Ранние историки якутов

1. ИСБРАНДТ ИДЕС И ПЕРВИЧНЫЙ ИСТОЧНИК ГИПОТЕЗ

О ЮЖНОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ ЯКУТОВ

Теория южного происхождения якутов оформилась ещё в конце XVII столетия в записках одного иностранного купца, немца или голландца, Эверта Исбрандта Идеса, кото­рый по поручению русского правительства ездил через Си­бирь в Китай для улажения пограничных дел. Он выехал из Москвы в 1692 г. и вернулся через три года в феврале 1695 г. Во время своего путешествия Исбрандт вел дневник, в кото­ром между прочими сведениями заключались и краткие этнографические данные о некоторых туземных народах Сибири, в том числе о бурятах и якутах. Сведения о послед­них автор должен был получить, конечно, проезжая через Иркутск, путем расспросов бывалых людей при посредстве местной администрации. Отрывки из дневника Исбрандта Идеса через год после его возвращения в 1696 г. были изданы в Берлине Менцелем, опубликовывались также и Г. Г. Лейбницем в 1697 и в 1699 гг. Наконец, в 1704 г. дневник Идеса был издан полностью в Амстердаме в пере­воде на голландский язык под редакцией Н. Витцена. По словам М. П. Алексеева, автора книги «Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей», откуда мы заимствуем сведения о труде Исбрандта Идеса, «книга эта привлекла к себе большой интерес и переиздавалась много раз на разных языках»[3]. Часть дневника Идеса, отно­сящаяся к бурятам и якутам, полностью переведена на рус­ский язык и напечатана в упомянутом выше труде М. П. Алексеева.

Исбрандт Идес, по собранным им слухам, описывает одежду якутов, их верования, кое-что из религиозных обря­дов и обычаев, дает сравнительную характеристику якут­ского языка и отмечает их южное происхождение. Ввиду особо почетной роли Идеса в деле развития якутской историографии, мы позволим себе привести все те данные, которые удалось ему собрать о якутах во время своего путе­шествия.

«Перехожу к большой реке Лене, которая течет на юго- запад (?) из озера Байкала, отделяющего, как сказано выше, Сибирь от Даурии. На этой реке расположен город Якутск — главный город северной области Сибири. Народы, живущие в окрестностях этого города и на берегах реки Амги, называются якутами. Они носят одежду, составленную из кусков меха различного цвета, образующих странную смесь. На швах и вокруг всей одежды господствует обшивка из шерсти белого оленя, шириной в руку; одежда открыта с обоих боков и сделана вроде как бы по немецкой моде. Народы эти носят длинные волосы, свисающие до плеч. Обы­чай носить рубашку им незнаком».

Осведомленность Идеса по географии Якутского края для того времени довольно точна. Он сообщает ещё и названия притоков Лены: «Витим, Олекма и Майя, которые текут все на юг. Берега их так богаты черным соболем и некоторыми другими сортами прекрасного меха, что зимой там можно купить множество шкур за три- четыре рубля».

О верованиях якутов мы находим следующие сведения:

«Они (якуты) убеждены в существовании некоего бога в небе, которому считают себя обязанными своим имуще­ством, женами и детьми. У них в году всего лишь один праздник, они празднуют его весной, с большой торжествен­ностью. Церемония состоит в том, что они разжигают боль­шой костер и поддерживают его во все время, пока длится праздник; они воздерживаются в это время от питья, но упо­требляют свой кумыс или арак на изготовление возлияний, которые они, один за другим, приходят выливать с восточ­ной стороны. Этот кумыс представляет собой водку из мо­лока, которую они обычно употребляют».

«Когда кто-нибудь из них умирает, ближайший из его родственников принужден быть погребенным совершенно живым рядом с умершим, прискорбный обычай, происходящий, возможно, из той области Индии, где жена обязана идти на костер и смешать свой прах с пеплом супруга, дабы иметь возможность на том свете возобновить их обоюдное наслаждение».

