Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Академик В. В. Радлов






 

Если якутскому языку исключительно повезло в смысле изучения его грамматики и словарного запаса благодаря капитальным трудам академика Бётлингка, С. В. Ястрем­ского и Э. К. Пекарского, то столь же благоприятно сложив­шиеся условия способствовали увенчанию всех ранних лингвистических работ солидной монографией такого авто­ритета в области турецкого языкознания, как покойный рус­ский академик Василий Васильевич Раддов. Труд Радлова «Die jakutische Sprache in ihrem Verhä ltnisse zu den Tü rksprachen»[158] по своему характеру и содержанию является дополне­нием к грамматике Бётлингка, ибо автор задался целью определить место якутского языка среди прочих турецких диалектов по особенностям его грамматических явлений и лексическому составу. Во времена Бётлингка, как мы знаем, научное турецкое языкознание только что зарожда­лось и разные турецкие диалекты, за исключением осман­ского и татарского, оставались совершенно не изученными. Поэтому сравнительно-грамматическая часть в труде Бёт­лингка не могла быть развернута с надлежащей полнотой. Радлов свою научную задачу понял даже значительно шире намеченных выше рамок, ибо он не ограничивается уясне­нием отношения якутского языка к остальным турецким, а пытается определить его отношение и с монгольскими наречиями. К моменту написания труда Радлова изучение как турецких, так и монгольских языков продвинулось далеко вперед и автор имел пред собой готовые и разработанные лингвистические материалы.

Ближайшим поводом к занятиям Радлова якутским язы­ком, по-видимому, послужило завершение в самом основном изучения языка памятников древнетурецкой письменности, найденных в Монголии в долине Орхона и Толы, а также и в области верхнего Енисея. Пред взором ученых силою науки и человеческого гения как бы вновь ожили те турец­кие народы, которые когда-то владычествовали в степях Монголии и прилежащих к ней областях Южной Сибири, и заговорили на своем родном языке. Важнейшие из упо­мянутых надписей датировались первой половиной VIII века н. эры и немного позднее. (Енисейские надписи, по мнению научных авторитетов, относятся к более ранней эпохе, хотя и не точно определяемой).

Академик Радлов в начале своей научной деятельности, собрав обширный лингвистический материал по языкам ту­рецких племен Алтае-Саянского нагорья и прилежащих к нему степных областей, рассматривая изученные им наре­чия как подлинно турецкие, отнесся критически к теорети­ческим воззрениям академика Бётлингка о якутском языке. Он не только признал якутский язык не турецким по своему первоначальному происхождению, но даже не включил его в общую группу турецких языков. Но эта оппозиция Радлова научным взглядам академика Бётлингка не нашла признания в науке не только потому, что авторитет последнего в науч­ных кругах был слишком высок, но также и по той простой причине, что «приведенные им основания были недостаточно убедительны, ввиду чего имелась потребность в более об­стоятельном исследовании, чтобы вполне научно установить отношение якутского языка к названным (тюркским), язы­кам», как позже сознается сам Радлов[159].

Проф. А. Н. Самойлович в своей рецензии на последний труд Радлова пишет: «Якутский и чувашский языки были признаны древнейшими турецкими языками, сохранившими следы своей глубокой старины благодаря уединенному поло­жению среди языков нетурецких. Ранее в своей Phonetik der Nö rdlischen Tü rkspachen (Лейпциг. 1882 г.) акад. В. Рад­лов высказал на те же языки иной взгляд: он их признал языками не турецкими, а отуреченными»[160].

Таким образом, Die jakutische Sprache Радлова имело своей ближайшей целью реабилитацию его научного престижа, слегка поколебленного благодаря неравному спору с акаде­миком Бётлингком. Расшифровка енисее-орхонских надписей дала Радлову очень важный козырь по вопросу о древности якутского языка, ибо то турецкое наречие, на котором гово рили степные турки VIII века по Р. X., оказалось столь же далеким от якутского диалекта, как и все прочие живые турецкие языки. Казалось, что сама история обнаружила ошибку Бётлингка, который устами своего друга Миддендорфа высказался за исход предков якутов «из безводных сте­пей» Монголии и образование их диалекта «в чрезвычайно отдаленные времена». Это, вновь открывшееся, обстоятель­ство являлось вполне достаточным основанием для пере­смотра проблемы о якутском языке в духе прямо противо­положном утверждениям Бётлингка, т. е. что этот язык обра­зовался не в степях Монголии в эпоху древнетурецкой истории, а где-то на севере в лесистой полосе и сравнительно в недавнее время.

Таков, несомненно, истинный ход рассуждений Радлова, возобновившего свой старый спор с академиком Бётлингком о древности якутского языка. Если бы язык орхонских па­мятников, паче чаяния, оказался ближайшим родичем якут­ского, то новая работа Радлова, конечно, не могла и по­явиться.

 

I

Работа Радлова делится на часть лингвистическую и исто­рическую. Все то, что констатируется автором на правах глубокого знатока многих живых и мертвых турецких языков при разработке истории якутов, само собой разумеется, должно быть принято с исключительным вниманием. Не счи­таться с ними — значило бы игнорировать турецкое языко­знание в лице его выдающегося представителя. Откладывая подробное изложение всех важнейших указаний Радлова о грамматических особенностях якутского языка до другого более удобного момента, мы ознакомим здесь наших чита­телей лишь с его основными выводами. (Приведенные ниже тезисы у самого Радлова не подытожены и в интересах экономии места и времени приводятся в нашей формули­ровке).

