Герард Миллер и Иоганн Фишер

С Петра I в правящих верхах появляется интерес к изу­чению истории завоевания Сибири, а также быта и нравов её многоязычных туземных обитателей. В императорской России об истории Сибири заговорили тогда, когда состав­ление «Истории государства Российского» проходило ещё подготовительную стадию в работах предшественников зна­менитого Карамзина. В этом явлении нет ничего странного, ибо оно вытекало в свое время из притязаний русского ца­ризма на громкие титулы — «император» и «империя», с чем неохотно мирился культурный Запад.

Ещё в Древнем Риме все известные полководцы, завое­ватели обширных и богатых провинций, закрепили за собой право устраивать пышные триумфальные въезды в столицу. Это был живой и красноречивый отчет полководца держав­ному римскому народу, одновременно и иллюстрация его заслуг пред Отечеством. Позже римские императоры триум­фальный въезд в столицу превратили в исключительную пре­рогативу своей священной особы, как главы государства и войска. Нельзя сомневаться в том, что и «Описание цар­ства Сибирского», составившее целую эпоху в истории науч­ной деятельности вновь учрежденной Академии Наук, было ни чем иным, как разновидностью того же императорского триумфа коронованных особ, которым обычно посвящались эти труды. Проф. Миллер свое сочинение «Описание царства Сибирского» посвятил императрице Елизавете, а работа Георги «Описание обитающих в Российском государстве народов» была посвящена Екатерине 2-ой. Точнее говоря, здесь шла речь о выявлении исторических заслуг царей Романовской династии, присоединивших к России обширную Сибирь и расширивших её пределы до Великого океана, чуть не до стен «недвижимого Китая». Этим самым обосновывалось право российских венценосцев носить громкий титул «император», ибо культурный Запад был, несомненно, сильно озадачен дерзостью отсталых «московитов» поставить свое государство рядом «со священной Римской империей». Вот почему к триумфальной колеснице российских императоров был прицеплен довольно длинный обоз из «инородцев Сибири», имена которых фигурируют в числе победных трофеев «российского оружия».

Первый историограф Сибири, проф. Герард Mиллер в своем капитальном труде «Описание Сибирского царства», изданном в 1750 г., уделяет внимание и якутам, притом, по преимуществу, с точки зрения разъяснения их далекого исторического прошлого, находя последнее весьма достопримечательным:

«Из всех сибирских инородцев, что касается до происхождения, нет такого достопамятного, как живущие внизу реки Лены якуты, которых язык и телесный вид довольно являют, что они и татары из древних лет один народ были».

«Немалое затруднение», проистекающее, по мнению Миллера, «от разобщенности жилищ» якутов и татар разъясняется «древней повестью» первых:

«Они сказывают, что в древние времена предки их с мунгалами и бурятами, которые им по именам только знакомы, в соседстве жили, но прогнаны от них войной, после чего они вверху реки Лены со своим скотом на плоты сели и около Олекмы и Якутска поселились, а потом и по прочим, ныне обитаемым, местам расселились».

По Миллеру, «сия повесть есть, подлинно; не без основания». Об этом он умозаключает по следующим соображениям:

«Я заподлинно полагаю, что в произведении народов никакое доказательство столь достоверно не будет, как то, которое от их языка возьмется. Наперед уже объявлено, что надлежит из языка рассуждать, что якуты с татарами один народ были. Однако, тот же язык имеет в себе и много мунгальских слов и таких, которые с диалектом бурятским сходны. Из сего прежние их жилища подтверждаются, о которых якуты объявляют, что они с бурятами вместе жили».

«Состояние верхних мест реки Лены служит ещё к доказательству, что такой народ, который в степях обык жить и по большей части от скота пропитание имеет, ни чем иным, как только войною и, яко в отчаянии будучи при­нужден, стал при оной реке свое жилище выбрать, ибо она течет там между крутыми и высокими горами, где для мно­гого числа скота довольно угодьев нет»[27].

Позднейшие историки якутов (Серошевский, Кочнев, Аристов и Козьмин), невнимательно разобравшись в текстах Миллера, приписали ему авторство гипотезы о минусинском происхождении якутов. Но, однако, приведенный выше рас­суждения Миллера не уполномачивают нас на такое заклю­чение. Он очень охотно увязывает прошлую историю якутов с какими то «татарами», но этому этническому обозначе­нию придает довольно широкое значение, которое ни в коем случае не ограничивается понятием минусинских или красноярских татар. (Ныне они известны под названием «хакасов»). Мы имеем даже прямое указание Миллера, что древние родичи якутов совсем не южно-сибирские татары. Вот это место:

«Когда татаре начало своего имени производят от вла­дельца Татар-Хана, который, как сказывают, произошел в 7 колене от Яфета, Ноева сына, то весьма примечания достойно, что якуты между богами, которым они поклоняют­ся, имеют и такого, которого именем сего древнего татар­ского владельца называют... И по тому видно, что оная повесть не в наши дни пронеслась, но по крайней мере с того времени, как сей народ с оставшимися татарами и мунгалами кочевали вместе»[28].

