ВВЕДЕНИЕ. Петр Лаврович Лавров совершенно неверно понимается, как и неверно понимается его место в традиции рус­ской философии

Петр Лаврович Лавров совершенно неверно понимается, как и неверно понимается его место в традиции рус­ской философии. Как правильно подчеркивал один из немного­численных исследователей творчества П.Л. Лаврова В. Богатов: «.. в исследованиях о Лаврове мы на каждом шагу сталкиваемся с субъективизмом и произволом авторов» (Богатов В.В. Философия П.Л. Лаврова. М., 1972. С.6).

В русской фило­со­фии 2 пол. XIX века было два великих фило­софа - П. Лавров и Вл. Соловьев. Филосо­фия России этого пе­риода - это когерентное существование двух ли­ний - линии фило­софствования П. Лав­рова и становящейся линии фило­софствования Вл. Соловьева.

Первой попыткой изменить ситуацию в отношении оценки роли философии П.Л. Лав­рова был вы­пуск соб­раний сочинений П.Л. Лаврова (в отдельных выпусках небольшого формата) в 1918 году, кото­рый так и не был завершен; сборника статей «Вперед!» в 1920 году и «П.Л. Лавров» в 1922 году. Представляет большой интерес именно последний сборник. Для характери­стики направления и уровня этого сборника достаточно перечислить его авторов: Н.И. Ка­реев, П. Сорокин, Г. Шпет, Д. Овсянико-Куликовский, П. Кропоткин, А. Гизетти и т.д. Авторы этого сборника ставили задачей сделать этот сбор­ник статей введением в изучение творчества Лаврова, ибо, по их мне­нию, вряд ли «…есть надобность доказывать, что Лавров более чем кто-либо из русских пи­са­телей принадлежит к числу тех, которых давно уже пора изучать самым тщательным и внима­тельным обра­зом. В истории нашей общественности Лавров явля­ется как бы уз­ловой станцией, от которой идет целый ряд веток и линий чуть ли не по всему необъятному полю на­шего духовного развития» («П.Л. Лавров» Сб. ст. Пг., 1922, С. II). Была попытка выпустить собра­ние сочинений Лаврова в 8-ми томах в 1934 году, кото­рое тоже было не закончено. Был выпу­щен двухтомник сочинений Лаврова в 1965 году, который не вызвал интереса. К сожалению, до сих пор не удается переломить си­туацию и в отношении совершенно ошибочной интерпрета­ции русской философии второй половины XIX века, в которой философская антропология П.Л. Лаврова занимает центральное место. В новых учебниках по­следних лет место философии П.Л. Лаврова уделяется унизительно мало. В учебнике «История русской философии»(1998) под редакцией д.ф.н. М.И. Громова Лаврова вообще «потеряли». А. И. Новиков в своей недавно вышедшей «Истории русской философии» уделяет философии Петра Лавровича всего две страницы. Такая же ситуация наблюдается в учебных пособиях В.В. Сербиенко, И.Б. Ястребова и других. Большинство относят философию Лаврова к народниче­ской философии, что ошибочно. Здесь уместно вспомнить исследователя русской культуры, американского историка Алана Кимбэлла, который правильно счи­тал, что философия Лаврова имеет мало общего с тра­диционным учением народниче­ства. Лавров вообще вряд ли может быть признан последователем или подражателем кого-либо, что подчеркивали многие его друзья и враги.

Как правильно подчеркивал автор самой толковой работы по истории русской философии В.В. Зеньковский, Лав­рову «…очень не по­везло на русской почве. Высылка в Вологду, бегство его за границу, где он скоро стал во главе революционного издательства, членство в «Интернацио­нале», - все это долго де­лало самое имя его в Рос­сии запретным» (Зеньковский В.В. Ис­тория русской философии. Т.1, ч.2. С.155). К слову сказать, Зень­ковский в силу своих клерикальных взглядов так оценивает Петра Лав­ровича: «Его (Лаврова – С.Г.) можно сблизить с Г. Спенсером, с В. Вундтом по ши­роте син­теза и ос­нователь­ности его по­знаний, - но в его «полупозитивизме» очень оп­ределенно выступает и его философский дар, стесненный, но не подавленный поклонением науке» (там же т.1, ч.2; С.156). По­нятно, что отцу Василию Зеньковскому, как богослову и ир­рационально мыслящему фи­лософу, ближе околонаучная «бравада» Белинского и «бывшего семинариста» Чер­нышевского, которая похожа на религиозную проповедь, а не на серьезную фило­соф­скую рефлексию, коей отличался П. Лавров.

