Проф. Н. Н. Козьмин

Перейдем теперь к изложению взглядов проф. H. Н. Козьмина, последнего, пожалуй, и наиболее авторитетного сторонника гипотезы минусинского происхождения яку­тов, ибо он во всех своих работах обнаруживает обшир­ную осведомленность не только по истории Сибири и этно­графическому описанию её народов, но и по древней истории кочевых народов Центральной Азии. Козьмин касается происхождения якутов в нескольких своих работах и обыч­но мимоходом разбираясь в исторических судьбах других народов[124].

В южном происхождении якутов Козьмин не сомневается, ибо принадлежность их к группе тюркских народов сама по себе свидетельствует о приходе «не с севера и не с восто­ка, а с юго-запада». Разрешая вопрос об их древней пра­родине и ближайших родичах, он придает очень важное значение племенному наименованию:

«Якуты, как известно, называют себя соха или саха, в за­висимости от того, говорит ли человек на «окающем» или «акающем» наречии. Их сородичи, живущие в Минусинском крае, отчетливо окают и поэтому произносят свое имя, по крайней мере, в единственном числе «соккы» с большим нажимом на «о» и гортанный звук. Во множественном числе это слово уже не произносится с таким отчетливым повыше­нием голоса на «о»: может слышаться «сахалар».

«Сокы — это один из наиболее многочисленных сёоков (костей) или племен северо-абаканских и июсских турков, наряду с каш (кашинцы, качинцы в русском словоупотребле­нии), ара (аринцы), туба (тубинцы), тиин (тинцы), частых (или ястых-ястинцы), кыргыз, бюрют, ызыр (езерцы) и др.» Дальше Козьмин сообщает о делении сокы на белых сахалар (ак сокы) и черных сахалар (хара сокы).

По мнению Козьмина, на этих минусинских сокы, как на родичей якутов, указывали ещё Миллер и Фишер и «странно, почему существование этого племени ускользнуло от внимания позднейших исследователей». Аристов и Серошевский имя «саха» сопоставляли с «сагай», что, по мнению Козьмина, ошибочно: «Очевидно, тут играла роль близкая созвучность имен... Сагаи принадлежат, надо думать, к дру­гой, хотя и турецкой же, племенной группе».

Эта теория отождествления минусинских «сокы» с якута­ми «саха», как мы доказывали раньше, не заключается в ис­торических построениях Миллера и Фишера, но тем не ме­нее, вопреки мнению Козьмина, она и не является большой новостью, ибо ещё у Н. Щукина мы читаем:

«Теперь между татарами качинскими, обитающими в Ени­сейской губ. по р. Енисею и Абакану, есть род, называющий­ся доныне соха или сохаляр. До пришествия русских коче­вал он на равнинах по речке Каче в окрестностях Красно­ярска. Легко могло статься, что часть рода соха под пред­водительством Омогоя отделилась от главного племени и по­шла искать степей для кочевий»[125]. На эти же соха-сохаляр ссылался и Костров.

Щукин своих красноярских соха ведет по Енисею и вверх по Ниж. Тунгуске на Вилюй и на Лену, а проф. Козьмин приводит их в места современного обитания якутов через Ангару и верховья Лены. Итак, в построениях проф. Козь­мина мы имеем дело с иной вариацией щукинской гипотезы.

Руководствуясь показаниями русских исторических актов, Козьмин утверждает, что род сокы в XVIII веке входил в состав т. н. Кубанова аймака, ввиду чего представители рода сокы и теперь иногда причисляют себя к роду кубан. На северном Алтае по реке Бии живут кумандинцы, которые делятся на роды: со и кубан. Отсюда Козьмин умозаклю­чает:

«Ясно, что это те же сокы и кубан, что и в абаканско- июсских степях».

«Абаканские и алтайские сахалар входили в состав тех енисейско-алтайских кыргысских государственных образований, которые в жестокой борьбе с русскими за свою не­зависимость дотянули до первого десятилетия XVIII века».

Среди якутов Козьмин находит след существования еще одной кости или рода, который констатируется теперь в Ми­нусинском крае:

«На Лене встречаются названия урочищ и селений — «Ары», «Аринская», указывающие на название кости ара у абаканских инородцев и аринцев. Часть «яринцев» русские застали вместе с кашинской ордой, а другую, вероятно, увлекли с собой и ассимилировали сахалар».

Козьмин думает, что в древние времена Урянхайский край, долина южного Енисея (Минусинский край) и Ал­тай — «в этнографическом, а периодами и в политическом отношении представляли одно целое». Когда-то это была цветущая и культурная страна. Минусинский край и Урянхай проф. Козьмин отождествляет с государством «Хакяньсы» или «Хагас», описываемым в китайских летописях, которое позже было известно в тех же летописях под именем «Ки-ли-кидзе» (т. е. киргиз). Страна «кыргысов» упоминается и в орхонских надписях, датируемых первыми тремя десятилетиями восьмого века. По словам Козьмина, хакасы-кыргызы принимали участие в международной тор­говле с среднеазиатскими государствами и даже с арабами: «Их вооруженные отряды сопровождали торговые караваны арабов по среднеазиатским дорогам». «Страна кыргызов много вывозила и ввозила, как об этом свидетельствуют пред­меты, находимые в могилах или просто в земле».

«Русские застали здесь... руины когда-то могущественного и культурно-оригинального государства хагасоз-кыргызов».

Переселение якутов-сахаларов из долины Енисея на Ан­гару Козьмин объясняет экономическим и торговым кри­зисом в стране хакасов-кыргызов, наступившим в связи с изменившейся конъюнктурой тогдашнего мирового рынка: «Византийская империя с её рынками была поколеблена сначала междуусобицами, войнами с персами, потом подверглась разгрому со стороны арабов... Арабские государства были не в состоянии продолжить византийскую торгово­-культурную миссию. Возникают торговые флоты Венеции и Генуи. На севере создается Ганзейский союз. Вырастает торговое значение Великого Новгорода и варяго-русских приднепровских княжеств. Все это расстраивало значение среднеазиатских торгово-политических организаций. Население их беднеет. Появляются голодные банды наездников, начинается передвижение кочевых орд... Затем открываются морские пути в Индию и Китай. Жизнь на севере замирает. Интенсивная культура падает. Оросительные канавы забрасы­ваются... Скотоводство мало дает предметов для вывоза... Начинается усиленная погоня за единственным, не утрачивающим никогда значения и весьма легким, удобным для транспортирования товаром — мягкой рухлядью, т. е. доро­гими мехами...».

