![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Южное происхождение якутов
Как мы убедились в предыдущих главах, в историко-этнографической литературе почти не вызывает спора и возражений утверждение, что якуты в бассейне Лены являются пришельцами из далекого юга и что в более ранние историче ские эпохи они обитали в области верхней Лены и Ангары, прилежащей к озеру Байкал. Об этом свидетельствует якутский язык, принадлежащий к обширной семье турецких наречий, наибольшее распространение которых с начала второго тысячелетия новой эры можно наметить в странах, окаймляющих Каспийское море; о том же говорят как господствующий экономический быт якутов, так и устные легенды о своем историческом прошлом. Как нельзя допустить образование якутского наречия помимо исконных исторических взаимоотношений с основной массой родственных языков, точно так же и якутское хозяйство, разведение рогатого и конного скота, являющееся оазисом среди оленеводческой охотниче-рыболовческой культуры Севера, нельзя понять иначе, как ответвление того типа хозяйства, который господствовал в более южных широтах Сибири и дальше в обширных степях Центральной Азии. И в том и в другом отношении разорванную пуповину якутской преистории с южными центрами, конечно, нужно и должно искать только в районе Верхоленских и Приангарских степей, рассматривая якутский народ со всей его материальной и духовной культурой как колонию, получившую совершенно самостоятельное бытие вследствие стародавнего отрыва от породившей её метрополии. То обстоятельство, что в данном случае мы имеем дело с историей подвижных номадов, которые своей хозяйственной деятельностью почти не изменяют лицо земли и мало оставляют на нем осязательных следов своего пребывания[200], конечно, осложняет задачу историка, пытающегося ретроспективным анализом прочитать содержание давно перелистанных и поросших травой забвения страниц быстролетной жизни. Но невзирая на эти кажущиеся трудности, переселение якутов откуда-то с юга, повторяем, не может вызывать никаких сомнений. Фактически здесь приходится разрешать вопрос не столько о происхождении самих якутов, сколько о происхождении их довольно многочисленного скота. В самом деле, откуда же взялся у якутов рогатый и конный скот, составляющий повсеместно, за исключением Крайнего Севера, основу их благополучия? Где предки этого скота щипали траву, плодились и размножались, прежде чем забраться в таежные трущобы Ленского края? В литературе нередко высказывается мнение, что якуты обзавелись рогатым скотом лишь после прихода русских или даже от них научились употреблять в пищу молоко. Так, например, С. Урсынович в своей работе «Религия туземных народностей Сибири» пишет: «Якуты были конным народом, почему сравнительно легко и одолели, при помощи конницы, тунгусов. При русском владычестве у них распространился рогатый скот»[201]. Николай Харузин в своих лекциях по этнографии утверждает: «Якуты-скотоводы научились употреблению молока сравнительно недавно»[202]. Эти мнения надо понимать как простое недоразумение, явившееся в результате некритического усвоения научной гипотезы, впервые высказанной В. Серошевским и в дальнейшем получившей большую популярность, а именно, о том, что основой экономического быта якутов в старину было табунное коневодство и что они «исподволь и в относительно недавнее время перешли к культуре преимущественно рогатого скота»[203]. Серошевский верно подметил некоторые факты в развитии основ экономического быта якутов в пределах их современной родины, но, однако, ошибочно интерпретирует их в своих теоретических выводах. Что древние якуты раньше были исключительно коневодами и не знали рогатого скота — положение абсолютно неприемлемое и никем не доказанное[204]. (Об этом подробно см. в 3-й части наших очерков, гл. III). Не более того заслуживало бы внимания и серьезного опровержения также и предположение Адольфа Эрмана о том, что якутский рогатый скот не приведен в Якутский край извне и что он скорее является прирученным остатком того дикого вида, который водился здесь чуть ли не в предыдущие геологические эпохи[205]. Эрман упустил из виду то обстоятельство, что нигде в пределах обширного Якутского края рогатый скот не может пережить долгую и суровую зиму, добывая себе пищу подножным кормом. Мало того, и большая чувствительность якутского рогатого скота к холоду, вызывающая необходимость содержания его в течение почти всей зимы в теплом хлеву, ясно говорит о том, что предки его привыкли к мягкому климату и прибыли сюда из далекого юга. Вряд ли найдется якутовед, который стал бы утверждать, что якуты дорусской эпохи не знали теплых хлевов и не запасали для рогатого скота сена на зиму. Впрочем, не бывает правила без исключения. Один из признанных авторитетов по вопросам якутоведения, В. Ф. Трощанский в своей работе «Наброски об якутах Якутского округа»[206] высказался за то, что якуты до прихода русских не умели строить свои теперешние балаганы и не только слово «балаган», но и самый принцип его постройки позаимствовали от русских. Аргументация Трощанского сводится к следующим положениям: якуты, мол, до русских не знали такой простой вещи, как стол, не имели будто бы и топора, чтобы срубать и обтесывать бревна, и что единственная механическая основа в их строительном искусстве заключалась только в сшивании, связывании ремнями. А по главному вопросу, сами-то русские были ли знакомы с техникой постройки якутских балаганов, чтобы передать это искусство якутам, автор ограничивается такого рода заявлением: «...