Легенда о бородатом народе

В фольклорном сознании северных якутов мы находим один интересный сюжет, имеющий большое историческое значение. Это легенда о бородатом или сплошь волосатом народе, обитающем где-то на неизвестном острове Ледовито­го океана. Нам удалось записать три варианта этой легенды среди якутов Жиганского улуса и два варианта в Вилюйском округе. Кроме того, мы слышали от многих якутов, побывав­ших на севере в пределах Усть-Янского улуса, что эта же легенда среди аборигенного населения этого улуса пользуется большой популярностью. Легенда о бородатом народе могла ожить в Усть-Янском улусе благодаря развитию там песцо­вого промысла на Ляховских и ближайших островах архи­пелага Анжу, а также в связи с целым рядом правительст­венных экспедиций по исследованию этих островов. Северные якуты все эти шумные экспедиции на острова океана, оче­видно, поняли как поиски их легендарного бородатого на­рода.

Сюжет легенды таков. Некий промышленник на берегу океана или на острове случайно повстречался с одним из представителей бородатого народа. И тот и другой ездили на собаках. Бородатый человек предупреждает промышленника, чтобы он не вздумал ехать по его следам, и едет по льду прямо в открытое море. Промышленник вопреки запрету по­гнался по его следам и прибывает ночью в целое поселение. Он входит в одно жилье и, бросив на очаг древесные струж­ки, при свете пламени осмотрел наружность одного из обитателей: «Лицо его сплошь было покрыто волосами, также и груди». В некоторых вариантах легенды приключение охот­ника осложняется любовной связью с девушкой, «тело ко­торой было покрыто волосами», да и она сама говорит: «Разве ты не слышал про людей (или племя), тело которых покрыто волосами? Мы и есть тот самый волосатый народ»[347]. По совету девушки охотник убегает, но её брат гонится за им. Охотник едва спасся. Однако, преследовать сорвал задние копылья его нарты. Волосатая девушка дарит охотни­ку мешок с дорогой пушниной. Волосатые люди обычно пред­ставляются великанами. Сказители морализируют, что, мол, волосатый народ будет разыскан, когда наступит последний век и начнется светопреставление. Один из них приплетает в легенду имя барона Толля, который якобы, погиб во время поисков этого народа. Затем, ввиду того, что песцовыми про­мыслами на островах в первое время занимались исключи­тельно русские, в некоторых рассказах фигурирует казак, да­же с указанием его фамилии (Цыпандин)[348]. В вилюйских ва­риантах нет указания на жительство бородатого народа на островах моря, а в одном случае бородатый народ превра­тился даже в семью якутского Байаная (лешего, духа богато­го пушными зверями леса), но тем не менее ясно, что остов легенды один и тот же с бытующей у северных якутов.

По нашему мнению, легенду северных якутов о бородатом или волосатом народе нельзя понять иначе, как отдаленный отзвук рассказов об айнах, живущих в южной части острова Сахалина, которые по развитию растительности на лице представляют единственный оазис среди окружающих безбо­родых народов. Поэтому нет ничего удивительного о том, что среди народов бассейна Амура, Манчжурии и Японии исстари сложилась легенда об айнах, как о мохнатом народе. Так, например, академик Шренк пишет о них:

«Нет ни одного описания айнов, как кратко и бегло оно не было бы, в котором не упоминалось бы о сильном разви­тии у них волос, как о самой выдающейся черте их наруж­ности. При этом, чем известие древнее, тем обыкновенно эта особенность изображена в более ярких красках. Так Алозий Фрус в 1565 г. писал, что земля к северу от Японии насе­лена дикарями, у которых все тело мохнатое, а борода и усы ужасно длинны. Подобные показания о сильной по всему телу растительности волос у айнов можно найти у Франсуа Карона, Фриса и др. Иезуитский миссионер Иероним де Ангелис (1622 г.), хотя и не упоминает о прочих частях тела айнов, однако говорит, что борода у них достигает до сере­дины туловища. В «Екко-ки Канемона» (1652 г.) также ска­зано, что почти у всех мужчин борода очень густа, длиной иногда фута в два, и покрывает все лицо, за исключением глаз и носа»[349].

Приведенные старинные известия, несомненно, являю­щиеся повторением народных сказаний об айнах, в отноше­нии описания волосатости последних в точности совпадают со сказаниями северных якутов. Особенно интересным представляется и указание их местожительства на каком-то далеком острове Ледовитого океана. Спрашивается, какими путями легенды об айнах могли бы попасть к оленным яку­там, минуя южных якутов-скотоводов?

