Филипп Страленберг (табберт)

В области якутской историографии и этнографии имеет большое значение труд Филиппа Страленберга. Будучи офицером шведской армии, он в битве под Полтавой попал в плен к русским, а затем, в порядке административного усмотрения, был сослан в Сибирь, где провел 13 лет. По­лучив возможность разъезжать по Сибири, он ознакомился с бытом и нравами её коренных обитателей и с разными вещественными памятниками старины. По возвращении на родину он выступил в качестве автора довольно солидного этногеографического описания Сибири и восточной части Европы со включением многих данных из русской и цен­тральноазиатской истории под заглавием «Das Nord und Ö stliche Theil von Europa und Asia» u. s. w.[13]

Благодаря новизне и обилию сведений, добытых много­летними наблюдениями самого автора, из области географии, этнографии и археологии, это сочинение должно было обра­тить на себя большое внимание образованных кругов Запад­ной Европы и до появления более обширных трудов членов русских академических экспедиций в течение нескольких десятилетий оставалось в роли почти единственного «окна Сибири», обращенного на внешний мир. Тем больший инте­рес представляет для нас этот первый по времени научный труд с серьезным этнографическим уклоном.

Страленберг в местах обитания самих якутов не был и осведомлялся о них, несомненно, из того же источника, откуда почерпнул свое сообщение и Идес, т. е. у проживаю­щих в Иркутске якутских служилых и торговых людей или объякутевших казаков. Из приведенных им отрывков якут­ской легенды ясно видно, что он столкнулся с таким знато­ком якутов, их языка и фольклора, который мог бы дать очень много ценных сведений, если бы у самого автора было желание и хватило умения фиксировать нужные факты.

К сожалению, Страленберг, как по уровню своего общего развития, так и по воззрениям тогдашнего образованного общества на дикарей, не смог использовать благоприятный момент, чтобы полностью записать интересующие нас теперь сюжеты якутских исторических преданий. Лишь по отдель­ным отрывочным данным мы можем теперь догадаться о содержании слышанных им преданий. Поэтому его писания носят характер своеобразной шарады, которая может быть понята лишь при современном уровне изучения якутского фольклора.

Главная научная заслуга Страленберга в области якутологии заключается в том, что он впервые определил принад­лежность якутов по лингвистическим признакам к обширной семье турецких народов — «татарских», как их называет Страленберг. В дальнейшем родство якутского языка с та­тарским становится одним из решающих научных доказа­тельств южного происхождения якутов.

Путешествуя во Сибири вместе с Мессершмидтом, Стра­ленберг составил небольшой сравнительный словарик по язы­кам важнейших туземных народов, обратив главное внимание на имена числительные и на простейшие слова из имен существительных и прилагательных.

Несмотря на полное отсутствие грамматических данных, этот лингвистический материал оказался вполне достаточным для установления родства языков и расположения их в соот­ветствующие семейные группы. Таким образом, Страленберг впервые указал на родственную связь целого ряда языков, объединяемых ныне под названием «урало-алтайских», наметив в общих чертах и дальнейшее их внутреннее под­разделение. Автор о родстве языков судит, конечно, по простому совпадению значений созвучных слов, взятых из разных диалектов. Несовершенного примененной им транскрип­ции туземных слов, очень далекой от научной точности, а также и неумение унифицировать при сравнении граммати­ческие формы (напр., якутское слово «бас» — голова он берет в форме «баспыт» — наша голова, «иньэ» — мать в форме «иньэгэтэ» (правильно — иньэтэ) — его мать, не умея выделить от основы местоименные аффиксы, и т. д.) не помешали ему усмотреть родство якутского на­речия с диалектом татар, обитающих по верхним притокам Оби и даже чувашей. Дальше он замечает:

«Mit diesem dreiyn Volchern haben die Tiirchen, Crim — Usbech, Baschirr, Kirgis und Tiirkomannische Tatern, fast einerley Dialect»[14].