Помнится, я читал где-то описание старинных казачьих куреней, и помнится — принцип этой постройки их тот же, что и якутских балаганов». У Трощанского, очевидно, вообще очень слабая память на самые нужные и важные факты, необходимые для обоснования его фантастического допущения. Прожив среди якутов чуть ли не десять лет, он не заметил и не запомнил того разительного факта, что принцип постройки якутских балаганов и «хотонов» для рогатого скота один и тот же. Серошевский был куда наблюдательнее Трощанского, ибо пишет: «Хотон или коровий якутский хлев строится совершенно так же, как якутская юрта»[207]. Если бы якуты дорусской эпохи не владели техникой постройки своих жилых балаганов, то это обстоятельство одновременно значило бы и неумение строить теплые хлева для своего рогатого скота, а вместе с тем и невозможность размножения последнего при суровых зимах всего Ленскского края. Кроме того, тенденциозное построение Трощанского легко опровергается казачьими документами эпохи завоевания. В них очень часто упоминаются якутские «юрты». Например, в войсковой челобитной енисейских стрельцов и казаков, служивших под начальством атамана Галкина в 1634 г., говорится, что отряд, посланный Галкиным, доходит... «до бурухиных детей и их улусных людей на многие юрты», или «и того... оргуева сына взяли жива, а его Оргуя в тех юртах не застали».., «Князца Дуруя и Бодоева улусные люди тоже живут... во многих юртах»[208]. По расспросным речам вилюйских ясашных сборщиков Максименко Митрофанова, Марка Логина да Тимошки Докучаева в Усть-Вилюйском районе «дву родов пеших якутов роду Кокуй князца Корюка да роду осекуся... а живут те два рода пеших якутов юрты подле Лену реки... ниже устья в трех днищах»[209]. Иными словами, в самый момент прибытия казаков якуты повсеместно жили в «юртах», а не в чумах и урасах. Мало того, по тем же документам, во время борьбы с отрядами сотника Бекетова в 1633 г. якуты строят ещё какие-то острожки: «Якутские люди из многих улусов Дубчинской волости збежались в один улус и поделали острожки и сели в острожках».., «и учали служилые люди к острожкам приступати».., «один острожек взяли».., «а иные острожки взятьем взять не могли и зажгли со всеми якуцкими людьми, видя их тебе великому государю непокорность»[210]. В данном случае трудно решить, какой тип постройки называется «острожком». Возможно, что это были срубы амбарного типа, которые тоже были известны якутам издавна. До прихода русских они, по-видимому, не были знакомы с моховой прокладкой, ввиду чего постройки срубом служили лишь амбарами, а также, весьма вероятно, и летним жильем. В нашем распоряжении не имеется никаких отчетливых данных о том, что якуты в пределах своей теперешней родины по примеру настоящих кочевников, живя в переносном жилье, переходили со скотом с места на место. Их хозяйственное обзаведение представляется нам в виде летника и зимника («сайлык» и «кыстык») с постоянным и неподвиж ным жилым помещением и надворными постройками. Лишь в виде исключения многоскотные хозяева в отдаленных местах имели лишние зимние юрты, где поселялись на короткое время для потребления имеющихся там запасов сена. Обычный и распространенный повсюду тип якутских хозяйственных построек нам хорошо известен. Кроме жилой юрты должны быть: хлев для скота — зимний «хотон», летний «титик», загоны — «дал», изгородь — «кюрюё», «оттоох кюрюё» — изгородь для складывания сена, «хасаа» — крытое помещение для жеребят и доения кобыл, «тиэрбэс» — обширная изгородь для пастьбы упряжного скота и телят. Мы не можем также согласиться и с тем, что якутам дорусской эпохи не был известен тип амбарных построек, как и самое слово «ампаар», ибо оно имеется чуть ли не во всех турецких наречиях[211]. Древние якуты даже своих мертвецов хоронили в небольших срубах амбарного типа, не говоря уже о «хасаа», крытом помещении для жеребят, которое нельзя даже представить себе иначе, как особый вид амбара. Значит, мы должны допустить существование при жилой юрте и амбаров, которые у бедняков заменялись «хоспохом» (кладовая балаганного типа). Наличие постоянного зимнего жилья с запасением сена на всю зиму для рогатого скота, частью и для конного, неизбежно предполагает и размежевание покосов в индивидуальное пользование отдельных хозяев. Если дело обстоит так, то представление якутов кочевниками не будет ли простым недоразумением? Мы не думаем также, чтобы проживание якутов отдельными хуторами, а не деревнями и скученными поселками, могло бы послужить основанием для причисления их к кочевникам. То обстоятельство, что современные буряты как в своих летниках, так и в зимниках селятся не хуторами, а целыми улусами (по- бурятски «улус» — деревня, состоящая из ближайших родичей), убеждает нас в том, что якутский хозяйственный индивидуализм развился значительно позже. Северные якуты- оленеводы и теперь кочуют целыми родами. Русские