Конечно, легко напрашивается ответ: занесли казаки, ко­торые когда-то из пределов Якутского края совершали похо­ды на берега Охотского моря и в бассейне Амура. Но, одна­ко, это скороспелое решение нас удовлетворить не может, ибо в таком случае легенда о бородатом народе получила бы широкое распространение прежде всего в пределах Якутского округа, откуда снаряжались дальние экспедиции вверх по притокам Алдана и по Олекме. А между тем среди якутов ни этого округа и ни Олекминского не сохранилось никаких рассказов о бородатом народе. Лишь изредка среди южных якутов можно слышать точное воспроизведение жиганских и устьянских рассказов со ссылкой на проживание бородатых людей на каком-то острове Ледовитого океана и притом толь­ко с уст якутов, побывавших на севере.

Сюжет сказаний о бородатом народе в устах северных якутов носит отпечаток глубокой древности. Это доказывается также сохранением того же сюжета в пределах Вилюйского округа, который раньше был занят оленными якутами. Ви- люйские сказания, как увидим дальше, во многом имеют пункты соприкосновения с фольклором последних. В связи с затруднениями объяснить происхождение сказаний об айнах под русским влиянием на якутский фольклор, мы вправе выдвинуть другую гипотезу, а именно, наличия в составе оленных якутов тунгусских родов, которые когда-то жили в бассейне Амура и оттуда могли вынести легенды об айнах.

И, действительно, проверяя родовые названия якутов р. Оленека, мы находим два рода с названием «сологоон». (В офиц. докум. 1 и 2 шологонские). Лингвисты вряд ли будут возражать против положения, что якутское имя сологоон вполне тождественно с племенным названием «солон», т. е. тунгусских родов Манчжурии, живущих по р. Нонни (левый приток Сунгари), отчасти и по Амуру. По поводу названия «солон» новейший исследователь их наречия Н. Н. Поппе пишет:

«Сами они называют себя эвэнгки, т. е. так же, как все собственно тунгусские племена, в частности, тунгусы Забайкалья. Что же касается происхождения назания солон, то оно неясно. В свое время было высказано мнение, будто это название монгольского происхождения и по-монгольски означает стрелок, что, однако, основано на недоразумении, так как такого монгольского слова с этим значением вообще нет»[350].

Племенное название сологоон-солон, сохранившееся у якутов, в процессе дальнейшей эволюции легко могло перейти сначала в «солоон», а потом в «солон», так как слог «ого» в турецких и монгольских наречиях обычно переходит в долгий гласный звук[351]. Последующий переход долгого гласного в краткий, конечно, не представляет из себя ничего особенного (Ср. напр., бытование в различных турецких диалектах слова «батыр» наряду с «багадур», «бухатыыр» и «баатыр»).

Манчжурское происхождение северных сологонов подтверждается ещё тем обстоятельством, что в верховьях Аму ра на правом берегу были «оленные тунгусы шологонского рода, которые ныне и составляют другую часть амурских орочонов».(Л. Шренк. Там же, 185 стр.). Шренк ссылается на труд Орлова «Амурские орочоны»[352]. Два шологонских рода кочуют между Алданом и Леной в составе тунгусов б. Кангаласского ведомства[353]. В статье И. И. Майнова «Население Якутии» имеется указание на наличие в эпоху объясачения тунгусов «Шелонской волости» на Витиме при Усть-Муе в числе 70-ти ясачных душ. При этом автор добавляет «по позднейшему произношению Шологонцы»[354]. Русское начерта­ние «шелон» подтверждает нашу гипотезу о тождестве якутских «сологонов» с «солонами» Манчжурии. Весьма воз­можно, что эти-то сологоны позже перекочевали к верхне­амурским орочонам, о чем упоминает Орлов. Сологоны-шелогоны остались и в составе южных якутов, а именно, в Западно-Кангаласском улусе, где они образуют один самостоя­тельный наслег — «2-ой Шелогонский» и живут на левом бе­регу Лены близ границы Вилюйского округа, занимаясь ско­товодством[355]. Автор этих строк посетил названных сологонов зимою 1925 г. и не нашел в них никаких отличий от окру­жающих якутов. Один сологонский род имеется и в составе Мархинского улуса в Вилюйском округе[356].