I. Якутский язык, как он живет теперь в устах народа, нужно рассматривать, как один из турецких диалектов[161].

Здесь Радлов, очевидно, делает большую уступку против своих прежних воззрений, ибо, согласно приведенному за­ключению, якутский язык должен быть включен при классификации в состав всех прочих турецких диалектов, тогда как чувашский по-прежнему остается вне их круга.

II. По своему грамматическому строю и, что ещё важнее, по лексическому составу якутский диалект занимает в ряду тюркских языков совершенно особое место. Среди совре­менных живых турецких диалектов и древних языков, со­хранившихся в памятниках письменности, нельзя указать ни на одно наречие, которое находилось бы в близком род­стве с якутским.

Этот тезис неоспоримо вытекает из всего того, что на­писано Радловым в лингвистической части его труда.

III. Все прочие тюркские наречия имеют общий грамма­тический и лексический остов и могут быть противопостав­лены якутскому, как «тюркские», в собственном смысле этого слова. Якутский же язык имеет ясный отпечаток «nachtü r­kisch»— потурецкий или точнее — позднетурецкий, что изо­бличает незначительную давность его образования, как тюркского диалекта.

IV. В лексическом составе якутского языка приблизи­тельно лишь одна треть корней должна быть показана как тюркского происхождения, одна треть — как монгольского, а последняя треть проистекает даже из какого-то неведомого источника.

V. Целый ряд весьма важных грамматических особен­ностей якутского языка соответствует поздним ступеням развития турецких языков, ввиду чего было бы ошибочно утверждать, что его характерные особенности носят архаи­ческий характер.

VI. Наличие в якутском языке огромного количества мон­гольских корней и словообразовательных аффиксов, чуждых тюркскому языковому миру и более напоминающих мон­гольские, свидетельствует о том, что этот язык по своему происхождению не был турецким и очень долгое время нахо­дился под влиянием и даже в составе монгольских наречий.

VII. В связи с изложенными положениями, Радлов наме­чает в развитии якутского языка три самостоятельных этапа:

1) Урянхайский, когда якутский язык был самим собой, не монгольским и не турецким.

2) Монгольский, когда якутский праязык превратился в одно из монгольских наречий.

3) Турецкий, когда урянхае-монгольское наречие было затоплено сильной турецкой языковой волной и преобразилось в турецкое в его современном виде.

VIII. Последняя стадия полного тюркизирования якутского языка, по мнению Радлова, должна была иметь место после эпохи возвышения монголов Чингис-Хана.

IX. То турецкое племя и наречие, которое тюркизировало якутский язык, можно проицировать только теорети­чески. Оно существовало когда-то и распалось. «Отдельные части этой (турецкой) языковой ветви теперь можно оты­скать в составе западных диалектов, а другие части — среди восточных»[162].

Раннее отношение Радлова к якутскому языку было основано на сравнительном изучении фонетики турецких языков. В частности, нетурецкую природу якутского языка он выводил из многочисленных фактов отклонения в нем коренных гласных от общетурецкого типа. (Например, все тюрки говорят «ай — месяц, а якуты — «ый», у тюрков «ал» — бери, а у якутов — «ыл» и т. д.). В последней работе Радлов более подробно разобрал вопрос о наличии в якутском языке своеобразных дифтонгов, неизвестных во всех прочих тюркских диалектах, о долгих гласных, об ассимиляции разных согласных, сталкивающихся в процессе словообразования, посвятил много внимания и особенностям якутского языка в употреблении согласных звуков в начале слов и т. д. Но, что еще важнее, тщательно проанализировал морфологию якутского языка. Ближайшее ознакомление с морфологией в особенности должно было убедить Радлова в том, что якутский диалект никоим образом не может быть выделен из числа турецких. Во всяком случае, в своей новой работе Радлов уже не рискует сопоставлять якутский язык с чувашским в отношении их положения в составе турецких.

Первые два тезиса Радлова доказывают, что он вполне убедился в правоте Бётлингка по вопросу о месте якутского языка среди языков турецкой семьи, расходясь с ним лишь в историческом прогнозе о его происхождении. Делая эту оговорку, Радлов, по-видимому не особенно уверен в прочности своих воззрений, ибо ещё во введении к своему труду заявляет:

«При таком составе известного нам якутского языкового материала в отношении его происхождения приходится допускать только две возможности: или якутский язык — первоначально турецкий, который рано отделился от осталь­ных турецких наречий, и впоследствии, благодаря общению с монгольскими или другими соседями, напитался другими языковыми элементами, или этот язык первоначально мон­гольский, насыщенный чуждыми элементами, позже был со­вершенно отуречен»[163].

Эти колебания Радлова, допускающего одновременно три гипотезы образования якутского языка, убеждают нас в том, что сравнительно-грамматическое изучение языка вообще не может дать надежную опору для научных выводов о пер­вичном тюркизме или монголизме якутского народа, а также о его древности или молодости. Два корифея лингвисти­ческой науки, академики Бётлингк и Радлов, на один и тот же вопрос дают диаметрально противоположные ответы.

Очевидно, основываясь на фактах подобного принци­пиального разногласия авторитетов лингвистической науки, один из новейших знатоков турецких языков, проф. Чобан- Заде, высказываясь на I тюркологическом съезде по вопросу о близком родстве тюркских наречий, заявил:

«Откуда и как возникло якутское наречие по сей день ещё не установлено. Наречия сибирских и алтайских тюрок более близки к наречиям Средней Азии...»