«Из киргизской земли начинается отлив не находящего для себя достатка населения. Так уходит вероятно значи­тельная часть сахаларов. Они продвигаются со своими ста­дами на северо-восток и занимают балаганские, кудинские и верхоленские степи».

«За ними продвигаются кашка-каштар». (Это предки бу­дущих карагассов. Г. К.).

Приведенные цитаты взяты из работы H. Н. Козьмина «Д.А. Клеменц и историко-этногр. исследования в Мину­синском крае». То же самое он повторяет и в поздней ра­боте «Хакасы» (стр. 14—16) и добавляет: «В этом — ключ к пониманию политических условий Минусинского края».

Из приведенных рассуждений Козьмина трудно устано­вить приблизительную дату, когда в пределах Хакасии-Киргизии разразился экономический кризис и её население стало отливать из Енисея на Ангару в погоне за мягкой рухлядью. Войны Византии с персами происходили в первой четверти VII века, с арабами во второй половине того же века и в VIII веке, оживление торговли Великого Новгорода и приднепровских княжеств относится к IX—XI векам, Ган­зейский союз возникает ещё позднее.

Ещё непонятнее то, что сохалары, по Козьмину, в на­чале VII века уже проживали в Предбайкалье, ибо он отож­дествляет их с одним народом, описанным в китайских ле­тописях под именем «гулигань». По сказанию китайских историков, «гулигане» кочевали «на северную сторону Бай­кала», (Это территория южных уездов б. Иркутской губ.) И их старейшины представлялись китайскому двору в 629 И 647 гг.[126]

Проф. Козьмин думает, что сохалар-гулигане прожили около Байкала до начала XIV века, когда с востока из-за Байкала проникли буряты и вытеснили их на север, на Лену. На Лене якуты должны были столкнуться с народом, который в китайских летописях обозначается под названием мохэ. В последнем профессор предполагает юкагиров. Кроме того, он допускает, что «в области Енисея и Приангарья» обитали котовы или котуан, остатки которых сохранились до наших дней под названием «енисейцев «кет» или «ени­сейских остяков». «Таким образом у якутов должна быть примесь крови котовской и юкагирской».

Тунгусы же, по мнению Козьмина, двинулись на север не ранее второй половины XIII и первой половины XIV века, т. е. почти одновременно с якутами.

Признав в якутах исконных обитателей Алтае-Саянской области и переселенцев из Минусы на Ангару, Козьмин высказывается за принадлежность якутов-гулигань к группе уйгурских народов, описываемых китайцами в составе 15-ти племен, и заявляет: «Гулигань были, видимо, в тесных сно­шениях с соседними уйгурскими соплеменниками». (Надо за­метить, что центром уйгуров является бассейн Селенги и Орхона и вообще современная Халха. Г. К.).

Свою последнюю статью, посвященную специально проис­хождению якутов, Козьмин заключает такими словами:

«Открывается любопытное обстоятельство близкого род­ства якутов с частью, во всяком случае, племенных групп Алтая и верхнего Енисея. Эти близкие родственные связи, вероятно, окажутся в результате изучений ещё более расши­ренными».

Перейдем теперь к кратким критическим замечаниям.

I. Козьмин усматривает тождество имен «сокы» и «саха». Чтобы сблизить эти имена, он допускает существование окающих и акающих якутов: одни говорят «соха», а другие «саха».

В своей последней статье профессор сознается: «Набрасы­вая заметки, автор не имел под рукой справочников и посо­бий, цитаты и ссылки сделаны на память; возможны поэтому неточности».

Это, конечно, очень плохо. Так вот во всех справочни­ках значится, что племенное наименование якутов «саха» не допускает каких-либо вариаций в коренных гласных. Это обстоятельство Козьмин мог бы узнать из словаря, при­ложенного к грамматике акад. Бётлингка, изданного 80 лет тому назад, из «Краткого русско-якутского словаря» Э. К, Пекарского, изданного в 1916 г. (стр. 241), наконец, при желании он мог бы заглянуть и в соответствующий выпуск большого словаря того же автора, вышедший за два года до написания им своей статьи о происхождении яку­тов и своевременно присланный в Иркутск в библ. ВСОРГО. Пекарский рискует сопоставлять имя «саха» лишь со словами «сага» и «джага»[127]. Радлов приводит лишь тюркскую парал­лель «йаха», соответствующую якутскому «сага» — граница, край, воротник[128].

Точно так же ни в одном лингвистическом справочнике Козьмин не найдет указания на то, чтобы слово «саха» под­вергалось закону окания и акания. Да и вообще в тюркских наречиях, среди них и в якутском диалекте, нет и не может быть абсолютного закона окания и акания, ибо в указанных языках конституция коренных гласных отличается удиви­тельным постоянством и лежит в основе их лексикологии. Именно потому, как дальше увидим, академик Радлов, осно­вываясь на некоторых отклонениях якутского языка в ко­ренных гласных от общетюркского типа, заподозрил в якутах народ не тюркского происхождения. Если бы якуты в один прекрасный день заокали и заакали во всю, то они перестали бы понимать друг друга и отличать коня «ат» от травы и сена «от», глагол «толкни» — «ас» от глагола «ос» — исце­ляться, существ. имя «сор» — несчастье от птицы «сар» и т. д. Если лингвисты и говорят, что одни якутские улусы окают, а другие акают, то в основе этого подразделения якутского наречия на говоры лежит разное произношение очень не­многих слов, которых вряд ли наберется и два-три десятка.

