В. Л. Серошевский о происхождении якутов

Большой и общепризнанный авторитет Серошевского по вопросам якутоведения вынуждает нас отнестись с осо­бым вниманием к его высказываниям об историческом прош­лом якутского народа, ибо большинство ходячих мнений об якутах, в конечном счете, опираются на этого автора. В его известном этнографическом труде «Якуты», глава «О юж­ном происхождении якутов»[76], на первый взгляд, может по­казаться содержащей в себе самые блестящие страницы из всего того, что написано им о якутах, не только в сти­листическом отношении, но и в смысле полноты всех науч­ных источников, использованных им. Создается впечатление, что Серошевский исчерпал все то, что можно было ска­зать о южном происхождении якутов. Но, однако, при более внимательном изучении этой главы, обнаруживается довольно поверхностное ознакомление автора с теми источниками, на которые он ссылается, необычайная спешка в проработке относящегося к вопросу материала и легковесные выводы. У него мы находим ссылку на Германа Вамбери с утвержде­нием, что этот автор сближает якутов «по простому созву­чию племенного имени саха с древними саками»[77]. А на деле этот крупнейший знаток многих турецких языков и их древ­ней истории впервые выдвинул гипотезу родства якутов с древними уйгурами на основании глубокого знания грам­матики и лексики языка тех и других, ибо Вамбери, будучи уйгороведом, пользовался обширной грамматической моно­графией акад. Бётлингка о якутском языке. (О воззрениях Вамбери на прошлое якутов см. след. главу). В свое время под влиянием теоретических воззрений Вамбери на характер якутского языка находились такие авторитетные туркологи, как проф. Н. Ф. Катанов и акад В. В. Радлов. Серошевский ссылается ещё на Риттера, который будто бы указывал древ­нюю родину якутов в Забайкалье. Но, однако, у Риттера мы не нашли ничего похожего, да и вообще высказывался ли он по вопросу о происхождении якутов? Наконец, он выдвигает никем из серьезных авторов необоснованную гипотезу об исходе якутов из Амура (кроме Аристова, который писал после Серошевского) и из верховьев Толы и Селенги. Кто, когда, где писал об этом, Серошевский не указывает.

Серошевский формально не объявляет себя сторонником минусинского происхождения якутов. Однако, у его читателя создается впечатление, что якуты жили раньше где-то в пре­делах Южной Сибири, в степных местностях, но только не около озера Байкал, и могли попасть на Лену либо вниз по Енисею, либо, долго проплутав в пути с Енисея на восток до Ангары, очень ускоренным маршем свернули на Лену.

Самый серьезный промах Серошевского, несомненно, за­ключается в его скептическом отношении к проживанию якутов около озера Байкал: «Могли быть и не быть там»[78]. Этим самым он поднял в науке удельный вес совершенно наивной и фантастической гипотезы Щукина о древних пере­селениях якутов вниз по Енисею и вверх по Ниж. Тунгуске, хотя формально Серошевский опять-таки признает — «длину, сложность, суровый климат, большую глубину зим­них снегов и отсутствие на огромных пространствах паст­бищ» на этом щукинском пути[79].

Во всяком случае, от Серошевского мы были бы вправе ожидать признания достоверности долгого проживания яку­тов около Байкала и движения их дальше на север, вниз по Лене. Но вместо этого у него безграничный скепсис, мы ничего не знаем и не можем знать:

«О пути, по которому прошли якуты на север, также ни­чего не известно; они нигде не оставляли следов, унося все с собою, как истые номады».

«Если трудно установить точно место южной родины яку­тов, то ещё труднее, почти немыслимо, указать на время их выхода»[80].

Серошевский твердо уверен лишь в том, что якуты не або­ригены Ленского края, а пришельцы из южных степей. Как чуткий художник беллетрист Серошевский констатирует в на­клонностях, привычках и поэтических произведениях яку тов любовь «к степному простору, к широким ровным полям»... «лес и воду не особенно жалуют». По его словам, к рыбакам они относятся весьма пренебрежительно: «смер­дящий рыбак, живет рыбой, точно бродяга-чужестранец». «В этих отзывах чувствуется степняк-скотовод», — заме­чает он.

Наблюдения весьма тонкие и меткие, обнаруживающие долгое соприкосновение автора с якутами и хорошее знание их психики.

Дальше, Серошевский указывает, что якуты имеют пред­ставление о львах, змеях, верблюдах, животных совершен­но не встречающихся в теперешней родине якутов. Им из­вестно и южное название этих животных. Змею называют по-монгольски «могой», верблюда по-тюркски «тэбиэн» (надо заметить, что это — общее турко-монгольское слово, ибо монгольское «тэмэн», есть то же, что и «тэбэ-тэвэ» турков. Лингвисты давно установили, что согласные звуки «м» и губные «б-в-ф» обычно замещают друг друга). Льва называют «хахай», что по-монгольски значит «свинья». Ди­кие свиньи в Якутском крае не водятся, значит, якуты это слово вынесли из южной родины, рассуждает Серошевский[81].