Эта первая попытка классификации алтайских языков и установление тесного родства турецких языков, со включе­нием и якутского, вызвала и соответствующую историчес­кую гипотезу о древнем местожительстве якутов. Автор намечает такой пункт исхода для якутского народа, который мог бы удовлетворительно объяснить последующее расхож­дение членов одного языкового семейства, когда-то разви­вавшихся, так сказать, в одной общей колыбели. Страленберг, по-видимому, был убежден, что все турецкие племена искони веков были обитателями центральноазиатских про­тяженных степей. С другой стороны, разрешая проблему отрыва якутов от прочих тюрок, он проглядел население Алтае-Саянского горного массива со включением Урянхай­ского края. Поэтому, вслед за признанием прибайкальского этапа якутской истории, он строит гипотезу о пребывании якутов в далеком прошлом в степях Южной или Внутрен­ней Монголии:

«Das unsere Jakuten zuvor im Mitag gegen das Kö nigreich Tanguht zu dewohret (so sie mir selber berichtet) und Isbrand jdes in so weit confirmiret, der da saget «sie und die Bratten, welche ietzo noch am Baikal Mare wohnen, weihe ietzo noch am Baikal Mare wohnen, waren vorhinn ein Volk dewesen»[15].

Автор этой гипотезы, проехавший взад и вперед через таежную полосу Средней и Восточной Сибири, не мог, конечно, в приемлемой форме объяснить генетическую связь якутского языка с наречиями западносибирских степных та­тар, не допуская обходный путь исторического общения народов крайнего Востока и далекого Запада через монголь­ские степи. Что Страленберг допускал исторические связи обитателей древней Монголии с кочевниками степей Тур­кестана, подтверждается сопоставлением им племенного на­именования якутов «саха» с «сака’ми» греко-персидских пи­сателей со ссылкой на византийского историка VI-го века Прокопия. Сопоставление этих же имен «саха» и «сака» мы находим позже у Германа Вамбери и Н. А. Аристова, очень сведущих тюрковедов конца XIX века.

Не мешает отметить также и другую научную заслугу Страленберга, а именно, точное установление того положе­ния, что русское официальное название «якут» является чуждым для носителей этого имени и что они называют себя «цаха-саха». Он пишет: «Ein heydnisch Volk, von denen Bussen also («Jahuten») genannt,.. nennen sich aber belbstim ihrer Sprache Zinn Zasha oder Zinn Zogotoch»[16].

Между прочим, даже некоторые современные авторы путают племенное название якутов, допуская форму «зоха» или «соха». (Этот вариант имени «саха» узаконяет, напр., современный историк Сибири, профессор H. Н. Козьмин, предполагая существование «окающих» якутов. Окание и ака­ние не имеет никакого отношения к слову «саха»).

Страленберг племенное название якутов осложнил лишь прилагательным эпитетом «Zinn — джинг». Для каждого, кто знаком с якутским языком, смысл приведенного им сочета­ния слов ясен: «джинг-саха» значит — истинный, настоящий «саха». Дальше мы увидим, что автор допускает употреб­ление имени «саха» и без предшествующего эпитета. В речи самих якутов прилагательное «джинг» нередко сопровождает нарицательное имя «саха» (См. словарь Пекарского: «джинг- саха»— настоящий (завзятый) якут. Ст. 830).

Что же касается другого аналога того же имени, а имен­но, «Джинг-Соготох», допускаемого Страленбергом, то здесь мы имеем дело с несомненным недоразумением, обуслов­ленным неверным пониманием сообщения информатора. Что­бы понять происхождение этого ложного синонима имени «саха», нужно обратить внимание на попытку Страленберга углубиться в семасиологическое истолкование этого имени. Он пишет: «Sie nennen sich Zach а von einem Fü rsten, der sie vor alten Zeiten gehabt»[17].