По поводу Татар-Хана Миллер ссылается на сочинение Абуль-Гази. Ознакомившись с Абуль-Гази, Миллер не мог не знать, что западно-турецкие ханы, в том числе и сам Абуль-Гази Багадур-Хан, производят себя от монгольского Чингис-Хана. Кочевание якутов вместе с татарами Абуль- Гази и мунгалами совсем не ведет их через водораздел Ангары и Енисея в Минусинский край. Если Миллер признал, что какой-то легендарный предок якутских владетельных князей, превратившийся в божество, есть тот же мифологи­ческий персонаж, от которого производили себя западно­турецкие ханы и чингизиды Монголии, то есть исторические воззрения о прошлом якутского племени нельзя комменти ровать иначе, как приписав ему мнение об исходе якутов из степей древней Монголии.

Историческая работа Миллера состояла из 23 глав, из которых в его «Описании Сибирского царства» вошли только шесть глав, а остальные 17 глав, со всеми неиспользованными им источниками в рукописи, были переданы академи­ку Иоганну Фишеру с просьбой переложить эту работу в со­кращенном виде и продолжить до позднейшей поры[29].

Фишер в своем историческом труде, написанном по-не­мецки, указал в предисловии, что эта сокращенная история Сибири составлена по просьбе историографа Миллера и на основании материалов, вывезенных им из своего сибирского путешествия[30]. Но в русском переводе фишеровой истории упомянутой оговорки о происхождении книги сделано не было, поэтому, говорит проф. Огородников, — «русские чита­тели, знакомые с книгой Фишера по её русскому переводу, долго думали о ней, как о труде совершенно самостоятель­ном, тогда как она была простым сокращением сибирской истории Миллера, доведенной, правда, до начала 1660-х го­дов».

Ввиду указанных разъяснений мы вправе в фишеровском сокращении труда Миллера искать более подробных ком­ментариев к изложенным выше тезисам этого ученого по вопросу происхождения якутов. История Фишера интересна в том отношении, что она сопровождается обширным введением, в котором широкими мазками набрасывается общая картина исторических взаимоотношений кочевых народов центрально-азиатских степей и аборигенов таежной Cибири. Это введение приводит в полную ясность отрывочные суждения Миллера и Фишера, помещенные в особом разделе их труда, относящемся собственно к якутам. Фишер, касаясь происхождения якутов, почти буквально повторяет все утверждения Миллера. Поэтому мы лишены возможности различать суждения того и другого историка.

Фишер при составлении своего введения использовал, главным образом, названный выше труд Абуль-Гази — «Родословная о татарах история», сочинение иезуита Гобиля «История о владении монголов» и «История Чингис-Xaна» Пети де л а Круа, а также описание путешествий Рубруквиса, Марко Поло и Плано Карпини. На основании этих сравни­тельно скудных материалов автор или авторы (Миллер-Фи­шер) предвосхищают почти целиком основные достижения новейшей ориенталистики по истории древних народов Цен­тральной Азии. Во всяком случае, они более подготовлены для разбора исторического прошлого якутов, нежели целая серия позднейших авторов (Серошевский и др.), высказы­вавшихся по данному вопросу, даже и не подозревая о существовании сочинения Абуль-Гази.

Во-первых, они констатируют передвижение кочевых пле­мен из глубин монгольских степей, пограничных с Великой китайской стеной, в западном направлении. Они совершенно правильно устанавливают, что манчжурское племя кара-кидане, в дочингисову эпоху владевшее Туркестаном вплоть до Каспийского моря, переселилось на запад из Южной Манчжурии, уступив владычество над Северным Китаем дру­гому манчжурскому племени ниуче (нюй-чжи или чжур- чжени). Точно также и многочисленные татарские племена, наводнившие западные страны, по их мнению, вышли из той же Монголии в эпоху чингисовых завоеваний и позже при его преемниках. Вот что, например, они заявляют о роли татар в эпоху монгольских завоеваний:

«Может так же статься, что, так называемых татар, в войсках чингис-хановкх было гораздо больше, нежели самих моголов. О преемнике Чингис-Хана Оготае объяв­ляется, что у него было больше полутора миллиона солдат. Заподлинно принять можно, что между сим неслыханным множеством была едва десятая часть настоящих моголов»[31].

«...A что по времени имя татар смешалось с моголами и верх одержало, то может быть произошло от того, что татара, по приведении Чингис-Ханом всех их поколений под одну власть, в войсках его и наследников его, служили в гораздо большем числе, нежели самые моголы»[32].

Интересно также мнение наших историков о древних местожительствах могол и татар. Они совершенно правильно комментируют сбивчивое показание Рубруквиса о древнем местожительстве основного ядра монголов Чингис-Хана: «Рюбрюкис объявляет, что настоящее отечество моголов, и место, где Чингис-Хан кочевал, называлось Манхеруде, или, как он в другом месте говорит, Онамхеруле. Трудившиеся над чтением рюбрюкисовых путешествий по сих пор пренебрегали сие слово, как не вразумительное. Но оно не иное, что есть, как испорченное сложение имени обоих рек Онона и Курулана (Керлона). А что в сих местах было настоящее древних моголов жилище, свидетельствует везде китайская история о их владетельном поколении»[33].

К тому же выводу пришли все новейшие знатоки древней истории монголов. По поводу раннего местожительства другого крупного отдела монгольского племени, ойратов или ёлётов, Миллер-Фишер, после некоторого колебания между верховьями Амура и Желтой реки, остановились на послед­ней, толкуя сообщение Абуль-Гази о проживании ойратов на восьмиречии, которые, якобы, вливаются в большую реку Икран-Муран[34].