И заключает свой доклад такими словами:

«Если вопрос представляется пред нами в такой форме, то безусловно было бы целесообразно теперь оставить в сто­роне фантастические размышления и приступить к изучению каждого в отдельности тюркского наречия»[164].

Проф. Катанов, давая классификацию турецких наречий, включал якутский язык в «восточную группу» заодно с наре­чиями казахов, киргизов, татар Томской и Енисейской губ., карагассами Иркутской губ. и урянхайцами. Но у Катанова принцип классификации, по-видимому, не строго лингвисти­ческий, а скорее географический.

Вслед за ним и проф. А. Н. Самойлович (ныне акаде­мик) причисляет якутское наречие к «восточной же группе», включая туда же, в качестве основного древнее уйгурское наречие. Хотя Самойлович, отнеся якутский язык к этой группе, указывает один фонетический признак, а именно, чередование в середине и на конце слов звуков — «д (т), з (с), j» (якуты говорят — атах (нога), а их собратья по группе — «адак», «азак», «ajaк»), но фактически он больше руководствуется историческим принципом, отыскивая по гео­графической близости составные элементы древнего уйгур­ского народа[165]. При этом Самойлович оговаривается, что якутский язык является «одним из самых смешанных и ори­гинальных, по выражению Радлова, nachtü rkisch». Эта ого­ворка и ссылка на авторитет Радлова уже создает большую шероховатость и делает неприемлемым его воззрение о месте якутского языка, ибо, по-Радлову (см. выше его тезисы), это наречие в ряду турецких является уникумом, который не может быть включен ни в одну группу.

Академик Ф. Е. Корш, руководствуясь формальным при­знаком (мешаным характером якутского языка и невозмож­ностью роднить его с какими-либо известными турецкими наречиями), включает его в одну группу с чувашским и под­черкивает: «Но якуты, кое в чем приближаясь к карагассам, не имеют ничего специфически общего ни с алтайцами, ни с чувашами»[166].

Новейший грамматик Немет тоже объединяет якутский и чувашский языки в одну группу, руководствуясь одним маловажным фонетическим признаком, а именно, в этих язы­ках слова, начинающиеся со звука «с», во всех остальных наречиях начинаются с «j». (Например, якуты говорят «сэт- тэ» — семь, чуваши — «сичче», а все остальные тюрки — jэти, jэди, jэтти, jиди и т. д.). (О классификации Немета упоми­нает проф. Самойлович в упомянутой выше статье, стр. 9, прим. Г).

Таковы разногласия лингвистов по вопросу о месте якут­ского языка среди родственных с ним турецких наречий.

Все попытки ввести якутский язык в круг родственных турецких диалектов должны быть признаны крайне искус­ственными и неудачными. Следовательно, остается в силе об­щий вывод двух знаменитых академиков, Бётлингка и Радлова, что якуты хотя и говорят по-турецки, но настолько своеобразно, что их ближайшие родственники не могут быть разысканы ни среди живых, по-турецки говорящих народов, и ни среди древних, языки которых известны в науке по сохранившимся литературным памятникам. Это одиночное и изолированное положение якутского диалекта делает более вероятным историческую гипотезу, что якутское племя со своим языком и не менее своеобразной духовной культурой представляет из себя остаток какого-то большого древне-турецкого мира, который очень рано распался, будучи по­глощен чуждой стихией. Подобное явление в истории степ­ных народов нельзя рассматривать как нечто невероятное и фантастическое. Куда девались те многочисленные турец­кие племена, которые когда-то, ещё на заре русской истории, шумно волновались в южнорусских степях? Они большею частью потонули среди славянских народов, а их жалкие остатки обнаруживаются в предгорьях Кавказа или, смешав­шись с другими туземными народами, преобразовались в чувашей и т. д. А на востоке многомиллионный осед­лый Китай легко мог ассимилировать не один десяток мил­лионов турецких кочевников. Точно так же и приток значи­тельной турецкой крови в составе современных монгольских племен мог остаться не зарегистрированным писаной исто­рией.

Академик Радлов, как видно из приведенного выше IX-го тезиса, очень близко подошел к этому же самому вы­воду, но, будучи связан своим ранним воззрением, остано­вился на полдороге. Он полагает, что нарисованная им кар­тина смешения трех этнических группировок — урянхай­ского, монгольского и турецкого, характеризует только якутов, а не ту большую ветвь «древнетурецкого» народа, существование которой теоретически допускается и им. Таким образом, имеется полная возможность примирить воззрения на якутский вопрос двух выдающихся лингвистов прошлого века, специально углубившихся в изучение якут­ского диалекта.

Из теоретических построений Радлова наиболее слабым представляется VIII тезис, т. е. его утверждение о молодости якутского языка и народа. Эта оригинальная позиция Рад­лова вряд ли может рассчитывать на общее признание в современной туркологии. Об этом мы можем судить по следующим фактам. Пл. Млиоранский, один из выдающихся знатоков турецких наречий, пытаясь согласовать взгляды Бётлингка и Радлова по вопросу о происхождении и древности якутского языка, ещё до выхода в свет Die jakutische Sprache писал:

«Особняком стоит якутское наречие, так как якуты (если даже они чисто турецкого происхождения, что очень сомни­тельно) отделились от главной массы турецкого народа в очень отдаленное время, жили долго, не имея сношений с другими турецкими племенами, и подпали под влияние монгольских и отчасти тунгусских племен»[167].