Между прочим, Серошевский удивляется, что у якутов не сохранилось названия тигра, известного южным тюркам под именем «пар, бар, барс, парс». Но это удивление на­прасное, ибо в якутских былинах часто упоминается «бар- кыыл»[82]. Он известен также и под другим вариантом того же имени «баабыр»[83].

Серошевский приводит ещё названия растений, сопо­ставляя их с общетюркскими, тополя, сосны, лиственницы, березы, тальника, кедра, но эти имена, если бы даже и схо­дились с названиями в других тюркских наречиях, не могут служить веским доказательством южного происхождения якутов, ибо все эти растения встречаются и на теперешней родине их. Если же говорить о сходстве якутских корней вообще с общетюркскими, то их, конечно, бесконечное мно­жество и помимо названий растений.

Не столь убедительны и его ссылки на мнения и сообра­жения случайных якутов, что, якобы, в старину было теплее, снег выпадал поздно, таял рано, что травы росли выше и гуще, цветов на полях было много и т. д. Во-первых, Серошевский все эти мнения берет не из текстов цельных сказаний, отмечая в них типические черты, а из простых бесед с якутами, в которых решающую роль могли играть внушения и целевая установка их ученого собеседника. Во-вторых, подобные суждения свойственны всем народам бытовой и бесписьменной культуры. Они обычно бывают связаны с идеей «золотого века» в прошлом, что де, «в ста­рину живали деды веселей своих внучат», а также с культом предков и идеализацией давно живших поколений.

Иное дело художественные описания страны вечного лета и бесконечного дня («бараммат сайын, кюрюлююр кюнюс»), встречающиеся почти постоянно в якутских богатырских былинах. В этом явлении, с одной стороны, можно видеть переживание древнего беспечного пастушеского быта, воз­можного только в зоне открытых степей, когда люди не косили, не заводили покосов, не строили изгородей, крытых помещений для скота и т. д. С другой стороны в них, может быть, чувствуются и отголоски обитания предков якутского народа в иных, более благоприятных климатических зонах. Эти былинные образы и картины у якутов находятся в связи с идеей «Хоро сирэ» (Страна хоринцев). С этими понятиями мы ознакомимся позже в связи с разбором т. н. хоринского вопроса в якутских легендах и его исторического смысла.

Заслуга Серошевского заключается в том, что он наметил важность былинных образов и картин, в которых может жить, так сказать, отблеск того, что когда-то переживалось предками якутов. Но, однако, историку нельзя забывать того, что былинные образы, вообще говоря, есть поэтическое вос­приятие житейских фактов, в котором творческую роль, прежде всего, играет фантазия певцов. А с фантастическими образами, конечно, нужно быть весьма осторожными. Они могут быть приняты за историческое доказательство, если их показания найдут подтверждение в целом ряде других аргументов и построений.

Серошевский указал также на несовпадение якутского лунного календаря с физико-географическими условиями их теперешней родины. Дело в том, что якуты «март» называют месяцем поимки жеребят, апрель — месяцем ледохода, тогда как в действительности и то и другое в местах их обитания опаздывает почти на месяц. В этом явлении Серошевский видит «отпечаток южного происхождения».

Впрочем, в интересах справедливости необходимо отме­тить, что самые важнейшие из приведенных выше оригиналь­ных положений и аргументов Серошевского годом раньше были высказаны В. Иохельсоном в его статье «Заметки о на­селении Якутской области в историко-этнографическом от­ношении», напечатанной в «Живой старине» за 1895 г.[84]:

«В некоторых песнях поется, что жили они (якуты) когда-то в теплой стране у моря...», где «не приходилось так мерзнуть и много трудиться, как здесь...». «(Март месяц по- якутски «кулун тутар ый», т. е. время когда ловят и привязы­вают жеребят... а здесь это делается только в начале июня месяца».

Вот все главные аргументы Серошевского по вопросу о южном происхождении якутов. При этом необходимо иметь в виду, что под «степями» он разумеет не научно­географическое понятие — область господствующих степных просторов — Азию, в частности Монголию. В его суждениях чаще фигурируют степи Верхоленские, Манзурские, Балаганские, Красноярские, Минусинские, а о возможности исхода якутов из собственно монгольских степей, он нигде не заикнулся. В главе о якутской лошади[85] он даже прямо отрицает возможное родство якутского конного скота с бу­рят-монгольским.