завоеватели в начале XVII века застали якутов, давным-давно перешедших в стадию оседлого скотоводства, за исключением далекого севера, где оленеводство и охота диктовали иные хозяйственные привычки. В записанных нами якутских преданиях имеются весьма отрывочные указания, что древние герои, вожди крупных родовых объединений, имели обыкновение пасти свой скот на свежей траве («отордуур»), перекочевывая с места на место в небольших шатрах, т. н., «далла ураса». Здесь, по всей вероятности, мы имеем дело с историческим анахронизмом, т. е. перенесением на позднее время фактов, имевших место в более древнюю эпоху. Если это обыкновение где и имело место, то вряд ли оно было общим хозяйственным правилом. Такие порядки могли сохраняться лишь у поздних переселенцев из бурятских степей как пережиток их южных хозяйственных навыков. Но в данный момент нас интересуют не эти мелочи в хозяйственных привычках якутов, а общий исторический вывод, который подсказывается всеми особенностями якутского скотоводческого хозяйства. Вправе ли историк-экономист раннее местожительство якутского народа проектировать в таких географических областях, где нельзя обнаружить никаких следов существования там культуры рогатого и конного скота? Можно ли неожиданное появление в бассейне средней Лены скотоводческого народа понять, не допуская исторического преемства? На эти вопросы мы отвечаем: доленскую родину якутов легко отыскать по наличию там таких же скотоводов, каковы и они сами, ибо ни опыт якутского хозяйничания не должен был бы пропасть даром и они сами не смогли бы из ничего создать на севере свое довольно солидное хозяйство, не имея сильной экономической базы на местах прежнего оседания. Попробуем теперь, руководствуясь указанными признаками, найти предыдущую родину якутского народа. На восток от Лены, как всем известно, до берегов Охотского моря простирается обширная горная страна, покрытая дремучей тайгой, представляющая из себя почти человеческую пустыню. Исконные обитатели этой области — оленеводы-охотники, отчасти и рыболовы. Даже коренные обитатели Амура, за исключением тех, которые живут в её верховьях и по правому притоку Сунгари, до настоящего времени не вышли ещё из стадии примитивной охоты и рыболовства. Академик Л. Шренк в своей известной работе «Об инородцах Амурского края» (т. I, Сиб. 1883) основу их экономического быта характеризовал в следующих словах: «Итак, на мою долю остаются коренные инородцы Амурского края, которые в бытность мою на Амуре, хотя и не могли считаться полными дикарями.., пребывали ещё в состоянии простых, первобытных рыбаков и охотников» (стр. 5). Дальше, из его описаний мы узнаем, что: «Инородцы нижнего Амура живут рыболовством, а инородцы верхнего Амура по преимуществу охотой» (стр. 47). Гиляки и айны — оседлые рыбаки (19 стр.), орочи — бродячие охотники, отчасти и рыболовы, ороки — кочевые оленеводы (24 стр.), гольды — исключительные рыболовы (24 стр.), негидальцы—тоже (30 стр.), самогиры—охотники. (32 стр.), манегирцы ведут бродячий образ жизни (42 стр.), кили — охотники (35 стр.), бирары — охотники (38 стр.). Бирары и орочи (на восточном склоне Хингана) лишь местами под влиянием китайцев занимаются земледелием и скотоводством. Спрашивается, можно ли где-либо в описанных местах искать прародину типичного скотоводческого племени? Ту же картину мы можем констатировать и на запад от Лены. Вплоть до эпохи русского завоевания в бассейне р. Енисея культура рогатого и конного скота не распространялась на север дальше широты г. Красноярска. Иными словами, не только на уровне широт трех южных скотоводческих округов Якутской республики, но даже и по широте г. Киренска на Енисее господствовали только оленеводство, охота и рыболовство. Попутно укажем и на то, что и весь Тобольский север на уровне якутских оседлых поселений ко времени прихода русских ещё не вышел из тех же стадий хозяйственного развития. В настоящее время, благодаря материалам приполярной переписи, проведенной в 1926—27 гг., мы имеем возможность в точности установить как численность всего населения, туземного и русского, в пределах всего среднего и нижнего Приенисейского края, так и состояние в них скотоводческого хозяйства. Наша задача сравнительного изучения облегчается тем обстоятельством, что в момент совершения указанной переписи, вся территория енисейского бассейна, приписанная Туруханскому краю, по широтным данным почти совпадает с той частью бассейна Лены, которая входит в состав Якутреспублики. В перепись вошло все русское население, обитающее по берегу Енисея от фактории «Низенький Яр» в 470 км. ниже г. Красноярска (60° паралл.), а также и в стороне по его притокам. Иными словами, все то, что на Енисее называют «Туруханским краем» в географическом отношении вполне совпадает с Якутреспубликой. Поэтому, сравнивая статистические данные о численности населения и скота в Туруханском крае и в Якутреспублике, мы попутно получим и наглядную картину поднятия хозяйственной культуры и умножения пищи в бассейнах этих двух крупнейших речных систем Сибири в результате приложения человеческого труда при одинаковых климатических и физико-географических условиях. Из этих данных мы видим, что культура рогатого