Образ Онегина в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин».

К уже предложенным мною выше характеристикам Онегина я бы советовал обратить внимание школьников ещё и на разумную рачительность Онегина. Авторское сообщение о нём: “…Читал Адама Смита” вовсе не иронично. Что, в частности, показывает его незаурядное умение вести хозяйство в деревне, где Онегин именно в соответствии с учением Адама Смита “порядок новый” учредил: “Ярём он барщины старинной // Оброком лёгким заменил”. “И раб судьбу благословил”, — комментирует эти действия нового помещика автор. Но не только в интересах крестьян действует барин, он преследует собственную выгоду. Стоит сравнить двух помещиков — Онегина и его дядю, чьё поместье унаследовал Евгений. Дядя “лет сорок с ключницей бранился, // В окно смотрел и мух давил” (то есть пьянствовал: “убить муху” — “напиться допьяна”; В.И. Даль). Онегин же, как объясняет Татьяне старая ключница, вводя девушку в его кабинет: “Здесь < …> // Приказчика доклады слушал…” — вникал, стало быть, в управление хозяйством.

Следует, разумеется, довериться автору, назвавшему основные черты характера Онегина:

Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлаждённый ум.

И в то же время не нужно упускать из виду, что таким Онегин предстал перед автором только в начале романа, в его первой главе, в то время, когда автор “с ним подружился”. Ибо та же “неподражательная странность”, то есть абсолютно ни на кого непохожесть, вступает в некое противоречие с писанным по-французски, поскольку он якобы “из частного письма” (“Доныне гордый наш язык // К почтовой прозе не привык”, — сказано об этом в романе) эпиграфом к «Онегину», несомненно характеризующим его героя: “Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того ещё той особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, — вследствие чувства превосходства, быть может, мнимого”. “Особенная гордость” здесь — это особого рода гордыня. Поэтому далеко не случайно, что автор берёт под сомнение “чувство превосходства”, которое испытывает Онегин, знающий, по слову автора, людей.

Стоит в связи с этим обратить внимание школьников на то, что убеждённый в своём превосходстве над светом, порвавший со светской жизнью, Онегин окажется полностью зависимым от неё, когда, не желая этого, выйдет на дуэль с Ленским и убьёт человека.

Так что, по всей очевидности, права Татьяна, загадывая о Евгении: “Уж не пародия ли он? ” Онегин действительно — не подражанье, не ничтожество, не из тех, кто чужой, модной личиной прикрывает отсутствие своего, — не тот, кто может дать Татьяне исчерпывающее представление о “шуме блистательных сует”. Онегин — пародия на всё это. Ведь, осмеивая явление, показывая этим, что сознаёт ему цену, пародия и зависит от того же явления, потому что, отталкиваясь от него, выставляя его в смешном или сатирическом свете, из него исходит, находится в связи с ним.

Пушкин, повторимся, дал возможность своему заглавному герою претерпеть эволюцию, пробудиться душою. Но верный жизни автор оставил Онегина “в тоске безумных сожалений”. Увы, соединиться с Татьяной Онегину не дано. Правда, и дано немало — дано любить!