Якутское племенное наименование «саха» вполне законо­мерно может быть сопоставлено лишь с именем «сагай», ибо согласные звуки, как заметил и сам Козьмин, в тюркских наречиях всегда колеблются в пределах известного фонети­ческого сродства. Аристов и Серошевский, конечно, правиль­но сопоставляли имена «саха» и «сагай», ибо здесь имеет место не только «близкая созвучность имен», но и вполне безукоризненная закономерность в переходах согласных зву­ков. (Ср. приведенные выше лингв. справки Пекарского и Радлова). Самое слово «соха» для якута непроизносимое сочетание звуков. За два года до написания разбираемой нами статьи Козьмина H. Н. Поппе в своей «Учебной грамматике якутского языка» успел популяризировать все основные достижения грамматических исследований якутского диалек­та и дал точную формулировку, господствующего в нем, за­кона последовательности или «гармонии гласных». (Стр. 16— 17). В якутском языке:

«За «а» может следовать только «а» или «ы», за «о» может следовать только «о» или «у».

Иначе говоря, если в первом слоге слова стоит гласный звук «о», то в следующем слоге якут может выговорить лишь гласные «о» или «у»: «со-хо» или «со-ху», а сказать «соха» у него не повернется язык. Последовательность гласных в якутском языке была точно установлена ещё акад. Бётлингком, работа которого популяризирована в грамматических трудах С. В. Ястремского (см. Падежные суффиксы в якут­ском языке. Иркутск, 1898 г., стр. 6).

II. Кроме того, для обоснования своей исторической гипотезы Козьмин совершает точно такие же насилия над фонетическими законами и абаканских наречий. По его тол­кованию, имя «сокы» во множественном числе выговаривает­ся «с резким гортанным звуком» и с переменной коренного гласного, а именно — сахалар, т. е. точно так же, как и множест. ч. якутского «саха — саха-лар». Перемена коренного гласного при прибавлении аффикса множ. числа в тюркских наречиях, хотя мы и не можем хвалиться знанием и пони­манием грамматических явлений, нам представляется слиш­ком большой новостью. Во всяком случае, в сознании рядо­вого работника, обязанного руководствоваться общеизвест­ными научными пособиями, это явление никак не уклады­вается. По поводу мн. числа имени «соххы» ниже мы увидим безукоризненную лингвистическую запись не только профессора-турколога, но и абаканского тюрка по происхож­дению, Н. Ф. Катанова: «Соххы-соххылар».

Точно так же и переход во множ. числе согласного «к» в «х» в слове «сохы-сохылар» существует только в вообра­жении самого проф. Козьмина, ибо, если лингвисты и пишут «соккы», то это — не точная передача тюркских звуков рус­скими буквами. В тюркских текстах проф. Катанова в слове «соххы» и «соххылар» (ед. и мн. ч.) стоит буква-знак глу­хого заднеязычного согласного, передаваемого особой бук вой, похожей на русское «к» с длинной спинкой. Все якутологи, следуя научным заветам акад. Бётлингка, этот же са­мый общетюркский звук передают русской буквой «х». Ещё проф. А. Н. Самойлович, указывая на тождество бётлингковского «х» в якутском диалекте с общетюркским задне­язычным взрывным согласным «к» (с длинной спинкой), рекомендовал писать «сака» — якут, а не «саха»[129]. Следова­тельно, в записях проф. Катанова «соккы» нужно произно­сить «соххы»[130]. В наших собственных записях среди абакан­ских турок везде стоит «сохы» и «сохылар», т. е. почему-то наше ухо не улавливает удвоение согласного «х».

Итак, имя интересующего нас рода абаканских тюрков в единственном и во множ. числе звучит соххы-соххылар. Это обстоятельство чрезвычайно важно для семасиологии слова «соххы» и отыскания его якутского аналога.

III. Существительное имя «соххы-сохха» в абаканских, алтайском и киргиз-казахском диалектах имеет точное и бес­спорное нарицательное значение, а именно, ступка, стук[131]. Койбалы же, по Радлову, сохранили это же слово в форме «согах» или «соох»[132]. Вместе с тем становится ясным, что это нарицательное имя происходит от глагола «сох» — бить, ударять. Нарицательное имя «соххы-согах» сохранилось и в якутском диалекте.

В словаре Пекарского читаем:

«Согох (от сох+ох; ср. тюрк. согах, соох, сохха — ступка, осм. соху палка или шест для вталкивания чего-нибудь внутрь).

Ступочный пест; мелен (деревянный пестик, коим трут или мелют табак в ступке); ступа, ручная баба для уби­вания земли».

«Сох (гл.) (ср. суохай, тюрк., сох — бить, ударять, толочь в ступке) толочь в ступке»[133].

Мы думаем, что и якутское слово «сохсо» — плашка, ловушка, западня (для лова мышей и зайцев), по всей вероятности, находится в генетической связи с глаголом «сох» — бить, ударять, ибо это орудие лова как раз и осно­вано на внезапном ударе зверя тяжестью гнетка — «баттык».

Что же получается в результате наших простых сверок в существующих «справочниках и пособиях» по языкам тюркских племен?

Название приабаканского рода «соххы», м. б., даже и «сохха», оказывается, не бог весть, какое мудреное слово и представляет из себя название обиходной вещи — ступ­ки для толчения чего-либо, распространенное от Абакана вплоть до Каспийского моря. А якуты перенесли то же самое слово на пест или пестик, которым толкут в деревянной ступке «кэлии». Таким образом, если языковеды давным давно разыскали смысл и значение родового названия «соххы» с его якутским аналогом, то имелась ли какая-либо надобность натягивать и равнять его с племенным названием якутов — «саха»?