и конного скота в область среднего Енисея занесена русскими, в руках которых и теперь находится почти вся наличность лошадей и коров, а аборигены края из домашних животных владеют лишь оленями да собаками. По степени развития коневодства и размножения рогатого скота средний Енисей на уровне якутских широт отстал даже от полярной зоны Якутреспублики, куда якуты пригнали своих коров и коней ещё до прихода русских, а именно, в бассейн Яны, а после завоевания тот же тип хозяйства распространился ещё глубже за полярный круг по Индигирке и Колыме. Невзирая на эти разительные контрасты в экономическом быту туземного населения Енисея и Лены в области их среднего течения, Н. Щукин отчасти и В. Серошевский допускают возможность переселения якутов из южного Енисея вниз по этой реке до устья Нижней Тунгуски и дальше вверх по последней до верховьев Вилюя[212]. Предки якутов со своим рогатым и конным скотом в области среднего течения Енисея, конечно, могли проживать, ибо здесь широты те же, что и на Лене. Но, однако, нельзя согласиться с тем положением, чтобы они со своими стадами могли переселяться вверх по Нижней Тунгуске, стесненной горами и лесами, где на протяжении почти 1500 км не существует никаких лугов и пастбищ, которые были бы достаточны для прокормления хотя бы и одной сотни коров. Но удивительнее всего то, что от этого таинственного народа, пролетевшего каким-то чудесным метеором, туземные обитатели не унаследовали ни одного коня и коровы.
ТАБЛИЦА О состоянии народонаселения и его хозяйства в бассейнах Енисея и Лены по широтам Якутреспублики[213]
Какие же выводы, помимо отрицания наивной гипотезы Щукина, мы обязаны сделать на основании приведенных фактов распространения скотоводческой культуры по водным системам трех величайших рек Сибири, текущим параллельно в Полярное море? Почему граница хозяйственной эксплуатации коня и коровы по Лене углубилась так далеко на север, оставляя за собой не только Обь и Енисей, но даже среднее течение и понизовье Амура, где климатические условия, конечно, куда благоприятнее ленских? Разрешение данной загадки, по нашему мнению, нужно искать, во-первых, в сложных зигзагах исторической судьбы самого якутского народа. Когда они обитали в благодатном юге, какие-то непреодолимые силы заслоняли от них верховья Амура, прикрывали пути на южный Енисей и гнали сзади в единственную свободную прогалину, на север — на Лену. Если здесь при самых неблагоприятных климатических и географических условиях якут не расставался со своим скотом, то это зависело, конечно, не от прирожденных свойств его, как стал бы утверждать сторонник расовой теории, а просто от длительности его скотоводческих занятий, в результате чего у него образовались довольно устойчивые хозяйственные навыки. Это обстоятельство, с другой стороны, наводит на мысль о степном происхождении основного ядра якутского племени. Об этом свидетельствуют также и религиозные воззрения древних якутов: конь и корова у них были подлинными объектами религиозного поклонения. Догматы дохристианской религии якутов заслуживают внимания историков и социологов, ибо они напоминают верования «классических» народов древней Индии, Переднего Востока и Южной Европы. Они поклонялись когда-то громогласно ржущему небесному жеребцу под именем «Уордаах- Джёсёгей’я», который представлялся богом-«предком» и покровителем конного скота. В живой религии народа этот бог антропоморфен, но в эпической поэзии и в древних мифах он выступает в животном облике. Якуты признавали также богиню «Ынахсыт» (от «ынах» — корова), от которой зависит благополучие и размножение рогатого скота. И эта богиня антропоморфна, но в религиозных гимнах точно также сохраняет черты своего прежнего животного облика (коровы). Эти мифологические образы из числа примитивных скотоводов Центральной Азии и Сибири, сохранившиеся только у якутов, в достаточной мере изобличают степное происхождение своих носителей. Северная граница распространения травоядного скота по Лене, задолго раньше прибытия русских перевалившая за полярный круг, есть конкретный показатель хозяйственной деятельности искони пастушеского народа. Она одновременно свидетельствует о большой исторической давности про никновения якутов в бассейн р. Лены. Во всяком случае господствующее в науке мнение, что якуты со своим конным и рогатым скотом переселились на Лену всего-навсего за три-четыре века до прихода русских, слишком ускоряет темпы развития их хозяйства. Выше мы отметили, что якуты в момент русского завоевания уже были оседлыми скотоводами и притом со склонностью к хуторному расселению запасали корм для своего рогатого скота на долгую 7-8-ми месячную зиму и повсеместно устраивали для него теплые помещения, что, само собой разумеется, предполагает стойловое кормление. Рабочий скот, быки и кони, всегда кормились в огороженном месте запасами сухого сена. Лишь гулевые табуны конного скота и летом и зимой оставались, на подножном корму, да и то в специально заготовленных пастбищах (по долинам речек и подходящих таежных участках палами очищали опавшую хвою и древесную заваль). Более рачительные хозяева имели обыкновение подкармливать сеном жеребых кобылиц и отощалый молодняк в пору трескучих