Историческим азербайджанским городом был провозглашен Тегеран.

Для понимания сущности паназербайджанизма рассмотрим «Гилянский прецедент». В самом начале двадцатых годов (в период экспорта пролетарской революции на Восток) на севере Персии, в прикаспийской области Гилян, была провозглашена Персидская Советская Социалистическая Республика. На крайнем северо-западе она примыкала к большевистскому Азербайджану, откуда, собственно, и советизировалась. Эта республика (известная также под названием «Гилянской») просуществовала чуть более года (июнь 1920 – сентябрь 1921гг.). Очевидно, что в начале двадцатых ни о каком «воссоединении расколотого народа» не могло быть и речи – по причине отсутствия самого народа.

В мае 1920г. из уже советского Баку в направлении персидского порта Энзели (где пришвартовались тогда белогвардейские корабли) вышла Волжско-Каспийская военная флотилия под командованием Федора Раскольникова и Серго Орджоникидзе. По прибытии на место назначения они выдвинули ультиматум занимавшим порт британским войскам, который, впрочем, особого воздействия не возымел. Начались боевые действия, вынудившие англичан и белогвардейцев отступить. Эта операция просматривается исключительно в ракурсе большевистских усилий по распространению революции все дальше на юг.

«Энзелийская операция с самого начала задумывалась не только как действия с целью изъятия из порта уведенных белыми кораблей, но и как создание плацдарма, с которого начнется победоносное шествие революции на Востоке. Неудивительно, что еще задолго до ее начала Раскольников встретился с лидером национально-освободительного движения Мирзой Кучук-ханом, а разведывательные отделы Туркестанского фронта и Каспийской флотилии направили в Энзели и приграничный город Ардебиль своих агентов с целью выяснения сил противника, боеспособности и настроения его войск <...> Вернувшиеся Насиров и Абасов отмечали, что “многочисленные разбойники встанут на ту сторону, которая сильнее”»^[283].

Несмотря на то что Гилянскую Республику посетил Велимир Хлебников (работавший в тот период лектором в частях Красной Армии), ничего заумного в Энзелийской операции действительно не было; она изначально планировалась в обычном тогда русле раздувания костра пролетарской революции. Кстати, в операции принимали участие и осужденные революционеры, в частности Яков Блюмкин, расстрелявший в июле 1918г. германского посла в Советской России фон Мирбаха. Кстати, он был в числе создателей персидской Коммунистической партии, стал даже членом ее ЦК, военным комиссаром штаба Красной Армии в Гилянской Республике, а в сентябре 1920г. представлял Персию на I съезде народов Востока в Баку.

Иными словами, помимо самой главной политической цели в Гиляне наличествовал и весьма пестрый спектр разных «сопутствующих интересов»: например, Блюмкин должен был себя реабилитировать, Хлебников – поймать вдохновение (кстати, результатом его поездки в Персидскую ССР и стал цикл известных стихотворений, а также поэма «Труба Гуль-Муллы» с исключительно точным, по мнению специалистов, изображением некоторых ритуальных атрибутов суфизма – дервишизма). И только одного не было в Гиляне – стремления «расколотого азербайджанского народа» к воссоединению, его желания «восстановить историческую справедливость».

Как уже неоднократно отмечалось, шиитское население учрежденной в 1918г. пантюркистами Азербайджанской Демократической Республики официально называлось «тюркским». Этнического понятия «азербайджанец» не существовало, а собирательное «самоназвание» разобщенного тюркского населения сохранилось и в период советизации республики. В списках Всесоюзной переписи населения 1926г. «азербайджанская графа» еще не фигурировала, так как под «азербайджанским народом» подразумевалось все население одноименной советской республики: ведь в равной степени «азербайджанцами» были и мусульмане-тюрки, и армяне, и иранские народы, и кавказские народы. Современный термин окончательно моделируется лишь к концу тридцатых годов, и уже к моменту проведения Всесоюзной переписи 1939г. в соответствующих списках появляется графа «азербайджанец».

Собственно именно в этой плоскости и вырисовывается поразительная пантюркистская прозорливость, особенно проявившаяся в выборе названия провозглашенного на землях Восточного Закавказья нового «мало-турецкого государства». Такой выбор изначально вписывался в пантюркистский контекст с очевидным ориентиром на перспективу; ведь в случае придания новому государству более близких для данной территории названий, таких как «Арран» или «Ширван» (впрочем, ничего общего не имевших с тюркским элементом), никакого «паназербайджанизма» и не возникло бы.

Иными словами, если бы титульной нацией этой республики стали не «азербайджанцы», а, например, «арранцы» или «ширванцы», то у руководства отдельно взятой «арранской» или «ширванской» социалистической нации отсутствовали бы основания для притязаний на исторические азербайджанские земли: при таком раскладе вещей им определенно не за что было бы ухватиться. Сказанное вовсе не означает, что с признанием азербайджанской нации в конце тридцатых годов основания для притязаний стали аргументированными – это почти то же самое, как если бы американские индейцы исходя из названия, данного им европейцами (причем по незнанию), выдвинули бы притязания на Индию. Однако соответствующее название социалистической нации – с учетом обживающего исторический Азербайджан пришлого и родственного тюркского населения – обусловило «иллюзию обоснованности» подобных притязаний и вписало эту иллюзию в контекст благородной идеи «воссоединения расколотой нации».

Именно в этом и кроется универсальность запущенного пантюркистами «азербайджанского маховика». Он мог вращаться при любой общественно-политической формации и как особый накопитель (инерционный аккумулятор) кинетической энергии практически не давал сбоев. Поступательное движение обеспечивалось всеми развитиями, какие могли только быть. В частности, советизация республики и последующее сталинское намерение по созданию новых социалистических наций в конечном итоге привели к возникновению «азербайджанизма» как механизма советского противодействия пантюркизму. Но даже при таком неблагоприятном стечении обстоятельств изначальная установка на объединение тюркских земель работала исправно. По указанию Сталина глава азербайджанских коммунистов Багиров мог публично осуждать Турцию и пантюркизм, мог вполне серьезно рассчитывать на создание своей «Азербайджанской империи» в составе СССР, но, став в конце тридцатых годов не «арранцем», а именно «азербайджанцем», он (пусть даже сам того не желая) превратился также в проводника пантюркистской программы по объединению тюрконаселенных земель.

Иными словами, азербайджанизм изначально и объективно обрекался на паназербайджанизм, который в своем поступательном развитии постепенно отходил от пансоветизма и вовлекался в орбиту пантюркизма. Декларированный основателем республиканской Турции Мустафой Кемалем тезис о том, что «рано или поздно Россия потеряет контроль над теми землями, которые сегодня удерживает в руках, и Турция должна быть готова к принятию своих братьев», ориентировался на перспективу и, кстати, никогда не терял своей актуальности в пантюркистской среде. В этом и заключается универсализм запущенного в 1918г. махового колеса под названием «Азербайджан».

Показательно, что турки предпочитали не замечать «азербайджанской нации» и называли иранских тюрков в полном соответствии с пантюркистской терминологией. Так, писатель Ялчын подчеркивал в газете «Джумхурийет»: «Иранское правительство не уделяет никакого внимания проживающим там тюркам и абсолютно безразлично относится к их судьбе. Мы не можем оставаться безразличными к тому, что турки не имеют равных юридических прав с фарсами в области просвещения, притесняются их язык и культура»^[284].

Обращает на себя внимание позиция Багирова, вознамерившегося на волне паназербайджанизма создать свою собственную империю. Он крайне раздраженно реагировал на выступления пантюркистов и считал абсолютно недопустимым признавать за турецкими кругами право интересоваться жизнью «иранских азербайджанцев». Более того, лидер азербайджанских большевиков заявлял также о неправомочности иранского руководства заниматься судьбой «его соотечественников».