Для контраста имеет смысл упомянуть Д. Писарева, который был знаменит своими хлесткими эпитетатами, отпускаемыми им в адрес современных ему философов, но даже он ува­жительно сдержан в отношении Петра Лавровича: «Статьи г.Лаврова о ге­гелизме, о ме­ханической теории мира, о современных германских теистах и др. обнаружили в авторе обширную начитанность и основа­тельное знакомство с внешней историей философ­ских систем. Эти качества, довольно редкие в пишущих людях на­шего времени, доста­вили г. Лаврову журнальную известность» (Писарев Д.И. Избранные философские и общественно-политические статьи. ОГИЗ, 1949 С.83). Или еще: «Говоря о нашей фило­софской литературе, я упомянул только о его статьях и счи­таю совершенно лишним обслуживать гг. Страхова и Эдельсона, эти явления так бледны и чахлы, что об них не стоит упоминать, да и сказать-то нечего» (Д.И. Писарев Избранные философские и об­щест­венно-политические статьи. Огиз, 1949 С.90). (Е. Н. Эдельсон (1824-1868)- литературный критик того времени, сторонник концепции «чис­того искусства», пи­сал и на философские темы).

Большевики безуспешно старались после революции сделать из него революционный «сим­вол», но в 30-х годах полностью убедились, что этот уникальный рус­ский мыслитель (да еще и «плей-бой») для этой роли не подходит и не «вкладыва­ется» в «прокрустово ложе» их идеологии, а потому, на­шли вполне под­ходящие для этой цели другие «идолы»- Белинского, Чернышевского и «иже с ними». В этом они в чем-то схожи со своими «антиподами» - Бердяе­вым и Зеньковским, как это ни странно. Тут сыграл свою роль «неблагодарный ученик» Лаврова - Г.В. Плеханов, которому Петр Лаврович всячески помогал в эмиграции, буквально спасая его от го­лодной смерти, от­крыл дорогу в литературу. Плеханов же в своей работе «Н.Г. Чернышев­ский» всемерно возвышая этого философа крайне низкого уровня, в такой же степени принижал значе­ние П.Л. Лаврова. Как говорится, «отблагодарил по полной программе». Но тем не ме­нее, в начале этой работы о Чернышев­ском он вынужден признать факт, что в обществен­ном мнении России того времени признание роли и значения П.Л. Лаврова как философа пер­вого плана было неоспоримым, во что он пи­шет: «.. до сих пор, если вы спросите среднего рус­ского «интеллигента» были ли философами Лавров и Владимир Соловьев, вы тотчас услышите: конечно были. А если вы скажете такому «интеллигенту», что Чернышевский тоже был фило­соф и притом гораздо более глубокий, не­жели Лавров и Соловьев, то вы приведете его в нема­лое изумление» (Пле­ханов Г.В. Избранные философские произведения. В 5 томах. Том IV. М., 1958 С.289). Меня, как среднего «интеллигента» средних способностей, также приводит та­кое мне­ние в изумление.

Лаврова считают то «позитивистом», то «идеалистом», который «своей эк­лектиче­ской и на­сквозь идеалистической позицией» дискре­дитировал революционно-демократиче­ское движение. Себя же он считал марксистом и «реалистом» (я же думаю, что быть ему просто Петром Лавро­вичем Лавровым - это более чем достаточно). Был очень близ­ким другом К. Мар­кса и Ф. Эн­гельса, они его называли «наш друг Петр». Но он всегда занимал нейтральную по­зицию в споре между марксистами и народни­ками. Это его объединяло с нашим гением рус­ской социологии Мак­симом Максимови­чем Ковалевским, с которым он также был очень дружен - его приезды в Париж для Лаврова были праздником. Именно бла­годаря М.М. Ковалевскому было издано множество его статей и работ в России (под псевдонимами естественно).