Таким образом, по мнению автора, «саха» первоначаль­но было собственным именем князя или царя якутского пле­мени. В связи с сообщением о древности этого якутского князя мы вправе умозаключить, что Страленберг слышал легенду о первом якутском царе, прародителе всего племени, до появления которого породы настоящих (джинг) якутов и не существовало. Наше предположение находит прямое подтверждение в том обстоятельстве, что Страленберг дает ему второе имя «Джинг-Соготох», где вместо имени «саха» вставлено слово «Соготох». Выше мы указывали, что якуты своему легендарному предку дают сложное имя «Эр Соготох Эллэй-Боотур». Прозвище «Эр Соготох» дается прародителю племени не случайными единицами, а подавляющим большинством сказителей древних мифов[18].

В легенде о бегстве Эр Соготох Эллэя с дряхлым отцом между прочим, мы находим сюжет перехода через безводную степь, где беглецы страдают от отсутствия воды[19]. Это обстоятельство Страленберг мог истолковать как переселение предков якутов через пустыню Гоби и Шамо, ибо, отыскав их раннюю родину около государства Тангут, он ссылается на показание самих якутов. Вот почему мы имеем основа­ние думать, что Страленберг двести лет тому назад слышал остов легенды о первом якуте — Эр Соготох Эллэй-Боотуре. Не поняв своего собеседника, он придал Эллэю два имени «Саха» и «Соготох», одновременно понимая и то, и другое, как племенные названия якутов, заимствованные от имен героя — эпонима. Прилагательный эпитет «джинг» — истин­ный, настоящий, должен был возникнуть в связи с утвержде­нием сказителя, что до Эллэя, собственно говоря, и не существовало еще народа, обозначаемого именем «саха», и что лишь (Эр) Соготох (Эллэй) есть «джинг-саха». Ясно, конечно, что в подлинном рассказе «джинг-саха» было не собственным именем, а пояснением той мысли, что Эр Сого­тох есть прародитель народа или иначе «первоякут».

С приведенными комментариями фольклорные материалы Страленберга могут принести большую пользу в деле изуче­ния якутского героического эпоса. Они не только устанавли­вают древность цикла сказаний об Эллэе, но и дают нам возможность определить принципиальные изменения в их струк­туре, происшедшие в результате более тесного соприкосно­вения с русскими за последние два столетия.

При современном уровне развития лингвистики и этноло­гии мы имеем возможность с гораздо большими подроб­ностями записать якутские предания об Эр Соготох Эллэе, но над нами висит неотвратимый закон всемогущего вре­мени, разлагающего первобытные верования якутов. Вот по чему при наличии серьезного расхождения между записью Страленберга и современными вариантами тех же легенд, мы вынуждены будем оказать больше доверия фольклористу начала XVIII века. Но в чем же заключаются эти расхожде­ния?

Мною в пределах разных улусов Якутской республики записано 35 вариантов сказаний об Эр Соготох Эллэе. В 19-ти случаях ему приписывается татарское происхожде­ние (современные якуты под «татарами» разумеют татар Европейской России), в двух случаях он рисуется бурятом, а остальные 14 сказителей не определяют его националь­ности, по-видимому, предполагая в нем якута. А у Стрален­берга, как мы указывали выше, он фигурирует в качестве «джинг-саха» — истинного якута. С особой народностью «татар» якут познакомился, по всей вероятности, не ранее XIX столетия, когда они стали прибывать в Якутский край в качестве ссыльных. Замечая сходство татарского языка со своим, рядовой якут должен был придти к выводу, что его предок Эллэй когда-то был татарином и, отделившись от них, поплыл вниз по Лене, чтобы породить там целый якутский народ. В самом сюжете мифа об Эллэе имелись некоторые элементы, которые натолкнули якута на такое умозаключение. Следовательно, татарское происхождение Эллэя в современных вариантах якутских сказаний нужно рассматривать, как продукт влияния по русской истории на фольклорное сознание якута. Краткая запись Стрален­берга «джинг-саха» (Эр) Соготох (Эллэй) — князь древних якутов дает нам полную уверенность в правильности этого вывода. На это обстоятельство мы обращаем особенное вни­мание читателей, ибо в течение XIX века на почве этого измененного сюжета сказаний об Эллэе выросло целое историческое течение, роднящее предков якутов с «красно­ярскими татарами», предполагая прародину их в степях Южного Енисея. Весьма возможно, что мысль о татарском происхождении предков якутов (Эллэя) сначала родилась среди русских старожилов г. Якутска, а позже усвоена и яку­тами.