морозов и позднею весной. От примитивного оленеводства с охотой и рыболовством до описанных форм якутского скотоводческого хозяйства нельзя не предположить целый ряд переходных ступеней. Если же учесть тот бесспорный факт, что народы, не попавшие ещё в орбиту влияния интернациональных запасов культуры и знаний, основанных на применении развитой письменности и организованного обучения, везде и всюду должны были развиваться чрезвычайно медленно, двигаясь вперед только ощупью при накоплении данных горького опыта, то для стабилизации на Лене якутских хозяйственных навыков в живой действительности, конечно, потребовался довольно внушительный период времени для их внутреннего развития. Итак, общий обзор экономического быта ближайших соседей якутов, живущих на западе по р. Енисею и его притокам, на восток вплоть до Охотского моря и Амура, совершенно исключает возможность отыскания в этих областях не только прародины якутов-скотоводов, но даже и временных этапов в их прошлой истории. Получается совершенно иная картина, если мы остановим свое внимание на туземном населении, его экономическом быте и характере местности той обширной области, которая непосредственно примыкает к верховьям самой Лены, этой обители современных якутов. Коренные обитатели этого края, буряты со своими забайкальскими сородичами, издревле занимаются в больших размерах скотоводством, держат овец, лошадей и рогатый скот. По данным сельскохозяйственной переписи 1914 года[214], у добайкальских бурят наличность скота выражалась в следующих цифрах:
Лошадей 84, 809 гол. Рогатого скота 258, 260 гол. Овец 123, 613 гол. Коз 29, 777 гол. Свиней 8, 280 гол. Всего: 514, 939 гол. С этими данными интересно сопоставить состояние якутского скотоводства в трех южных округах (см. приведенную выше таблицу). Правильное соотношение скотоводства якутов и бурят мы можем установить, конечно, ознакомившись с численностью добайкальских бурят. По статистическим данным за разные годы от 1887 г. по 1917 г. численность бурятского населения б. Иркутской губ. колебалась от 110.629 д. об. п. до 98.678 душ[215]. Надо заметить, что добайкальские буряты не только не размножаются, но даже дают местами очень заметную убыль. Если сравнить посемейную или душевую обеспеченность бурят и якутов скотом, то добайкальские буряты окажутся значительно богаче якутов. О забайкальских мы и не говорим, ибо они по сравнению с добайкальскими настоящие скотоводческие крезы. Со времени установления русских порядков бурятское хозяйство, конечно, претерпело много изменений, ибо территория, занятая бурятами, была усиленно колонизована русскими, которые оттеснили первых со многих насиженных мест. Об этом мы можем судить хотя бы по количеству скота у русского населения. По переписи 1916 г. у русского населения Иркутской губ. имелось[216]: Лошадей 184, 122 гол. Рогатого скота 278, 060 гол. Овец 115, 575 гол.
Судя по описаниям старинных авторов, бурятское скотоводство, благодаря соседству русских и земельному утеснению, изменилось и в своей хозяйственной структуре. Так, например, Георги, наблюдавший бурятскую жизнь во второй половине XVIII в., пишет: «Буряты ведут жизнь кочевую, а главное их упражнение есть скотоводство... Невзирая на то, что зима у них продолжается от 6 до 7 месяцев с жестокими стужами, для скота своего буряты ничего корму не запасают, но оставляют оный питаться тем, что сыщет в сие время для насыщения своего». И лишь относительно добайкальских он добавляет: «...накашивают немного сена для поддержания своего скота в зимнее время»[217]. Характеристику бурятского хозяйства мы можем дополнить словами другого, более современного автора: «Скот круглый год находится под открытом небом; для зимовки его приготовляют в некоторых местностях «хохоры» (?), состоящие в том, что весною навоз со двора свозят в кучу, разбив предварительно лопатами, и оставляют просохнуть в течение лета. Затем этим сухим мелким навозом посыпают снег в местах, где скот проводит ночь»[218]. Забайкальские буряты до недавнего времени жили по преимуществу в переносных войлочных юртах, добайкальские же имели шести- или восьмиугольные бревенчатые юрты. Из этих данных в достаточной мере уясняется, что скотоводческое хозяйство добайкальских бурят занимало промежуточное положение между якутским оседлым бытом с запасанием сена для рогатого скота на всю зиму и степным, монгольским номадизмом с его подножным кормлением в продолжение всего года. В свою очередь и хозяйство забайкальских бурят являет переходные формы от экономического быта монголов к типам хозяйства добайкальских бурят. Вот почему историко-экономист не может спешить с непосредственной увязкой якутов с территорией Забайкалья, ибо получился бы слишком резкий скачок в господствующих там и тут формах экономического быта. Опять-таки та же экономика направляет наши поиски доленской родины якутов в Западное Прибайкалье. Что же касается физико-географи ческих особенностей этой области, то описанное выше скотоводческое хозяйство бурят в достаточной мере характеризует её в смысле экономических возможностей. Помимо обширных пространств, покрытых лесом, имеется немало просторных равнин и степей, представляющих из себя естественные луга и