Если стараться определить место П. Лаврова в историко-философском процессе, то я склонен его связывать с неокантианством; неокантианством, которое более при­ближается к неокантиан­ству в марксистской интерпретации данное ближайшим другом Ф. Энгельса Э. Бернштейном (1850-1932) в западноевропейской традиции. Собственно именно так считал, к примеру, Карл Форлендер (1860-1928), ко­торый в своей работе «Кант и Маркс» говорит о том, что Лавров близок к неокантианству. Переход неортодоксальных марксистов к неокантианству есть зако­номерное и естественное движение западноевропейского марксистского направления к концу XIX века. Сам Лавров именно таковым «неокантианцем» себя и считал. Когда в переводе Вл. Соловьева вы­шла работа известного неокантианца Ф.А. Ланге «История материализма и кри­тика его значения в настоящем» (1865, рус. пер. 1899), с работ которого (и работ О. Либмана) начался известный «поворот к Канту», он с чувством удовлетворения за­метил что, на­конец-то, перевод этой книги был сделан, замечая при этом, что идеи, ко­торые развивал Ф.А. Ланге в этой книге в 1865 году, он развивал в это же время, и даже раньше Ф.А. Ланге.

Многие, с достаточным на то основанием, считают его первым русским социологом, основа­те­лем субъективной «русской» социологической школы. Не знаю, как с первым, но то, что он был предста­вителем субъективной социологической школы крайне спорно. Я же в абсо­лют­ном со­гласии с вы­дающимся русским социологом Н.И. Кареевым считаю его культуро­логом, - пер­вым русским культу­рологом и, не побоюсь этого слова, первой величиной в рус­ской философии по таланту, разделяя это первое место только с Вл. Соловьевым.

В отношении этого мнения о «ранге» П. Л. Лаврова, хочу привести высказывание од­ного из ав­торов сборника «П. Л. Лавров», выпущенного в 1922 году, Гизетти А.А.(1888-1938): «.. Лавров в основных трудах своих выступает перед нами, как мыс­литель не менее само­стоя­тельный, своеобразный и, пожалуй, даже более систематиче­ский, чем Вл. Соловьев. Влияние Лаврова именно как фи­лософа на последующую ис­торию русской мысли тоже, по­жалуй, не менее зна­чительно, чем влияние Соловь­ева» (П.Л. Лавров. Сб. ст. Пг., 1922. С.385). Гизетти пишет далее: «Лавров и Соловьев – крупнейшие представители и, можно ска­зать, почти основатели двух основных течений русской философии - антропологизма позитивного «гуманистического» и антрополо­гизма христианского. Одно течение идет ближайшим обра­зом от западников- социалистов Герцена и Белинского, другое от Чаадаева и славянофилов. В Лаврове и Соловьеве оба течения впервые становятся строго философскими. «Школы» Лаврова и Соловьева доныне относятся друг к другу резко враждебно» (П.Л. Лавров. Сборник статей. Пб., 1922. С.387)

А. Гизетти, подводя итог сопоставления равновеликих по таланту русских философов Лав­рова и Со­ловьева, говорит: «Разные, друг друга не знавшие, может быть, предвзято враждебные; они оба бесконечно нужны и дороги нам сейчас. Именами Лаврова и Со­ловьева начались но­вые главы в истории русской филосо­фии….Начались и оборва­лись… Но теперь, через откровение нового Ада и Чистилища истории - Рос­сия поймет, что они шли к одной цели раз­ными путями, и сохранит вместе зерна до дня, когда все оживет и воскреснет» (там же. С.403).