С другой стороны, чрезвычайно важно и ценно в записи Страленберга то, что в его время этот же самый «Соготох» (Эллэй), настоящий якут, представлялся древним князем или правителем якутов. В настоящее время большинство якутских сказителей рисует его простым человеком, лишь в пределах одного Кангаласского улуса наделяют его званием ханского сына, т. е. царским происхождением. Так как и мифологические параллели, обнаруживаемые у южных степных народов, турецких и монгольских племен, приводят к тому же выводу, что идея предка народа находится в тес­ной связи с образами легендарных царей, то запись Стра­ленберга опять-таки воскрешает пред нами фольклор «под­линного» якута с его ранней и самобытной психологией.

Заслуги Страленберга в области установления основных фактов якутского героического эпоса изложенным не ограничиваются. Ему же мы обязаны первым печатным зафиксированием общеякутской легенды о том, что они до прихода русских жили под управлением своего царя Тыгына. По его словам, того князя, под предводительством которого они переселились из Прибайкалья на Лену, называли «Deptzi Tarchan Tegin» — Дэпци Тархан Тэгин[20].

И в данном случае, к нашему величайшему удивлению, мы констатируем существенное отклонение от фактов совре­менного фольклора. Во всех известных нам вариантах сказа­ний о якутском царе Тыгыне он представляется старожилом Якутского края и живет постоянно там, где теперь стоит г. Якутск. По Страленбергу же, он со своим народом пере­селяется на Лену из Прибайкалья. Значит, двести лет тому назад среди якутов ещё были живы воспоминания о послед­них волнах их переселения с юга во главе с Тыгыном. Это тем более вероятно, что Тыгын прежде всего представляется вождем Кангаласского улуса, который занимает самые юж­ные окраины Якутского округа, ввиду чего кангаласцы долж­ны быть отнесены к самым поздним переселенцам на Лену. Весьма сильные и сложные переживания якутских масс в период порусской истории, конечно, могли заслонить в их памяти некоторые варианты их сказаний о своем про­шлом. Страленберг же ещё застал второе или третье поколе­ние якутов, отцы и деды которых совсем не знали русских. Вот почему мы даже и не вправе спорить со Страленбергом, обвиняя его в искажениях якутских легенд по не­пониманию или по какому другому недоразумению. Опять- таки наталкиваемся на такой момент, по поводу которого мы вынуждены признать, что этот автор имел дело с истин­ными якутами, тогда как мы можем изучать якутский герои ческий эпос лишь через призму в значительной мере обрусев­шего сознания.

Достойно удивления и то, что Страленберг записал «Тэгин», а не «Тыгын», как звучит теперь это имя в устах якута. Дело в том, что современные знатоки турецких языков уже согласились на том, что якутское «Тыгын» — не собственное имя, а нарицательное, обозначающее звание или титул древ­нетурецких князей, принадлежащих к царствующей ханской фамилии. (Этот титул констатируется, по преимуществу, в пределах Монголии и отчасти Китайского и Русского Тур­кестана). Причем этот титул у древних турок произносился и обозначался на письме именно «тэгин»[21].

В связи с записью Страленберга «Тэгин», а не «Тыгын» возникает очень спорный вопрос: возможно-ли допустить, чтобы якуты двести лет тому назад сохраняли древне­турецкое произношение этого слова или автор не уловил своеобразие якутского произношения? Так как у нашего ран­него якутолога при транскрипции слов встречаются доволь­но грубые ошибки, последний вывод был бы не лишен осно­вания, но, с другой стороны, архаическая форма современ­ного «Тыгына» могла быть «Тэгином».