пастбища, необходимые для скотовода. Например, известные Братские степи, начинаясь у самой Лены, тянутся почти на 200 км по обе стороны Якутского тракта; дальше Балаганские, Боханские и Аларская степь, Косая степь, обширная равнина по левому берегу Ангары вдоль железной дороги, долины её многочисленных притоков, а также и верхней Лены, Тункинская и Торская котловина по Иркуту и целый ряд других мелких урочищ, из которых любой может с успехом соперничать с самыми знаменитыми якутскими «аласами» (так называется у якутов пологая окружность таежных озер, образующая скашиваемые луга), могли питать издревле довольно многочисленный скот. О более благоприятных климатических условиях западного Прибайкалья по сравнению с теперешней родиной якутов, само собой разумеется, нечего и говорить. О древних переселениях якутов, являющихся незначительной частью большого турецкого народа, обитающего в своей массе в юго-западных областях Азии и Восточной Европы, вниз по Лене нетрудно, конечно, догадаться и без сравнительного изучения экономики туземных племен соседних областей. Естественными путями сообщения в древности и теперь являются большие судоходные реки. В древние времена наиболее часто случались переселения племен вниз по течению больших рек. Примитивный плот, сколоченный из нескольких десятков бревен, мог служить вполне удовлетворительным средством передвижения на довольно приличные расстояния. При этом наиболее характерным явлением для тех времен нужно признать и то, что целые племена или части их, раз переселившись вниз по течениям протяженных рек, лишались возможности совершить обратное плавание, ввиду чего происходили разрывы колоний от их метрополий. Так могли образоваться и целые племена культурных отщепенцев, сохраняющих очень смутное сознание о своем историческом происхождении. К числу подобных народов мы вправе причислить и современных якутов. Недаром они в своем старинном былинном творчестве сделали излюбленным героем богатыря с весьма характерным прозванием «много страдальный и многогрешный одинокий (бобыль) муж» (Эрэйдээх-Буруйдаах Эр Соготох). Дальше мы убедимся, что этот герой есть никто другой, как сам легендарный и воображаемый предок, прародитель всего якутского племени Эллэй-Боотур (Эллэй- богатырь). Идея культурного отщепенства в высшей степени свойственна якутам и проходит красною нитью во всех важнейших образцах их былинного и героического эпоса. Где-то в далеком и роскошном юге остались многочисленные братья по крови и культуре: «кюн улууса, айыы аймага» — «народ солнца, дети небожителей». Об их ожесточенной борьбе с богатырями тьмы, чужеплеменными народами — абаасыларами и взаимных распрях до недавнего времени пели вычурным былинным стилем якутские рапсоды-олонгхосуты в длинные зимние вечера, а иногда и ночи напролет, собрав около себя тесный кружок молодёжи обоего пола. Порой внимали им и седые старцы, но более зрелые якуты давно перестали им верить. Если хотят прервать кого-либо из заядлых вралей, то обычно говорят: «Ээ, олонгхолоомо догоор» — «Эй, друг, ты мне былины то не сказывай». Так постепенно когда-то живая и реальная действительность превращается сначала в легенду, потом в былины и сказки, которым внимают теперь лишь дети да подростки. А затем, само собой разумеется, наступит для них или уже наступил момент полного забвения. Изложенные выше доводы и соображения убеждают нас в том, что вопрос о переселении якутского народа вниз по Лене принадлежит к числу простейших. Достаточно его поставить, чтобы тотчас же напрашивался и единственно возможный ответ. Это, пожалуй, не сложная историческая проблема, а скорее простая научная аксиома, в особенности для историка-марксиста. Вот почему мы вынуждены с некоторым изумлением и недоумением остановиться пред научным мнением Серошевского по данному вопросу. Среди этнографов и бытописателей туземных народов Сибири названному автору, вне всякого сомнения, принадлежит одно из первых мест. До революции в России и заграницей известная сводная работа Серошевского об якутах единогласно признавалась одной из лучших, своего рода классической. Да и теперь не приходится отрицать то положение, что Серошевский, как автор «Якутов», принадлежит к классикам буржуазной этнографической науки. Изучать его нужно, считаться с его научными взглядами необходимо. Но, однако, «слова из песни не выкинешь». Мы вынуждены ознакомить наших читателей и с его «классическим» мнением по интересующему нас в данный момент вопросу. «Как ни отрывочны собранные нами сведения об имени Байкал, тем не менее они, несомненно, подрывают доверие в байкальское происхождение якутов, раз последнее не имеет в свою пользу ничего, кроме этого слова»... «Якуты же могли быть на Байкале, но могли и не быть. Слово это у них есть, но оно могло быть занесено к ним русскими казаками уже впоследствии, подобно тому, как были занесены к ним другие инородческие слова: юкала, нарта, бурдук, бат и проч.... могли и узнать о нем при посредстве бурят и монголов»... «Итак, нужно подождать помещать якутов даже временно в Прибайкалье, до подтверждения этого предположения другими, более точными доказательствами»1. В приведенных рассуждениях Серошевского справедливо одно положение, а