Довольно близкое к истине описание Идесом якутского кумысного праздника «ысыах», устраиваемого в начале лета в честь творца неба и земли, главного виновника размноже­ния людей, скота и молочного изобилия, небожителя Юрюнг- Айыы (Белого Создателя), передача им довольно популяр­ного и теперь фольклорного сюжета о похороне в древности со знатным лицом его раба — стремянного («ююнньют, ынгыырджыт» — дословно — взнуздателя и седальщика) (осведомители Идеса вряд ли умели отличать предание от живого обычая), а также уловления таких узкоместных географических названий как Амга и Мая — ясно свидетель­ствуют о том, что этот первый якутовед получил свои сведе­ния от какого-то уроженца Якутского края, вернее, конечно, г. Якутска, который, но всей вероятности, был хорошо зна­ком и с якутским языком.

«Язык жуток, — сообщает Идее, — очень близок к языку магометанских татар, живущих в окрестностях Тобольска и происходящих от бухар; может быть, именно, в подражание этим татарам каждому якуту разрешается иметь столько жен, сколько он может прокормить».

Здесь не только намечается родство якутов с турецкими племенами, но уловлен и ясный признак классовой органи­зации тогдашнего якутского общества, ибо содержание це­лого гарема жен не могло быть доступно «каждому якуту», как пишет Идес, а только представителям господствующего класса.

О переселении якутов на север откуда-то из южных мест Идес говорит в следующем отрывке:

«Они имеют обыкновение говорить, что предками их были монголы и что они населяли некогда часть страны кал­мыков, откуда русские их выселили, чтобы переселить в эти свои земли. Они добавляют, что гораздо охотнее предпочли бы жить на своей родине, чем в крайне холодной стра­не, где они вынуждены проводить три четверти года в под­земных пещерах»[4].

Как видим, южная родина якутов определяется здесь со ссылкой на исторические воспоминания самих якутов. Мы имеем некоторое основание предполагать, что приведенная выше формулировка южного происхождения якутов могла принадлежать не самому Идесу, а редактору голландского издания его дневников Николаю Витцену. М. П. Алексеев в своей книге ссылается на воспоминание Н. Витцена в письме на имя X. Кюперу от 24 сентября 1709 г. сле­дующего содержания, (Витцен вспоминал) — «Описание пу­тешествия Исбрандта в той форме, как оно издано, было редактировано мною по бумагам, которые он мне прислал и которые были написаны весьма запутано на его гамбургском или нижкесаксонском наречии»[5].

Наше подозрение о редакторском произволе Витцена при издании дневника Идеса подтверждается ещё одним фактом, а именно, цитатой из тех же дневников сообщения Идеса о южной родине якутов Ф. Страленбергом в его известном сочинении о северной части Азии, изданном в Стокгольме в 1730 г. Этот автор, не указывая места и года издания, приводит маленькую выдержку из какого-то немецкого изда­ния его «Путешествия»:

«Исбрандт Идес говорит, что они (якуты) и буряты, ко­торые теперь живут около Байкальского моря, прежде со­ставляли один народ»[6].

За восемь лет до издания дневников Идеса в 1692 г, был переведен на голландский язык труд французского иезуита Филиппа Авриля «Voyage en divers é tats d’Europe et d’Asie» и проч., в котором содержится краткое сведение и о якутах, Авриль пишет:

«Кроме тех родов татар, о которых я говорил, есть ещё другие, называемые: остяки, братские якуты, и тунгусы, рас­сеянные по рекам и озерам, находящимся на пространстве земель от Сибири до земли монгольской. Но как у всех сих народов — одинаковая физиономия и один язык с калмы ками, то должно полагать, что они суть разные отделившиеся роды от калмыков, и что, привыкнувши постепенно к московитянам, они покорились, наконец, им»[7].

Что Н. Витцен был хорошо знаком с трудом Авриля, конечно, не может подлежать никакому сомнению. Если дело обстояло так, то что же удивительного в том, что «путанное», по его мнению, сочинение Идеса он местами выправил, согласно приведенной выше, «ученой» и довольно самоуве­ренной классификации Аврилем народов Сибири и Цен­тральной Азии. Авриль, который тоже прожил некоторое время в Москве и написал свое сочинение по собранным там сведениям, мог показаться Витцену более ученым и на­дежным авторитетом, чем простой купец Идес. Этот густой туман этнографического неведения, как убедимся дальше, стал рассеиваться лишь с выходом в свет известного науч­ного труда Ф. Страленберга, которому впервые, на основании более точных лингвистических данных, удалось создать более или менее точную классификацию народов Северной и Центральной Азии, раскрыв вместе с тем и картину близкого или дальнего родства их между собою.

