «Жиганск, жиганский» проксходит от другого якутского названия «Эджигээн». Так верхоянские ламуты и якуты именуют всю ту сторону, которая с водораз­дела Яны и Лены имеет покатость к последней. Среди якутов Якутского округа вообще вся область понизовий Лены назы­вается «Эджигээн».

Решение поднятого вопроса, нам кажется, самое простое дело. В первый же год своего нашествия пришли казаки в местность Жиганск, поставили там зимовье и по сей день носящее то же название (заштат. гор. Жиганск), обнаружи­ли там наряду с долганами и тунгусами «жиганов», «жиганскую орду».

Ясно, конечно, что здесь под «жиганами» нужно пони­мать только лишь коренное население быв. Жиганскогс улу­са, во всех поздних официальных документах царского пе­риода обозначаемое как якуты.

Здесь сам по себе напрашивается интересный вопрос, на котором мы мельком останавливались выше, а именно, каки­ми признаками руководствовались казаки того времени, на­зывая те или другие народы — тунгусами или якутами? Не может ли быть таких случаев, когда казаки относили к тун­гусам якутов? Не будет ли правдоподобно допустить, что они всех тех, кто не имея коров и лошадей, жил в перенос­ных шатрах, не имея постоянной оседлости и имел ездовых оленей, записывали тунгусами? Не надо забывать того, что основная цель казаков заключалась во взимании пушного ясака. Количество и размер его, а также способ обеспечения будущей явки объясаченных, конечно, зависели от рода хо­зяйства и привычных занятий их. В самом деле, не станет же казак того времени разрешать вопросы этнического происхождения тех или других родов, незачем также и устанавливать им какой язык они считают материнским: якутский или тунгусский. Казаки сами, как мы отмечали выше, в пер­вые годы своего появления на Лене могли знать только тун­гусский язык и со всеми своими подданными пока что раз­говаривали через тунгусских переводчиков.

После этих предварительных соображений мы можем сообщить, что якуты Жиганского улуса и по сие время не имеют других домашних животных, кроме оленей и собак, а в летнее время всегда живут в легких шатрах, крытых ко­рой или оленьими шкурами. Кроме охоты они, главным обра­зом, занимаются рыболовством. Иными словами, по видимым признакам материальной культуры и по образу жизни они мало чем отличаются от тунгусов, но язык у них якутский. Якуты, приезжающие к ним из южных местностей, всегда называют их не иначе, как «омуктар» (множ. чис. от «омук»), т. е. тем же самым нарицательным именем, каким якуты при­выкли обозначать и тунгусов. Якуты при этом, по-видимому, исходят из тех же соображений об образе жизни, о матери­альной культуре и т. д. Но сами жиганцы (или жиганы) очень не любят, когда их причисляют к омукам, они сами себя предпочитают называть якутами (саха). Прожив среди них около года, мы имели возможность подробно изучить особенности их духовной культуры. Объякученные тунгусы безусловно сливаются с жиганцами до неузнаваемости. Но точно также и в более центральных районах якутских посе­лений очень трудно отличить от якутов объякученного тунгуса, например, усть-майских тунгусов, нюрбоганочинцев и шелогонцев, перешедших к культуре рогатого и конного скота. Между прочим, из восьми родов или наслегов Жиганского улуса два — Кюпский и Эженский — среди самих жиганцев слывут за тунгусов, что не отрицается и последними. В на­учной литературе и во всех официальных документах они всегда обозначаются якутами. Жиганцы не стоят изолированно. Якуты Усть-Янского улуса, анабаро-хатангские, оленекские тунгусы (?), есейские якуты (?) —суть точная копия жиганцев, т. е. живут оленным хозяйством, говорят якут­ским языком, имеют общий героический эпос, совершенно одинаково отправляются у них шаманские мистерии, не рас­ходятся и в других нравах и обыкновениях.

Ни Майнов, ни Попов, козыряя общими терминами — якут, тунгус, не задумываются над особым положением этих северных якутов, которых по их внешним признакам казаки первых десятилетий имели полное право отнести к тунгусам, точно так же, как современные этнографы по привычке про­должают причислять обитателей бассейна р. Оленек к тун­гусам, неведомо по каким соображениям отличая их от туруханских и есейских «якутов». До сих пор в этнографиче­ской литературе нет отчетливого сознания о существовании довольно многочисленной и вполне самостоятельной по эко­номическим и культурным признакам народности, которую мы пока будем условно называть северными или оленными якутами. Если так, то гипотеза присяжных якутоведов о том что за линию Вилюя ни якуты, ни якутский язык и культура до прихода казаков не переходили, падает сама собой. Ока­зывается, весь якутский север в эпоху нашествия казаков находился в том же самом положении, которое мы застаем и теперь, за исключением лишь Колымского края, куда яку­ты могли продвинуться и после прихода русских. Если в порусскую эпоху и были кое-какие передвижки племен, то они могли быть самыми незначительными. Весьма возможно, долганы, которые жили в то время поближе к Лене, продви­нулись на запад за Анабар или, вернее, перестали прикочевы­вать на Лену. Куркагиры, которые бродили в районе Верхо­янского хребта с выходом к устью Вилюя, перекинулись в верхоянский север, где и теперь находим тунгусский род «кюркээгир». Жиганские якуты сократили орбиту своих коче­ваний, чтобы полнее эксплуатировать пушное богатство тунд­ры. Вот и все. Никаких столпотворений никаких больших пле­менных передвижек. Ларчик казачьих донесений о тунгусском засилии на севере открывается довольно просто. Людей, жи­вущих оленным хозяйством, они везде и всюду должны были относить к тунгусам, ибо они пришли не лингвистические во­просы разрешать, а с точки зрения хозяев края определить, кто сколько ясачных тягот может несть сообразно своим хозяй­ственным занятиям и образу жизни. Чудес под луной не бы­вает. Те многочисленные тунгусы, которые были обнаружены казаками на Вилюе, за Вилюем, на севере не могли испа­риться как дым. Все они сидят на своих местах, а передви­гаются они лишь в воображении некоторых ученых, которые умеют читать исторические документы без критической лу­пы, не считаясь с тем, о чем говорит мудрый пристав из «Бориса Годунова» Пушкина по адресу Самозванца:

«Врешь! Не всяко слово в строку пишется.

Читай: изловить и повестить».

Если казаки свои грамоты, в коих они везде открывали тунгусов, не сопровождали учеными примечаниями: «Говорят по-якутски, обычаи и нравы имеют якутские», то вина их не­большая.