H. Н. Поппе, специалист по всем трем ветвям алтай­ских языков (турецких, монгольских и тунгусских), в своей недавно изданной «Учебной грамматике якутского языка» (Москва, 1926), свое отношение к новым воззрениям Рад­лова формулирует так:

«По сравнению с прочими турецкими языками якутский язык обнаруживает значительные отклонения от общего типа турецких наречий и можно полагать, что турки-якуты от­делились от прочих турецких народностей в очень давнюю пору, после чего долгое время их язык развивался вполне са­мостоятельно и обособленно от влияний других турецких языков, в результате чего и явилось большое различие между якутскими и прочими турецкими языками...»

«Характерные особенности якутского языка, по мнению В. В. Радлова, не свидетельствуют о раннем отделении яку­тов от прочих турок, а, наоборот, свидетельствуют скорее о том, что якуты — лишь отуреченное племя нетурецкого происхождения».

«С этим мнением В. В. Радлова можно согласиться лишь с большим трудом. Дело в том, что, вопреки мнению В. В. Радлова, характерные особенности якутского языка носят чрезвычайно архаичный характер»[168].

Здесь мы заканчиваем обзор воззрений знатоков тюрк­ских наречий об отношениях и возможных связях якут­ского языка с другими диалектами той же турецкой семьи. Для нас важен, конечно, исторический смысл общего заклю­чения лингвистов о положении якутского языка.

Архаичность якутского языка признается почти всеми лингвистами за исключением академика Радлова.

По поводу исключительной позиции Радлова, совершенно не затрагивая его величия в одной отрасли специального знания, можно сказать, что иногда и великому человеку бы­вает свойственно совершать «величайшие» ошибки.

Мы знаем, например, что академик Бётлингк, высказываясь за древность якутского языка, руководствовался не только своими лингвистическими знаниями, но и наблюдениями своего ученого друга Миддендорфа о нравах и обычаях якутов, сохраняющих в глуши северной тайги понятия, пред­ставления и обряды, присущие степным народам Средней Азии. А академик Радлов в своей сравнительной грамматике усматривает нечто вроде священного шаманского бубна, при­слушавшись к звукам которого, можно безошибочно проро­чить о прошлых судьбах любого народа. Приведем немногие примеры исторических прогнозов академика Радлова. По его мнению, якуты потому быть признаны не турками по проис­хождению, что общетурецкое слово «дочь», «девица» произ­носят «кыыс», тогда как его подлинные и бесспорные турки сохранили в форме «хыз» (или точнее кхыз). Спрашивается, почему не наоборот или по каким особым соображениям нужно исключить возможность существования в древности «кыс» турков и «хыз» турков? Дальше академик Радлов самый сильный научно-грамматический аргумент в пользу молодости якутского наречия усматривает в выпадении у них во многих словах начального звука «с» («переднеязычного спиранта»). Это положение он иллюстрирует следующей сравнительной таблицей этого звука в разных диалектах:

 

Др.-тюрк. Уйг.Зап. диалект. Башкирск. Шорский Абаканские (Минус. тат.) Якутский
С h С С  
ш Ш ш С -
ч С ш С -

 

Was die in tü rkischen Wö rtern auftretenden vorderlinqualeu Anlaute с, ш, ч, betrifft, so sind sie im jakutischen volkommen qeschwunden[169].

Вслед за этим Радлов утверждает, что начальный звук «с» сразу не мог выпасть и что это явление происходит путем постепенного ослабления «с» до придыхательного «h» вклю­чительно, как это имеет место в башкирском наречии. За­тем автор умозаключает, что якутский язык в отношении переднеязычных спирантов показывает картину последней ступени развития, до которой не достигло ни одно другое тюркское наречие:

«Wir sehen also, dass die jakutische Sprache in Betreff der vorderlingualen Spiranten nicht nur einer sehr spä ten Entwicklungsperiode der tü rkischen Lautverschiebung entspricht, sondern, dass sie die letzte Stufe dieser Fortentwicklung bietet, za der noch keine andere Tü ksprache gelangt ist»[170].

В самом деле, какое блестящее доказательство «моло­дости» (?) якутского диалекта разыскал острый граммати­ческий анализ академика Радлова?

Достигнуть последних ступеней развития в модифика­ции звуков речи, до которых не дошло ещё ни одно турецкое наречие, не значит ли быть старейшим членом в семье турец­ких языков? Почему же в отношении якутского языка «по­следняя ступень развития» (die letzte Stufe) должна быть истолкована как несомненный признак его молодости?

Нам трудно понять рассуждения Радлова о судьбе пе­редне-язычного спиранта в якутском наречии. Очень охотно допускаем, что это недоумение покоится на нашем обыва­тельском подходе к сложным и трудным вопросам специаль­ной научной дисциплины.

Между прочим, академик Бётлингк, а вслед за ним С. В. Ястремский и сам академик Радлов констатировали в якутском диалекте одно весьма странное грамматическое явление, а именно, отсутствие родительного падежа, суще­ствующего во всех турецких и монгольских языках[171].

Академик Бётлингк придерживается того взгляда, что якуты отделились от прочих турок ещё до образования роди­тельного падежа, а Ястремский, констатировав в языке совре­менных якутов следы былого существования этого падежа, стоит на той точке зрения, что он раньше был, но потом утрачен. Радлов присоединяется к мнению Ястремского и пишет: «Окончание родительного падежа, как ненужный балласт вышло из употребления и это могло случиться как в раннее время, так и позже»[172]. При этом Радлов констати­рует, что орхонские тюрки в VII и VIII веках «очень час­то отношение родительного падежа даже по преимуществу вы­ражали тем же способом, как это делается у якутов».