Фактически он готов увязать прошлую историю якутов с южными пределами Сибири, где изредка встречаются не­большие открытые места, носящие характер степей, т. е. не отрывает якутов из зоны тайги и не выводит их из пределов Сибири. В этом отношении воззрения Серошевского, несмотря на кажущуюся полноту и обстоятельность, представляют собой шаг назад по сравнению с известными нам положе­ниями Страленберга и Миллера-Фишера, ибо первый из них в ранние эпохи поселяет якутов в южной Монголии, а оба последних автора, говоря «обыкли жить в степях», а послед­нее понятие, безусловно, вкладывают не обывательское со­держание, а понимают его как физико-географическую зону, пояс господствующих степей.

За Серошевским в деле разработки древней истории яку­тов можно признать ту заслугу, что он указал на двойное этническое наименование якутов, а именно, «ураангхай саха», употребляющееся «в торжественных оборотах речи, в сказ­ках, песнях и молитвах»[86]. В связи с этим он обратил вни­мание ученых на тот общеизвестный факт, что дархаты, монголы и китайские чиновники тем же именем «уранхай» или «урянх» называют обитателей современной Танну-Тувинской республики или Урянхайского края. Опираясь на ис­следования Г. Н. Потанина, Серошевский отметил также, что язык урянхайцев дархаты зовут уйгурским языком, а их самих — «народом уйгурского языка». Сам Серошевский из этих фактов никаких исторических выводов не делает, но они, по-видимому, помешали ему более определеннее высказаться за минусинско-енисейскую гипотезу, которой он весьма симпатизирует. Но тем не менее своими факти­ческими и литературными справками об употреблении имени «ураангхай» у якутов, монголов и урянхайцев Серошевский указал путь для дальнейшего развития енисейской гипотезы в урянхайскую. Этими указаниями воспользовались Кочнев и Трощанский.

У Серошевского попадаются замечательно дельные исто­рические замечания, которые, в конечном счете, всегда обусловлены прекрасным знанием им якутского быта и его незаурядной наблюдательностью. Таковы, например, следую­щие мысли:

«Мы лично склоняемся к тому мнению, что якуты, по крайней мере значительная часть их, задолго до царствова­ния Чингис-Хана уже попала в эту, вполне изолированную от остального мира, впадину, окруженную со всех сторон широким горным поясом, где они прожили независимые и никому неизвестные до самого пришествия русских»[87].

«Весь переход якутов с юга в места настоящего житель­ства длился, по всей вероятности, очень долго. Возможно даже, что он совершился по частям, в несколько промежут ков, разделенных веками, и что в состав якутского народа вошли родственные, но различные по своей родине племена. Долго, десятки, а может быть и сотни лет, они отдыхали в тех степных участках, которые попадались им по пути, высылая далеко вперед в виде щупальцев свои передовые отряды. Отпрыски эти селились, обживались, знакомились с местностью, а между тем глухая молва разносила по все­му племени сведения, почерпнутые лазутчиками на новых землях»[88].

И дальше у автора мы находим ссылку на свои практи­ческие наблюдения: «Таковых приемов в колонизации новых земель держатся до сих пор якуты».

При ретроспективном анализе древнего общественного строя якутов дорусского периода Серошевский пользуется художественно-интуитивным методом и нагромоздил целую гору принципиальных заблуждений, но обо всем этом мы бу­дем говорить в своем месте.

Серошевскому мы обязаны записью и опубликованием одного интересного варианта (Намского улуса) якутских сказаний об Омогое и Эллэе[89]. Но этот фольклорный материал в отдельных местах вызывает большие подозрения, ибо автор простонародный рассказ пропустил сквозь призму своей соб­ственной художественной фантазии.

В заключение мы позволим себе остановиться ещё на одном пустяковом факте, на котором не раз запинаются историки при поисках путей древних переселений якутов на север, в том числе и Серошевский. Он, сославшись на гипотезу Щукина о переселении якутов вниз по Енисею и вверх по Ниж. Тунгуске, пишет: (этот)... «путь имеет за себя то, что в окрестностях Туруханска, в Шорохине и юж­нее по Енисею в нескольких деревнях существовали не­большие колонии якутов, совершенно оторванные от восточ­ной компактной массы. Они занимались рыболовством, но у них сохранился скот. (Выдел. Серошевского). Костров считает их поселения древними. В колониях этих можно, пожалуй, усматривать остатки главного отряда, впоследствии двинувшегося на восток»[90].

Фактически недалеко от старого Туруханска существует только одна деревня Сорокино (или Шорохино), которая среди старожилов края слывет ещё под вторым названием «Якуты».