Время Вл. Соловьева пришло – он «воскрес». Теперь, по всей логике, время за Петром Лавровичем Лав­ро­вым. Но, к сожалению, «воз и ныне там». Последний выпуск двухтомника избранных про­изведений П.Л. Лаврова в 1965 г., не изменил ситуации, ибо в то время все «сов­ковые» философы были увлечены либо философией науки в форме неопозити­визма, либо раз­ного рода вопросами «идеологической борьбы с про­исками империа­лизма». Петр Лав­рович не подходит ни для того, ни для другого. В.В. Богатов выпустил обширную мо­нографию о Петре Лавровиче, привлекая в ней материалы из обширных и до сих пор неопубликованных архивов П. Лаврова, но опять-таки резонанс этой книги был минимальным. В современной же постсоветской философии, ему опять не везет. Все увлеклись Вл.Соловьевым и русской религиозной философией. Это для постсоветских философов естественно, так как идеологиче­ски (а не критически) на­строенные мыслить философы всегда тяготеют к какому-либо рели­гиозно-философ­скому построению – со­ветская марксистско-ленинская философия была построена именно по этому религиозному типу, потому после краха одной «рели­гии» они стали искать другую. Вместо «религии» Чернышевского, нашли «религию» Вл. Соловьева. Хотя, к слову ска­зать, они поняли, что и из такого достаточно серьезного философа, как Вл. Соловьев не сделаешь очередного «идола», а потому, как правило, хватаются за мелкокалиберных фило­софов, идеологически крайне ангажиро­ванных. Куда уж тут до П. Лаврова, «за­пятнавшего» себя связью с К. Марксом? Я уж не знаю, как себя можно «запятнать» этой связью. Ж.П. Сартр, А. Камю, М. Мерло-Понти и многие другие не боялись. Тра­гически ушедший из жизни в 1995 году выдающийся французский постмодернистский философ Ж. Делёз последнюю незакончен­ную работу назвал «Ве­личие Маркса». В чем же дело? Дело тут, я думаю, в современных «постсовковых» фи­лософах, но не в Петре Лавровиче.

Родился П.Л. Лавров в семье помещика. Его отец- Лавр Степанович, отличался кон­сервативными взглядами, был другом Аракчеева. Мальчиком он рос очень впечат­ли­тельным. В юности он находился под влиянием философии В. Кузена. По образова­нию Петр Лаврович – математик, закончил Артиллерийское училище, где спустя два года после его окончания, был оставлен преподавателем математики. В 1847 г. по реко­мен­дации зна­мени­того мате­матика Остроградского Лавров заменил его в должности про­фессора ма­тематики С.- Пе­тербургской артиллерийской академии. Читал лекции по дифференци­альному и инте­гральному исчислению, тео­ретической механике. Дослужился до звания полковника. Кроме преподавания математики и механики он еще чи­тал лек­ции по ис­тории естество­знания, техники и артиллерии.

Всем этим вышеперечисленным не исчерпываются его таланты – он еще и поэт, его стихи из­даны в сборнике «Вольная рус­ская по­эзия 2 пол. XIX в» (1959). Как известно, он автор ши­роко известной песни, ставшей революционным гимном, - «Рабочая мар­сельеза» («Отречемся от ста­рого мира..»). Кроме того, он пре­красный знаток истории, фило­со­фии, антропологии.

Женился Петр Лаврович в 1847 году, на Антонине Христиановне Капгер – немки по происхождению. Брак был счастливым. К этому времени он становится полковником. Перед ним раскрываются блестящие перспективы. Но истинный философ всегда слу­жит «убийцей» своей судьбы, он вне своей воли стремится уйти от «человеческого», его прельщает «иное», - кто яв­ляется истинным философом, тот знает силу этого «дай­мония». Он начинает печататься в журналах со своими философскими статьями, сбли­жается с радикально мыслящими представителями русской интеллигенции. Своими по­литиче­скими действиями он вызвал не­удовольствие властей, правительство стало про­тив избра­ния Лав­рова про­фессором ка­федры философии Петербург­ского университета, как не ходатайствовал об этом его друг - К.Д. Каве­лин. Вполне вероятно, эта перемена обусловлена болезнью его жены, которая долго болела и умерла в 1865 году.