Итак, якуты не только проглатывают некоторые звуки ту­рецкого языка, но даже постепенно пришли к забвению цело­го падежа, который когда-то был у них в употреблении. И это последнее обстоятельство не убеждает Радлова в древ­ности якутского языка и народа.

Научные заслуги академика В. В. Радлова общеизвест­ны и, конечно, нет нужды ежеминутно напоминать об этом. Но отсюда ещё не следует, что все изреченное им пред­ставляет абсолютную ценность и должно быть принято без критической проверки.

Точно установленное лингвистической наукой полное оди­ночество якутского диалекта мы можем принять как один из сильных аргументов в пользу степного происхождения якутского народа, ибо, если бы это наречие родилось где-то в таежной глуши, то его родичи были бы живы и по сей день. Всякая культура в лесистых и гористых странах всегда отли­чается устойчивостью и монолитной прочностью, а степные народы при господстве древнего номадизма, наоборот, пред­ставляли обычно бурливый поток. В полосе травянистых степей постоянная смена исторической обстановки и наро­дов — самое заурядное явление. Это явление прекратилось в истории Старого Света лишь с того момента, когда окрепли прилежащие к степям оседлые государства и положили не преодолимую преграду передвижениям кочевых народов.

Трудность борьбы с кочевниками заключалась в том, что оседлые народы очень долго не имели обученной кавалерии, которая могла бы соперничать в бою со степной конни­цей. Например, китайские историки отмечают, что Китай отдохнул от набегов соседних кочевников лишь тогда, когда обучил своих воинов «конному стрелянию из луков». За­мена народного ополчения регулярными войсками, введение сомкнутого строя и прочие военно-технические приемы к приспособления, усилившие военную мощь оседлых народов, тоже явились не сразу. Мы не говорим уже о появлении огнестрельного оружия, окончательно ликвидировавшего опасность со стороны степей. Окончательное замирание степей и консолидация её обитателей, сопровождавшиеся пре­кращением постоянных смешений языков и народов, характе­ризует новую эру в истории номадизма.

Если якуты со своим языком и культурой представ­ляют из себя осколок того древнетурецкого мира, который господствовал в степях в эпоху военного преобладания кочевников над оседлыми народами, то разыскание ближайших родичей якутов по крови, языку и другим культурным признакам будет нелегкой задачей. Очевидно также, что научное значение лингвистического метода, тем более сравнительно-грамматического, при прояснении древней истории якутов весьма и весьма ограничено. В этом отношении замечательную мысль высказал проф. С. И. Руденко на I тюрк. съезде, докладывая на тему «Современное состоя­ние и ближайшие задачи этнографического изучения турец­кихплемен». Он сказал:

«Многочисленные факты свидетельствуют о том, что язык является наименее стойким этническим элементом. С удиви­тельной стойкостью выживают расовые типы, с редким упор­ством переживают бытовые особенности и сравнительно легче утрачивается язык, заменяясь новой разговорной речью»[173].

Руденко говорит здесь, конечно, об общем правиле или закономерности, наблюдаемой во многих пунктах земли, где происходила постоянная смена и смешение народов. В част­ности, его положение не приложимо к якутам, которые попали в естественный мешок и глушь Ленского бассейна, где до прихода русских они прожили никем не тревожимые. Поэтому основные черты якутского быта, нравов, языка, ре­лигиозных представлений и проч. не могли потерпеть серьез­ных изменений в отношении якутов, пожалуй, правильнее было бы говорить не о прогрессе, а о попятных шагах и регрес­се сравнительно с тем, что имелось у них в момент исхода из центральных степных мест. Само собой разумеется, мы исключаем эпоху порусской истории, когда якуты вновь при­общились к поступательному ходу общечеловеческой куль­туры.

Согласно мнению Руденко, историк якутов, разбираясь в туманных контурах их давно прошедшей исторической жизни, должен, по преимуществу, опираться на самые кон­сервативные элементы культуры, объединяемые этим автором под понятием «бытовых особенностей». Из них религиозно­-мифологические представления якутов с примыкающими к ним образцами народного фольклора составят самый на­дежный исторический источник. В своей работе «Опыт сравнительного изучения библейских и якутских мифов о прародителях народа» мы попытались указать местонахож­дение элементов той степной культуры, северное ответвление которой застряло у якутов. Составители библии и якуты принадлежат к разным расам, не могут иметь ничего об­щего в отношении языка, но тем не менее религиозно-ми­фологические представления у них обнаруживают происхож­дение из единого источника. Такова древность якутского на­рода, его языка и культуры.

Академик Радлов степное происхождение якутского диа­лекта хочет аннулировать красноречивым жестом в сторону языка орхонских писаных памятников, который оказался бо­лее близким к наречиям других турецких племен, а не к якут­скому. Но эта ссылка не может поколебать наш общий вывод о степном происхождении якутского народа, ибо орхонские тюрки и поздние уйгуры принадлежат к турец­кому средневековью. Китайские исторические летописи бес­спорно свидетельствуют о том, что предками уйгур и народа тюрк были хун-ну или сюн-ну. Каков был лексический со­став и грамматика турецкого наречия этих хун-нов, об этом в лингвистической науке не имеется никаких данных, за ис­ключением немногих слов, сохранившихся в китайской тран­скрипции. (Например, «тан-ли гуту», что, приблизительно, должно было звучать «тан-рикуту», и означало царский титул у хуннов. Китайские историки приравнивают его своему понятию «сын неба», что у них также является обыч­ным титулом богдыхана. Поэтому эти хуннские слова пере­водят тоже «сын неба». По-якутски этот титул может быть передан почти тождественными словами «тангара кута» или «тангара хотойо»).