Очевидно, довольно многочисленные шелогонские роды, бывшие в составе северных оленных якутов, рассеялись при нашествии якутов-скотоводов. Одна часть их осталась на месте, усвоив якутское хозяйство, другая часть эвакуирова­лась на север с якутами-скотоводами и обитает теперь в бассейне р. Оленека и, наконец, остальные отодвинулись на правый берег Лены, где они должны были смешаться с мест­ными алданскими тунгусами.

Патканов показывает «шологонов» и в составе тунгусов б. Майского ведомства[357]. Проф. С. В. Бахрушин по данным XVIII века приводит названия пяти «пеших ламутов» Охот­ского побережья: Ивьянский, Адганский, Шолганский, Уягирский и Нюньчинский. Он же приводит по труду Краше­нинникова названия тунгусских родов Охотского побережья, извлеченные из документов XVII века. Среди этих названий мы находим и «шелоны», очевидно, это те же «солоны»[358]. Если родовое имя охотских «шелонов» идентично с якутски­ми «шелогонами-шелонами», то они, наверное, пробрались туда из пределов Якутского края при стеснении оленеводов- охотников позднейшей якутской колонизацией. Иными сло­вами, захват якутами-скотоводами бассейна средней Лены произвел большие перемены в этнографической карте Вос­точной Сибири вплоть до берегов Охотского моря.

Манчжурские солоны делятся на «знаменных солонов» и «бухта-солонов». Первые занимались земледелием и со­стояли в знаменных войсках прежней Манчжурской династии Китайской империи. Бухта-солоны же принадлежат к подат­ному сословию, «главным видом занятий которых, в отличие от знаменных солонов-земледельцев, является охота»[359].

Отлив солонов на север в русское Забайкалье, где они смешиваются с бурятскими родами, в литературе отмечен давно. Так в «Сказаниях бурят» (этногр. сбор.) мы находим следующие строки:

«Предводитель нерчинских тунгусов солонов и солонгутов, происходящих от манчжур, Чжанчжун-ноён, прибыв к Нер­чинску и познакомившись с русскими людьми, оставив под­данство манчжурскому владетелю, вступил в русское поддан­ство и принял православие, получил титул князя Гантимурова в награду, водворился на р. Урульге и сделался повелителем 15 родов тунгусов»[360].

Таким образом, в районе Нерчинска почему-то сошлись сологоны и манчжурские солоны. Миддендорф приводит устные сказки казаков, что около 1832 г. с левого берега Амура перешли на правый берег «между Аргунью, началом Амура и Албазихой тунгусы-сологонцы», а за ними четыре года спустя последователи бёльоты 12 душ Кангаласской орды, плативших ясак русской казне. Они, по уверению тунгусов, «первоначально жили на Алдане, но выселились от­туда из-за тяжкого времени и чтобы избавиться от притеснений»[361]. И те же «шологонцы», о которых сообщал Орлов, прикочевали в верховье Амура откуда-то из соседней обла­сти. Не вправе ли мы в этой тяге якутских сологонов к солонам Нерчинского района усмотреть обнаружение их древ­него племенного родства или даже единства?

Во всяком случае наши лингвистические соображения о тождестве имен «сологоон» и «солон» подтверждаются как бытованием в старинных русских актах начертания «шелон- шолон», так и указанной выше встречей в верховьях Амура носителей этих племенных наименований.

Если в составе родов северных якутов мы находим часть манчжурских солонов, которые, судя по их вкраплениям в среду якутов-скотоводов, бродячих тунгусов Алдана, Маи и Охотского побережья, когда-то должны были составлять довольно значительный процент оленеводческого населения Якутского края, то легко устанавливается и исходный пункт легенды о волосатом народе. Значит, она постепенно передви­галась на север вместе с объякученными тунгусами из преде­лов Манчжурии, где со времен глубокой древности свивали себе гнезда разные народы с грабительскими инстинктами, упраж­нявшиеся в собирании пушной дани с отсталых племен. Там при поисках мелких народов, могущих давать соболиную дань, не могли не интересоваться и айнами Сахалина, кото­рые ввиду отдаленности и недоступности своего местожи­тельства могли представляться обладателями больших запа­сов дорогой пушнины. Вот почему в сказаниях северных якутов дева бородатого народа дарит своему ночному посети­телю целый мешок, битком набитый дорогими шкурами, а по вилюйскому варианту легендарный образ айнов сливается с духом богатого леса Баай-Барыылахом.

