Шаманство северных якутов

Шаманистические воззрения и обрядовые действия, бы­тующие у якутов-оленеводов, будучи поставлены в один ряд с аналогичными явлениями у южных якутов, обнаруживают целый ряд принципиальных отличий и особенностей. Автор этих строк провел одну зиму в уроч. Кюсююр (в низовьях Лены около с. Булуна) со специальной целью изучения северного якутского шаманства. Присутствуя на «священ­ных» мистериях шаманов, мы запротоколировали текстуально все их существенное содержание (записано нами 6—7 мистерий обычного типа), ознакомились также с обрядовой сторо ной и догматическими представлениями северных якутов.

В этнографической литературе шаманистические воззре­ния якутов вообще принято делить по особенностям куль­тового действия на «черное» и «белое». Причем надо заме­тить, что в настоящее время более полно сохранилось лишь «черное» шаманство, а «белое» со времени принятия яку­тами христианства начало быстро разрушаться и сохранилось в немногочисленных пережитках, но тем не менее все основ­ные моменты «белой» веры якутов-скотоводов как в отно­шении догматов, так и обрядовой стороны, могут быть легко восстановлены при помощи ретроспективного анализа.

Самая важнейшая особенность шаманизма якутов-оленеводов заключается в том, что он целиком и полностью отвечает за, так называемый, «черный шаманизм», а о «белой вере» южных якутов северяне не имеют никакого представ­ления. Это явление обусловлено, конечно, тем обстоятель­ством, что весь комплекс религиозных понятий, представ­лений и обрядов, давших этнографам основание говорить о «белой» якутской вере, относится к идеологии хозяйства, покоющегося на эксплуатации конного и рогатого скота с их молочными продуктами. За пределами понимания оленных якутов остается весь древний якутский Олимп: Юрюнг Айыы или Айыы Тойон, его антипод Улуу Тойон, Уордаах Джёсёгёй, известный как покровитель конного скота, Ынахсыт Хотун — богиня, стоящая в таком же отношении к рогатому скоту, Маган Сылгылаах и Хара Сылгылаах — боги, понятия о которых сохранились только в мифах и в эпической поэзии, Джылга Тойон — бог судьбы и зиждитель мира и т. д. Совершенно чужда северянам и развитая демо­нология южных якутов, заменяемая у них более упрощенны­ми представлениями. Как это ни странно, они почти не име­ют представления и о духе богатого леса, Баай Барыылаах, образ которого в чрезвычайно отчетливых формах сохранил­ся в памяти южных якутов. Но зато вся обрядовая сторона мистерии «черных» шаманов сохранилась на севере с пора­зительной полнотой. Южные якуты в области мистериальных действий обнаруживают лишь слабую тень того, что было в глубокой древности и воспроизводится до сих пор во всех подробностях их северными собратьями.

Шаманское действо на севере делится на два самостоя­тельных акта: камлание вниз для извлечения похищенной и страдающей души больного и камлание вверх к божеству для вручения ему этой души на сохранение или для очище­ния и излечения. Между этими двумя актами полагается промежуток в несколько дней. Южные якутские шаманы совсем забросили второй акт и ограничиваются скомканным представлением первого акта, который совершается ими так бледно и кратко, что, наблюдая за их действиями и сло­вами, нельзя получить ясного представления о сущности ша­манского лицедейства. Но, с другой стороны, шаманские мистерии северных якутов носят на себе ясные следы южно­го скотоводческого происхождения. Сущность их мистериальных актов мы не можем характеризовать иначе, как исполнение священной конской пляски. Конской пляской, представляющей из себя подражание дорожной хлыни верхового коня, шаманы добираются до «моря бед», куда нужно нырять уже в образе гагары. С той же конской пляс­кой они добиваются при втором камлании до того пункта, откуда нужно возноситься наверх, по-видимому, приняв об­раз птицы. При пляске шаман в точности воспроизводит все замашки коня — ржет, фыркает, беспрестанно мотает головой, заставляет ловить себя, инсценировав вокруг вере­вочную изгородь, просит вкладывать себе в рот железный предмет, обычно «кэдэрээн» — скребок, служащий для обра­ботки кожи, называя его «устуган», т. е. удила. Он не может плясать без «повода» (тэсиин) — длинного ремня, пришитого около ворота плаща у затылка и продернутого через обе подмышки. За повод постоянно держит возница — «тэсииннит», который как бы управляет конем-шаманом и време­нами должен укрощать его буйные порывы. Южное якутское шаманство когда-то, несомненно, носило точно такой же характер, ибо в нем сохранилось значительное количество пережитков аналогичных же культовых действий. В его мистериальных гимнах мы находим трафаретный стих — «арбах бастаах атыыр ойуун» — с растрепанными власами (головой) жеребец-шаман, сохранились также понятия о вознице — «кутуруксут», о держании — «чор тэсиин» (звонко гремящего повода) и проч.