именно, вопрос о байкальском происхождении якутов нельзя разрешать на основании одного только слова «байгал», которое пусть будет известно им с нарицательным значением «море». (Здесь Серошевский ошибается, ибо якуты прежде всего знают Полярное море, куда течет Лена, и дают ему имя «Байгал», прибавляя иногда прилагательный эпитет «муустаах», т. е. ледяной. Следовательно, Байгал у якутов собственное имя, которое только в порядке вторичного словообразовательного процесса получило нарицательное значение). Что же касается его утверждения — якуты могли быть и не быть на Байкале, — то оно только лишний раз иллюстрирует беспомощность идеалистической мысли при её попытках разобраться в самых элементарных вопросах истории. Сравнительное изучение экономического быта якутов и их ближайших соседей привело нас к тому простому положению, что скотоводческий народ, существующий эксплуатацией конного и рогатого скота, в своих древних переселениях с юга на север должен был придерживаться направления могучей реки Лены. Если бы в её среднем течении, благодаря творческой деятельности текучих вод, не образовались луга и пастбища, столь необходимые для существования рогатого и конного скота, то разве было бы мыслимо переселение якутов из хозяйственной зоны коня, коровы и барана в об ласть господства северного таежного оленеводства? Если дело обстояло так, то мы вправе сказать, что в прошлой истории якутов водная система Лены сыграла роль своеобразного костного скелета, на котором держался весь хозяйственный организм народа. Следовательно, и пути следования скотоводов на север властно определялись топографией, флорой и климатическими условиями верховий Лены, отчасти и других прилегающих рек (Ангары и Нижней Тунгуски). Недаром сам якутский народ в лице его современных легендистов свое переселение на север постоянно ассоциирует с течением Лены. Он также, согласно своим древним религиозно-поэтическим воззрениям на явления живой природы, наделяет ленские долины, притоки, озера, богатые лугами, и горы духами, которые через посредство шаманов, якобы, призвали к себе народ, живущий далеко на юге: «Добро пожаловать к нам, мы будем кормить и скот ваш и вас самих». Так, по рассказу якута Ботурусского улуса Филиппа Кладкина, богач Омогой-Баай, обладатель многочисленных голов рогатого и конного скота и воображаемый прародитель всего якутского племени с материнской стороны, обращаясь к своему шаману говорит: «Отсюда на север течет большая и многоводная река. Своим ясновидящим взором опиши мне эту страну, по которой она течет». Шаман, совершив камлание, передал свое провидение: «Эта река впадает на север в Ледовитое море. Приблизительно в середине её по левую руку возвышаются две горы. Когда я спросил, как их именуют, они ответили: «нас зовут «Ытык Хайалар» (Священные горы). «Между этими горами расстилается прекрасная равнина. Дух равнины Киэнг-Киллэм-Госпожа осталась, простирая ко мне руки. Она молвила: «Оскудела я людьми и скотом, пригони ко мне их!». «На восток от неё есть плодородная, текущая по равнине речка с 12-ю ветвями-притоками. На вопрос об её имени, она ответила: «Я сочная Татта. Я тоже хотела бы воспитать и взрасти людей и скот». Дальше представляются пролетающему шаману духи знаменитых озер Амгино-Ленского плоскогорья Кыыс-Ханга, Киэнг-Мюрю, Киэнг-Тюнгюлю. Вслед за этим мистическим путешествием шамана в глубь Ленского края по словам легендиста: «...Омогой-Баай с женой и с двумя дочерьми поплыл вниз по реке и поселился на равнине между двух «Священных гор»[219]. Другой сказитель, якут Борогонского улуса Гавриил Местников, сюжет о предварительной разведке шаманских духов передает почти в тех же выражениях, что доказывает большую популярность и распространенность подобных рассказов. Когда шаман Омогоя, добравшись до скалистого острова «Аграфена» в низовьях Лены, летел обратно, то дух местности Сайсары (озеро и равнина, где теперь стоит г. Якутск) обратился к нему с такой мольбою: «Я оскудела людьми и скотом, направь ко мне людей, которые могли бы стать предками большого народа и многочисленных стад. Так говоря, она с радостными кликами простирала к шаману свои длани»[220]. Эти художественные образы, невзирая на свой фантастический характер, представляют большой научный интерес по своей глубоко материалистической основе, уясняющей идеологию скотоводческого по преимуществу племени. Богатый скотовод решается на переселение в бассейн средней Лены не раньше, как удостоверившись в наличии там кормовищ для своего скота. И в живой действительности, конечно, не могло обстоять иначе. Между прочим, среди якутов очень распространена художественная повесть о собрании пернатых, которые заняты избранием царя, чтобы под его руководством в летнее время перелетать на дальний север. Один вариант этой повести помещен в «Верхоянском сборнике«И. А. Худякова. Там мы читаем: «На южном месте птицы обществами сделали большое собрание: «Наша земля (и место) летом весьма жарка и знойна, делается без воды — наши родные яйца все гниют, умирают. Выбрав себе господина, пошлем его на север искать земли-места». И вот выбрали беркута и послали его на север для разведки. Беркут увидел на севере очень хорошие места, но решил скрыть это