IV. Дальше проф. Козьмин усматривает лингвистическое родство названия кости «ара», «аринский» у абаканских тюр­ков с названием «урочищ» и «селений» у якутов — «арыы» и «аринская». Этот аргумент Козьмина ещё того менее за­служивает внимания, ибо он основан на простом неведении якутского языка. Пишущий эти строки сам является уро­женцем местечка, носящего название «Тиит-Арыы». От это­го географического термина происходит и название русского селения «Тит-Аринская станция», на что, вероятно, обратил внимание Козьмин. Есть у якутов даже целые наслеги, в на­звание которых входит слово «арыы», например, «Хатынг- Аринский» в Намском улусе Якутского округа, а географи­ческих названий с этим добавлением действительно очень много: Тоён-Арыы, Улуу-Арыы, Xатынг-Арыы, Кумах-Арыы и т. д. Однако, ларчик здесь открывается очень просто. Дело в том, что по-якутски «арыы» значит «остров», а также и «масло», и все географические имена, интригую­щие проф. Козьмина, без исключения являются названиями тех или других ленских островов с добавлением нарицатель­ного слова «остров». И обитатели таких островов иногда име­нуются по названиям последних, отсюда проистекают — «хатынг-аринцы», «тит-аринцы», «тоен-аринцы»... Несколько русских селений по берегу Лены тоже получили название по именам противолежащих ленских островов. Ясно, конечно, что якутские «арыы» и «аринцы» не могут иметь чего-либо общего с названием кости или рода абаканских турок.

Неудачные опыты лингвистических сопоставлений и вы­кладок проф. H. Н. Козьмина убеждают нас в том, что без хорошего знания якутского языка вообще довольно рискованно пускаться в дальнее плавание в поисках потерявшихся родичей якутов, тем более имея заявление одного, по словам Э. К. Пекарского, из лучших знатоков этого языка Димитриана Попова—«якутский язык неисчерпаем как море»[134].

V. Основная ошибка проф. Козьмина и многих других исследователей, роднящих якутов с турецким населением Алтае -Саянского нагорья, заключается в игнорировании лингвистической науки. Если якуты вышли из Минусинского края или Урянхая, то языковеды должны были констатировать ближайщее родство якутского наречия с приабаканскими и урянхайским диалектами. Может ли историк отыскивать ближайшую родню якутов в этих областях, не спрашивая заключения знатоков турецких языков о том, в какой степени родства и близости находятся якутский и турецкие наречия обитателей верхнего бассейна р. Енисея? В следующей главе мы убедимся, что тюркология на этот вопрос давнo дала свой отрицательный ответ. Конечно, этнографы в праве противопоставить лингвистическому методу установления родства народов свой этнографический метод, который заключался бы в сравнениях и сопоставлениях, нравов, обычаев, верований, героического и богатырского эпоса, материальной культуры и т. д. Если бы этнографы собрали такой сравнительный материал, роднящий якутов с минусинскими турками или урянхайцами, то, м. б., и лингвисты пере­смотрели показания своей науки.

По поводу тождества имен «саха» и «сагай», весьма возможно, и трудно возражать, но это обстоятельство отнюдь не обосновывает минусинского происхождения якутов при отсутствии лингвистических и этнографических данных, устанавливающих близкое родство якутов с турками Южного Енисея. Численность собственно «сага’ев» в Минусинском крае незначительна, чтобы проицировать проживание там же якутов-саха, народа, превышающего двести тысяч душ. По данным 1863 г. в главном местожительстве сагаев — в ведомстве Аскызской степной думы числилось:

Сагаев 1-й половины - 804 муж. 302 жен.

Сагаев 2-й половины - 753 муж. 307 жен.

Итого 1557 муж. 609 жен.

(В. Радлов. Этнографический обзор тюркских племен Южной Сибири и Джунгарии. Перевод с нем. 1887 г., стр. 4).

По данным 1889 г. их значится немного больше:

Сагайский род 1-й половины - 1888 д. об. п.

Сагайский род 2-й половины - 1832 —”—

Итого 3720 д. об. п.

Эти данные приводит проф. Н. Ф. Катанов[135]. Несколько позже он же приводит другие цифры, относящиеся к 1896 г., а именно:

В обоих сагайских родах - 1402 муж. 1365 жен.

Итого 2767 душ об. п.

По словам Катанова, в ведомстве Аскызской инородной управы значится 12 родов, из них только два рода носят собственное название сагай, хотя в официальных бумагах ещё 8 родов тоже значатся сагайцами же, один род назы­вается бельтирским и один койбальским. Во всех 12-ти родах Аскызской управы число всех душ 15736. Из них:

Собственно сагаев - 2767 д. об. п.

Официальн. сагаев - 7642 д. об. п.

Бельтир - 4384 д. об. п.

Койбал - 943 д. об. п.

Таким образом, из десяти тысяч офиц. сагаев только четвертая часть может рассматриваться как настоящие сагайцы. При этих условиях мы были бы вправе предположить, что сагайцы являются в Минусинском крае пришельцами откуда-то со стороны, которые влились в незначительном числе в гущу туземных турок и усвоили их наречие, обычаи и нравы.

От яблони ветер сорвал одну веточку и носит её где-то вдали от породившего дерева. Мы находим в долине южного Енисея саха’йскую или сагайскую веточку и вопрошаем: «Каких холмов, какой долины ты украшением была?».

Почем знать, может быть, сорвали её исторические бури, когда сахайское дерево цвело на берегах прозрачной Ан гары или ещё ранее в степях Монголии? Но мы считаем абсолютно неприемлемым исканием корней племени «саха» там, где очутилась одна его веточка.

Историк не вправе забывать одно весьма знаменательное обстоятельство, а именно, то, что между древностью якут­ского народа и современной этнографической картой Сибири лежит бурная эпоха владычества чингисханидов, когда мяту­щиеся народы или их остатки, попав в водоворот истори­ческих событий колоссального масштаба и силы, носились по волнам точно щепки и могли приткнуться к совершенно неведомым берегам. А движение чингисханидов захватило всю Южную Сибирь.

В той части Южной Сибири, которая прилегает к от­крытым степным районам Западной Сибири, как убедимся дальше, и продвижение русских завоевателей и колониза­торов тоже было чревато перемещениями и разбеганием в разные стороны многих туземных народов. А в числе мест, задетых этим движением, безусловно относится и Минусин­ский край.

VI. И относительно ещё более незначительного рода «сохы» при более внимательном изучении его прошлого нетрудно установить, что и он не принадлежит к абориге­нам Минусинского края.