В этом пункте наши историки, несомненно, заблудились благодаря неточности передачи во французском переводе текста Абуль-Гази. В новейшем русском переводе Саблукова (1914 г.) значится «Айкара-Муран» вместо Икран-Муран. Кроме того, в настоящее время точно установлено, что Абуль-Гази большую часть своих исторических сведений позаимствовал у персидского историка Рашид-Эддина, высту­пая в роли его компилятора. У последнего автора, вместо «Айкара», значится совершенно ясно «Ангара-Мурэн» (мурэн — по-монгольски значит река):

«Юрт и жилище этих племен ойратских было восьмиречье: в древности на тех реках обитало племя тумэт. Из того места выходят реки, все вместе соединяются, и образуется река, которую называют Кем и после того впадает в Ангару- Мурэн. Имена тех рек суть: Кокэ-Мурен, Он-Мурен, Хора- Усун, Ибэй-Усун, Ухут-Мурен, Ук-Мурен, Хорха-Мурен, Чаган-Мурен»[35].

Конечно, не может быть никакого сомнения в том, что здесь речь идет об Ангаре и Верхнем Енисее, известном у туземных народов под названием Кэм. Иными словами, предки ойратов до переселения в Западную Монголию про­живали в Урянхайском крае и отчасти, может быть, на северном склоне Саянского хребта, где протекает много рек, впадающих в Ангару.

Миллер-Фкшер точнее помещают «уйратов» «у самого Гоанга выше земли Ортусской», т. е. к западу от Ордоса, приблизительно в Ала-Шани.

Теперь интересно узнать, где они размещают татар.

К числу татар они, между прочим, причисляют и караитскую орду» (кераит), «которая имела жилища по реке Толе и Орхону» и в начальный период чингисовой эпохи находилась под управлением «Унк-Хана» или «Тогоуля»[36].

К татарам же причисляют и найман, которые жили «нa западной стороне древних и природных подданных чингис- хановых»[37], которые, по словам Миллера-Фишера, очутились в составе узбеков «в великой Бухарии, и Хорасмии».

Наши историки думают, что и «киргизы и они жили все конечно недалеко от Китайской стены»[38] . Они предполагают также, что «все поколения, которые именуются киргизами, одного происхождения». «Особливо вышепомянутые бурутские киргизы (т. е. современные кара-киргизы) с соседними киргизами составляют бесспорно один народ»[39]. К тому же народу причисляют они и тех киргиз, которые «появились паки в верьху у реч Кема (или как её россияне называют Енисея) у Абакана, Белого и Черного Июса (которые места принадлежат ныне к Красноярскому уезду)[40]». Время рассеяния киргизов из своего древнего местожительства наши ав­торы с некоторым сомнением относят к смутной эпохе, когда началась вражда между потомками Чингис-Хана, Огодая и Тулуя[41].

Местожительства других татар, не определяя их племен­ных наименований, предполагают в разных местах Монголии: на северо-западе от Китая в верхних местах реки Гоан-го, У озера Боронор (Буир-нор. Г. К.), другие у Онока, какие-то «белые татары», по данным китайской истории, помещаются к юго-востоку от Алтайских гор[42] (со ссылкой на Гобиля). Уйгуров авторы тоже причисляют к татарам и их раннее местожительство указывают «в земле Турфанской»[43]. Наконец, ещё каких-то безыменных татар, следуя Абуль-Гази, помещают в земле, «ныне Ортус называемом», т. е. в Ордосе за Гоан-го[44].

Итак, по мнению Миллера-Фишера, главная масса турко-татар до эпохи возвышения Чингис-Хана обитала в преде­лах Монголии в ближайшем соседстве с монголами. Причем первые по своей численности должны были, чуть не в десять раз превосходить последних.

Любопытно ещё одно соображение авторов:

«Древние татары, как которые монголам были соседи, со­держали такие же обыкновения и ту же веру, что так же яв­ствует из взаимного снесения праздничных дней и других церковных обрядов у якут и языческих татар. Но в рас­суждении махуметанских татар другое должно утверждать, ибо, принятая ими, новая вера принудила их оставить стези своих предков»[45].

Здесь авторы ссылаются на старинный обычай якутов при смерти знатного господина сжигать на костре его лю­бимца, каковой обычай сопоставляется с сообщением Марко Поло о погребальных обрядах монгольских ханов, для по­смертного служения которым хватались «кто ни попадется в дороге и умерщевлялись».

Это место для нас особенно интересно потому, что якуты не только не исключаются из числа татар, когда-то живших в Монголии, но даже выделяются из среды прочих, как наи­более отчетливо сохранившие следы своего соседства с древ­ними монголами. К тем же преимущественным признакам проживания якутов в Монголии, само собой разумеется, нужно относить и особенность их диалекта, а именно, обилие монгольских слов, о чем говорит Миллер. Опять- таки, по мнению историка, якуты оказываются, по преимуществу, древнейшими обитателями Монголии и притом самыми бли­жайшими к монголам. Слова историка — «сей народ с оставшимися татарами и мунгалами кочевали вместе», «в степях обыкли жить», «по большей части от скота пропитание имеют» — разве еще могут нуждаться в более ясных комментариях?