После покушения Каракозова на царя 4(16) апреля 1866 г., к которому Лавров не имел отношения, он, как лицо поли­тически небла­гонадежное был сослан в Вологодскую гу­бернию. Сам Лавров считал это недоразумением и говорил, что его сослали за пункты пустые, которые подходят лишь под «эластичное понятие неблагонамеренности». Об­винение со­стояло, как он сам говорит, в сочинении четырех стихотворений, в кото­рых «возбуждалось» неуважение к Николаю I и Александру II, и за близость к кругу Чернышевского. Хотя такой «близости» не было, в своих работах они выступали ему оппонентами. Чернышевский его высокомерно «отчитывал и учил» в своей крайне убогой работе «Антропологический принцип в философии», которая считается его главной «философской» работой.

Петр Лаврович начал довольно поздно свою собственно философскую деятельность, когда ему было уже три­дцать пять лет. В течение первых трех-четырех лет шел процесс его становления, процесс выработки собственных взглядов как философа. Впервые он громко заявил о себе как философ публичными лекциями о философии «Три бе­седы о современном значении философии» (1859), которые имели большой успех и были пер­выми после за­крытия философских факультетов в России публичными философскими выступлениями. Причиной этих лекций послужила сле­дующая история, которая про­ясняет реальную картину философской жизни России в то время. Дело в том, что была восстановлена кафедра фило­софии в университете, которая была закрыта в 1849 году. На нее претендовал профессор из Казани Булич. Булич приехал в Петербург и публичными лекциями в Пассаже хотел привлечь внимание научной общественности к себе. Читал он лекции о Ф. Бэконе. Но лек­ции не имели успеха. Петр Лаврович также, следуя его примеру, про­читал свои три лекции 22, 25, 30 ноября 1859 г., которые имели большой успех. И это сразу сделало его лидером русской фило­софии второй половины XIX века. Он вообще был первый серьезный русский философ, ибо как он сам верно констатировал в «Трех беседах о современном значении философии» что: «Философ­ских школ ум нас не было, а были философствующие единицы, и те приносили очень мало своего, а развивали большей частью предмет по миросозерцанию того или другого германского философа» (Лавров П.Л. Философия и социология. Избранные произведения в 2-х томах. М., 1965. Т.1. С.515). И у нас «…нет философского предания, великих имен национальных мысли­телей, которых системы спорили бы о господстве между нами» (Три беседы о современном значении философии \\ Отечественные записки 1861, №1. С.94)

Он был безусловной величиной среди представителей демократически настроенной ин­теллигенции по глубине и обстоятельности своих взглядов. Это правильно подчерки­вает один из авторов сборника «П.Л. Лавров» (1922) Л. Мокиевский: «Главным фило­софом наших «шестидесятых годов», бесспорно, следует считать Лав­рова. Доб­ролю­бов и Писарев не пытались дать философского объяснения своего миро­воззрения; что же касается более образованного и более разностороннего Чернышев­ского, то философ­ские мо­тивы у него все-таки, всегда играли вполне второстепенную роль; к тому же и по своей философской эрудиции да­леко ус­тупал Лав­рову.

У Лаврова философия всегда стояла на первом плане. Так, например, Лавров из­вес­тен, как один из вождей революционного движения, но в этом революционном движении его роль сводилась, главным образом, к «философскому» обоснованию революционной дея­тельно­сти. И он всегда делал это с такой тщательностью и той основательностью, которые соответствовали его огром­ной эрудиции и его огромной трудоспособно­сти» (П.Л. Лавров. Сб.статей. Пг., 1922. С.29)

Петр Лаврович утверждает в работе «Народники- пропагандисты»: «.. радикаль­ная мо­ло­дежь Петербурга была вовсе не близка мне в последние годы моей пе­тербург­ской деятельности, и я не имел случая сблизиться с нею ни во время моей ссылки, ни при проезде че­рез Москву и Петербург при отъезде за границу» (Лавров П.Л. Народники-пропагандисты 1873-1876 гг. Спб., 1907. С.51).