Козьмин полагает, что «сокы — это один из наиболее многочисленных сюёков или племен северо-абаканских и июсских турок наряду с каш (качинцы)...». Он не при­водит никаких данных об их численности, чтобы мы могли определить удельный вес этого рода в составе минусинских турок. Мы не можем согласиться с расширением сюёка (кос­ти) соххы до понятия целого племени, тем более с уравне­нием его с «кашкачинцы». Радлов в упомянутом выше «Этногр. обзоре...» об абаканских татар дословно пишет следующее:

«Западными соседями камасинцев являются, так назы­ваемые, абаканские татары, которые распадаются на четыре племени: качинцев, сагаев, койбалов, и кызыльцев»[136].

Следовательно, каш-качинцы, действительно — племя, а что же представляет из себя соххы?

По словам того же Радлова, сюёк, помимо своего пря мого значения — кость, значит «род»[137]. Сам же Козьмин при­водит слова одного «сахалар» (читай — соххылар), под­тверждающие толкование Радлова: «Сохы это есть как у рус­ских фамилия». Между прочим, качинские татары и мне лично в 1925 г. давали точно такое же разъяснение: «сюё- гюнг кимдир», раньше спрашивали у нас прежде всего, вмес­то теперешнего — «как твоя фамилия». На мой вопрос, много ли у вас сюёков, ответили: «Да много, сорок однако есть», — хотя и не смогли насчитать их больше десятка наи­менований. Очевидно, многие сюёки забылись, так как ста­ринные родовые подразделения давно утратили свое практи­ческое значение. Кое-какие следы этих древних родовых де­лений сохранились в связи с религиозными обычаями. Каж­дый сюёк имел, видимо, своего определенного духа-патрона, которому для постоянного почитания посвящался конный скот определенной масти, т. н., изых (у якутов — ытык). Например, мне при перечислении разных сюёков обяза­тельно присовокупляли масть присвоенного им изыха. Сюёку сух-харга — вороная масть, ах-хасха — рыжей, аары — бурый изых (кюрэнг), хыргыс — голубой масти, сохы — белой мас­ти и т. д.

Таким образом, ясно, что в древности сюёк представлял из себя сравнительно небольшой кровно-родственный союз (впрочем, чаще фиктивный). Иными словами, сюёк есть след древних мелких подразделений народа. В настоящее время члены одного сюёка б. ч. не сохранили своего преж­него единства и территориальной близости, а живут сме­шанно в составе различных административных делений порусского происхождения.

Итак, о сюёке нельзя говорить как о племени. Хотя в виде редкого исключения могут быть и такие случаи, когда название сюёка может указывать на племенное название, если племя почему-либо распалось и представлено одним или двумя маленькими родами. Якутская практика, например, доказывает, что части крупных подразделений народа, при­соединяясь к другим его отделам, обычно утрачивают свое мелкое родовое название и становятся известными под име­нем той крупной единицы, к которой они принадлежали прежде. Так якуты, убежавшие на Вилюй из разных улусов Борогон, Мэнгэ, Хангалас, обычно составляют среди вилюйчан мелкие роды с упомянутыми улусными именами. Если же беженцев из одного улуса было много, то они сохраняют свои былые мелкие родовые названия. И среди минусинских тюрков наблюдается аналогичное явление. Остаток племени хыргыс, после прихода русских укочевавшего в Монголию, носит сюёковое название хыргыс, хотя в составе последнего он мог принадлежать к роду другого наименования. Но это явление представляет из себя исключительный случай, который отнюдь не доказывает, что каждый современный сюёк обязательно должен рассматриваться как остаток целого племени. Иными словами, род есть род, а не племя. И род есть ни что иное, как маленькое административное деление, не современное, а старинное, племени качинцев. Проф. Катанов пишет:

«Кости (колена) качинского племени: пюрют, каска, ызыр, ара, сарыг и соккы». О происхождении соккы у Катановa читаем:

«Что же касается кости соккы, то она пришла с костью нюрют из Красноярска»[138].

О происхождении же всех качинцев, в их составе, конечно, и Соккы Радлов сообщает следующее:

«Остатки подданных хана Кучума были вытеснены с Иртыша напиравшими на них русскими к северу от Томска вплоть до Енисея, где часть их осела на Каче, около Красноярска. Когда киргизы были вытеснены из Абаканской долины, упомянутые татары продвинулись к югу, в долину верхнего Енисея и осели в главной своей массе между Абаканом и Юсом севернее Аскыза. Потомки этих последних ещё теперь называют себя каас (каш, кач) и подведомственны Качинской степной думе»[139].

Может быть, проф. Козьмину удастся доказать, что его соххы не были в составе беглецов с Иртыша и что они — коренные обитатели приабаканских степей?

Мы позволим себе привести здесь, записанное нами самими в 1925 г. с уст качинского татарина из рода хара-соххы, Василия Антонова, 65-ти лет (Ойошинского сельского обществa Чебаковского района), предание о том, как у них впервые учредили изых. Рассказ интересен не только с исто рической точки зрения, доказывая правильность сообщения Радлова, но и с этнографической. Он рассказывал по-рус­ски на ломаном языке, лишь изредка прибегая к татарским фразам:

«Изых ставится, когда захворает кто, что (бы) он спасал все семейство от болезни... Изых ставится айна (чорту),...как сохы радились, так и изых родился... Сохы жил Иртыш сугда (Ирт. реке) около Тобола, сохы там жил... Ребятишки три парня было и один девка. Девка старшая. Старшего брата звали Кюёх-Сохы (Голубой Сохы), Ах-Сохы (Бе­лый С.) — среднего, Хара-Сохы (Черный С.)—младшего. Девку сватали, она не хотела... Состарилась. Многие сватали. Хотела за всякого выйти, но другие не хотели. Стала ста­рой...»