Все выселения турецких племен из степей Монголии исто­рики, по-видимому, склонны связывать лишь с эпохой воз­вышения монголов при Чингис-Хане и его ближайших по­томках. Это положение, пожалуй, можно рассматривать, как наиболее слабое место в исторических построениях Миллера-Фишера, но в данном случае мы пока суживаем нашу задачу лишь уяснением их теоретической позиции. По частному поводу о якутских переселениях в бассейн средней Лены, мы уже имели случай установить точку зре­ния Миллера: «Ничем иным, как только войной и, яко в отчаянии, будучи принужден стать при оной реке». Иначе говоря, татары вытеснялись монголами силою оружия. У Фишера мы находим повторение той же мысли:

«Сие (переселение) по всему видно возпоследовало в великую при Чингис-Хане перемену, при которой побеж­денные народы по большей части во все искоренены были, а победители поселились в землях побежденных. Что сие самая правда, о том легко можно удостовериться из девятой части абуль-газовой истории, в которой находим мы народов, кои прежде чингисханова нашествия жили в Монголии, а по­том переселились к Каспийскому морю, или к рекам Аму, Сирту, или в землю Канчакскую, Персидскую, Багдатскую и в др.»[46].

По мнению авторов и второстепенные отделы самого монгольского племени, как, например, буряты, которые около озера Байкала «всеконечно пришельцы», и ойраты-калмыки (между прочим, эти оба народа прежде составляли якобы один народ) вытесняются из глубин Монголии войною же. Таким образом, Чингис-Хан становится источником общих бед как для турецких племен, так и для одной части самих монголов.

«На сороковом году возраста своего он приходит в знать и, покоря себе сперва все турецко-татарские поколе­ния, напал и на прежде бывшего своего государя Алтан-Хана (император Северного Китая из племени нюй чжи. Г. К.), которого одолев, продолжал далее свои победы»[47].

Другая причина выселения татар из Монголии усматривается историками в завоевательных предприятиях монгольских властителей:

«По смерти Чингис-Хана большая часть монгольских татарских орд, оставя старинные свои жилища, переселились на другие места, не по собственной, правда, воле, но поскольку, завоеванные земли разделены были между потомками этого великого победителя, за которыми монгольские и татарские народы необходимо следовать, и новым государям для за­щиты и охранения служить долженствовали: ибо иначе не можно бы было ни побежденных народов удержать в послушании, ниже завоеванных земель и крепких мест сохранить»[48].

В отношении переселения якутов на север основные мысли историков теперь уясняются вполне отчетливо. Taтары выселяются из Монголии в период предварительных войн Чингиса, когда он, покоряя их, создавал и укреплял свою власть. Тут бегут все, которые не хотят подчиниться левому повелителю. Беженчество развивается в двояком направле­нии— на запад по степям и на север в Южную Сибирь. Второе выселение татар, так сказать, плановое, по пред­начертаниям преемников Чингиса. Переселенцев второго порядка, само собой разумеется, нужно искать в тех странах, куда распространялись завоевания чингизидов. Очевидно, татар-якутов нужно относить к первой категории, т. е. к бе­женцам от войн Чингиса. По-видимому, в таком же порядке часть киргизов попадает за Саяны в Минусинский край. Точно так же калмыки-ойраты оттесняют телеутов (алтайцев) на север.

Общую историческую концепцию Миллера-Фишера можно понять в том смысле, что турко-татарские племена впер­вые появились на территории Южной Сибири в период чингисовых войн, т. е. в конце XII и в начале XIII веков по Р. X. и позже. Во всяком случае, мы нигде не находим оговорок, которые допускали бы более раннее появление татарских племен в пределах Сибири. Точно так же не заикаются и о возможности существования в этих краях татар- аборигенов.

По вопросу о том, в какую историческую эпоху якуты под давлением бурят покинули область Предбайкалья, у Миллера-Фишера мы не находим никаких указаний. По-видимому, это событие предполагается намного позже смерти Чингис-Хана, ибо якут, якобы, некоторое вpeмя прожили по соседству с бурятами.

В какой же части степной Монголии Миллер-Фишер помещают прародину якутов? Этот вопрос, по-видимому, по недостатку исторически данных, они оставили открытым. Но тем не менее в их трудаx мы находим намеки на то, что и этот вопрос не ускользнул из их внимания. Мы позво­лим себе привести здесь ещё одну цитату, в которой сохра­нился след их раздумий:

«Абуль-Гази-Хан... упоминает о татарах, как о многолюднейшем народе между всеми турецкими поколениями: он говорит ещё, что разделились они на равные части, и что одна из них имела тяжкие войны с китайцами: что все весьма хорошо согласует с китайскою историею, так же Есукай, отец Чингис-Хана, и Чингис-Хан сам имел крово­пролитные войны с одним из татарских поколений. Наконец, по мнению моему, не малой важности сие, что якуты счи­тают между богами своими Татара; ибо по тому с вероят­ностью можно догадываться, что сей татар как якутов, так всех других татарских орд, которые не вместе, но по разным, далеко между собою отстоящим, местам, в рассеянии жили, конечно, был праотец».

Дальше, историки выражают сомнение по поводу рас­суждений Абуль-Гази о том, чтобы «Татар и Могол, праотцы обоих по нем названных народов, были два родные братья, ибо монгол очень много разнится от татарина на­ружным видом и языком»[49].

По нашему мнению, «не малой важности сие» упоминание имени якутов и их общего с татарами предка на том самом месте, где говорится об особых «кровопролитных войнах» чингисова рода с одним татарским поколением. Очевидно, историков очень соблазняет мысль сблизить якутов с теми татарами Абуль-Гази, которые имели особенно упорную вражду с монголами еще со времен Эсукай-Багадура, отца Чингис-Хана. Это место по мнению Абуль-Гази заимствовано у Рашид-Эддина, которой вo введении своей «Истории монголов» трактует о борьбе чингисова рода с «бонркорскими татарами».

