Поддержка заглавия

Заглавие в пьесах Островского бывает, как правило, повторено в тексте кем-нибудь из действующих лиц, обычно либо в начале, либо в конце пьесы, иногда и в на­чале и в конце, в некоторых случаях — несколько раз на протяжении всей пьесы.

Этот прием, разумеется, нельзя рассматривать как отличительную черту, присущую исключительно или главным образом драматургии Островского: такая манера поддерживать название пьесы репликой действующих лиц достаточно распространена и в русской и в мировой драматической литературе. Для нас важно, что Остров­ский осуществляет этот принцип последовательно, активно и сознательно, как говорится, с заранее обдуманным на­мерением.

Между тем даже такие серьезные исследователи поэти­ки Островского, как А. Белецкий и П. Марков, склонны приписывать пословичным заглавиям такую смысловую и композиционную нагрузку, которую эти заглавия явно не в состоянии выдержать.

А. Белецкий в своем блестящем по форме критическом этюде «Мудрость пословицы» утверждал, что «большую часть своих произведений Островский обратил в лицевые картины к пословицам. Все мы помним заглавия его пьес... Философия Островского — философия пословицы». И далее: «Из пословицы вырастают сцены, драмы, коме­дии Островского. Конечно, не все до единой. В стороне остается «Снегурочка», исторические пьесы, не они одни. Но большая часть композиций Островского определяется пословицей».

П. Марков в очень интересной работе «Морализм А. Н. Островского» приходит к выводу, что «заглавия-пословицы и поговорки находятся в полном соответствии с финалами пьес и со всей их конструкцией... Замечатель­ны выбранные в качестве заглавий пьес пословицы: они не говорят о торжестве правды и добра, как не говорят об этом и пьесы Островского, и раскрывающийся в финалах их смысл и значение; я готов выдвинуть формулу вне моральности произведений Островского».

Но действительно ли «философия Островского — фи­лософия пословицы»? Если это так, то придется согла­ситься и с формулой вне моральности» его пьес. Все дело в том, однако, что произведения Островского вовсе не дают основания ставить знак равенства между философией драматурга и философией пословицы; они вовсе не позволяют отождествлять позицию художника с моралью, заключенной в пословичном заглавии. В драматургии Островского традиция пословичного заглавия оживает, вызвав массу подражаний, но в его же драматургии эта традиция исчерпывает себя и умирает, чтобы уже больше не возрождаться.

Отметим далее фактическую неточность утверждения, что «большую часть своих произведений Островский обратил в лицевые картины к пословицам» и что «боль­шая часть композиций Островского определяется по­словицей». Из сорока восьми пьес Островского только пятнадцать, то есть менее чем треть (а отнюдь не «боль­шая часть»), озаглавлены пословицами.

Конечно, пятнадцать пословичных заглавий в репер­туаре одного драматурга это не так уже мало — во всяком случае, достаточно для того, чтобы говорить об известной приверженности Островского к заглавиям этого типа. Но вот на что следовало бы обратить внимание.

Из пятнадцати пьес, озаглавленных пословицами, де­сять приходятся на ранний период творчества Островско­го (1847—1862), в последующие же годы (1863—1886) он только в пяти случаях обратился к пословичным загла­виям. Таким образом, за первые пятнадцать лет своей литературной деятельности Островский озаглавливает пословицами десять из девятнадцати своих пьес, а за следующие двадцать пять лет он дает пословичные загла­вия лишь пяти пьесам из двадцати восьми. Следовательно, наш драматург, по мере созревания его таланта и эволю­ции его эстетических позиций, все реже и реже в поисках заглавия обращается к пословицам.

Мы еще больше утвердимся в справедливости этого вывода, если посмотрим, какие именно свои пьесы Ост­ровский озаглавливает пословицами и в каком соотноше­нии находится и них философия пословицы к философии пьесы.

Первая пьеса Островского, получившая заглавие от по­словицы «Свои люди — сочтемся», как мы знаем, называ­лась сперва «Несостоятельный должник», затем — «Банк­рот»; это значит, что замысел пьесы не был изначально и органично связан с пословицей. Комедия эта не только не вырастает из пословицы, но даже и не соответствует пословице по своей мысли; более того, философия комедии опровергает философию пословицы, послужившей ей заглавием.

В самом деле, пословица: «свои люди — сочтемся», воз­никла на почве патриархальных семейно-имущественных отношений; она делит мир на «своих» и «чужих»; с «чу­жими» надо держать ухо востро, доверять им нельзя, рас­четы с ними следует вести по всей форме; другое дело — «свои»; со «своими» всегда можно счесться, «свои» не об­манут. Одним словом: «свои люди — сочтемся». Комедия же Островского, напротив, рисует распад патриархальных связей и обусловленных ими имущественных отношений. Дочь грабит отца, зять грабит тестя. «Свои» грабят «сво­их». Философия комедии отменяет философию пословицы.

Заглавие помогает, затем, организовать и направить по определенному руслу внимание читателя или зрителя, особенно в тех случаях, когда оно поддержано в тексте пьесы. Если, скажем, пьеса озаглавлена «Красавец-муж­чина», то читатель или зритель особенно внимательно будет прислушиваться к тому, что говорится в пьесе о красавцах вообще и о красавце Окоемове в частности.

К заглавию, наконец, читатель и зритель вновь мыс­ленно возвращаются, когда пьеса дочитана или когда спек­такль досмотрен; в сопоставлении со всей системой худо­жественных образов заглавие может помочь в уяснении позиции драматурга. Но только — в сопоставлении.

Следовательно, мы можем рассматривать заглавие лишь как подсобное, вспомогательное, отнюдь не главное для драматурга средство выразить свою позицию.

Позиция драматурга в первую очередь и главным об­разом раскрывается в характерах действующих лиц и в тех обстоятельствах, в которых эти характеры формиру­ются и обнаруживаются.