«Русские стали теснить, хазахтар (так называют рус­ских— «казаки»). Хазахтар убивают... Кучум сдался, давай татарлар бить... (В это время) сестра старшая на постели лежала. И вот братья бежать, взяли скот, детей бросать жал­ко, но сестру не могли. Пришли на Качу (речка около Красноярска) с женами, детьми. Живут на Каче... Вдруг явилась (оставшаяся) сестра... Видят, что сестра. У них го­лубая жеребая кобылица осталась там. Проглядели на То­боле. Явилась на голубой кобыле, братьев догнала... Жи­вая ли, мертвая... (Здесь рассказчик, видимо, откликается на мой вопрос и не умеет ответить, в каком виде явилась оставшаяся сестра). Вот изых начался... Енисей река, лодка нет. Опять русские пришли... По Енисей верх (бежали). Остановились. Сестра умерла на Каче. Братья остановились в степи. Потом ужо ребятишки хворать начали... Заплачет, умирает. Вот три брата шомана (пригласили)... Вот, говорит, ваш изых... Ваша сестра стала «айна буолварган» (чортом сделалась)... Вас догнала и дети пропадают. Своих же ест... Вам изых нужно поставить — ой хызрах. (Это место мною не понято, видимо, речь идет о каких-то приметах конного скота). Если не поставите, то все помрете, сестра съест... У ней кобыла, на которой ехала, пропала, поэтому она тре­бует кобылу той же масти...»

«Когда шоман изых ставит, коню кланяется, ты нас спаси, айна не давай... Бог другой (отвечает на мой вопрос, не спасает ли бог)... Все обращаются в сторону коня и кла­няются».

(В скобках мои дополнения, поясняющие мысли рассказчика. Многоточия означают непонятые мною части, когда рассказчик, затрудняясь выразить свою мысль по-русски, переходил к татарскому языку. Остов рассказа и существен­ные элементы мифологического сюжета мною хорошо поня­ты, ибо речь идет о знакомых мне религиозных воззре­ниях древнетурецких кочевников, которые особенно отчетли­во сохранились у якутов).

Итак, соххы проф. Козьмина, оказывается, поздние при­шельцы из Западносибирских степей, пригнанные на Енисей постепенным наступлением русских завоевателей. Может быть, в их составе имеется значительная примесь киргиз- казахов. М. И. Райков (автор небольших этнографических работ), родом качинский татарин, получивший филологи­ческое образование и практически знакомый со многими турецким и наречиями (проживал в русском Туркестане и в Закавказье), на мой вопрос: «С представителями каких племен вам, качинцам, легче всего разговаривать», ответил: «Лучше всего понимаем киргиз-казахов».

Минусинские сагай и качинцы-соххы-лары на вопрос о том, не являются ли они аборигенами долины южного Енисея, были бы вправе перефразировать слова известной русской песни:

«С Орхона, Толы, с Иртыша

Собралися мы сюда...»

VII. Переселение якутов из Южного Енисея на Ангару проф. Козьмин объясняет разрушением торговых связей Ха­касии с внешним рынком и перемещением мировых торго­вых путей и центров, в результате чего «жизнь на севере замерла», «появились банды голодных наездников» и «нача­лись передвижения кочевых орд».

Проф. Козьмин безусловно переоценил значение торговли в быту древних кочевников. Караванная торговля того вре­мени ни в коем случае не могла бы захватить жизненные интересы массы кочевого населения, чтобы в результате её прекращения начался экономический кризис. Древняя торговля при караванном сообщении на большие расстояния по степям, наполненным воинственными кочевниками, никогда не могла получить значение решающего экономического фактора. Торговали тогда, главным образом, предметами роскоши, в которых нуждались лишь верхушки народа. По­этому мы никак не можем согласиться с утверждениями Козьмина, что расстройство караванных торговых путей вызвало голод среди кочевников и их внутренние перемещения. В построениях автора заключаются и логические не­увязки. По его мнению, вслед за разрушением внешней торговли внутри Хакасии начинается усиленная погоня за «мяг­кой рухлядью» — дорогими мехами и якуты-сахалары со своими стадами переселяются на Ангару, очевидно, чтобы накопить там целые амбары этой валютной ценности. Дорогая пушнина в те времена, вероятно, была единственным экспортным товаром из таежной Сибири. Поэтому обрыв внешних торговых связей означал бы, как раз наоборот, уменьшение спроса на пушнину.

Скотоводческий народ благоденствует тогда, когда имеются для его скота обширные и плодородные пастбища. Скот размножается, жиреет, дает молоко, масло, шерсть, мясо, служит средством передвижения, и древний скотовод, конечно, был вполне доволен своей судьбой. Это простое положение киргиз-казахи не так давно выражали характер­ной поговоркой: «Зачем нам трудиться, коли бык скачет на корову».

Было бы иное дело, если проф. Козьмин доказал, что в долине южного Енисея в результате перемещения миро­вых торговых путей получилось перенаселение, теснота и малоземелье. Тогда мы бы поняли, что якуты-скотоводы в поисках более просторных и удобных пастбищ потянулись на восток в бассейн Ангары. Но проф. Козьмин вряд ля возьмется доказывать это положение. Минусинский край и теперь слывет «житницей Сибири», а в эпоху древнего номадизма тем более существовали там все условия для процветания экстенсивного скотоводческого хозяйства. Лю­бой специалист по экономической географии Сибири при­ведет цифровые данные, иллюстрирующие плодородие и бо­гатство просторов долины южного Енисея, как в отношении скотоводства, так и земледелия. А Приангарский край ни раньше и ни теперь не мог бы выдержать сравнения с округами Канска, Красноярска, Минусинска и Ачинска. И этот богатый край к моменту прихода русских завоевателей почти пустовал так же, как и территория соседней Томской губ. в её старых пределах. Если бы якуты-скотоводы были корен­ными обитателями долины южного Енисея в пределах русских владений, с чего ради они полезли бы на восток через дикую тайгу и хребты, чтобы сменить «синицу на ястреба?» Перенаселения там не было, политические бури, который иногда вызывают перемещение народов, исключаются и са­мим проф. Козьминым.

Итак, по поводу воображаемых переселений древних якутов из округов Минусинска, Канска и Красноярска на Ангару, мы должны сказать: «От добра добра не ищут, от овса кони не рыщут».