Мистерия северных якутских шаманов (камлание вниз в преисподний мир) нами подробно описана в журнале «Воинствующий атеизм» (№ 12 за 1931 г., стр. 120—145) с приложением подлинных текстов их молений. Интересую­щихся сравнительным изучением северного и южного якут­ского шаманизма мы отсылаем к указанной работе.

В вопросе о древних культурно-исторических взаимоотно­шениях северного оленеводческого и южного степного ското­водческого быта в области религии необходимо подчеркнуть один принципиальный момент, а именно, строгую ограничен­ность культурного влияния последних только внешней обря­довой стороной религии, оторванной от её догматических и мифологических основ. Говоря конкретно и применительно к наблюденным нами фактам, мы должны придти к следую­щему выводу: догматы и мифы древней стадии скотоводче­ской религии сохранились в пережиточной форме у самих южных якутов, тогда как соответствующая ей обрядовая сто­рона законсервировалась у северных якутов-оленеводов, со­вершенно незнакомых с коневодческим хозяйством. Таким образом, миграционная теория буржуазных этнологов в са­мом существенном моменте терпит полное крушение, оправ­дываясь лишь частично в формальном моменте.

Зензинов, как известно, у устья р. Индигирки разыскал и описал «древних русских людей», т. н., русскоустьинских мещан, которые до сих пор поют былины и песни, сохра­няющие колорит времен Иоанна Грозного и первых Рома­новых. «Древние люди» Зензинова всего лишь 250 лет тому назад попали на берега Ледовитого океана и, так сказать, окоченели там от страшной стужи благодаря оторванности от своей метрополии со всем комплексом своих тогдашних культурных понятий и представлений. Но, однако, по срав­нению с ветхостью и архаизмом шаманистического ритуала северных якутов трехсотлетняя давность культурного обо­собления русскоустьинцев, по всей вероятности, является мизерной величиной. Культурную отсталость носителей кон­ской мистериальной пляски, пожалуй, следует измерить тысячелетиями. Культовая сторона северного якутского шаманизма до самого прихода Советской власти скрывала в себе сущность, альфу и омегу шаманистической религии скотоводческих народов не только одной Сибири, но и всей обширной Азии. Мы берем на себя смелость утверждать, что эти фактические материалы будут далеко не бесполезны и для знатоков древнегреческой религии и мифологии, ибо в них содержится нечто родственное дионисиевым мистериям классической Греции.

Только очень ранний отрыв северных якутов от всей остальной якутской массы и долгое проживание их вне непосредственного влияния последней могли бы удовлет ворительно объяснить нам сильное расхождение северного и южного якутского шаманства.

В районе с. Булуна и в низовьях р. Оленека нам удалось собрать значительный материал по шаманскому культу туруханских, т. н., затундренных якутов, долган, есейских, оленекских, жиганских и устьянских якутов, а также и верхоянских ламутов. Основы шаманства у всех перечисленных народностей оказались совершенно тождественными, схожими почти во всех мелочах, что не оставляет никакого сомнения в наличии единого и общего для них всех источника, проти­востоящего как нечто цельное хорошо известному нам ша­манству южных якутов-скотоводов. Основное ядро и центр полярного якутского шаманства мы должны показать в райо­не проживания оленекских якутов. В Жиганском улусе луч­шими шаманами признаются оленекские. Таким образом, официальные «тунгусы» в отношении верований оказываются в роли якутов по преимуществу. Поэтому не может быть ни­какой речи о том, чтобы обитатели р. Оленека были менее якутами, чем жиганцы и устьянцы. Очевидно, в дорусскую эпоху Оленекский край был центром якутской оленеводче­ской культуры, откуда расходились во все стороны все по­лярные якуты.