На основании приведенных выше данных, мы вправе признать купца Исбрандта Идеса родоначальником всех позднейших теорий, роднящих якутов то с западносибир­скими татарами, то с бурятами, то с монголами.

Идес ездил в Китай через Южную Сибирь и Даурию. Следовательно, самих якутов он не видел и получил сведение о них только в г. Иркутске, где находилось главное управ­ление тогдашней Восточной Сибири. Высказываясь о южном происхождении якутов, Идес, по-видимому, повторяет прочно сложившееся мнение местных русских людей, которые были представлены ему в качестве знатоков тех или других тузем­ных народов Сибири. В тогдашнем Иркутске людей, долго проживших в г. Якутске и хорошо осведомленных о якутах, конечно, можно было найти в любое время, ибо Якутск как в административном, так и в торговом отношении, за­висел от Иркутска. Таким образом, научное открытие Иде­са упирается на убеждение и осведомленность русских лю­дей, проживших в центре Якутского края.

Но, спрашивается, почему же у русских сложилось такое мнение о прошлом якутского народа?

Старинный г. Якутск был совсем не похож на другие города Сибири: он, по справедливости, мог бы называться городом якутов, ибо там в частной и общественной жизни господствовал якутский язык.

Отдаленность Якутского края от центров русской осед­лости и ничтожное количество русских, затерявшихся ма­ленькими кучками среди массы туземного народа, способ­ствовали объякучению русских старожилов во всех городах Якутского края, что констатируется многими старинными авторами. Адъюнкт Академии наук Иван Исленев, побывав­ший в г. Якутске в 1769 г. для астрономических наблюде­ний, в своем дневнике, между прочим, отмечает:

«Живучи с младенчества между якутами, все жители научились говорить по-якутски, ибо у последнего казака слу­житель и работник бывают якуты и якутки и не малое число ныне таких, как уже худо говорят по-русски, отчего мало- помалу вкоренились в них якутские обычаи и суеверия...»[8].

Н. Щукин, побывавший в г. Якутске в 1830 г. пишет:

«Старушки нередко толкуют между собой по-якутски. Этот язык господствует здесь между всеми классами, как у нас в столицах французский. Нет ни одного жителя, кото­рый не знал бы по-якутски. Да и неудивительно: в доме няня — якутка, кухарка — якутка, кучер, работник, все — якуты. Здешний житель лучше говорит по-якутски, нежели на отечественном. Если вам нужно найти чей-нибудь дом, то не скоро доберетесь до него: у кого ни спросите, никто не знает по-русски»[9].

Почти то же самое о старожилах г. Якутска констати­руется несколько позднее и Миддендорфом.

«...Укажу на самый г. Якутск, где в мое время на чи­новничьих, купеческих вечеринках говорили по-якутски... Укоренился якутский язык между русскими, очевидно, вслед­ствие якутской прислуги»[10].

У Маака о русских на Вилюе мы находим следующие строки:

«В городе Вилюйске я видел русских казаков в присвоенной им форме, относящих царскую службу, но не знавших почти ни одного русского слова»[11].

Таковы русские горожане, а о немногочисленном русском крестьянстве не приходится и говорить. Все крестьяне, по­селенные в старину вдоль Иркутско-Якутского тракта по берегу Лены, до сих пор в своем домашнем быту разговаривают только по-якутски, а знающих русский язык можно встретить лишь в виде редкого исключения из числа хорошо грамотных или лиц, отбывавших воинскую повинность.

Барон Майдель обратил внимание на полное объякучение олекминских и нюрбинских крестьян. Автор в двух русских селениях Олекминского округа с населением в 1800 душ на­шел только одного парня, который говорил по-русски[12].