Точно также не имеется данных и о народном наречии ранних уйгур, населявших восточную половину Монголии. Следовательно, первоначальное предположение академика Бётлингка о степном происхождении якутского наречия и после расшифровки памятников древнетурецкой письменности не теряет своего значения.

Могут ли якуты со своим языком иметь какое-либо отношение к народу хун-ну китайских летописей? Ответ на этот вопрос нужно искать, во всяком случае, не в грам­матике якутского языка и даже не в его лексическом соста­ве, а в осмысленных памятниках народной словесности — былинах, легендах, обычаях и нравах, в религиозном воз­зрении народа и т. п.

Лингвисты единогласно констатируют в якутском языке обилие корней общих с монгольскими наречиями в гораздо большем проценте, чем в других турецких наречиях. Можно ли в этом обстоятельстве усматривать непреодолимую пре­граду для установления прямого родства якутского языка с наречиями древнейших турецких народов степной Монго­лии? Конечно, нет, ибо эти самые народы, как в отношении своего этнического состава, так и господствовавшего у них диалекта, представляют для нас абсолютно неизвестную ве­личину. Лишние монголизмы якутского наречия мы были бы вправе приписать своеобразию исторических судеб одних якутов в том лишь случае, если бы мы точно знали, что древнейшие турецкие обитатели Монголии представляли из себя чистую расу без всяких монгольских и иных прочих примесей. Мало того, якутские монголизмы являются «монголизмами» лишь в весьма условном смысле, а именно, при допущении, что современные монгольские племена и наречия не содержат в себе ни капли турецкой крови и языкового элемента. Если, паче чаяния, монгольские народы в древней­шие исторические эпохи образовались из смешения чистых и первобытных монголов с остатками хун-ну китайских ле­тописей, то якутские «монголизмы» окажутся ни чем иным, как обратным отражением неведомых для нас «тюркизмов» монгольских наречий.

Если старые языковеды стояли на той точке зрения, что монгольские и турецкие языки развились совершенно обособ­ленно и независимо друг от друга, то новейшие достижения сравнительного алтайского языкознания говорят о том, что эти языки за завесами известной нам истории находились в тесном общении друг с другом и имеют в прошлом какую- то стадию совместного развития. Руководители первого тюркологического съезда в Баку даже сочли необходимым поставить особый доклад на тему «Родство турецких языков с монгольскими»[174].

Из доклада мы узнаем, что основоположником этой тео­рии монголо-турецкого языкового родства выступил извест­ный монголист Рамстедт. По словам Поппе, он сначала допускал, «что значительная близость монгольского языка к турецкому может являться результатом массовых заим­ствований». «Впоследствии же, когда был установлен ряд чрезвычайно сложных монгольско-турецких фонетических законов и, когда были выявлены общие элементы морфо­логии этих языков, Рамстедт уже определенно высказывается в пользу гипотезы о родстве монгольского и турецкого язы­ков, в его последующих работах неоднократно говорится уже о монгольско-турецком праязыке».

Теорию турецко-монгольского родства значительно позже усвоил и знаток турецких языков Немет. Современное поло­жение этого вопроса характеризуют заключительные слова Поппе: «К достижениям алтайского сравнительного языкознания, прежде всего, относится разрешение в положитель­ном смысле вопроса о родстве монгольского и турецкого языков»[175].

С исторической точки зрения теорию близкого родства монгольского и турецкого языков проще понять, как отра­жение древних этнических смешений, носителей этих двух языков, чем развитие последних от одного единого корня. Это явление должно было иметь место в старую эру нома­дизма, о чем мы говорили выше, обусловленную слабостью военной организации оседлых народов и более интенсивными передвижениями кочевых народов в пределах обширных евразийских степей. Полное военно-техническое преоблада­ние оседло-земледельческих государственных организаций знаменует собою локализацию кочевников на определенных участках степей и абсолютное прекращение их внутренних этнических, языковых и культурных смешений.

Во всяком случае, сами лингвисты поставили себе на разрешение вопрос о древних смешениях монгольских и ту­рецких языков в гораздо более сильной степени, чем это имело место в поздние исторические эпохи. Вместе с тем чистота монгольского языка оказывается уже под большим сомнением. Не особенно давно проф. Б. Владимирцев, ныне покойный, свою статью «Турецкие элементы в монгольском языке»[176] заключает следующим весьма характерным во­просом:

«Но я думаю уже теперь возможно поставить вопрос, не является ли монгольский язык мешаным, вроде, напр., якутского, в котором тоже значительную роль играют турец­кие элементы».

Нам представляется лишь несколько странным, почему Владимирцев, вопреки господствующему мнению туркологов, относит якутский язык к нетурецким. Если бы проф. Вла­димирцев знал, что якутский язык признан одним из турец­ких диалектов, «в котором тоже значительную роль играют монгольские (а «не турецкие», как говорит он) элементы», то, конечно, он не стал бы разъединять эту единую проблему. Если в самом монгольском языке имеются невыясненные турецкие примеси, то тем самым легко и просто разрешаются и «монголизмы» якутского языка.