Чтобы проследить пути распространения своеобразной культуры полярных якутов нам пришлось совершить и весной 1925 г. этнографическую поездку вверх по р. Вилюю от г. Вилюйска до верховьев Чоны и дальше вниз по Нижней Тунгуске с месячной остановкой в с. Ербогачоне в районе проживания тунгусов кондагирского рода (по их собственному произношению «кюндэгир»).

Среди тунгусов бассейна Ниж. Тунгуски бытует более нетронутая и самобытная тунгусская культура, значительно отличающаяся от полярной якутской. Но тем не менее в ней отчетливо чувствуются следы влияния последней. В мистериальных действиях тунгусских шаманов в несколько иной обстановке выступают и конь, и бык, конское ржание и хватание железных предметов, а также и путешествия шамана вниз и наверх, соединенные в одном акте. Вместе с тем можно констатировать, что и полярное якутское шаманство восприняло некоторые тунгусские элементы, например, хоро­вое подпевание шаману, особенно ярко выраженное у тунгу­сов кондагирского, панкагирского и чапогирского родов. Мистериальная пляска шаманов по Ниж. Тунгуске в проти воположность якутскому представляет из себя по преимуще­ству подражание оленю в его дорожной побежке. Эта же тунгусская подоснова чувствуется и в шаманстве северных якутов, которые «мать-зверя» (иньэ-кыыл) шамана неизмен­но представляют в образе самца дикого оленя, который ри­суется желтой охрой или кровью на поверхности бубна.

Обрядовые действия тунгусских шаманов менее сложны и далеко уступают североякутским, будучи, однако, однотипны с последним. Во всяком случае, трудно сомневаться в том, что культуры северных якутов и тунгусов Нижней Тунгуски когда-то находились в близком соприкосновении.

Изучение всех особенностей северного якутского шама­низма любопытно и интересно ещё в том отношении, что им подтверждается правильность историко-материалистического понимания нередко наблюдающихся в истории явлений культурных миграций. Историко-социологическое учение марксизма никогда не отрицало бесспорно устанавливаемые факты миграционных течений или культурных влияний, но оно решительно не приемлет и отвергает беспринципную и всеобщую миграцию, которая обычно служит прикрытием разнообразных идеалистических учений. Теория беспорядоч­ных миграционных течений несовместима с диалектико­-материалистическим учением Маркса — Энгельса, поскольку в последнем указывается определенный и закономерный путь культурно-исторического развития человечества. Но, однако, те культурные влияния и миграционные течения, активный полюс которых констатируется в странах с более высокой структурой хозяйственного развития, а пассивный в соответ­ственно менее развитых, не только не противоречат учению диалектического материализма, а, как раз наоборот, под­тверждают его или даже прямо обоснованы на нем.

О чем же говорят оленеводы и охотники северной сибир­ской тайги и полярной тундры, которые когда-то, в глубине давно прошедших веков, восприняли от южных степных народов их конскую мистериальную пляску с её характерной металлической завитушкой (железный скребок вместо удил)? Они говорят только о том, что оленеводческое общество и человек северной тайги по шкале экономического и культур­ного развития стояли намного ниже и были слабее южных степных коневодов. Первые были людьми патриархального родового общества, а последние к моменту наступления на них капиталистических отношений, как известно, переживали своеобразную феодальную формацию, и в далеком прошлом, весьма возможно, прошли и через стадию рабовладельческой социально-экономической формации, само собой разумеется, не античного типа, но тоже азиатского, порожденного степью и скотоводческим бытом, а также и всем человеческим окружением, куда войдут и оседло-земледельческие народы.

В мистериях северного якутского шамана внимание историка привлекает к себе одна ритуальная мелочь, по­вторяющаяся в наблюденных нами случаях с удивительным постоянством. По нашему мнению, она дает довольно ясный намек на древнее местожительство своих носителей. Де­ло в следующем. Северные шаманы в конце своей мистерии имеют обыкновение совершать торжественный обряд разде­вания, т. е. снимают свой плащ, шапку, сдают своим помощ­никам бубен, сопровождая все это соответствующими стиха­ми. Одновременно они воздают благодарение всем духам- помощникам, явившимся на их призыв, и приглашают их разойтись. В заключение этого обряда особыми магическими действиями замыкается челюсть шамана, чтобы она переста­ла служить говорильным аппаратом для незримо витающих духов. Вслед за тем происходит мистериальное умывание шамана. Пением особых куплетов он просит подать ему воду «прозрачного байкала» (дженкэрэ байгал уутун). По правилу, воду в посуде должен поднести невинный безгрешный отрок. Прежде чем разрешить выливать воду на свои протянутые руки, шаман пением трафаретных стихов подвергает водоно­са целой исповеди:

«Усун оноолоогу кытта

Орооспутунг буолаарай?