обстоятельство от своих подданных: «Э, напрасно я туда и ходил. Для птиц, садящихся на деревьях, там нет ни одного дерева; для птиц, плавающих по воде, нет ни одного озера, ни одной ложбины для плавания. Туманом, ветром, вихрем крутит эта земля». Но, к несчастью беркута, его жена была в любовной связи с чирком, который, сидя на ветке дерева под гнездом беркута, подслушал его разговор с женой. Вторично выбирают орла и тоже отправляют на север. «Птица-орел, прилетев со свистом, осмотрел эти места, прибыв назад, рассказал, что такие то отличные места, что ни птенец не погибнет, ни одно яйцо не сгниет»[221]. Вряд ли можно сомневаться в том, что в этой повести под видом птиц выступают сами якуты с их реальными интересами, привычками и нравами[222]. Если так, то значит, древние якутские переселения, особенно в тот период, когда снимались с места целые улусы, не могли быть действиями наобум, «авось да найдем место, где можно будет откормить скот». Вожди улусов, если и не снаряжали специальные экспедиции для разведки, то во всяком случае, покидая свою южную родину, они должны были иметь отчетливое представление о том, какие места и какие условия существования ожидают их на новой родине. Во всех вариантах народных легенд предки якутов неизменно отыскивают верховье Лены и плывут вниз по ней, за исключением вилюйских сказаний, об историческом значении которых мы будем говорить особо. Если в легенды вплетаются образы отцов этих героев-переселенцев, то они или остаются жить где-то вдали на юге, за ленскими вершинами, или же умирают, прибыв к её верховьям. При этом отцы перед смертью в своем заветном слове говорят: «Мне суждено умереть в верховьях той реки, на которой расплодится мое потомство»[223]. Некоторые сказители своей современной родине дают особо лестное прозвище «Молочная река»[224]. Историк не может не считаться с общим сознанием якутов, что кости их отдаленных предков покоятся на юге за верховьями реки Лены и что их древние переселения согласовались с течением этой реки. По нашему мнению, устные сказания якутов по их реализму и исторической правдивости в ряде случаев имеют не меньшую ценность, чем писаные источники. Легенды целого народа, вошедшие в плоть и кровь массы, не могут быть подделаны и питаться вымышленными мотивами. Если в этих легендах иногда содержится фантастический элемент, наподобие приведенной выше рекогносцировки шаманских духов, то при современном уровне этнологических знаний их, конечно, не трудно выделить из общей массы фольклорного материала. Точно также историк легко поймет, что народ в своем легендарном эпосе привык сокращать массовые явления до размера приключений единичных героев, благодаря чему получается повторение библейских картин. Как переселение целого еврейского народа в Египет изображается в образе путешествия одной семьи престарелого Иакова, так и в якутской легендарной истории переселяется на Лену семья одного Омогой-Баая или других, ему подобных, героев- прародителей, чтобы там на месте размножить довольно многочисленное племя. Мы не будем излагать здесь содержание всех якутских легенд о переселениях их предков вниз по Лене. Они довольно однообразны и повторяют на разные лады с небольшими вариациями в именах и поводах переселения один общий сюжет, превращающийся таким образом в какое-то общеплеменное тавро или родимое пятно, выжженное в сознании народа грандиозными картинами древних переселений. Отдельные части и элементы героического эпоса якутов, поскольку в них отразились судьбы народа в различные эпохи его исторического бытия, будут разобраны нами в соответствующих местах наших очерков. Отсылаем читателей к подлинным текстам собранных нами легенд[225], как они живут в устах самого народа, который умирает и нарождается лишь в лице отдельных личностей, а в целом был постоянным свидетелем следовавших один за другим исторических событий. Итак, река Лена со всей своей водной системой в прошлые века властно предопределила будущие судьбы якутского народа, поскольку он должен был при выборе мест для своего расселения ориентироваться наличием лугов и паст бищ. Но, однако, этот вывод, правильный при целостном понимании исторических судеб якутского народа, может оказаться и ошибочным в ряде частных моментов. Например, первый толчок к переселениям на север могли дать совсем не скотоводческие части народа, а промышленники, охотники и рыболовы, или те его отделы, которые искони веков занимались оленеводством. Сдвиги последних, если таковые имелись в составе якутов того времени, конечно, должны были подчиняться совершенно другим законам, чем переселения чистых скотоводов. Поэтому в первую очередь мы должны заняться вопросами о том, нет ли в составе якутского племени такого отдела, которому возможно было бы приписать очень давнее занятие оленеводством, а также в структуре современного якутского хозяйства и в народных преданиях нет ли каких-либо очевидных следов сильного развития в прошлом охотничьего промысла и рыболовства. Если на поставленные вопросы можно дать лишь положительные ответы, то южные якуты, ещё и не расставаясь с Прибайкальем и Верхоленскими степями, могли иметь достаточно полные информационные сведения об области средней Лены.
|