По поводу тождества вилюйских вариантов легенды о во­лосатом народе с легендой северных оленеводов никаких сомнений быть не может. Правда, в первом варианте, запи­санном нами в Верхневилюйском улусе, нет указания на волосатость неведомого народа, на которого набрел один охотник-якут. Но весь сюжет легенды построен по схеме ска­заний северных оленеводов о бородатом народе. «Женщина прекрасной наружности», которую застал в урасе охотник, «подала охотнику две кожаные тунгусские корзины, туго на­битые чем-то», и предлагает ему «не медля уходить», ибо скоро должен придти её «старший брат», который «лишит его белого солнышка». Дальше, когда охотник промедлил боль­ше, чем следовало, действительно явился брат женщины, погнался за охотником и сорвал «заднюю половину его нар­ты». Охотник, однако, спасся и разбогател, ибо корзины были туго набиты отборными соболями. Как и в северных расска­зах, женщина предупреждает, чтобы охотник никому не рас­сказывал о посещении их и получении дара[362]. Другой вариант, записанный нами в Хочинском улусе, тоже повествует о при­ключении одного охотника, но неведомые люди, на которых он натыкается, прямо определяются как «шерстистое или во­лосатое племя». Охотник тоже чуть не поплатился жизнью и «один из шерстистых погнался за ним, но был убит охотни­ком». Правда, в этом кратком рассказе не содержится указа­ния на романтические похождения охотника среди шерсти­стых, хотя он, «очутившись в бедственном положении, про­зимовал среди людей с шерстистыми лицами»[363].

Таким образом, фольклорные мотивы и сюжеты отмечают пути переселения и оседания северных якутов-оленеводов, когда-то вышедших откуда-то из пределов Манчжурии или верховий Амура.

Установление манчжурского происхождения якутских сологонов дает в наши руки ключ для понимания и других элементов героического эпоса северных якутов, в частности, загадочного племенного наименования «нууча» (так опреде­ляется народность раба побежденного витязя), которое яку­ты, очевидно, позже перенесли на русских.

Академик Шренк, разбираясь в вопросе о происхождении солонов, ссылается на сообщение католических миссионеров, которые по поручению знаменитого китайского императора Кан-си составили карту Китая и встретились в Цицикарском округе на р. Нонни с солонами:

«Сами они, говорится у миссионеров, по своему проис­хождению причисляют себя к манчжурскому племени, счи­таясь потомками тех «нюйчжей», которые под именем Гиней господствовали над Северным Китаем и после поражения, нанесенного им в 1204 г. монголами, спаслись в занимаемый ими ныне край»[364].

Шренк ссылается на сочинение «Du Nalde, Descrip, de l’Emp. de la China».

Это сообщение, по словам Шренка, отчасти подтвержда­ется и архимандритом Палладием, который пишет:

«Некогда, рассказывают китайцы, вся страна Бухта (т. е. платящих ясак) принадлежала солонам и имя их было будто бы так славно, что дахуры и бродячие ороньчо считали честью носить имя солонов, даже и ныне, в Пекине и старый, и малый представляют себе солонов, как нацию воинствен­ную и храбрую; м. б., что так было прежде; ныне же дахуры во всем преимуществуют пред солонами»[365].

Но для нас, однако, важно не то, что имя солонов или сологонов было столь славно в истории древнего Китая, кото­рый, невзирая на свое величие, весьма часто оказывался под пятою завоевателей, выходивших из среды малокультурных кочевников; то тунгусов, то монголов, то турецких племен. Весьма возможно, что солоны — не потомки знаменитых «нюй-чжи», а только их соплеменники, ибо в исторической науке довольно твердо установилось мнение, что последние по своему происхождению были тунгусы и до завоевания Китая жили по р. Сунгари и восточнее до Кореи, т. е. в бли­жайшем соседстве с солонами и даурами. Точно также труд­но было бы возражать против того положения, что солоны, как и в недавнее время, использовались нюй-чжи в качестве военных частей при их завоеваниях, тем более, что за ними установилась слава отличных стрелков из лука. Тунгусское происхождение первоначального ядра народа нюй-чжи под­тверждается и сохранившимся литературным известием об образе их жизни за полтораста лет до их возвышения. Китаец Ху-цяо, проживший в плену у Киданей и убежавший от них в 953 г., составил описание народов Манчжурии. В этом сочинении он пишет:

«Далее на восток (от Киданей) живут нюй-чжень, искус­ные в стрельбе... Имеют много коров и оленей... Эти люди не имеют постоянного жилища, перевозят на коровах. Они бьют оленей, призывая свистом и едят сырое их мясо»[366].