Как бы то не было, ссылка сыграла положительную роль для его философской карьеры. В ссылке в 1868-1869 гг. он написал свои «Исторические письма», имевшие феноме­нальный ус­пех – ими зачитывались, чувствительная молодежь буквально «ры­дала» над ними, прятала как «библию» под подушкой. Для самого Лаврова такой успех был не­ожиданным - он писал их как теоретическую работу, потому проявлял опасение как бы такой успех не повлиял на его репу­тацию как серьезного ученого. Но что случи­лось, то случилось. Вот о чем свидетельствует Н.С. Русаков в своей книге «Социологи Запада и России»: «Мно­гие из нас, юноши в то время, а другие просто мальчики, не рас­ставались с небольшой, истре­пан­ной, истертой в конец книжкой. Она лежала у нас под из­го­ловьем. И на нее падали при чтении ночью наши горячие слезы идейного энту­зиазма, охва­ты­вающего нас безмерною жаждою жить для благородных идей и умереть за них..» (Русанов Н.С. Социалисты Запада и России. СПб., 1909. С.227):

Эта ссылка еще и помогла ему познакомится с молодой красивой тридцатилетней ссыльной польской революционеркой – Анной Чаплицкой, что для настоящего мужчины (тем более в возрасте сорока трех лет) значительно более существенно, чем все остальное: философия, по­эзия и прочая, прочая… Тем более, с женщиной, в которой течет польская кровь… По крайней мере, «тайным» мотивом побега из ссылки в 1870 г., который организовал Г.А. Ло­патин, было желание воссоединиться с сбежавшей из ссылки Анной Чаплицкой (а не своей многодетной семьей, следует за­метить). Мы, философы, для семьи и общества люди «неблагонадежные», мы – «плей-бои» бытия. Удивительно, этот побег удался, что было фантастически тяжело для почти слепого «Гомера» русской философии (у него было ужасное зрение). В отно­ше­нии Н. Чернышевского это Г. Лопатину не удалось. Но истинным философам, даже слепым удается многое – и красивую женщину рассмотреть, и умело скрыться, и уви­деть те движения мысли, которые многим потом еще в течение столетий не видны.

Политических мотивов побега особых не было, о чем свидетельствует то, что когда он бежал из ссылки, он специально послал в августе 1870 года письмо министру внутренних дел с объяснением, что был вынужден эмигрировать и бежать из ссылки, так как не мог продолжать научные занятия. Хотя это у него и там сразу не получилось – во время франко-прусской войны Лавров работал в госпитале национальной гвардии, участвовал на митингах, и только собственно за границей втя­нулся в демократическое движение серьезно, став осе­нью 1870 г. членом Па­рижской секции I Интернационала, а затем по предложению народниче­ской «штюрмерской» молодежи, - «чайковцев» по пре­имуще­ству, стал редактором журнала «Вперед!» и газеты одноименного на­звания. А когда стали в революционном народничестве назревать «бланкистские» тенденции, Лавров был вы­нужден выйти из редакции «Вперед!», войдя после этого в редакцию «Вест­ника Народной Воли» (с 1883 г.). Хотя с народниками он не имел даже общетеоретической базы. К примеру, одно из основных положений - защита «крестьян­ской общины», как свидетельствует Н.И. Кареев «.. не находилась ни в какой связи с социологическими воззрениями Лаврова, Михайловского и др., в свою очередь, ничего не говоривших о формах землепользования или обрабатывающей промышленности» (Кареев Н.И. Ос­новы русской социологии. СПб., 1996. С.194).