Надо заметить, что и слово «Тархан», в древнотурецком орхонском диалекте, обозначавшее тоже особый титул или достоинство[22], современные якуты произносят «дархан»[23]. Таким образом, и это слово транскрибируется Сграленбергом по-древнетурецки.

В обоих случаях имеем ли мы дело с неточной переда­чей якутской фонетики или с русифицированной передачей этих слов или, наконец, во времена Страленберга у якутов сохранилось ещё такое произношение? Мы лично придержи­ваемся того положения, что за два последних столетия якутская общенародная фонетика не могла сделать столь резкий скачок от мягких гласных к твердым и от глухих согласных к звонким, тем более потому, что этнический состав якутов оставался неизменным. С другой стороны, очень мудрено допустить, чтобы Страленберг при записи обоих слов столь удачно ошибся, что воспроизвел их действи­тельное архаическое произношение. Выход из затруднитель ного положения нам представляется в исторической гипотезе, что в момент прибытия русских в самом центре Якутского края, на том самом месте, где стоит теперь г, Якутск и в его ближайшем окружении ещё сохранился особый говор якутского языка, значительно разнящийся от известного нам говора массы. Этот говор мог принадлежать группе последних завоевателей якутского народа. Те части их, которые распылились небольшими родами среди подавляющей массы якутского населения, должны были быстро утратить следы своего первоначального наречия, но более компактная масса их, группирующаяся вокруг своего Тэгина, до прихода русских продолжала хранить следы своего первоначального якутского наречия. Самые сильные удары русских казаков обрушились именно на эту небольшую головку якутского народа, расселившейся на левом берегу Лены, на Сайсарской равнине между двумя Ытык-Хая (Почтенными горами. Собственно говоря, это не горы, а мысы возвышенного бе­рега Лены). Сохранились довольно точные сведения о том, что почти все население упомянутой равнины при первом разгроме от русских и значительно позже при ликвидации ряда восстаний кангаласцев разбежалось в дальние окраины Якутского края. С этого момента, само собой разумеется ликвидация особого говора старых господ якутского народа не могла дольше задерживаться, ибо их носители все без остатка разбросались маленькими группочками среди массы собственно якутского народа. Но, однако, некоторые слабые следы этого говора господствующих родов (из среды которых выделился старинный якутский тоёнат) могли сохраняться ещё некоторое время около г. Якутска. Иными словами, мы думаем, что Страленберг записал совершенно верно «Тэгин» и «Тархан», но это было не общеякутское произношение, а маленькое отличие тех якутов, которые жили тогда в окрестностях г. Якутска.

Если фонетика языка и грамотность нашего раннего лингвиста не являются достаточно надежным основанием, чтобы на них строить историческую гипотезу о завоевании якутов какими-то другими тюрками, то в материалах Страленберга сохранилось ещё одно, пожалуй, более веское указание на неякутское происхождение того говора, на котором говорил его информатор. В лингвистической таблице Страленберг понятие «золото» у якутов передается словом «алтан», которое у якутов повсюду значит «медь», тогда как «алтын» «алтун» на всех прочих тюркских языках, действительно, имеет значение золото. Здесь речь идет не о маленькой фонетической разнице, а о значительном расхождении лек­сического состава по сравнению с современным якутским наречием. Имеются ещё аргументы в пользу иного этни­ческого происхождения якутских «тэгинов» и их ближайших родов, но об этом подробно мы будем говорить позже в соответствующих местах наших очерков.