Тэллэхтээги кытта

Тэллэриспитинг буолаарай?

Суорганнаагы кытта

Субуруспутунг буолаарай?

Сыттыктаагы кытта

Сылласпытынг буолаарай?

Не возился ли ты

С имеющими долгие полы?

Не якшался ли

С имеющими постели?

Не ходил ли ты по пятам

С имеющими одеяло?

Не обнюхивался ли

С имеющими подушки?

На все вопросы мальчик дает отрицательные ответы. Лишь после этой церемонии он разрешает выливать воду на руки и умываться, продолжая напевать, что вот, мол, «во­дою прозрачного байкала смыл дочиста свою грязь» и т. д. При первом прикосновении воды шаман обычно дергается, как от чего-то страшно холодного. Поэтому возницы шамана, обмакнув в воде пальцы, сначала обрызгивают его, чтобы приучить к холодной воде.

Надо заметить ещё, что Ледовитый океан в шаманской мистерии неизменно фигурирует под названием «сиджинг байгал» — поганое море, на дне которого гнездятся злые ду­хи, причиняющие людям все худые болезни. Южным якут­ским шаманам неизвестны ни этот обряд умывания и ни выражение «прозрачный байгал», тогда как «поганый бай­гал» со значением северного холодного моря всегда упоми­нается при нырянии. Исключение представляют лишь якуты северного Вилюя, проживающие на левой стороне реки в быв. Мастахском, возможно и Удюгейском улусах, где сохра­нились многие бытовые черты северной оленеводческой культуры. В указанном районе, например, полагается совер­шать два мистериальных акта, вниз и вверх, шаманы хотя и не умываются в обрядовом порядке, но иногда просят воду «прозрачного байкала» для утоления своей жажды. (Показа­ние якута из Мастахского улуса Семена Абрамова, ныне студента Иркутского медрабфака)[325].

Не вправе ли мы описанную особенность шаманского дей­ствия приписать долгому проживанию народа на берегах озе­ра Байкал? Прозрачность и прохладность байкальских вод давно вошли в поговорку иркутян, пользующихся водою Ангары в 60-ти км от её байкальского истока. Проф. К. М. Миротворцев в одной своей работе пишет:

«Река Ангара славится своей прозрачной, всегда холодной водой и быстрым течением и является единственной рекой, вытекающей из Байкала, куда впадает не одна сотня речек»[326].

Из всего комплекса надстроечных явлений культуры область религиозных представлений, а тем более все обрядовые действия религии, признаются консервативными по самой своей природе. Поэтому и не приходится удивляться тому что северные якуты в своих религиозных церемониях не сде­лали ни одного шага вперед по сравнению с тем, что, м. б. две тысячи и более лет тому назад совершалось их отдален­ными предками на берегах прозрачных и холодных вод «священного Байкала». Что озеро Байкал и его имя могли оставить свой след на шаманистических представлениях разных народов свидетельствует и легенда бурят о каком-то шаманском камне у истока Ангары, который, якобы, сдер­живает воды Байкала. Имена же Байкала и Ангары постоян­но фигурируют в гимнах бурятских шаманов, записанных нами в пределах Эхирит-Булагатского аймака. Что северные якуты имя «прозрачного байкала» получили непосредственно сами и перенесли на север, свидетельствует отсутствие аналогичных понятий и обрядов у южных якутских шаманов.