Многие в связи с участием в народнических печатных органах считают его идеологом народничества, но это ошибочно, - такого мнения придерживаются все, кто с ним долго общался в эмиграции. Это утверждает, специально подчеркивая, в частности, видный представитель народничества Н.С. Русанов: «Лавров не считал себя народовольцем, а лишь союзником Народной Воли, но полагал, что в данный момент все русские социалисты должны идти под знаменем народовольчества, так как это течение несомненно социалистическое, а к либералам, особенно русским либералам, он относился по обыкновению очень резко, как к людям без достаточных убеждений и без гражданского мужества» (Русанов Н.С. В эмиграции. М. 1909. С.119). То, что он при­мыкал к народникам вообще естественно для передового мыслителя, ибо в то время они были самым передовым фронтом русской интеллигенции. Этим же обусловлено его участие в международном рабочем движении и дружба с Марксом и Энгельсом, ибо тогда «рабочий вопрос» был одним из центральных вопросов западноевропейской культуры, которым, к слову сказать, занимались не только Маркс и Энгельс, а почти все социально ориентированные передовые мыслители того времени: политики, исто­рики, социологи, политэкономы, представители зарождающегося неокантиан­ства. В связи с его участием в европейском рабочем движении и дружбой с Марксом и Энгельсом, один из известных зарубежных исследователей русской культуры Алан Кимбэлл, правильно подмечая, что Лавров выработал свою отличную от народничества позицию, утверждал, что П.Л. Лавров принадлежит более к европейскому социалисти­ческому движению. Но тогда любой передовой мыслитель принадлежал к тому или иному социалистическом направлению – таков был «революционный дух» эпохи уско­ренной модернизации Европы во второй половине XX века. Я считаю, что имеет смысл утверждать только то, что он был прежде всего самобытный мыслитель, который и­мел, естественно, свою политическую позицию, но не более того.

В эмиграции П. Лавров был «патриархом» русской общины эмигрантов. Каждый, кто прибывал в Париж, либо как эмигрант, либо как ученый, считал своим долгом представиться Петру Лавровичу. Он решал и все административные вопросы в отношении взаимодействия с французскими властями, ибо Клемансо был его близким другом и почитателем его таланта. К П. Л. Лаврову дружественно относился Тургенев, он даже субсидировал ежегодным взносом в 500 франков газету П.Л. Лаврова «Вперед!», но потом в 1882 году отношения нарушились. Обусловлено это было из­вестной трусостью Тургенева. Дело в том, что в 1882 году «Исполнительный комитет Народной Воли» в Петербурге поручил Засулич и Лаврову открыть за границей «Красный Крест Народной Воли» для собирания пособий в пользу жертв политиче­ского деспотизма русского самодержавия без различия от их политических взглядов. Но это привело к тому, что П. Лаврова было вынуждено сразу выслать из Парижа французское правительство (сохраняя при этом для него возможность вернуться, если он перестанет быть официальным представителем этого «Красного Креста Народной Воли»), ибо «Красный Крест Народной Воли» был явным отделением политической террористической организации, а потому ни одно правительство не могло терпеть его присутствие, ибо тогда могли возникнуть дипломатические осложнения с российским правительством. В это время известная газета «La Temps» назвала П. Лаврова другом Тургенева. И это было действительно так, по крайней мере со стороны Петра Лавровича. Но Тургенев испугался, направив официальное опровержение, где публично отрекся от дружбы с П. Л. Лавровым, утверждая, что он знал Лаврова лишь по России как литератора-публициста, но за границей не имел с ним никаких отношений. На самом деле, это было не так. Лавров после этого заявления Тургенева был у него в гостях, Тургенев его убедительно просил не сердиться на его публичное заявление в «La Temps», потом он всегда стыдился этого письма.

Сам главное, когда после смерти факт финансирования газеты «Вперед!» Тургенев был отмечен Лавровым, это вызвало бурю негодования в среде русской либеральной печати, этот факт назвали преднамеренной ложью. Для них это было политической уловкой революционеров, дабы привлечь авторитет Тургенева на свою сторону, но на самом деле факт финансирования был чистейшей правдой, Тургенев незадолго до смерти признавал, что «все-таки террористы это великие люди». (см. Драгоманов М.П. Воспоминания о знакомстве с И.С. Тургеневым. Казань. 1906; М. М. Стасюлевич и его современники Т.III; Русские пропилеи. III, 275).