VIII. В исторических прогнозах проф. Козьмина заключа­ется ещё одно серьезное внутреннее противоречие.

Он знает, что некоторые лингвисты причисляют якутский язык к уйгурской группе. Радлов, например, в одной из ранних работ писал:

«Язык карагассов указывает на влияние тюркской стихии отличной от качинской, стоявшей в близком родстве с сойотской или якутской, словом, одного из колен уйгурских, живших прежде на юге. Они, по-моему мнению, смешались с качинцами, в недавнее время переселившимися сюда в небольшом числе с запада»[140].

Проф. Козьмин недавно снова перевел эту статью Радлова и издал в Иркутске, находя, что мы «не имеем равного обилию и строгой точности записей историко-этногра­фического материала, относящегося к т. н. сибирским турко-монголам». Но приведенное выше место он почему-то счел необходимым выбросить, хотя это обстоятельство не по­мешало ему позаимствовать мысль Радлова, что карагассы перемешались с качинцами, переселившимися «в недавнее время» с запада. Радлов, конечно, имел ввиду передвиже­ние качинцев на восток под напором русских завоева­телей, гнавшихся за ними с Иртыша, а у Козьмина каш- качинцы переселяются в древние времена вслед за «соха- ларами» — якутами.

Надо иметь ввиду, что Радлов в своих последних рабо­тах о якутском языке совершенно отказался от приведенного выше положения о принадлежности якутского диалекта к уйгурской группе. Это обстоятельство, очевидно, осталось неизвестным Козьмину. Тогда же Радлов в своих этногра­фических очерках Aus Sibirien[141], разбираясь в данных китайской истории, высказался, что якуты, «вне всякого сомнения, идентичны с народом гулигань, описанным в ки тайских летописях в первой половине VII века и проживав­шим тогда на западной стороне Байкала. (Об этом подробно см. в наших очерках ч. 3). Академик Радлов позже отка­зался и от этого положения, а его большой поклонник афиширует теперь ранним откровением своего учителя: «На западной стороне Байкала жили гулигань или якуты-саха- лар»[142].

«Гулигань вполне обычная китайская транскрипция ту­рецкого названия курыкан»[143].

«Но якуты-курыканы, по-видимому, как и соседние тубинцы, принадлежали к уйгурской группе. Некоторые лин­гвисты-тюркологи, (например, Катанов) якутский язык отно­сят к этой группе». (Там же).

Историческое положение о тождестве якутов с гулиганами китайских летописей впервые высказано вполне катего­рически Радловым, а мысль о принадлежности якутского языка к группе уйгурских, как увидим дальше, он до поры до времени позаимствовал у венгерского турковеда Германа Вамбери (см. об этом дальше). Вероятно, опираясь на тот же источник, высказывался и Катанов. Подробно ознакомившись с якутским диалектом и проф. Катанов, по-видимому, отка­зался от сближения его с уйгурским языком.

Проф. Козьмин не только замалчивает прикосновенность акад. Радлова к теории уйгурского происхождения якутов, но и, выбрасывая соответственное место в новом издании его «этнографического обзора», способствует забвению научной заслуги Радлова в прояснении исторического прошлого якут­ского народа. Вольно было самому Радлову отказываться от своей, безусловно верной, исторической позиции, но после­дующие исследователи якутской проблемы не вправе вновь открывать уже открытые Америки. Но главная беда проф. Козьмина заключается, однако, не в этом моменте.

Он не замечает того простого положения, что, присоеди­няясь к теории принадлежности якутов к народам уйгурской группы и отождествляя их с гулиганами китайских летопи­сей, в корне подрывает и разрушает свою собственную ги­потезу о минусинском происхождении якутов. Проф. Козь­мин знает, что всех уйгурских племен, или гаогюйцев, опи­санных китайскими историками, было 15 и в числе их — гулигане. Подписавшись под этим положением, Козьмин для уяснения происхождения якутов и их древних переселений должен был установить центр уйгуризма и места, занятые ими. Эти исторические разыскания привели бы его к очень простому положению: уйгурами или гаогюйцами в китайских исторических летописях назывались те турецкие кочевники, которые когда-то занимали почти всю современную Монго­лию от Хингана вплоть до Тарбагатая и Джунгарии, а также и северо-западные окраины Китая. Но центром уйгуризма, по преимуществу, была современная Халха, а ещё более точнее — бассейн Селенги и Орхона. Эти реки, как известно, текут с юга на север, протекают через озеро Байкал и дальше продолжают свой путь в океан под названием Ангары, Можно ли сомневаться в том, что Приангарский край искони веков находился в сфере влияния тех самых воинственных кочев­ников, которые господствовали, можно, сказать, в верхнем течении Ангары? Если степная Халха со времен глубочай­шей древности была бушующим кратером вулкана народов Монголии, то Приангарский край был его преддверьем или глубоким тылом, куда обычно спасались остатки разбитых и потрепанных степных племен. Вот почему историк должен придти к выводу: бряцание сабель, звон мечей, свист стрел и боевых копий, раздававшиеся в степях, прилежа­щих к Орхону и Толе, были постоянно слышны на берегах Ангары и так или иначе должны были отражаться на судь­бах её обитателей. Минусинский край, по сравнению с Приангарьем, конечно, был тихой обителью и укромным уголком. Следовательно, в древние эпохи нужно предполагать передви­жение племени народов от Ангары на запад, а никак не наоборот.

Итак, H. Н. Козьмин сам же постарался аннулировать свою гипотезу минусинского происхождения якутов, подпи­савшись под положением некоторых языковедов, что якуты суть гулигане китайских летописей и должны принадлежать к группe уйгурских племен. Это обстоятельство он узнал позже, но не решился пересматривать свою старую гипотезу о переселении якутов из Минусы на Ангару в погоне за мягкой рухлядью.

IX. Переселение якутов в бассейн Лены проф. Козьмин приурочивает к концу XIII и началу XIV веков, когда они должны были столкнуться с бурятами, двигавшимися из-за Байкала. Мы позволим себе задать уважаемому профессору следующий вопрос:

Если якуты «соха-лар» переселились из долины Южного Енисея на Ангару, то почему же они под натиском бурят двигавшихся с востока, не повернули свои оглобли назад - на Кану, Енисей и Абакан, где жили их соплеменникисоххы, койбалы, бельтиры и енисей-остяки? Неужели таеж­ная Лена, где в те времена обитали жалкие оленеводы охотники и рыбаки, якутам-скотоводам показалась краше, богаче и привольнее «житницы» современной Сибири?