Историки и бытоописатели якутов давно обратили внимание на наличие в якутском словаре слова «байгал» со значением море, обилие вод, водная гладь[327] и усматривали в нем след проживания якутов на юге около озера Байкал. Это общее мнение, однако, требует уточнения в том смысле, что в якутском языке слово «байгал», прежде всего, является не нарицательным, а собственным именем Ледовитого или Полярного моря, которое в разговорной речи обычно упот­ребляется с постоянным эпитетом «муустаах», что значит ле­дяное: «Муустаах Байгал»—Ледяной Байгал. Это, по созна­нию всех якутов, есть тот самый обширный водоем, куда текут все реки и в первую очередь, конечно, Лена, в бассейне которой обитает основная масса всего якутского племени. На почве этого весьма популярного географического имени в порядке уже вторичного словообразовательного процесса и родилось у якутов нарицательное имя «байгал» — как море и обилие всяких вод вообще. Это положение легко устанавли­вается тем фактом, что якутский язык сохранил слово «далай», которое, как в монгольских, так и в турецких языках употребляется со значением море, океан[328]. Якутское «далай» Э. К. Пекарский в своем словаре переводит «масса воды в од­ном месте, водный мир, большая вода, самая глубокая вода, многоводное море, глубина моря»[329].

Из изложенного вытекает, что основным фактом якутско­го языка, имеющим огромное значение для уяснения про­шлых судеб якутского племени, является процесс образова­ния собственного географического имени Северного Ледови­того океана, окрещенного якутами по имени озера Байкал. Этот словообразовательный процесс отнюдь не противоречит общему выводу историков о проживании предков якутов около озера Байкал, а, наоборот, ещё более уточняет его. Спрашивается, почему собственное имя Байкала якуты пере­несли на Ледовитый океан? Ответ ясен: по той простой при­чине, что основная масса носителей якутского языка искони веков привыкла именовать «Байгалом» тот самый обширный водоем, куда стекали все известные им текучие воды. Это момент чрезвычайно важный для историка якутов, ибо им географически точно определяется та самая территория, на почве которой якутский народ в древние времена должен был выработать свою устойчивую языковую привычку. Почти все значительные текучие воды озеро Байкал прини­мает только с востока и отчасти с севера (верх. Ангара), тогда как с её западного берега одна мощная Ангара уносит её воды дальше на север. Это обстоятельство, между прочим, нашло свое художественное выражение в красивой легенде бурятского народа. Озеро Байкал глубокий старик, имеющий много сыновей — рек и речек, которые приносят в родитель­ское лоно свои воды, но зато у старика одна единственная расточительная дочь, красавица Ангара, которая все нажитые воды отца уносит с собой куда-то на север в качество при­даного добра. Отсюда ясно, что древние якуты в период образования своего языка имели дело с сыновьями старика Байкала, а не с его дочерью Ангарой. Только в пределах вос­точного Прибайкалья и дальше в бассейне р. Селенги с её многочисленными притоками якуты могли выработать свою устойчивую языковую привычку именовать Байгалом общий водоем всех текучих вод, каковое понятие в процессе вторич­ного словообразовательного процесса расширилось вплоть до нарицательного имени — море вообще, довольно успешно конкурируя с древним «далай». Значит, основная масса якутского народа в бассейне Ангары была только в качестве временного гостя, прибывшего сюда с восточных берегов Байкала и после временной остановки последовавшего даль­ше на север с неискоренимой языковой привычкой — поме­щать Байкал за устьем своих текучих вод.

Так, на основании палеонтологического анализа слово­образовательного процесса в якутском языке, рекомендуемо­го новым материалистическим языковедением — яфетидологией, почти незыблемо и с желательной географической точ­ностью устанавливается древнее местожительство якутского племени.

Однако, якутский народ, в древние годы перешагнувший через озеро Байкал и оставивший его позади с переселением на север, не мог не отразить этого факта в своем языке. Об этом свидетельствует эпитет «ледяной», прилагаемый к соб­ственному имени северного Байкала. Значит, где-то позади остался не ледяной, а просто Байкал.

Таким образом, у северных и южных якутов в связи с именем озера Байкал сохранились две параллельные антите­зы: у первых «прозрачный Байкал», противополагаемый «по­ганому» (вредоносящему) Байкалу, а у последних «Ледяной Байкал» с его логическим дополнением не ледяного Байкала. И то и другое ясно говорят о том, что якутское племя в це­лом в пределах северо-восточной Сибири является пришель­цем из далекого Прибайкалья. Пред нами возникает вполне естественный вопрос: носители понятия «прозрачного Байка­ла» не принадлежали ли к составу древнейшего населения Приангарья? Решая этот вопрос, мы невольно останавливаем свое внимание на происхождении и семантике собственного имени «Ангара», столь тесно увязанного с именем Байкала. Оно тоже известно якутам.