Не лишено интереса и то обстоятельство, что Миллер по каким-то своим соображениям счел нужным скрыть от читателей известный ему факт, что по своим антропологическим признакам буряты и якуты не различимы друг от друга. Прожив среди якутов целый год и проехав через Бу­рятию, проф. Миллер не мог не заметить этого обстоятель­ства. Сопоставьте с этим приведенное выше место «монгал очень много разнится от татарина наружным видом и язы­ком», ввиду чего нельзя их рассматривать, как родных братьев. Но, однако, Миллер свое повествование о прошлом якутов начал с утверждения — «язык и телесный вид (якутов) довольно являют, что они и татары из древних лет один народ были». Профессор дает заведомо неверное освещение фактам, несомненно, по соображениям научной стратегии, чтобы ученые, знающие почти европейскую на­ружность западных турко-татар, не отнеслись подозрительно к его теории о близком родстве якутов и древних татар. Но с другой стороны, очевидная для него истина о чисто монгольском «телесном виде» якута дала ему полную уве­ренность в том, что они в древности из числа всех татар­ских племен должны были быть самыми ближайшими сосе­дями монголов и бурят, чтобы получить от них свое мон­гольское обличие. Тот же монгольский облик якута подска­зал профессору мысль и догадку о том, что в его языке имеется «много мунгальских слов и таких, которые с диалек­том бурятским сходны». Это положение мог бы высказать лишь современный лингвист, знакомый со всеми тонкостями монгольских и турецких наречий. Между прочим, ещё ни один турколог до сих пор не решился утверждать, чтобы якутский язык был ближе к бурятскому диалекту, чем к дру­гим монгольским наречиям. Все изложенное характеризует очень выпукло научные воззрения Миллера на древнюю ис­торию якутов. Якуты самые близкие к древним монголам турки, ибо омонголились по типу и по языку. Из близости рождается и ярая, непримиримая вражда, ввиду чего якуты, когда монголы при Чингис-Хане пришли в силу, «в отчаянии будучи» бегут на север в Предбайкалье и дальше войною же принуждаются» при оной реке (Лене) свое жилище выбрать».

Миллер-Фишер во всяком случае были твердо уверены в том, что общение якутов с монголами было настолько тесное и длительное, что нельзя было бы отличить их от последних, если бы не сохранился язык: «Сумнительно от монголов ли они произошли или от татар, ибо с обеих сто­рон являются важные основания, и равномерно вероятные».

«Но остался ещё один (довод), который берется от языка, и сим должно решиться дело»[50].

Позволительно теперь задаться нам вопросом, на каком же основании якутоведы (Серошевский, Кочнев, Аристов и Козьмин) навязывают Миллеру и Фишеру авторство теории исхода якутов из Минусинского края? При поверх­ностном ознакомлении с трудами обоих историков, а именно, при беглом и отрывочном просмотре двух-трех страниц, по­священных собственно якутам, действительно может со­здаться такое впечатление, что Миллер и Фишер допускают самое близкое родство между якутами и минусинскими та­тарами. Лишь, проштудировав целиком всю историю Фишера, можно понять, что оба автора прошлое якутов увязывают с общими историческими судьбами всех турко-татарских племен, которые лишь в эпоху чингисовых войн эвакуиро­вались из степной Монголии. Фишер историю Сибири из­лагает в пяти книгах, предпослав им введение в 106 стра­ниц, в котором намечаются общие контуры прошлых судеб туземных народов Сибири. Внимательно не изучив эти 106 страниц, нельзя понять общей мысли историка, что ту­рецко-татарские народы рассматриваются им не как корен­ные обитатели Сибири, а как недавние пришельцы из степ­ной Монголии, не исключая и якутов, отступивших не осо­бенно давно с юга на север в зону оленеводческого хозяй­ства. В домонгольскую эпоху историки, по-видимому, до­пускают турецкие переселения по степям в западном на­правлении, что видно, например, из признания ими в мадьяр­ском языке татарских элементов, принесенных, якобы, «в древние времена уйгурами»[51].

У Фишера имеются достаточно определенные заявления о том, что ни татары и ни киргизы не являются коренными обитателями южных частей б. Енисейской губернии. Остат­ками древних насельников этого края признаются им малые народности — котовы, ассаны, арины, камаши и койбалы, по языкам родственные с северными остяками и самоедами, которые раньше должны были обитать южнее. Мы приведем эти места из Фишера:

«Они (котовы)... говорят почти тем же языком с аринами. Но арины и остяки у Енисея, хотя и имеют в своем языке несколько котовских слов, однако, весьма разнятся не тoкмo от них, но и между собою в языке. Чая;,. _ч можно бы было между самоядью у Ледовитого моря, которые живу между реками Енисеем и Леной, найти.... языка сих народов. Не без вероятности догадываться можно, что сии народы, суть древнейшие обитатели средней Сибири, из которых иные, киргизами выгнанные, ушли к Ледовитому морю, а другие, оставшиеся, приведены под их власть»[52].

«Как арины, котовы и ассаны с енисейскими остяками так же с мезенскою и югорскою самоядью имеют в языке некоторое общество, что наиболее явствует из сравнения их чисел... Камаши — древнейший народ средней Сибири, и по времени, пришедшими вновь другими народами, притеснен к северу, и, наконец, принужден был удалиться и к Ледовитому морю»[53].

В примечании 51 на стр. 271 указывается, что aрина в древнейшие времена жили у великой реки Кема, именуе­мого ныне Енисеем от устья Качи до порогов и что многие из них забыли старинный свой язык и говорят по-татарски.