Имя Тэгин Страленберг дает в сочетания ещё двух лиш­них слов «Дэпци-Тархан». Эти имена в якутском героичес­ком эпосе встречаются, а именно, в сказаниях Кангаласского улуса. Сыновья Эллэй или его ближайшие потомки имеют двойные имена — «Мунньан-Дархан», «Кюрсэн-Дархан», «Мэнги-Дархан», «Дэги-Дархан», отдельно — Дэнгси и Дэхси; в легендах других улусов можно констатировать имена «Дэри-Дархан» и «Дэли-Дархан» (См. Элл. §§ 6, 13, 65, 172, 180, 182, 185 и 187). Носители этих имен, по леген­дам — очень важные персоны, большею частью принадлежа­щие к поколениям, жившим ранее Тыгына. Мунньан-Дархан во многих вариантах Кангаласского улуса обычно представ­ляется отцом Тыгына, а остальные Дарханы его дядья. По моим записям, якутский царь Тыгын выступает без всякого дополнительного прозвища, но зато его имя не при­лагается к именам упомянутых Дарханов. Возможно, что и тут мы имеем дело с потускнением памяти позднейших поколений, которые уже забыли, что царь Тыгын был не один и что ранее его было ещё поколение Тыгынов, которые носили дополнительно прозвище «Дархан» или «Тархан». Вместе с тем получает подтверждение и вывод современной лингвистической науки, что «тыгын» не собственное имя, а лишь звание, и что устные сказания самих якутов во времена Страленберга знали ещё других «тыгынов».

Вот сколько серьезных и принципиально важных вопросов в области якутской истории и даже лингвистики затраги­вают краткие заметки «полтавского героя». «Мал золотник, да дорог», так и Страленбергу, в очень немногих по счету словах, удалось показать нам совершенно иную стадию в развитии якутского героического эпоса, а также вызвать основательное подозрение в существовании у якутов ко вре­мени прибытия русских особого центрального говора, по своим фонетическим признакам и лексическому составу приближающегося к древнетурецкому диалекту. И этот первый, по времени историк якутов, фольклорист и лингвист, пожалуй, заслуживающий звания «отца научной якутологии», по какой-то несправедливости судьбы оказался забытым.

В доступной нам литературе по истории якутов мы не нашли ни единой строчки, посвященной историческим прогнозам Страленберга. «Полтавский герой», в качестве историка якутского народа, предан полному забвению. Право первого почина по научной разработке истории якутов обычно, приписывается профессору Миллеру, который шел по следам Страленберга. Не ведает о гипотезе Страленберга и Серошевский и позднейшие историки В. И. Огородников и H. Н. Козьмин. Мы имеем теперь и прямые заявления, закрепляющие научный приоритет за Миллером[24].

Забвение имени Страленберга, положившего первый ка­мень в теорию южного происхождения якутов, объясняет­ся умолчанием о нем Миллера и Фишера, позаимствовавших его основное положение о родстве якутского языка с татар­ским. Особенно Фишер усердствует в отрицании ценности и важности труда Страленберга, который, по его словам, якобы, наполнен «многими безпутными слов произведе­ниями»[25].

Однако, в современном урало-алтайском языкознании трудам Страленберга, этого вольного старателя науки, при­дается серьезное научно-историческое значение, о чем мы можем судить по следующему отзыву известного языко­веда H. Н. Поппе на I Всесоюзном тюркологическом съезде (1926 г, Баку):

«Начало урало-алтайскому языкознанию, из которого впо­следствии выросло алтайское сравнительное языкознание, относится к XVIII ст. Основание ему было положено выходом в свет замечательного для своего времени труда Strahlenberg’а, сделавшего много ценных наблюдений над языками целого ряда народностей... Труд этот замечателен, прежде всего, как первая попытка обосновать родство урало­алтайских языков... Страленберг выдвинул урало-алтайскую проблему и в этом — его заслуга»[26].

Конечно, вслед за Поппе и историк якутов обязан от­метить: Страленберг выдвинул проблему прибайкальского и южного степного происхождения якутов, дав ей лингвисти­ческое обоснование. Этим было положено начало якутской истории. Кроме того, «безпутные слова» Страленберга, в которых констатируются элементы генеалогических сказа­ний якутов, как первые по времени записи, при всем их несовершенстве представляют из себя ценный и незаменимый вклад в науку.