В нашей памяти из воспоминаний времени отдаленного детства сохранилась одна скороговорка, точный смысл кото­рой для нас не совсем ясен, но она интересна в том от­ношении, что в ней заключается имя реки Ангары:

«Ангхара-Джангхара.

Уолбара-Чуолбара...»

Весьма возможно, что это часть какой-то замысловатой якутской загадки или простая абракадабра, игра на рифмовку (все слова здесь оканчиваются на «ра»). В такого рода пар­ных речениях любопытно то, что его вторая часть обычно является повторением или аналогом, иным вариантом, пер­вой части. Иными словами, в данном случае между словами «Ангхара» и «Джангхара» нужно поставить знак равенства. Якутское «Джангхара» не является ли более древним и ис­ходным вариантом имени «Ангхара-Ангара»? Если дело об­стояло так, то как возможно было бы осмыслить имя «Джангхара»?

Имя Ангары вторично встретилось в записанной нами обширной богатырской былине якутов, имеющей название «Ала ынах уола Айдаан-Бухатыыр» (сын пегой коровы Айдаан-Богатырь). Сказитель Кузьма Слепцов, старик якут Западно-Кангаласского улуса, местожительство своего глав­ного героя и его братьев помещает около какого-то «Ангара- Байгал» и вообще имя Байгал употребляется дальше с тем же эпитетом. Было бы проявлением чрезмерного скептицизма отрицать в этом сложном имени отложение в якутском языке сочетания географических имен р. Ангары и озера Байкала. Здесь для наших лингвистических изысканий важно то, что слово «ангара», по-видимому, входит как прилагательный эпитет к имени Байкала. В связи с предыдущим выводом о двойнике «Ангары» мы уже имеем «Джангхара Байгал». Если какое-либо собственное имя образуется от нарицатель­ного слова, то первое не может не эволюционировать дальше в интересах отличия его от нарицательного значения. В ту­рецких языках, построенных по принципу сингармонизма, самый простейший способ эволюции слова представляет из себя перемена огласовки, мягкой на твердую или наобо­рот. Якутский язык в этом отношении дает массу примеров такого словообразовательного процесса, при котором в каче­стве твердого остова для целого ряда родственных понятий остается прежний состав согласных звуков, а переменной величиной различные гласные звуки. Таковы, например, сле­дующие ряды слов, ответвившихся от одного корня:

Барджыгыныыр,

Бырджыгыныыр,

Бирджигиниир,

Борджугунуур,

Бурджугунуур,

Сардыргас,

Сирдиргэс,

Сурдургас,

Баллыргыыр,

Боллургуур,

Буллургуур,

Бёллюргююр,

Быллыргыыр,

Биллиргиир,

Таллыргас,

Толлургас,

Тиллиргэс...

Допуская аналогичный словообразовательный процесс в интересующем нас прилагательном эпитете к имени Байкал, мы получаем:

Джангхара,

Джэнгкэрэ.

Иными словами, натыкаемся на знакомый нам из северно­го якутского шаманского фольклора прилагательный эпитет «джэнгкэрэ» — прозрачный, характеризующий отличительное свойство байкальских вод. Таким образом, ряд эволюцион­ных переходов, приведших в конечном итоге к имени Ангара, намечается в следующем виде:

Джэнгкэрэ — Джангхара

Ангхара — Ангара

Джэнгкэрэ, древнее наименование Ангары по нашему палеонтологическому анализу — имя существительное, образованное от прилагательного «джэнгкир», в точном пе­реводе значило бы — то, что отличается прозрачностью или фигурально «прозрачноводная». Данные якутского языка убеждают нас в том, что оно прилагалось как эпитет и к имени Байкал, «джэнгкэрэ Байгал», а у южных якутов «джангхара» или «ангхара Байгал».

Какой народ первоначально так определял свойство бай­кальских вод и по нему наименовал р. Ангару, турецкого или монгольского языка? Дать определенный ответ на этот вопрос, мы не можем, ибо слово «джэнгкир» в форме «цэнкир» и «санхир» констатируется у бурят и монголов[330], но со значением — голубой, лазуровый, каковые качества не менее красочно могут передавать оттенки байкальских вод, когда в них отражается голубое небо, верховное божество древних монголов и турок. Мы не исключаем возможности и того, что якутские «Джангхара-Ангхара» могли образоваться на почве фонетизации и легкого искажения бурятского прила­гательного «санхир» (Санхара, Джангхара, Ангхара).