«Томские остяки и камаши жили прежде всего вместе и составляли один токмо народ, хотя ныне живут далеко друг от друга. По всему видно, что они остатки древних жителей в средней Сибири, из которых часть, боясь татар, пошла в ближайшие к северу страны. Живущих там ныне называют самоядью»[54]. В приложенной карте Сибири (Таб. I и II) —камаши, арины, ассаны и котовы показаны в числе жителей южных частей б. Енисейской губ., наряду с тата­рами и киргизами. На 74 странице Фишер, возражая Стра- ленбергу, который роднит остяков, обских и енисейских, с самоедами, а тех и других производит от финнов, говорит:

«Может статься, что остяки у Тома и живущие у рек Кана и Маны камаши с пустозерскою или югорскою самоядью одного происхождения, ибо они имеют почти половину одинаковых слов с ними. Но я не соглашаюсь на это мнение, что они от Ледовитого моря переселились в южные страны, а наипаче думаю, что они древние и первоначальные жители средней части нынешней Сибири, и что таким образом, не они отделены от самояди, но наипаче самоядь может по­честься за отдельные их поколения, которые, боясь татар, а наипаче киргизов, которые нападают на них неприятель­ски, вышли оттуда к Ледовитому морю, а остальные при­ведены в рабское состояние. Такам образом, конечно, заняты берега Ледовитого моря, которые иначе для ужасной стужи и совершенного неплодородия может быть вечно остались бы в запустении»[55].

На стр. 85 он пишет: «Как татары овладели Сибирью, то скоре по примеру многих древних народ он стала себе воображать, что они от бога и от естества одарены пред другими людьми, конечно, некоторыми преимуществами и так коренилось в них презрение к побежденным народам».

Мы уже отмечали, что Миллер-Фишер эпоху распыления татарских орд приурочивает ко времени деятельности истори­ческого Чингис-Хана, а рассеяние киргизов, появившихся в долине южного Енисея и Абакана, даже к более позднему сроку возникновения междуусобий среди его потомков. Сле­довательно, тогда же должен был начаться отход остяков и самоедов на север и отатаривание их остатков — камашей, котов, аринов, ассанов и койбал, «приведенных в рабское состояние».

Теперь мы укажем на одно место в трудах Миллера-Фи­шера, которое дало некоторое основание к неправильному истолкованию исторических воззрений этих авторов о про­исхождении якутов.

Проф. Миллер, настаивая на татаризме якутов, между прочими аргументами приводит и следующий:

«Между прочим надлежит здесь упомянуть и из описания народов, коим образом якуты называют себя соха, с чем весьма изрядно сходствует, что между татарами Краснояр­ского уезда имеется небольшое поколение, которое тем же именем называется»[56].

Здесь Миллер, несомненно, имеет ввиду тот отдел мину­синских тюрков, который известен под названием «сагай» или «сагайцы». «Саха» и «сагай», конечно, «весьма изрядно сходствует». Проф. H. Н. Козьмин думает, что Миллер сравнивал наименование якутов «соха» с именем одного из родов минусинских татар «соххы» или «сохы». Но мы не имеем никаких данных утверждать, что последнее название было известно Миллеру. Первые историки Сибири, конечно, не имели возможности устанавливать названия мелких родов или сюёков. А племенные подразделения минусинских татар на «качских» (качинцы), «сагайских», «кизиллы» Миллеру-Фишеру хорошо известны. Название «сагайские татары» крупным шрифтом обозначено и на карте, приложенной к истории Фишера, упоминается о них неоднократно и в тексте. Что же касается пресловутого «соха» в отношении якутов, то это название, по всей вероятности, является продуктом какого-то недоразумения, ибо даже Страленберг точно зафиксировал племенное название якутов «цаха-саха». Здесь, надо полагать, у Миллера имеет место простая опечатка или описка, своевременно не замеченная автором.

Нигде в трудах Миллера, кроме приведенной цитаты, мы не находим указаний на то, чтобы он прародину якутов помещал в Красноярском уезде. Что же касается приведен­ной выше лингвистической справки Миллера, то, во-первых, он приводит её «между прочим» и, во-вторых, не делает из неё никаких исторических выводов. Он даже остерегается прямо утверждать, что «небольшое поколение» минусинских татар, соименное с якутами, является родичем последних. В самом деле, сходство имен можно толковать по разному: это — маловажная случайность, которой историк не придает серьезного значения, чтобы разбираться в её происхожде­нии, или, когда «саха» жили совместно с бурятами около Байкала, их небольшая часть пробилась на запад и осела в долине южного Енисея, или, наконец, когда «саха» коче­вали в степях Монголии, совместно с мунгалами и тата­рами, от них отделилась маленькая ветвь, которая раньше или позже через Урянхайский край попала в Минусинские степи. Можно толковать и так: часть «саха», сдавшаяся монголам Чингис-Хана, могла быть направлена за Саяны с монгольскими частями при покорении Чингис-Ханом Минусинского края с его киргизскими властями и осталась там в качестве монгольского гарнизона.

Вообще, в связи с общими историческими воззрениями Миллера-Фишера на древние взаимоотношения монголов и турко-татар, о чем мы достаточно подробно говорили выше, по поводу разъединения саха-якутов и caгайцев можно высказать сколько угодно гипотез.