Проф. Васильев сообщает, что «нюй-чжэнь» у некоторых авторов пишется «лу-чжень», их называют ещё «нюй-чжи».В монгольской истории Рашид-Эддина имя этого народа при­водится в форме «ниучи»[367]. Эти вариации имени нюй-чжи и ниучи, а в особенности переход первого слога «нюй» в «лу» для нас весьма интересны, ибо в них мы узнаем и обычные варианты якутских имен «ну-ча» и «лу-ча», как дальше уви­дим, и «ну-чин» и «лю-чюн».

Если в составе северных и южных якутов мы находим часть манчжурских солонов, то обнаружение в оленекском хосунном эпосе племенного названия их непосредственных соседей или даже прямых предков. «Ну-чи» или «лу-чи» не представляло бы ничего особенного. Если же в наших ска­заниях один из «ну-ча» фигурирует в качестве раба у какого- то другого тунгусского племени, то и это обстоятельство не должно смущать нас, ибо это доказывало бы лишь то, что часть северных якутов проживала в Манчжурии задолго раньше до эпохи возвышения «нюй-чжи», т. е. до 907 года н. эры, когда они могли быть в подчинении других, более сильных племен. В истории кочевых народов политическая чехарда и диалектические переходы из рабского состояния на положение господ и наоборот представляют самое обычное и нормальное явление.

В связи с изложенным мы должны признать, что племен­ное название «нууча-лууча» в языке и в фольклорном созна­нии якутов живет издревле. Как увидим ниже, живет не только голое имя, но, м. б., и какая-то часть самих нууча- лууча. Это обстоятельство приподнимает завесу над древней­шими историческими судьбами и всего якутского племени, ибо большая популярность среди якутов имени «нууча» дока­зывала бы, что некогда их предки проживали в ближайшем соприкосновении с манчжурскими нюй-чжи.

Мы позволим себе обратить внимание наших читателей на один разительный факт, подтверждающий близкое общение предков якутов с манчжурскими нюй-чжи. Дело в том, что в составе современных якутов-скотоводов сохранилось немало родов, наименования которых довольно отчетливо устанавли­вают их принадлежность к манчжурским тунгусам «ну-ча» и «лу-ча» в якутском произношении.

В быв. Средневилюйском улусе есть два наслега с наиме­нованием «Люючюн». По переписи 1917 г. в обоих наслегах числилось 1144 душ. об. п.[368]. Эти якуты живут по р. Танара и около оз. Ниджили. «Лу-чжэнь» и «люючюн», если принять во внимание свыше чем тысячелетний разрыв между датами констатирования этих имен, как будто не дают ощутитель­ного расхождения. Эти вилюйские «люючюн’ы», судя по их современному местожительству, по всей вероятности, отстали от северных оленных якутов.

В составе Бетюнского наслега Намского улуса находим род «нуучин» (122 д. об. п.), если не ошиблись переписчики при переписи 1917 г. Китайские «нюй-чжэнь» и якутское «нуу-чин» тоже звучат однотонно.

В Кильдемском наслеге Западно-Кангаласского улуса за­регистрирован род «нючикин» (127 д. об. п.). Это имя, оче­видно, разновидность предыдущего нуучин, но с обнаружени­ем родства с именем «нууча-нуучака». Имя «нуучакаан» является типичной уменьшительной формой на тунгусский лад. (От «нууча»).

В Восточно-Кангаласском улусе в Кететском (очевидно — «Кёдёт») наслеге находим род «нюччакан’ский» (74 д. об. п.). Один опрошенный нами якут этого улуса приведенное имя произносит «муучин-нуучин» и утверждает, что в составе Харанского наслега в роде (ага-ууса) кунгалаан имеется «иньэ-ууса» (подразделение рода) под названием «муучин». Последнее имя является незначительной вариацией имени нуучин.

В том же улусе в 4-м Нахарском наслеге тоже есть род нучака (132 д. об. п.).

В Мегино-Алданском наслеге Баягантайского улуса тоже обнаруживаем род «нучинский» (приблиз. 145 д. об. п.).