Столетием раньше картина объякучения русских в горо­дах Якутского края не могла не быть ещё более полной, ибо тогда, ввиду недостатка в русских женщинах, гораздо чаще должны были иметь место браки с якутками. Для наших целей особенно важно полное объякучение русских старо­жилов в г. Якутске и образование в нем смешанного рус­ско-якутского общества, пользующегося в своем быту якут­ским языком. Первые иностранцы, писавшие о якутах, по­черпали свои сведения, несомненно, при посредстве единич­ных представителей этого старожилого населения г. Якутска, временно или постоянно проживавших в Иркутске.

В цикле устных сказаний якутов о своем прошлом цен­тральное место занимает сюжет о воображаемом прародите­ле всего племени «Эр Соготох Эллэй-Боотуре» (Муж-одиноч­ка Эллэй-богатырь), который, поссорившись со своими род­ственниками, решил бежать с дряхлым отцом из родного края. Отец умирает по дороге, а Эллэй прибывает к вер­ховьям реки Лены, строит здесь маленький плотик или даже просто садится верхом на бревно с корневищем и плывет вниз по реке. Он прибывает к местожительству богача Омогоя, у которого две дочери. Эллэй поступает к богачу в работ­ники и женится на одной из дочерей Омогоя. Все якутское племя, якобы, и является размножившимся потомством Эллэй -богатыря. Во многих вариантах народных сказаний и богач Омогой представляется точно таким же беглецом из верховьев Лены, как и его зять. По поводу популярности этой легенды Серошевский замечает:

«Всякий якут, неравнодушный к преданиям своего народа, знает его и может передать с большей или меньшей полно­той» (Якуты. 190 стр.).

Замечание Серошевского справедливо лишь в отношении населения центрального и обширного Кангаласского улуса, на землях которого поставлен г, Якутск. Якуты Верхоян­ского и Колымского округов этих мифологических имен не знают и понятий об общеплеменном предке не имеют. Во всех прочих якутских улусах знатоки легенды об Эллэе встречаются реже, главным образом, в улусных центрах; относительно большей популярностью она пользуется в пре­делах юго-западного Вилюя, благодаря обилию там эмигран­тов из того же Кангаласского улуса.

Не может быть двух мнений о том, что приведенная легенда очень рано была усвоена и русскими старожилами г. Якутска. Так как второе и третье поколение казаков- завоевателей большею частью происходило от якуток и должны были чувствовать себя полуякутами, то якутские генеалоги­ческие сказания оказывались далеко не чуждыми и для рус­ского служилого класса. Мы думаем, что на почве родства старинных казачьих родов с якутами и совершенного зна­ния их представителями якутского языка, в г. Якутске созда­лись весьма благоприятные условия для дальнейшей эволю­ции сказаний об Омогое и Эллэе. Казаки, как народ быва­лый и обладающий более широким этногеографическим го­ризонтом, чем якуты, значительно изменили основной строй якутской легенды, внеся в неё серьезные интерпретации. Например, они включили в сказ об этих мифологических героях сюжет столкновения якутов с бурятами — «бырааскай». (Это название бурят есть ничто другое, как якут­ское произношение русского «братский»), тогда как это имя якутам дорусской эпохи было абсолютно чуждо и не могло заключаться в их первоначальных сказаниях. (Современные буряты представляют историческое новообразование и в эпоху проживания якутов около Байкала, как самостоятель­ная народность, можно сказать, и не существовали. Об этом см. в продолж. наших очерков ч. III, глава VI).

Как мы видели выше якуты своих легендарных предков обычно представляют беженцами: бежит с семьей Омогой- Баай, за ним, сев на бревно, плывет Эллэй-Боотур, что тоже носит характер бегства. Отчего и почему они бегут? В устах самих якутов бегство их прародителей большею частью объясняется семейными раздорами, лишь в редких случаях вводится мотив притеснения иноплеменных народов. Но рус­ские люди, знающие туземное население Предбайкалья откуда течет Лена, не могли удержаться от соблазна соответ­ствующим образом корректировать легенды темных якутов:

«Их предки бегут по Лене. Знамо дело, побежали от тамошних бурят, которые живут там в Верхоленских сте­пях».