Фишеровское сокращение истории Миллера, как известно, было написано по-немецки, а потом переведено на русский язык. В русском издании Фишера упомянутое замечание Миллера, приняло следующую форму:

«Между татарами Красноярского уезда остался ещё один малый род, который называется «соха», так как якуты»[57].

Вот это случайное словечко «остался», весьма возможно, неудачно введенное переводчиком Голубцовым (к сожале­нию, мы не имеем под рукой немецкий текст Фишера, чтобы проверить точность перевода), и нужно рассматривать, как камень преткновения новейших знатоков якутской истории, которые на нем построили псевдо-миллеровскую гипотезу об енисейском происхождении якутов.

Итак, если Миллер и Фишер не могут быть признаны основоположниками теории южного происхождения якутов, то ещё того менее они причастны к минусинской гипотезе.

Миллеру и Фишеру можно приписать только дальнейшее развитие и более глубокое обоснование гипотезы Страленберга об исходе предков якутов из монгольских степей с приурочением даты их переселений к эпохе возвышения монголов при Чингис-Хане.

Труды этих авторов создали целую эпоху в развитии якутской историографии и в течение почти полутораста лет служили общим руководством для всех последующих работников, интересующихся вопросом происхождения яку­тов. Они подошли к делу как настоящие историки, давши свод обоснованных и систематизированных знаний с исполь­зованием всех источников, доступных по состоянию науки того времени. Самое достоверное доказательство они видят в данных языка якутов и в их «телесном виде», т. е. в их антропологических признаках. Наряду с этим они обращают внимание на экономику, то, чем народ живет, из чего извле­кает пищу, как он «обык» хозяйничать. На втором плане, по-видимому, они ставят народное предание, называя его «древней повестью», а также религиозные воззрения и обы­чаи народа. («Божества» и похоронные обычаи).

В лингвистических показателях они обращают внимание на монгольские примеси в якутском языке, выдвинув этот вопpoc как программный тезис для будущих исследований. У Фишера мы находим и ссылку на слово «байкал», которое в якутском языке будто бы значит «богатое озеро»[58] . Это неверное мнение, между прочим, до наших дней не сходит со страниц научных работ, ставши притчей во языцах.

Собственно якутские источники они дополняют параллельным изучением известных писаных памятников истории центральноазиатских степных народов» придавая им более решающее значение. Метод изучения исторического прошлого якутов, путем смычки его с общими судьбами исторических народов Центральной Азии, особенно ярко проявившийся во вводной части труда Фишера, до сих пор не имел ни сознательного отношения к себе, ни критиков, и тем более продолжателей. В какой мере Миллер-Фишер правильно поняли далекое прошлое якутского народа, мы не можем решать до приступа к подробному изучению этой сложной проблемы на основании всех обнаруженных в наши дни научных материалов.

Бесспорная научная заслуга Миллера и Фишера заключается в том, что они поставили якутскую проблему, признав в якутах, так сказать, чуждый элемент среди коренных обитателей Сибири и завещав позднейшим исследователям убеждение, что они в прошлом были номадами- степняками.

В частности, касаясь заслуг профессора Миллера, мы должны отметить, что именно ему мы обязаны первым печатным зафиксированием общего остова якутской легенды об Омогое и Эллэе. В тексте своей истории, как мы видели выше, он ограничился приведением резюме этой легенды в том виде, в каком она жила среди объякученных старожилов г. Якутска, т. е. порусскими интерпретациями по поводу бегства якутов от бурятских притеснений. Более подробный текст этой «древней повести» опубликован в трактате одного из товарищей Миллера по Камчатской экспедиции Иоганна Гмелина «Reise durch Sibirien»[59].

Мы имеем основание думать, что это предание записано самим Миллером и передано Гмелину для опубликования. Миллер, как ученый историк, опирается на эту легенду как на одно из важных доказательств своих научных воззрений на прошлое якутов. Поэтому он, конечно, был заинтересован в том, чтобы ученые коллеги, историки не заподозрили его в фабрикации нужных для себя исторических фактов. даром проф. Миллер пытается уверить своих читателей: что:

«...оная повесть не в наши дни пронеслась, но по крайней мере с того времени, как сей народ с оставшимися тата­рами и мунгалами кочевали вместе...» и что «сия повесть есть подлинно не без основания».

В труде самого Гмелина можно найти целый ряд указа­ний на то, что все этнографические наблюдения и записи по верованиям якутов производились профессором Миллером. И что Гмелин присутствовал при этом лишь в роли простого зрителя. Так, например, Гмелин пишет: «Профессор Миллер заставил одного якутского шамана совершить свое фигляр­ство, при этом присутствовал и я. Была поставлена юрта»[60].

«Мы услышали о волшебнице, которая так прославилась. Профессор Миллер послал за ней и она явилась... И так она показала свое искусство. До сих пор она жила и кормилась у проф. Миллера...»[61]

В настоящее время мы имеем и документальное доказа­тельство того, что Гмелин — «этнограф» опубликовал мате­риалы проф. Миллера. В. В. Попов в Московском архиве иностранных дел в портфелях Миллера отыскал тетрадь с заголовком «Известие о шаманах или колдунах сибир­ских». Здесь Миллер дает протокольное описание всего хода якутского ысыаха, совершавшегося по их старинным веро­ваниям. Этот материал опубликован в качестве приложе­ния IV к труду В. Ф. Трощанского «Эволюция черной веры у якутов»[62].