Как мы должны закончить критический разбор работ проф. H. Н. Козьмина по вопросу происхождения якутов? Имеют ли они какое-либо положительное значение?

Мы думаем, что исторические воззрения Козьмина со­ставляют необходимое звено диалектическом развитии той маленькой научной дисциплины, которую мы называем якут­ской историографией. Иногда то или другое непонятное явление лучше уясняется, если подойти к нему с обратной стороны. (В математике этот метод называется «доказа­тельством от противного» и применяется тогда, когда нет прямых путей для решения трудной задачи или теоремы). Проф. Козьмин по вопросу отыскания исторических корней якутского народа как раз и продемонстрировал этот закон­ный и вполне научный прием. Он заострил минусинскую ги­потезу и подвел под неё все необходимые сваи. Теперь каж­дый сторонник может любоваться ею в законченном виде. Затем проф. Козьмин, на один миг прислушавшись к голосам лингвистов, перешел на такую историческую позицию, кото­рая представляет из себя естественный «пат» для главного представителя минусинской и вообще енисейской гипотезы. Он, идя обратным путем, как нельзя лучше доказал, что исторические корни якутского народа нужно искать не на запад от Ангары и Байкала, а только на востоке или юго- востоке от этих мест, т. е. за Байкалом. И в этом — не­преходящее научное значение теоретических прогнозов проф. Козьмина, этого вполне заслуженного сибироведа и историка-ориенталиста, по интересующему нас вопросу. Из борьбы мнений рождается истина — старая истина.

X. Мы закончили обзор работ тех авторов, которым дали условное наименование «поздних историков» якутского на­рода. Помимо уже проделанной нами работы по ознакомле­нию с каждым из этих авторов в отдельности вряд ли имеет ся какое-либо основание подводить ещё и общие итоги по всей группе этих историков. Мы уже имели возможность указать, что в основе более ранних литературных высказы­ваний о происхождении якутов и их древней как бы «пра­родине» лежали, главным образом, толки в среде русских старожилов г. Якутска, которые рождались, так сказать, сами по себе в результате усвоения ими сказаний самих якутов об их легендарных прародителях, — Омогое и Эллэе.

Мы позволим себе заключить нашу главу о «поздних историках» маленькой фактической справкой, сохранившейся в рукописях быв. якутского прокурора Д. М. Павлинова. Она помещена в IV томе «Трудов комиссии по изучению Якут. Авт. Сов. Соц. Респ.»[144]. Павлинов извлек из какого-то якутского архива рукопись, относящуюся к XVIII в., состав­ленную «колл. ассес. Эверстом, бывшим в Якутске 10 лет расправным судьей и колл. асс. Горловским, бывшим в Якутске исправником, начиная с 1781 г.», и сделал сообщение о Якутском статистическом комитете на заседании от 16 мая 1875 г. по поводу её довольно любопытного содержания.

Онa представляла из себя неофициальное дело, а частные бу­маги с заметками на разные темы.

Подлинная рукопись упомянутых авторов конца XVIII века, очевидно, погибла, сохранились только краткие извлече­ния, сделанные из неё Павлиновым. Но для наших целей представляет большой научный интерес лишь одна неболь­шая часть этой исторической рукописи, озаглавленная «Происхождение якутов». Вот её точное содержание по извлечению Павлинова:

«Слово якут, данное русскими, произошло, от дже хот, куда (?) не уйдешь (?), которое якуты употребляли в битваx с русскими. Прямое же название якутов — уранхай-саха. По преданию, они отделились от народов, населяв­ших западную сторону Уральского (Аральского?) моря, дошли до Тунки и соединились с бурятами; некоторые ушли в Китай, где и ныне называются урянхи. Можно думать, что сагай, живущие ныне в Красноярском уезде, того же происхождения. Подтверждением преданию служит сходство в счислении и именовании месяцев с киргизскими тех кир­гизов, которые живут при (Аральском?) море. Названия: хоринцы, баягантайцы, сортолы указывают на совместную жизнь с бурятами; кангаласцы — на переселенцев Архан­гельской губ., живших прежде у Белого моря.

Вражда разных родов на новых местах повела сначала к преобладанию кангаласцев, а потом — к покорению их русскими».

Это, конечно, не научная работа о происхождении якутов, а несомненно письменно зафиксированное предание или уст­ный сказ, что не отрицается и самими авторами, хотя он и не простонародного происхождения, но тем не менее эле­менты народности, выраженные, главным образом, в просто­те, наивности и прямолинейности всех суждений в нем — налицо, как, например, производство этнического термина «якут» от якутских слов «джэ куот» — ну же, утекай (а не «куда? не уйдешь», — как переводят сами авторы, пытаясь по-своему осмыслить элемент легенды) или «архангельское» происхождение якутских кангаласцев...

Итак, мысль о родстве якутов «саха» с минусинскими сагайцами, с урянхайцами Танну-Тувинского края на почве сближения известных этнических наименований «урянхи- сойоты» и якутское «ураангхай-саха», а также якутских родов «хоро» с бурятскими «хори» в разобранной нами исто­рической литературе отнюдь не является большой новостью. Эти положения теперь нужно рассматривать как элементы издавна бытующего русского старожильческого фольклора, родившегося впервые, по всей вероятности, в среде объякученных казаков г. Якутска, как выражение их собствен­ного этнического полуякутского, по материнской линии, самосознания. Если нужно искать родоначальников мину­синско-урянхайских гипотез происхождения якутов, то тако­выми являются упомянутые выше судья Эверст и исправник Горловской. Рукописи Павлинова, как известно, находились в распоряжении членов Сибиряковской экспедиции. Следо­вательно, рассмотренные выше гипотезы Трощанского и Иохельсона представляют из себя лишь более развернутое изложение старорусской легенды.