Как «революционер» он был явно не в своей «тарелке». Да и вряд ли настоящий фило­соф мо­жет им быть. Академик Д.Н. Овся­нико-Ку­ли­ковский (1853-1920), близкий друг П. Лаврова, выдающийся русский литературовед и языковед вспо­минает, что при разго­ворах в Париже «..у меня осе­дало какое-то грустное чувство, ко­торое подсказывало мне мысль в таком роде: «Вот человек, место которого - не здесь, в Париже.., а там, у нас в Петер­бурге, - на уни­верситетской кафедре, в Академии Наук, в редакции серьезного журнала. Роль лидера социалистической партии ему не пристала.. Он не революционер по натуре. В партии он зани­мает место почетное, но не влиятель­ное и не ответст­вен­ное. Революционер должен уметь жерт­вовать собою и другими. Петр Лаврович удовлетво­ряет только первому требова­нию, собою жертвовать он мо­жет, жертвовать же другими решительно не способен: для этого он слишком добр, жа­лостлив и нравственно щепетилен… Невольно думалось: Нет, не на своем месте этот большой человек, и ка­жется, как будто он сам в глубине души и сознает или, по крайней мере, чувствует это, и его гложет некий червь..» (П.Л. Лавров. Сб.статей. Пг., 1922. С.443). Хотя, в этом сущность всех философов – они все­гда «не на своем месте», их не понимают, жизнь им всегда ставит «тройку» в лучшем случае, их не понимают коллеги, они «странные» люди, с необычной стилистикой мышления и поведе­ния.

Д.И. Овсянико-Куликовский несколько ранее писал о Петре Лавровиче в своей «Истории русской интеллигенции»: «Его истинным призванием была деятельность не­зависимого ученого и мыслителя, университетская кафедра, на которой он явился бы, бесспорно, одним из замечательнейших представителей научной философии и могущественно содействовал бы развитию столь недостающей нам культуры и дисциплины мысли. Как ум, помимо выдающегося философского дарования, он отли­чался редкой у нас воспитанностью мысли, научной «выправкой», предохраняющей от причуд, нелогичностей, парадоксов, противоречий» (Овсянико-Куликовский Д.И. Соб­рание сочинений. 5-изд. Т.7. 1914. С.190).

То же подтверждает, кроме Д.Н. Овсянико- Куликовского, и выдающийся русский мыслитель Н.И. Кареев пишет: «Сам Петр Лав­рович, созданный для мирной ученой ра­боты и для преподавательства, был вынужден идти по той дороге, на которую вступил только после того, как у него была от­нята воз­можность чисто легальной работы» (Ка­реев Н.И. Прожитое и пере­жи­тое. Л., 1990. С.152). Хотя путь академической карьеры был слишком узок для Лаврова, как и для всякой выдающейся личности. Лаврову, как любому выдающемуся философу, мало было быть философом. Всякий выдающийся философ отличается еще проповедническо-подвижнической энергией.

В эмиграции (особенно после скоро умершей его любовницы А. Чаплицкой) он жил скромно, хотя иногда прилично зарабатывал, но все деньги уходили на книги, помощь друзьям-эмигрантам, на помощь своим детям, которые остались в России. Обедал по вечерам в третьесортном ресторане, дома ки­пя­тил сам воду на спиртовке, прислуги не было. И книги, книги, книги…- на кухне, в прием­ной, в кабинете. Так прожил основной свой период творчества этот рыжеволосый, картавящий и подслеповатый «русский Со­крат», этот неприкаянный «Франсуа Вийон» рус­ской философии. Как писал Н.С. Руса­нов - «…так часто встречаю­щееся в сочинения Лаврова* выражение «наслаждение ум­ственным и нравственным развитием» отнюдь не простая фраза у него и не голая абст­ракция. Сам Лавров действительно наслаждался своей жизнью, целиком отданной ум­ственной работе и идейной общественной деятельности, несмотря на очень большие, тоже идейные огор­чения, которые пришлось испытывать ему на своем порою тяжелом пути» (Русанов Н.С. В эмиграции. М., 1929. С.132). А трудности иногда бывали в эмиг­рации и чисто материального характера, особенно в середине 80-х годов, когда он, про­считав оставшиеся скудные средства, разделил его на месяцы, решив по окончании этого вре­мени покончить жизнь самоубийством. К счастью, к этому времени, для Лав­рова на­шлась работа. Петр Лаврович Лавров был похоронен на Монпарнаском кладбище в Па­риже. Ему был поставлен скромный памятник из гранитной глыбы.

ЛИТЕРАТУРА:

1. М.М. Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб. 1912. Т.3 (69887)

2. Драгоманов М.П. Воспоминания о знакомстве с Тургеневым. Казань. 1906. (70055).