В книге Гмелина мы тоже находим подробное описание виденного им якутского ысыаха, устроенного каким-то князем 31 мая 1737 года в 14 верстах от г. Якутска. (Оче­видно, в Багарацком или Орсюдском наслеге Западно-Кан­галасского улуса). Сличая описание Миллера с немецким текстом Гмелина (т. 2-ой, стр. 499—507), нетрудно убе­диться, что они относятся друг к другу, как краткая днев­никовая запись (Миллера) к её позднейшей литературной обработке. Миллер отмечает все существенные фактические моменты виденного им ысыаха, а Гмелин расписал то же самое с небольшими, не идущими к делу, лирическими от­ступлениями, надуманными в кабинете. Если Миллер описал якутский ысыах, то тем более интересующее нас историческое сказание якутов должно было быть делом его рук, ибо праотец Эллэй почитается как организатор первого ысыаха. Легенда об Эллэе, по существу говоря, есть ответ на вопрос о том, как и почему якуты начали устраивать свои ысыахи:

«А это затеял наш праотец... Эллэй... Дело было так то и так то...».

И дальше следует рассказ о том, как он раньше жил где-то далеко на юге, бежал оттуда... Поплыл вниз по Лене, женился на дочери богача Омогоя, понаделал разную красивую посуду для кумыса и молока, а потом приступил к устройству невиданного и неслыханного ранее якутами празднества с держанием чаш с кумысом в честь богов и т. д.

Ввиду того, что запись легенды о прародителях якутов Миллером в гмелинской редакции является первой по вре­мени и остается до сих пор неиспользованной в этнографи­ческих работах, мы позволим себе привести её полностью в русском переводе.

«У якутов существует старинное сказание о том, что их предки проживали в верховьях Лены. Будучи теснима буря­тами, одна часть из них с семьями и скотом добровольно переселилась вниз по Лене. Часть якутов осталась по сосед­ству с бурятами, оказывая им возможное сопротивление но, наконец, и эти были поставлены в такое положение, что вы­нуждены были бросить на произвол судьбы все то, что имели, и даже не имели возможности совершить свое бегства на лодках, но поплыли по Лене, схватившись за первые попав­шиеся бревна. Последние беглецы прибыли к тем своим со­племенникам, которые уже устроились ниже по Лене. Так как новые беглецы очутились в крайней бедности, то им пришлось приобретать себе имущество у своих же сородичей разными путями: кто женитьбой, кто работой; так как якуты были очень воинственным народом, то они, если не имели правых путей (к обогащению), разграбливали своих богатых соплеменников и обращали их в своих рабов. Так как дальше среди своих уже было некого грабить и им стало известно, что патомские тунгусы зажиточные люди, то они изгнали их войной из той местности, где теперь стоит г. Якутск и где было их, якутов, собственное первое местожительство, точно так же и в местности Гусельма-Горы разграбили и уничтожили одну их большую часть. И теперь ещё патомские тунгусы и якуты, живущие на противоположной стороне Лены, находятся между собой в постоянных распрях. Якуты по­лагают, что Патомская местность принадлежит им так же, как и тунгусам, и потому ходят туда охотиться. Однако, тунгусы их часто прогоняют прочь, так как тунгус теперь много лучше владеет луком».

Ознакомившись с этой якутской легендой, нетрудно установить, что в основу её положены апокрифические сказа­ли русского населения г. Якутска, о которых мы говорили раньше. В приведенной переработке выброшены собственные имена легендарных праотцев якутского народа — Омогой- Бая, в данном варианте, добровольно, переселяющегося в Якутский край от притеснений бурят, и Эр Соготох Эллэй-Боотура, плывущего вниз по Лене на коряжине. Эти персонажи народных мифов, трудно сказать по чьему произволу (русских сказителей, Миллера или Гмелина), размножились и представлены уже большими совокупностями. Однако, судьба легендарного Эллэя хорошо выдержана, как известно нам, он прибывает к богачу Омогою одиноким бродягой, поступает к нему конским пастухом и устраивет свое благополучие, женившись на одной из его дочерей. По миллеровской записи, последние беглецы из верховьев Лены тоже впадают в крайнюю бедность и приобретают себе имущество кто работой, а кто женитьбой.

Нам не приходится сетовать на проф. Миллера за то, что он дал народной легенде историческое истолкование и, так сказать, раскрывает скобки мифологических сюжетов. Ученый редактор в обращении с фольклорным материалом оказался весьма деликатен и набросил на него столь тонкую кисею, что, как говорится, в якутских былинах о красави­цах: «сквозь тело кости просвечивают, а сквозь кости мозги виднеются».

Итак, мы теперь знаем, что якутская легенда об Омогое и Эллэе ровно двести лет тому назад, когда якуты ещё не приняли христианства и не впитали в себя много чуждого элемента, в основном своем сюжете рассказывалась так же, как и теперь. Установление этого факта, конечно, есть не­преходящая научная заслуга проф. Миллера пред якутской фольклористикой.

Касаясь трудов Миллера в деле развития якутской исто­риографии, конечно, нельзя умолчать об его огромной работе по собиранию и охранению исторических актов, относя­щихся к истории завоевания Якутского края. Исторические акты, добытые им, полностью ещё не опубликованы, а дело изучения и комментирования их, по-видимому, и не сдви­нулось дальше с той точки, на которой покинули их сам Миллер и его преемник Фишер.

Труженики науки, которые на двести лет вперед определили состояние якутской историографии, конечно, заслужили глубокую благодарность потомства и всех последующих работников, приступающих к продолжению их дела.