Некоторые туркологи, в том числе и академик Радлов, ещё могли удивляться лишним монголизмам якутского языка и ломать свою голову над вопросом об особых путях его исторического образования. Но для нового поколения турко­логов и монголистов, сумевших поднять свою научную дис­циплину на новые высоты путем углубления сравнительно­-грамматического анализа, типические особенности якут­ского языка, своеобразие его грамматики и лексического состава, должны бы вскрывать лишь завесу над неизученны­ми страницами взаимоотношений монгольского и турецкого мира в глубинах древнеазиатской истории. Вот почему можно выразить надежду, что некоторые теоретические заблуждения академика Радлова в отношении якутского язы­ка с течением времени будут легко изжиты даже среди его больших почитателей. Сравнительное турецкое и алтайское языкознание началось не с Радлова, само собой разумеется, не им оно закончит цикл своего развития. Новые люди в научной тюркологии, обладающие более дальним круго­зором, принесут с собой и «новые песни».

II

 

Перейдем теперь к историческому учению академика Радлова о происхождении якутского народа, которое изло­жено им в виде послесловия к его лингвистической моно­графии[177]. Его теоретические построения не оригинальны. Они представляют из себя переделку и приспособление известной нам урянхайской гипотезы Трощанского, с которой он озна­комился благодаря близкому общению с Э. К. Пекарским, к изложенным выше лингвистическим выводам. Вся осталь­ная литература о происхождении якутов осталась вне круго­зора Радлова. Он усвоил основной тезис Трощанского о лесных урянхайцах, упоминаемых в труде Рашид-Эд­дина, как о предках якутов. Заимствует также и утвер­ждение Трощанского о том, что якутские Хоринские на­слеги когда-то отделились от хоринских родов монголо-бурят, обнаруживаемых ныне за Байкалом. Если Трощанский вторичное племенное название якутов «ураангхай» понял как географическое название их прародины («ураангхай саха» — люди из Урянхая), то, по Радлову, «ураангхай» есть первоначальное название якутского племени, а сопутствую­щее ему слово «саха» нужно понимать как видоизменение нарицательного имени «сага», которое теперь у якутов употребляется со значением — край, окраина, граница, ворот­ник (тюрк. jaka), ввиду чего «саха-ураангхай» в древности должно было иметь смысл — пограничные урангхаи[178]. Между прочим, это мнение о первоначальном значении имени «саха», со ссылкой на Радлова, часто повторяется и другими туркологами. Мы в своей работе «Хрестес. Шаманизм и хри­стианство» попытались дать иное истолкование первоначаль­ного смысла этого весьма древнего и очень распространен­ного этнического термина, полагая, что якутский «украин­ский» кафтан для него слишком узок[179]. Точка зрения Радлова была бы приемлема, если бы слово «саха» не выходило из пределов собственно якутского мира. На деле же это имя прилагалось к таким народам древности, которые ни по ме­стам своего постоянного обитания и ни по-своему культурно­историческому значению не подходили под понятие «украин цев». Наши соображения о происхождении имени «саха» в развернутом виде будут изложены во втором томе наших очерков, который целиком будет посвящен историческим судьбам народа «саха».

Лесные урянхайцы, по мнению Радлова, по своему перво­начальному происхождению, не принадлежали ни к туркам и ни к монголам. Он не высказывается также и за тунгуцизм этих древних урянхайцев, они просто — неизвестная вели­чина и какое-то темное пятно в истории народов древней Азии. Но Радлов убежден, что эти урянхайцы с очень давней поры вступили в близкое общение с монголами, и должны были омонголиться в языковом отношении, в чем убеждает его наличие среди монголов другого племени «урянхит», которое причислялось к монголам чистой крови.

Прародину якутов — лесных урянхай Радлов отыскивает, руководствуясь ссылкой Рашид-Эддина о проживании их вблизи местности, называемой «Баргуджин-Тукум». Он пишет:

«Под местностью Баргуджин-Тукум, очевидно, разумеется страна восточнее озера Байкал, который принимает с востока реку Баргузин... а также, наверное, область верховьев Ви­тима» [180].

Значит, лесные урянхи, по Радлову, должны были про­живать где-то севернее этого Баргуджин-Тукума. Он думает, что рашид-эддиновское описание застает урянхайский народ в тот период, когда он по языку, надо полагать, и по нравам, был монголизован:

«Несомненно, что урянхит Рашид-Эддина есть тот же самый народ, который позже именовался ещё ураангхай, т. е. предки якутов в ту стадию развития их языка, которую я мог бы обозначить как монгольскую»[181].

Дальше Радлов предполагает, что монголы, вторгнувшись на западную сторону озера Байкал, потеснили жившие там турецкие племена. Часть этих турок, вытесненная на север от Байкала, должна была смешаться с урянхае-монгольским народом и окончательно их отуречить. Ещё позднее этот сме­шанный народ «всего вероятнее по собственному побужде­нию пошел далее на северо-восток, чтобы найти более удоб­ные пастбища для своего скота, так как места севернее Байкала годны только для охотничьего народа. Позже здесь осел и закрепился охотничий народ, тунгусы, которых русские застали здесь в начале XVII века»[182].