Наконец, в 1-м Сыланском наслеге Батурусского улуса опять встречается род «нутчасыт» (160 д. об. п.).

Приведенные родовые названия мы восстанавливаем по данным переписи 1917 г.[369]. Было бы желательно все эти име­на проверить на местах и привести в научной транскрипции без всяких руссификаций. Мы лично имели возможность про­верить лишь название люючюн в Средневилюйском улусе. Приведенное начертание есть точное произношение этого имени самими якутами.

Во всех семи «люючинских» или «нуучинских» родах зна­чится 1904 д. об. п. При такой численности и большой разбросанности нуучинских родов объяснить их происхождение тем, что эти роды или их главы были русскими поселенцами, которые натурализовались среди якутов, было бы слишком большой натяжкой. Подобные явления среди якутов, конеч­но, могли иметь место, но лишь в виде исключительных слу­чаев. Кроме того, большинство этих родов расположено да­леко в стороне от русских поселений за исключением Кильдемского наслега, находящегося от г. Якутска в 25 километ­рах. Затем имя «нууча», служащее обозначением нарицатель­ного понятия «русский», ни в коем случае не могло бы превратиться в «люючюн». В частности о «нуучин’цах» Мегино-Алданского наслега мы имеем данные, что они по своему физическому типу карымоваты, т. е. заключают в себе при­месь русской крови. Но это единичное явление отнюдь не подрывает нашу гипотезу о первоначальном тунгусском про­исхождении основной массы якутских родов с названиями «люючюн» — «нуучун».

Обнаружение наиболее многочисленных и компактных лючинцев в пределах Средневилюйского улуса говорит за то, что большинство их было когда-то в составе якутов-оленеводов или же двигалось на север вслед за ними. Это обстоя­тельство ещё более подтверждает наше предположение об их манчжуро-тунгусском происхождении.

Выше мы ссылались на сообщение проф. Бахрушина о названиях пяти тунгусских родов Охотского края. Обращаем внимание читателей, что наряду с шелонами-солонами имеет­ся там и нюньчинский род. Следовательно, те части якутских «нуучин-люючин», которые оставались оленеводами и охотни­ками, вместе с частью сологонов-солонов при нашествии якутов-скотоводов отошли на восток. Наличие тунгусов Нюнь- чинского рода в Охотском крае ещё более укрепляет нашу позицию о манчжурско-тунгусском происхождении значи­тельной части якутов-оленеводов.

Имеется ещё один факт лингвистического порядка, кото­рый намекает на древние связи и взаимоотношение носителей якутского языка с народами Манчжурии. Это — наименова­ние третьего крупного тунгусского племени, издревле оби­тающего в Манчжурии, а именно, дауров или дагуров. По словам H. Н. Поппе, не так давно изучавшего язык дагуров, их численность в северной Манчжурии доходит до 300 ООО душ. Их язык в настоящее время стоит «очень близко к наи­более древним из... монгольских наречий». «Сами себя дагуры называют «дагуур»[370]. Между прочим, во взаимоотноше­ниях современных якутов с тунгусскими племенами обра­щает на себя внимание исследователя обыкновение якутов называть тунгусов нарицательной кличкой «атас», что значит по-якутски — друг, приятель. Сами тунгусы тех якутов, с ко­торыми они имеют постоянные деловые связи, тоже име­нуют «аташ’каан» (дословно — дружочек). В якутском язы­ке наряду с «атас» для выражения того же понятия — друг, приятель, товарищ — сохранилось слово «догор»[371], не встречающееся ни в одном другом турецком диалекте. Меж­ду прочим, это якутское слово усвоили и местные русские старожилы и превратили в нарицательное наименование са­мих якутов. Каждый якут для русского человека прежде всего «догор». К незнакомому якуту русский обычно обра­щается: «Эй, догор». Исходя из современного якутского на­звания тунгусов своими «атас’ами», дружками, приятелями, мы как будто вправе предположить, что древним обычным обращением якутов к тунгусским племенам могло быть слово «догоор», которое с течением времени могло быть усвоено этими тунгусами как свое племенное обозначение.

Не являются ли манчжурские «дагуры» крестниками тех древних турецких племен, которые когда-то говорили на якутском диалекте? Не устанавливается ли вместе с тем и старинная дружба предков якутского народа с тунгусскими племенами Манчжурии?