По поводу происхождения этого названия среди самих шорохинцев бытует и поднесь смутная легенда о том, что их предки будто бы были якуты. Летом 1925 г. нам удалось видеть одного шорохинца в г. Ново-Туруханске. Однако ни в его физическом облике и ни в языке не осталось ни­каких следов его якутского происхождения. Это был обыкно­венный русский крестьянин-сибиряк. По его словам, и остальные шорохннцы ничем не отличаются от массы рус­ских старожилов. Шорохинцы русскими значатся и в офи­циальных документах. В «Материалах приполярной перепи­си 1926—1927 гг. в Сибирском крае» мы читаем:

«Станок Якуты (Шориха), русские, 12 хозяйств, муж. 46, жен. 36, обоего пола 82; 25 человек заняты сельск, хоз., 34 рыбол., 14 охотой, 14 чел. проч. занятиями. Лошадей 14, коров 14»[91].

О физическом облике шорохинцев ещё Миддендорф от­метил: «По общему наружному виду преобразились в рус­ских».

Секрет происхождения шорохинских «якутов», столь смущавших воображение этнографов и историков, однако, довольно прост.

Среди якутов южного Вилюя нам удалось записать в двух вариантах одно довольно популярное предание о вилюйских якутах Бордонского наслега, которые уплыли когда-то в да­лекую страну вниз по Нижней Тунгуске и поселились где-то около г. Туруханска. Один вариант, рассказанный якутом 2-го Бордонского наслега Семеном Даниловым (62 лет), мы приведем целиком:

«Давно когда-то, по существующему у нас преданию, семь человек якутов Бордонского наслега поехали в центр России (дословно «на юг»), чтобы высудить себе место по реке Чоне. Один из них, по рассказам, умер на реке Хатанге (так якуты и тунгусы называют Ниж. Тунгуску) в местности «Монастырь». (Это старое название теперь г. Ново-Туруханска), а остальные шестеро поплыли вниз и поселились в Туруханске. Там, рассказывают, есть одна якутская де­ревня»[92].

По другому более разработанному варианту, поплыл вниз по Ниж. Тунгуске родовитый и знатный якут по имени Бээкээн, который по распоряжению окружного начальника был подвергнут телесному наказанию. Бээкээн поехал с целью добраться до столицы и подать жалобу императрице Екате­рине на самоуправство местных русских властей. Он будто бы взял с собой свиту из 30-ти человек своих якутов. По ле­генде, сам Бээкээн, немного не доехав до г. Туруханска, схватил какую-то болезнь и умер. А его люди побоялась возвратиться на родину и остались жить в Туруханском крае. Сказитель свой рассказ заключает следующими сло­вами:

«Здешние якуты рассказывают, что потомки тех людей будто бы и по сию пору живут там, о чем гласит неопреде­ленная ходячая молва, идущая из дальних краев»[93].

Эта легенда, конечно, не могла бы сложиться среди ви­люйских якутов без всякого основания. Во всяком случае, факт исхода каких-то якутов из предела южного Вилюя, пла­вание их вниз по Ниж. Тунгуске и поселение около г. Туру­ханска нужно признать достоверным. Вместе с тем взрывает­ся и «камень преткновения» некоторых сторонников гипо­тезы минусинского или красноярского происхождения яку­тов.

На данном примере мы убеждаемся — какое огромное значение в деле прояснения исторического прошлого якутов имеют их собственные предания. Благодаря оторванному и уединенному положению своей родины от всего внешнего мира и замкнутости своей общественной жизни, якуты по­лучили возможность сохранить много старинных преданий. Они любят рассказы о своей старине и хранят эти рассказы в большой неприкосновенности, иногда украшая разными мифологическими или поэтическими подробностями. Так, например, в приведенном предании сказитель рисует столк­новение князя Бээкээня с окружным исправником, имевшее для него столь роковое последствие, в таких образах:

«Итак, г. начальник, вы сказали, что мое дело может вы­правиться, если изменится к лучшему ваше душевное рас положение?» (Т. е. намекает на то, что он требует от него взятку. Г. К.).

«Так сказав, Бээкээн потрясал в воздухе высоко подня­тым указательным пальцем, направленным в небеса, и ещё добавил: «Пока существует (на свете) солнце-государь, я останусь непослушен вашим словам!».

Вслед за этим Бээкээн стремительно выхватил свой должностной кортик и, поворачивая так и сяк, поиграл в воздухе его металлическим блеском».

Дальше рассказывается о том, как исправник составил на него протокол, в котором говорилось, что этот наслежный князец в присутствии всего улусного схода обвинил его в лихоимстве и грозил ещё оружием.

Якутские народные предания могут заменить отсут­ствующие у них своды писаных летописей, конечно, при надлежащем критическом отношении к ним.