Таким образом, долго спустя после возвышения монго­лов и появления их историка Рашид-Эддина (т. е., приблизи­тельно, в XIV и XV веках) образовался смешанный ново­турецкий народ — якуты. Следовательно, когда пришли рус­ские завоеватели, то якуты, можно сказать, едва-едва успели вылупиться из яйца и, пройдя утробный монгольский период своего существования, преобразились в народ, говорящий по-турецки.

Смешанность этнического происхождения якутов Радлов подкрепляет подробной выпиской заключительных тезисов H. Л. Геккера[183], который на основании своих антропометри­ческих измерений доказывает, что якуты:

1) «Не представляют однородной и антропологически чистой среды и являются продуктом долгого смешения двух или нескольких родственных племен».

2) «Разнородность этой среды сводится к господству двух типов, которые отличаются между собой ростом и не столько широтными размерами, сколько длинником головы и лица...».

3) «В абстракции они рисуются так: один высокорослый и высокоголовый, длиннолицый и длинноносый, другой низкорослый с большой шарообразной головой, с коротким и поэтому очень широким, плоским лицом и таким же носом».

Радлов прилагает к своему труду несколько известных вариантов якутских генеалогических сказаний об их пра­родителях — Эллэе и Омогое. В этих двух мифологических образах он также усматривает подтверждение своей гипотезы о смешении тюрков с другими племенами.

Исторические построения Радлова представляют из себя смесь простого недоразумения с недосказанными, и, подчас, наивными утверждениями. Лесные урянхи «Рашид-Эддина, как давно установлено исторической критикой, являются не предками якутов, а урянхайцами Танну-Тувинского края. Значит, в этом отношении он значительно испортил правильное представление Трощанского, который является со­вершенно посторонним человеком в области ориенталистики. Баргуджин-Тукум Рашид-Эддина точно так же не есть район реки Баргузина, как думает Радлов, а современный Приангарский край. (Эти вопросы подробно рассматриваются нами в ч. III, гл. «Баргуджин-Тукум»).

Проживание основного ядра издревле скотоводческого народа в бассейне р. Витима, где бродят немногочисленные тунгусские роды, может проектировать лишь лингвист, ви­тающий в мире своих грамматических абстракций.

Что якутские роды «хоро» обязательно должны соответ­ствовать современным хоринским бурятам, нужно ещё до­казать. Во-вторых, якутские хоринские роды не столь много­численны (их всего-навсего вряд ли наберется около 5000 душ об. п.), чтобы обмонголить на 30% якутский язык, на котором говорит народ, равняющийся почти четверти миллиона душ. В-третьих, при более внимательном анализе «хоринского вопроса» у якутов их легендарные «хоро», по нашему мнению, должны быть признаны пережиточным воспоминанием об огромном китайском народе.

Ссылка на смешанность физического типа якутов заклю­чает в себе молчаливое допущение, что древние тюрки обя­зательно должны быть чистой расой как по типу, так и по языку. Как нам хорошо известно, все подлинные тюрки акад. Радлова, за весьма малым исключением, украшены роскош­ной растительностью на лице и выдающимися носами и, по общему мнению антропологов, должны быть отнесены по своему физическому типу к народам кавказской расы с едва заметными следами своего былого азиатского проис­хождения. Что же удивительного в том, что древние тюрки, которые когда-то занимали степную Монголию, представляли пеструю смесь из различных племен и народов, живущих в их окружении. Тюрки, как военный народ, по преиму­ществу, вряд ли когда отличались чистотой своей крови и физического типа? Следовательно, смешанность антропо­логических признаков в типе современных якутов отнюдь не может служить доказательством особых исторических путей образования этого народа.

Подробную критику приведенных выше тезисов Радлова мы сможем дать лишь в продолжении наших очерков по мере прояснения целого ряда темных вопросов в древней­ших судьбах якутского народа. В данный же момент достаточно констатировать, что большинство исторических сужде­ний Радлова представляет из себя образец крайнего упро­щенчества и вульгаризации сложнейших проблем ориента­листики. Их критика затрудняется тем обстоятельством, что Радлов, пользуясь правами большого научного автори­тета, обычно не доказывает и не мотивирует свои выводы, ограничиваясь аподиктическими утверждениями.

Изложив научные воззрения академика Радлова о якут­ском языке в его современном состоянии и в процессе ста­новления, а также и его историческое учение о происхожде­нии самого якутского народа, мы сочли излишним особо останавливаться на трудах его учеников и больших почитате­лей, которые занимались только популяризацией научных те­зисов своего учителя, не привнося от себя ничего нового и оригинального. К этой группе мы относим, например, анонимного автора или авторов, скрывшихся под инициа­лами «Г. С.», опубликовавших в сборнике трудов Якутского исследовательского общества «Саха кэскилэ» (вып. 4 за 1927 г., стр. 75—93 и вып. 5 за 1928 г., стр. 29—60) обширную статью под заглавием «Якутский язык в его отно­шениях к тюркскому и монгольскому языкам».

Статья эта представляет простой пересказ, а местами буквальный перевод двух глав (1. Фонетика и 2. Морфо­логия) известной нам лингвистической монографии Радлова «Die jakutische Sprache». Было бы много лучше, если бы авторы статьи взамен её дали точный перевод названных глав труда Радлова.

Затем историческое учение Радлова о происхождении якутского народа из той же лингвистической работы (51 — 57 стр.) было пересказано на якутском языке покойным якутским лингвистом С. А Новгородовым в небольшой статье под заглавием «Саха хантан хааннаага» («Откуда якуты родом») и помещено в школьном учебнике «Аагар кинигэ» («Книга для чтения»).

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.021 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал