Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава XVI. КОРАБЛЬ
Улегшись в постель, мы принялись составлять планы на завтра. Но, кизумлению моему и немалому беспокойству, Квикег дал мне понять, что он успелподробно проконсультироваться с Йоджо - так звали его черного божка - и чтоЙоджо три или четыре раза подряд повторил ему одно указание и всячески нанем настаивал: вместо того чтобы нам с Квикегом вдвоем идти на пристань иобъединенными усилиями выбирать подходящее китобойное судно, вместо этогоЙоджо настоятельно предписывал мне взять выбор корабля полностью на себя, тем более что Йоджо намерен был нам покровительствовать и с этой целью ужезаприметил один корабль, на котором я, Измаил, действуя сам по себе, обязательно остановлю свой выбор, как будто бы тут все дело чистого случая; и на это самое судно мне надлежало не медля наняться, независимо от того, где будет в это время Квикег. Я забыл упомянуть, что Квикег во многих вопросах очень полагался навыдающиеся суждения Йоджо и на его удивительные провидения; он относился кЙоджо весьма почтительно и считал его, в общем-то, неплохим богом, которомуискренне хотелось бы, чтобы все было хорошо, да только не всегда удавалосьосуществить свои благие намерения. Однако этот план Квикега, вернее план Йоджо, относительно выборакорабля мне вовсе не пришелся по вкусу. Я-то очень рассчитывал, чтоосведомленность и проницательность Квикега укажут нам китобойное судно, наиболее достойное того, чтоб мы вверили ему себя и свои судьбы. Но все моипротесты не возымели ни малейшего действия, мне пришлось подчиниться; и яприготовился взяться за дело с такой энергией и решительностью, чтобы однимстремительным натиском сразу же покончить с этим пустячным предприятием. На следующее утро, пораньше, оставив Квикега в нашей комнатке, где онзаперся вместе со своим Йоджо - поскольку у них наступил, кажется, какой-тоВеликий Пост, или Рамадан, или День Умерщвления Плоти, Смирения и Молитв(что именно, я выяснить не сумел, потому что хоть и пытался многократно, ноникак не мог усвоить его литургии и тридцати девяти догматов), - предоставивКвикегу поститься и курить трубку-томагавк, а Йоджо греться у жертвенногоогня, разведенного на стружках, я вышел из гостиницы и зашагал в сторонугавани. Здесь после длительных блужданий и попутных расспросов я выяснил, что три судна готовились уйти в трехгодичное плавание: " Чертова Запруда", " Лакомый Кусочек" и " Пекод". Что означает наименование " Чертова Запруда", яне знаю; " Лакомый Кусочек" - это понятно само по себе; а " Пекод", как вынесомненно помните, это название знаменитого племени массачусетскихиндейцев, ныне вымерших, подобно древним мидянам. Я облазил и осмотрел" Чертову Запруду", потом перебрался на " Лакомый Кусочек", наконец поднялсяна борт " Пекода", огляделся по сторонам и сразу же решил, что это и естьсамый подходящий для нас корабль. Спорить не стану, быть может, вам и приходилось в жизни видетьвсевозможные редкостные морские посудины: тупоносые люггеры, громоздкиеяпонские джонки, галиоты, похожие на соусники, и прочие диковины; но можетемне поверить, никогда не случалось вам видеть такую удивительную старуюпосудину, как этот вот удивительный " Пекод". Это было судно старинногообразца, не слишком большое и по-старомодному раздутое в боках. Корпус его, обветренный и огрубелый под тайфунами и штилями во всех четырех океанах, былтемного цвета, как лицо французского гренадера, которому приходилосьсражаться и в Египте, и в Сибири. Древний нос корабля, казалось, пороспочтенной бородой. А мачты - срубленные где-то на японском берегу, когдапрежние сбило и унесло за борт штормом, - мачты стояли прямые и несгибаемые, как спины трех восточных царей из Кельнского собора. Старинные палубы быливетхи и испещрены морщинами, словно истертые паломниками плитыКентерберийского собора, на которых истек кровью Фома Бекет. Но ко всем этимдиковинным древностям добавлялись еще иные необычайные черты, наложенные насудно тем буйным ремеслом, которым оно занималось вот уже болееполустолетия. Старый капитан Фалек, много лет проплававший на нем старшимпомощником - до того, как он стал водить другое судно, уже под собственнымначалом, - а теперь живший в отставке и бывший одним из основных владельцев" Пекода", этот старик Фалек, пока плавал старшим помощником, весьмаприумножил исконное своеобразие " Пекода", разделав его от носа до кормы ипокрыв такими редкостными по материалу и узору украшениями, с которыми ничтов мире не могло бы идти в сравнение - разве только резная кровать или щитТоркила-Живоглота. Разряженный " Пекод" напоминал варварского эфиопскогоимператора с тяжелыми и блестящими костяными подвесками вокруг шеи. Всесудно было увешано трофеями - настоящий каннибал среди кораблей, украсившийся костями убитых врагов. Его открытые борта, словно огромнаячелюсть, были унизаны длинными и острыми зубами кашалота, которые служилиздесь вместо нагелей, чтобы закреплять на них пеньковые мышцы и сухожилиясудна. И пропущены эти сухожилия были не через деревянные блоки, онипроворно бежали по благородно желтоватым костяным шкивам. С презрениемотвергнув простое штурвальное колесо, почтенное судно несло на себенеобыкновенный румпель, целиком вырезанный из длинной и узкой челюсти своегонаследственного врага. В бурю рулевому у этого румпеля, должно быть, чудилось, будто он, словно дикий монгол, осаживает взбесившегося скакуна, вцепившись прямо в его оскаленную челюсть. Да, это был благородный корабль, да только уж очень угрюмый. Благородство всегда немножко угрюмо. Оглядывая шканцы в поисках какого-нибудь начальства, которому я мог быпредложить себя в качестве кандидата на пост матроса в предстоящем плавании, я сперва никого не видел. Однако от взгляда моего не могла укрыться какая-тонеобычайного вида палатка - что-то вроде вигвама, - разбитая сразу же позадигрот-мачты. Видимо, это было временное сооружение, используемое только покакорабль стоит в порту. Оно имело форму конуса высотой футов в десять исоставлено было из огромных упругих черных костяных пластин, какиеизвлекаются из срединной и задней частей китовой челюсти. Установленные вкруг широкими концами на палубе и плотно сплетенные, эти пластины китовогоуса, сужаясь кверху, смыкались, образуя острую верхушку, украшенную султаномиз гибких ворсистых волокон, которые развевались в разные стороны, точнопучок перьев на макушке старого индейского вождя Поттовоттами. К носукорабля было обращено треугольное отверстие, и через него находящиеся внутримогли видеть все, что делалось на палубе. И вот в этом-то странном жилище я наконец разглядел человека, кому, повнешности судя, принадлежала здесь власть и кто, поскольку дело происходилов полдень и все работы были прерваны, предавался сейчас отдыху, скинувпокамест ее бремя. Он сидел на старинном дубовом стуле, сверху донизупокрытом завитками самой замысловатой резьбы, а сиденье этого стула былосплетено из прочных полос того же самого материала, какой пошел навозведение вигвама. Ничего чрезвычайного в облике пожилого джентльмена, пожалуй, не было; он был смугл и жилист, как и всякий старый моряк, и плотно закутан в синийлоцманский бушлат старомодного квакерского покроя; только вокруг глаз у неголежала тонкая, почти микроскопическая сеточка мельчайших переплетающихсяморщин, образовавшаяся, вероятно, оттого, что он часто бывал в море во времясильного шторма и всегда поворачивался лицом навстречу ветру - от этогомышцы возле глаз напрягаются и сводятся. Такие морщины придают особуювнушительность грозному взгляду. - Не вы ли будете капитан " Пекода"? - проговорил я, приблизившись квходу в палатку. - Допустим, что так, а чего тебе надобно от капитана " Пекода"? -отозвался он. - Я насчет того, чтоб наняться в команду. - В команду, а? Вижу, ты приезжий, - случалось ли тебе сидеть вразбитом вельботе? - Нет, сэр, не случалось. - И в китовом промысле ты ничего не смыслишь, а? - Нет, сэр, не смыслю. Но я, конечно, скоро выучусь. Ведь я несколькораз плавал на торговом судне и думаю, что... - К чертям торговое судно! Чтоб я больше слов таких не слышал! Не то -взгляни на свою ногу - я выломаю эту ногу из твоей кормы, если ты ещепосмеешь говорить мне о торговом судне. Подумаешь, торговое судно! Уж негордишься ли ты, что плавал на торговом судне? Однако, парень, чего это тебяпотянуло в китобои? Подозрительно что-то, а? Ты не был ли пиратом, а? Или, может, ты ограбил своего капитана? Может, ты задумал перерезать командиров, как только выйдешь в море? Я заверил его, что неповинен в подобных злоумышлениях. Но я понимал, что под этими полушутливыми обвинениями у старого моряка, у этого квакера иостровитянина, крылось нантакетское островное недоверие и предубеждениепротив всех приезжих, кроме жителей мыса Кейп-Кода и острова Вайньярда. - Что же все-таки заставляет тебя идти в китобои? Я хочу знать это, прежде чем стану думать, стоит ли тебя нанимать. - Как вам сказать, сэр. В общем, я хочу ознакомиться с китобойнымделом. Хочу посмотреть мир. - Хочешь ознакомиться с китобойным делом, а? А ты капитана Ахава видел? - А кто такой капитан Ахав, сэр? - Ага, я так и думал. Капитан Ахав - это капитан " Пекода". - В таком случае, я ошибся. Я думал, что говорю с самим капитаном. - Ты говоришь с капитаном - с капитаном Фалеком, вот с кем ты говоришь, юноша. Дело мое и капитана Вилдада - снаряжение " Пекода" перед плаванием, поставка на борт всего необходимого, а значит, и подбор экипажа. Мысовладельцы судна и агенты. Но вот что: если, как ты говоришь, ты желаешьознакомиться с китобойным делом, я могу указать тебе способ сделать это, прежде чем ты свяжешь себя безвозвратно. Погляди на капитана Ахава, юноша, иты увидишь, что у него только одна нога. - Что вы хотите сказать, сэр? Разве второй ноги он лишился из-за кита? - Из-за кита?! Подойди-ка поближе, юноша; эту ногу пожрал, изжевал, сгрыз ужаснейший из кашалотов, когда-либо разносивших в щепки вельбот! О! О! Меня слегка напугала страстность его выражений и слегка взволновалоискреннее горе, звучавшее в заключительных восклицаниях, но все-таки, повозможности спокойно, я проговорил: - То, что вы рассказали, сэр, без сомнения, истинная правда. Но откудамне знать, что именно эта порода китов отличается особой свирепостью? Разветолько я заключу это из вашего рассказа о несчастном случае. - Послушай-ка, юноша, что-то у тебя голос сладковат. Говоришь ты совсемне как моряк. Ты уверен, что уже ходил в море, совершенно уверен, а? - Сэр, - возразил я. - Мне казалось, что я уже сообщил вам, что ячетыре раза плавал на торговом судне. - Но, но! Потише! Помни, что я говорил тебе о торговых судах, нераздражай меня, я этого не потерплю. Давай-ка поймем друг друга получше. Ятебе намекнул слегка на то, каково в действительности китобойное дело. Нукак, ты все еще испытываешь к нему склонность? - Да, сэр. - Ну что ж. Очень хорошо. А теперь отвечай, только быстро: сможешь тызашвырнуть гарпун в пасть живому киту и следом сам туда запрыгнуть? - Да, сэр, если, конечно, это будет совершенно необходимо. То есть еслиуж без этого никак не обойтись, в чем я, между прочим, очень сомневаюсь. - Ладно. А теперь вот что: ты намерен поступить на китобоец не толькодля того, чтобы ознакомиться с китобойным делом, но еще и затем, чтобыпоглядеть мир? Так, что ли, ты говорил? Ага! Так вот, сходи вон туда, загляни за планшир на носу, а потом возвращайся ко мне и расскажи, чтовидел. Минуту я стоял в нерешительности, недоумевая, как мне отнестись к этомуудивительному повелению, всерьез или как к шутке. Но капитан Фалек, собрав углаз все свои морщины, взглянул на меня так грозно, что я тут же бросилсявыполнять приказ. Я прошел на нос и заглянул за борт. Был прилив, и судно, покачиваясь наякоре, развернулось носом наискось в открытое море. Передо мной расстилалсяпростор, бескрайний, но удивительно, устрашающе однообразный - не на чембыло взгляду остановиться. - Ну, докладывай, - сказал Фалек, когда я вернулся назад. - Что ж тывидел? - Ничего особенного, - ответил я. - Только вода и вода. Но горизонтпросматривается неплохо, и, по-моему, идет шквал. - Так как же насчет того, чтобы поглядеть мир? Что ты теперь скажешь, а? Стоит ли ради этого огибать мыс Горн? Не лучше ли тебе глядеть на мироттуда, где ты стоишь? Я был слегка задет этим рассуждением, но все равно я решил пойти вкитобои, и так тому и быть: а " Пекод" - вполне подходящее для меня судно, ябы сказал даже самое подходящее. Все это я повторил теперь капитану Фалеку, и он, видя мою решимость, выразил согласие меня нанять. - Можешь сразу же и подписать все бумаги, - заключил он. - Ступай-ка сомной. И он стал спускаться в капитанскую каюту; я последовал за ним. Здесь яувидел, что на транце сидит какая-то в высшей степени необычайная, удивительная фигура. Оказалось, что это капитан Вилдад, который наряду скапитаном Фалеком был одним из основных владельцев корабля, - остальныеакции принадлежали, как нередко бывает в этих портах, всевозможным мелкимдержателям: вдовам, сиротам и ночным сторожам, и собственность каждого изних не превышала стоимости одного бревна, или доски, или двух-трех заклепокв корабельном корпусе. Жители Нантакета вкладывают свои деньги в китобойныесуда точно так же, как вы свои помещаете в надежные государственные бумаги, приносящие хорошие проценты. Этот Вилдад был квакером, так же как и Фалек и многие другие обитателиНантакета, ведь первые поселенцы на острове принадлежали именно к этойсекте; и вплоть до сегодняшнего дня здешние жители сохраняют в основном всесвоеобразие квакерства, видоизменив его, вместе с тем, самым замысловатым инеестественным образом в результате совершенно чуждых и разнородных влияний.Подчас, как ни у кого на свете, полнокровна жизнь этих квакеров - моряков икитобоев. Это - воинственные квакеры, квакеры-мстители. И есть среди них такие, кто, хоть и носит библейское имя, какпредписывает весьма распространенный на острове обычай, и, с молоком материвсосав привычку к суровому и величественному квакерскому этикету, ко всемобращается на " ты", - тем не менее, под воздействием бесчисленных отчаянносмелых приключений, какими изобилует вся его жизнь, начинает удивительнымобразом сочетать эти неизжитые странности с дерзким нравом и лихимипорывами, достойными скандинавского морского конунга и романтическогоязычника-римлянина. И когда эти черты соединяются в человеке большойприродной силы, чей мозг объемист, а сердце весомо, в человеке, которогобезмолвие и уединение долгих ночных вахт в далеких морях под яркими, неведомыми здесь, на Севере, созвездиями научили мыслить независимо, свободно, воспринимая все сладостные и жестокие впечатления прямо издевственной груди самой природы, доверчивой и открытой, и так познавать - небез случайной помощи порою - смелый и взволнованный, возвышенный язык, воттогда появляется человек, один из целого народа, благородное, блистательноесоздание, предназначенное для подмостков великих трагедий. И с точки зрениясценической, достоинства его вовсе не умаляются, если в глубине его души, отрождения ли или же в силу обстоятельств, заложена, хотя бы из упрямства, некая всеподавляющая болезненность. Ибо все трагически великие людистановятся таковыми в силу своей затаенной болезненности. Помни об этом, оюное тщеславие: всякое смертное величие есть только болезнь. Но мы покудаеще имеем дело не с таким, а совсем с иным человеком, который, однако, тожепредставляет собой определенный тип квакера, возникший под воздействиемособых условий. Как и капитан Фалек, капитан Вилдад был состоятелен и уже ушел от дел.Однако в отличие от капитана Фалека, который нимало не интересовался такназываемыми серьезными вещами, полагая эти самые серьезные вещи сущимипустяками, капитан Вилдад не только получил образование в духе самогострогого нантакетского квакерства, но и, несмотря на свою последующуюморяцкую жизнь и даже созерцание восхитительных нагих островитянок по тусторону мыса Горн, ни на йоту не поступился своей квакерской натурой, непожертвовал ни единым крючком на своем квакерском жилете. И все же при такойстойкости почтенному капитану Вилдаду явно не хватало элементарнойпоследовательности. Отказываясь по соображениям морально-религиознымзащищаться с оружием в руках от наземных набегов, сам он тем не менеесовершал бессчетные набеги на Атлантику и Тихий океан и, будучи заклятымврагом кровопролития, пролил, однако, не снимая своего тесного сюртука, целые тонны левиафановой крови. Как удавалось набожному Вилдаду теперь, назадумчивом закате жизни, примирить противоречивые воспоминания своегопрошлого, этого я не знаю, только все это его, видимо, не очень занимало, ибо он, вероятно, уже давно пришел к весьма глубокомысленному и разумномувыводу, что религия - это одно, а наш реальный мир - совсем другое. Реальныймир платит дивиденды. Начав с жалкой роли мальчика-юнги в короткой убогойодежонке, он стал потом гарпунщиком в просторном квакерском жилете с круглымвырезом, затем командиром вельбота, старшим помощником, капитаном и, наконец, владельцем судна. Свою бурную карьеру Вилдад окончил, как я ужеупомянул, в возрасте шестидесяти лет, полностью удалившись от деятельнойжизни и посвятив остаток дней своих безмятежному накоплению заслуженныхдоходов. Но должен с огорчением заметить, что у Вилдада была слава неисправимогостарого скупердяя, а на море он в свое время отличался суровым и жестокимобращением с подчиненными. Мне рассказывали в Нантакете - хоть это, конечно, весьма странная история, - что, когда он приходил в порт на своем старом" Каттегате", матросов прямо с борта увозили в больницу - так они былиизмождены и обессилены. Для человека набожного, в особенности для квакера, унего безусловно было, выражаясь мягко, довольно бесчувственное сердце.Говорят, правда, что он никогда не бранился, но тем не менее он всегдаухитрялся вытягивать из людей все жилы, безжалостно принуждая их к непомернотяжелой, непосильной работе. Еще когда Вилдад плавал старшим помощником, достаточно было его пристальному, мутному глазу уставиться на человека, итем уже овладевало беспокойство, так что он наконец хватался за что попало -будь то молоток или свайка - и начинал работать как одержимый, только бы неоставаться без дела. Лень и праздность испепелялись под его взором. Егобережливая натура явственно отразилась и на его внешности. На худомдолговязом теле не было ни малейших излишков мяса и никаких избытков бородына подбородке, где торчал только мягкий, экономичный ворс, напоминающий ворсего широкополой шляпы. Таков был тот, кто сидел на транце в каюте, куда я вошел следом закапитаном Фалеком. Расстояние между палубами было невелико, и в этом тесномпространстве прямой, как палка, сидел старый Вилдад - он всегда сидел прямо, чтобы не мять фалды сюртука. Широкополая шляпа лежала подле. Он сидел всвоем доверху застегнутом темно-коричневом облачении, скрестив сухие, какпалки, ноги и водрузив на нос очки, поглощенный чтением какой-то чрезвычайнотолстой книги. - Вилдад! - воскликнул капитан Фалек. - Ты опять за свое? Вот уж намоей памяти тридцать лет, как ты читаешь Святое Писание. Докуда же ты дошел, Вилдад? Видно, издавна приученный к богохульным разговорам своего старогоприятеля, Вилдад спокойно, не обращая внимания на его неучтивость, поднялглаза от книги и, увидев меня, перевел на Фалека вопросительный взгляд. - Он говорит, что хочет наняться на " Пекод", - пояснил Фалек. - Ты желаешь поступить на " Пекод"? - глухим голосом переспросил он, оборачиваясь ко мне. - Желаю, - ответил я, бессознательно повторяя его высокопарноеквакерское выражение. - Как он тебе кажется, Вилдад? - спросил Фалек. - Подойдет, - заявил Вилдад, разглядывая меня, и тут же снова обратилсяк Библии и стал читать по складам, довольно громко бормоча себе под нос. Я подумал, что еще никогда в жизни не видел такого странного старогоквакера, ведь вот его друг и компаньон Фалек был таким резким и крикливым.Но я ничего не сказал, а только внимательно осмотрелся. Фалек открылкакой-то ящик, вытащил оттуда корабельные документы и уселся за столик, поставив перед собой чернильницу и перья. Тогда я подумал, что настало времярешить для себя, на каких условиях согласен я принять участие в предстоящемплавании. Мне уже было известно, что на китобойцах жалованья не платят; здесь каждый в команде, включая капитана, получает определенную частьдобычи, которая называется долей и начисляется в зависимости от того, насколько важную задачу выполняет тот или иной член экипажа. Понимал ятакже, что, будучи новичком на китобойном судне, я не могу рассчитывать наособенно большую долю; однако, поскольку морское дело было мне знакомо, яумел стоять за штурвалом, сплеснивать концы и всякое такое, я не сомневался, что мне предложат по меньшей мере 275-ю долю, то есть одну 275-ю частьчистого дохода от плавания, каков бы этот доход ни оказался. И хотя 275-ядоля была, по местному выражению, довольно " долгая доля", все же это лучше, чем ничего, а если плавание будет удачным, то очень вероятно, что тем самымокупится сношенная мною за это время одежда, не говоря уже о пище и койке, за которые я целых три года не должен буду платить ни гроша. Подумают, пожалуй, что это довольно жалкий способ скопить княжескиебогатства, да так оно и есть на самом деле. Но я не из тех, кто особеннобеспокоится о княжеских богатствах, с меня довольно, если мир готовпредоставить мне кров и пищу на то время, пока я гощу здесь, под зловещейвывеской " Грозовой Тучи". В общем, я полагал, что 275-я доля - это было бывполне справедливо, однако меня бы не удивило, если бы мне предложили 200-юдолю: ведь я был крепок и широкоплеч. Но все-таки имелось одно соображение, которое подрывало мою уверенностьв том, что мне будет предоставлено приличное участие в общих доходах. Я ещена берегу наслышался и о капитане Фалеке, и об его удивительном старомдружке Вилдаде - говорили, что им как двум основным собственникам " Пекода" остальные владельцы, менее значительные и к тому же рассеянные по всемуострову, всецело предоставляют распоряжаться делами судна. И надо полагать, по такому вопросу, как наем экипажа, старый скряга Вилдад мог сказать своевеское слово, тем более что он оказался тут же, на борту " Пекода", и читалздесь свою неизменную Библию, с комфортом устроившись в капитанской каюте, словно у себя дома перед камином. Но пока Фалек тщетно пытался очинить перобольшим складным ножом, старый Вилдад, к немалому моему удивлению - ведь ион был лицом заинтересованным в этой процедуре, - старый Вилдад, не обращаяна нас никакого внимания, продолжал бормотать себе под нос: " Не собирайтесебе сокровищ на земле, где моль..." - Доль, капитан Вилдад? - подхватил Фалек, - да, да, что ты там такоеговоришь насчет доль? Сколько, по-твоему, должны мы дать этому юноше? - Ведомо тебе самому, - последовал погребальный ответ. - Семьсотсемьдесят седьмая доля - это не слишком много, как по-твоему? "...где моль иржа истребляют, но..." " Действительно, сокровище, - подумал я. - Семьсот семьдесят седьмаядоля! " Я вижу, старина Вилдад, ты всерьез озабочен тем, чтобы я-то, вовсяком случае, не собрал больших сокровищ на этом свете, где моль и ржаистребляют. Это и в самом деле была чрезвычайно долгая доля, и хоть напервый взгляд большая цифра и может вызвать у человека неосведомленногообратное представление, однако самое простое рассуждение покажет, что, какни велико число семьсот семьдесят семь, все же, если сделать егознаменателем, сразу станет очевидным, что одна семьсот семьдесят седьмаячасть фартинга - это значительно меньше, чем семьсот семьдесят семь золотыхдублонов; а я такого именно мнения и придерживался. - Ах, чтоб тебе провалиться, Вилдад! - закричал на него Фалек. - Ты чтоже, хочешь надуть этого парня? Надо дать ему больше. - Семьсот семьдесят седьмая, - повторил Вилдад, не отрываясь от книги, и снова забормотал: - "...ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше". - Я записываю его на трехсотую долю, - заявил Фалек. - Слышишь, Вилдад? Я говорю: на трехсотую. Вилдад отпустил книгу и, с важным видом повернувшись к Фалеку, проговорил: - Капитан Фалек, у тебя доброе сердце, но тебе не следует забывать освоем долге по отношению к другим владельцам корабля - а многие среди нихвдовы и сироты - и тебе не следует забывать, что, слишком щедро наградив затруды этого юношу, мы тем самым лишим куска хлеба всех этих вдов и всех этихсирот. Семьсот семьдесят седьмая доля, капитан Фалек. - Эй, ты, Вилдад! - заревел Фалек, вскочив и затопав ногами. - Лопнимои глаза, если бы я следовал в таких делах твоим советам, капитан Вилдад, уменя бы сейчас на совести скопился такой балласт, что от него пошло бы надно самое большое судно, какое только огибало мыс Горн. - Капитан Фалек, - твердо отпарировал Вилдад, - не знаю, сколь глубокосидит в воде твоя совесть, может, на десять дюймов, а может, и на десятьсаженей, но ты упорствуешь в своих прегрешениях, и боюсь, совесть твоя далабольшую течь, из-за которой пойдешь в конце концов на дно ты сам, - прямо впреисподнюю, капитан Фалек. - Ах вот как! В преисподнюю! Ты нанес мне оскорбление, слышишь! Невыносимое оскорбление. Говорить человеку, что он попадет в ад, это адскоенадругательство. Гром и молния! Попробуй только повторить это еще раз, Вилдад, и я за себя не ручаюсь. Да я... я... я живого козла проглочу, сошкурой и рогами! Вон отсюда ты, плаксивый ханжа, ты, мутноглазый сындеревяшки! Вон - прямым кильватером! Выпалив все это, он бросился на Вилдада, но тот уклонился от него скаким-то небывалым скользящим проворством. Встревоженный столь внезапной яростной схваткой между двумя главными иответственными владельцами корабля и уже сомневаясь, стоит ли идти на этосудно, с такими ненадежными хозяевами и временными капитанами, я отступил всторону от двери, чтобы пропустить Вилдада, который жаждал, как я былуверен, бежать проснувшегося Фалекова гнева. Но, к удивлению моему, тотпреспокойно вновь уселся на транце и, видимо, не имел ни малейшего намеренияуходить. Он давно свыкся с упорствующим во грехе Фалеком и его манерами. Чтоже до Фалека, то и он, израсходовав весь запас своей ярости, теперь уселся, кроткий как агнец, все еще, однако, слегка подергиваясь, ибо нервноевозбуждение его еще не вполне улеглось. - Уф-ф, - проговорил он наконец, отдуваясь, - шквал, кажется, ушел полевому борту. Вилдад, ты когдато был мастер затачивать острогу, очини-камне, будь добр, это перо. А то у меня нож вконец затупился. Вот так, спасиботебе, Вилдад. Ну, юноша, как, ты говоришь тебя зовут? Измаил? Так вот, Измаил, я записываю тебя здесь на трехсотую долю. - Капитан Фалек, - сказал тут я, - у меня еще товарищ есть, он тожехочет идти в плавание. Можно, я приведу его завтра утром? - А как же, - ответил Фалек. - Веди его сюда, и мы на него посмотрим. - А он какую долю потребует? - закряхтел Вилдад, поднимая глаза отБиблии, в которую он уже опять зарылся. - Да не волнуйся ты об этом, Вилдад, - сказал ему Фалек. - Он уже ходилкогда-нибудь за китами? - повернулся он ко мне. - Перебил столько китов, что и не перечтешь, капитан Фалек. - Ну что ж, тогда приводи его. И я, подписав бумаги, удалился, ничуть не сомневаясь в том, что отличносправился со своей задачей и что " Пекод" и есть то самое судно, на которомЙоджо предназначил нам с Квикегом обогнуть мыс Горн. Но не пройдя и нескольких шагов, я сообразил, что так и не виделкапитана, с которым мне придется плыть; хотя, как я знал, нередко бывает, что китобойное судно уже полностью снаряжено и весь экипаж принят на борт, итолько потом появляется капитан и берет командование - ведь рейсы обычностоль продолжительны, а побывки на берегу так кратковременны, что капитан, если у него есть семья или какое-нибудь серьезное дело, совершенно неинтересуется своим стоящим в порту кораблем, предоставляя его заботамсудовладельцев, покуда не будет все готово для нового плавания. Но все-такине мешает взглянуть на капитана, прежде чем отдавать себя безвозвратно в егоруки. Я повернул назад и, окликнув капитана Фалека, спросил, где мне найтикапитана Ахава. - А на что тебе капитан Ахав? Бумаги в порядке. Ты зачислен. - Да, но мне хотелось бы на него посмотреть. - Вряд ли это тебе сейчас удастся. Я сам не знаю толком, что там с нимтакое, но только он все время безвыходно сидит дома. Наверное, болен, хотя свиду не скажешь. Собственно, он не болен; но нет, здоровым его тоже назватьнельзя. Во всяком случае, юноша, он и меня-то не всегда желает видеть, такчто не думаю, чтобы он захотел встретиться с тобой. Он странный человек, этот капитан Ахав, так некоторые считают, странный, но хороший. Да ты небойся: он тебе очень понравится. Это благородный, хотя и не благочестивый, не набожный, но божий человек, капитан Ахав; он мало говорит, но уж когда онговорит, то его стоит послушать. Заметь, я предуведомил тебя: Ахав человекнезаурядный; Ахав побывал в колледжах, он побывал и среди каннибалов; емуизвестны тайны поглубже, чем воды морские; он поражал молниеносной острогойврага могущественнее и загадочнее, чем какой-то там кит. О, эта острога! Пронзительнейшая и вернейшая на всем нашем острове! Да, он - это не капитанВилдад, и не капитан Фалек; он - Ахав, мой мальчик, а как ты знаешь, Ахавиздревле был венценосным царем! - И притом весьма нечестивым. Когда этот преступный царь был убит, егокровь лизали собаки, верно? - Подойди-ка сюда поближе, ближе, ближе, - проговорил Фалек с такойзначительностью, что мне даже страшно стало. - Послушай, парень, никогда неговори таких вещей на борту " Пекода". И нигде не говори. Капитан Ахав не самвыбрал себе имя. Это был глупый, нелепый каприз его помешанной овдовевшейматери, которая умерла, когда он был годовалым младенцем. Правда, стараяскво Тистиг в Гейхеде говорила, что это имя еще окажется пророческим. Иможет быть, другие глупцы повторят тебе то же самое. Но я хочу предупредитьтебя. Это - ложь. Я хорошо знаю капитана Ахава, я много лет плавал у негопомощником; и я знаю, каков он в действительности - хороший человек, небогобоязненный хороший человек, вроде Вилдада, а богохульствующий хорошийчеловек, скорее вроде меня, только в нем еще есть многое сверх этого. Да, язнаю, он никогда не отличался особой веселостью; и знаю, что последний разна обратном пути он некоторое время был не в своем уме, но всякому ясно, чтоэто было вызвано мучительной, острой болью в кровоточащем обрубке. Знаютакже, что с того самого дня, как он потерял в последнем рейсе ногу из-заэтого проклятого кита, он все время в угрюмом настроении, отчаянно угрюмом, а порой и в бешенстве; но это пройдет. И раз навсегда скажу тебе, юноша, иты можешь мне поверить, что лучше плавать с угрюмым хорошим капитаном, чем скапитаном веселым и плохим. А теперь прощай и не будь несправедливым ккапитану Ахаву из-за того, что у него дурное имя. К тому же, мой мальчик, унего есть жена - вот уже три рейса, как он на ней женился - добрая, безропотная юная женщина. Подумай, от этой юной женщины у него есть ребенок- как по-твоему, может ли старый Ахав быть до конца безнадежно дурным? Нет, нет, мой друг, Ахав изувечен, изломан, но и ему не чужда человечность! Я уходил погруженный в задумчивость. То, что по воле случая открылосьмне про капитана Ахава, наполнило меня какой-то неспокойной, смутной болью.Я чувствовал к нему сострадание и жалость, но за что именно, не знаю, разветолько за то, что он был жестоко изувечен. В то же время я испытывал к немуи необъяснимое чувство страха; но чувство это, описать которое я никак несумею, было, собственно, не страхом, а чем-то иным, я даже сам не знаю чем.Так или иначе, но я его испытывал, и оно не вызывало у меня к нему никакойвраждебности, хотя меня и раздражала слегка связанная с этим человекомтаинственность, которую я ощутил, как ни мало мне было о нем тогда известно.Однако постепенно мысли мои устремились в других направлениях, и темныйобраз Ахава на время покинул меня.
Данная страница нарушает авторские права?