Так, несомненно, родился псевдоякутский сюжет о про­живании якутов около Байкала «совместно с бурятами» и о бегстве их предков, вследствие неудачных войн с буря­тами. Приведенное выше краткое сообщение Исбрандта Идеса доказывает, что уже в конце XVII столетия якутские генеалогические легенды стали достоянием русских людей и рассказывались ими с интерпретациями, применительно к этнографическому горизонту по русской истории. Несколь­ко лет спустя после проезда Идеса легенду об отделении якутов от бурят черпает из того же источника иркутских знатоков Страленберг. Сюжет о войнах и бегстве якутов от бурят ещё более укоренился в историко-этнографической литературе, когда исследователи добрались до самих старо­жилов г. Якутска, этих главных носителей псевдоякутских сказаний. Наличие русских обывателей, могущих сойти за настоящих якутов, делало излишним расспрашивание самих якутов. И первые писатели о якутах почти до конца 70-х годов прошлого столетия пробавляются пересказами все той же легенды полурусского общества г. Якутска.

Итак, гипотезу Исбрандта Идеса, об южном или при­байкальском происхождении якутов нужно рассматривать не как научно-исторический прогноз о прошлых судьбах якутского народа, а как простую запись основного содержа­ния легенды самих якутов о переселениях вниз по Лене Омогоя и Эллэя, ставшего известным при посреднической роли объякученного старожилого населения г. Якутска. Та­ким образом, легендарное воспоминание самих якутов стало краеугольным камнем и исторической литературы об народе. Вот почему необходимо обратить сугубое внимание на героический эпос якутского народа и в нем искать дальнейшие указания о прошлых этапах его исторической жизни.

Имя якутов и данные об их местожительстве попали в западноевропейскую литературу ещё за 12 лет ранее изда­ния путевых записок Исбрандта Идеса, а именно по расспросным сведениям писал о них упомянутый выше голланд­ский ученый Николай Витцен, прозванный современниками «новым Колумбом и открывателем северо-восточного света», в своем труде о «Северо-восточной Тартарии» с очень длин­ным и описательным заглавием. (I-ое изд. вышло в Амстер­даме в 1692 г.).

В книге Витцена приводится в переводе на якутский язык молитва «Отче наш», имена числительные и 35 якут­ских слов. (Эти сведения заимствуем из труда академика Бётлингка: «Ü ber die Sprache der jakuten»). Если бы в те вре­мена существовали специалисты — тюркологи, то они, по дан­ным Витцена, безошибочно определили бы турецкую природу якутского языка, ибо, как известно, якутские числитель­ные не дают существенного расхождения с другими турец­кими языками. Кроме того, у Витцена приводятся такие общераспространенные тюркские корни, как «ат» — конь, «тангара» — небо, «сир» — земля и т. д., хотя и в сильно искаженной транскрипции, но все же допускающей возмож­ность уловления языковых параллелей.

Витцен имеет правильное представление и об основах экономического быта якутов. Он сообщает о наличии рогато­го и конного скота. От него мы узнаем о таких фактах из области хозяйства, которые в позднюю эпоху, когда умно­жились писаные и печатные источники, не могли быть наблю­даемы ввиду разрушения старинного хозяйственного уклада якутов. Он, например, сообщает о владельцах многотысяч­ных табунов конного скота, т. е. такое явление, которое до недавнего времени могло быть наблюдаемо лишь среди киргиз-казахов и у забайкальских бурят. Эти факты, два сто­летия тому назад имевшие очевидцев, в памяти современного нам поколения превратились в сюжеты легендарных сказа­ний. Такое сосредоточение в единичных руках живой соб­ственности, несомненно, говорит о господстве в древнем якутском быту олигархических порядков и наследственного дворянства, составляющих особенности скотоводческого фео­дализма, ибо в течение двух-трех человеческих поколений немыслимо такое накопление движимой собственности. Так как всякого рода крайности, обычно, бывают обусловлены друг другом и уживаются вместе, то мы вправе предполо­жить, что среди якутов того времени имелся гораздо больший процент народной бедноты, бесскотных, безлошадных и безземельных, чем возможно было наблюдать в позднюю, более или менее известную нам эпоху.