Одно из характерных высказываний: «Теперь у южных азербайджанцев появился новый хозяин, и это, оказывается, турки-османы. Наверно, до них дошла такая команда, и они начали проповедовать, что жители Южного Азербайджана – их родня. Где же они были до сих пор? Кто загораживал им дорогу? Дошло до того, что Тегеран и Анкара затеяли спор. Говорят, что надо возглавить эту страну. Будто пятимиллионный азербайджанский народ до сих пор был беспризорным. Эти говорят – наше, те говорят – наше. Начали дележ. Тегеран, как видно, настолько растерялся, что кое-какие исторические факты позабыл... Если и есть народ с древней государственностью и тысячелетней историей, то это азербайджанцы»^[285].

Паназербайджанизм являлся советской разновидностью пантюркизма – в том смысле, что также ориентировался на объединение земель с разрозненным тюркским и тюркоговорящим населением. Сколь-нибудь принципиальных отличий в понимании своей «исторической миссии» в подходах пантюркистов и паназербайджанистов не существовало. Первые провозглашали «братьями и соотечественниками» всех без исключения тюрков, вторые считали таковыми лишь тюрков-шиитов (региональных), называя их «азербайджанцами». В этом отношении паназербайджанизм являл собой макет пантюркизма (если последний ориентировался на Великий Туран от Балкан до Уйгурии, то второй отрабатывал схему «Великого Азербайджана» от Тебриза до Дагестана). Тот же Багиров прямо заявлял: «Нам наши цели ясны и дорога видна <...> Мы, граждане Советского Азербайджана, можем сказать, что одна цель нами уже достигнута»^[286].

Если в начале двадцатых годов, в период утверждения советского строя в Гиляне, ничего «миссионерского», кроме советизации региона и избавления угнетенных масс мусульманских трудящихся от гнета, не провозглашалось и уж тем более не говорилось о необходимости воссоединения единого народа, то к концу тридцатых (с учреждением новой «азербайджанской нации») лозунг восстановления «исторической справедливости» стал доминирующим во всех заявлениях большевистского (и особенно азербайджанского) руководства.

В этой связи особенно показательна напутственная речь Багирова перед отправкой агентуры в северные провинции Ирана: «…мы не можем позволить, чтобы на наших глазах сотни людей гибли от голода. Если в нас осталась хоть капля азербайджанской крови, то мы должны добиться объединения когда-то насильно разделенного народа <...> Для этого у нас есть силы и способности. Мы должны помочь трудящимся Южного Азербайджана, как бы это ни было трудно. К этому нас призывают долг, совесть, честь, верность <...> Поэтому мы обратились к нашему руководителю, товарищу Сталину, с письмом, прося его помочь трудящимся Южного Азербайджана < …> Меня вызвали в Москву и спросили, чего я хочу. Я ответил, что мы хотим помочь нашим братьям в Южном Азербайджане, вы должны нам это разрешить. Московские товарищи разрешили нам это. Помощь Южному Азербайджану должна осуществляться так, чтобы ни шахское правительство, ни англичане не могли обвинить нас во вмешательстве во внутренние дела Ирана. Ваша задача очень ответственна и почетна. Вы будете делать большое дело. Если вы справитесь с этой задачей, то это будет большая заслуга перед азербайджанским народом. Справившись с этой задачей, вы осуществите вековую мечту разделенного народа. Вы соедините разделенные сердца, любовь, чувства. Это вопрос чести, верности и любви <...> Крупнейшие города Ирана – Казвин, Урмия, Миане, Марага, Тебриз, Ардебил, Салмас, Хой, Энзели и другие были Родиной наших предков. И если хотите знать правду, то и Тегеран – древний азербайджанский город»^[287].

В такой атмосфере и начиналось наступление Красной Армии на Иран. Впрочем, этой операции предшествовали некоторые важные события.

***