Иллюстрации 2 страница

В науке же принято отводить учению крупного мыслителя историческое место, то есть выделять период его естественного (не насильственного!) доминирования в исследованиях, по окончании которого можно говорить лишь об использовании некоторых его идей в других учениях.

Отражая системный взгляд на развитие науки, МакГуайр резонно отмечает: " Теория не кумулятивна. Наши теории не становятся лучше и лучше; мы исчерпываем их освещение мира, они гнутся и ломаются под тяжестью реалий, которые они стремились обобщить, или становятся ненужными, а то и вредными для целей мира, в котором мы живем" (MacGuire 1992: 7). А к марксизму это относится? Ах, да, марксизм же не теория, а только традиция. Но тогда в него можно включать всё, что угодно, лишь бы левое, и напрасно МакГуайр отказал в марксистском паспорте Марвину Харрису.

Период естественного доминирования какого-либо учения в науке характерен для нормальной науки - " нормальной" по Куну и в обиходном смысле. Такого нормального периода у марксизма в археологии, собственно, никогда и не было. Марксизм стал насаждаться в археологии только после захвата им политической власти в России, насаждаться насильственно, и это был марксизм-ленинизм, а затем и сталинизм. Можно спорить о том, есть ли это закономерное и единственно последовательное развитие наследия Маркса в борьбе за власть и у власти, но в советскую археологию входил именно такой марксизм.

Через несколько десятилетий в западной археологии в результате свободного развития и отчасти советского влияния появился другой марксизм - марксизм Чайлда и его немногих последователей. Это был очень интересный феномен. С одной стороны за Чайлдом стоял самостоятельный опыт политической деятельности в рабочем движении Австралии и опора на коммунистические круги Великобритании, с другой - его марксистское мышление развивалось всё-таки на фоне существования советской археологии и со ссылками на нее. Так или иначе, Чайлд воспринимал марксизм как цельное учение, хотя и не использовал в археологии его тоталитарные идеи (учение о диктатуре, о партии). Это было нечто типа марксизма Второго Интернационала.

Очень близко к Чайлду стоит его последователь и биограф Брюс Триггер. Заразившись марксизмом от работ Чайлда, он всю жизнь такого марксизма и придерживался. Как и Чайлд, Триггер в основном принадлежал к определенному (не марксистскому) археологическому течению, а не к некоему особому марксистскому направлению в археологии. Чайлд был сначала диффузионистом, потом неоэволюционистом, Триггер – контекстуалистом, приверженцем " археологии поселений". Выросши в многоязычной и многокультурной Канаде и происходя из семейства, в котором смешалось несколько этнических и идейных традиций, Триггер вообще был склонен к сочетанию разных методологий (к творческому эклектизму), и марксизм в нем отлично уживался с немарксистскими подходами. В автобиографии он пишет, что многому учился у Мёрдока, Лео Посписила и Чжана Гуанчжи, несмотря на свои расхождения с их политическими и философскими убеждениями (Мёрдок и Посписил придерживались в политике правых взглядов, а Чжан был идеалистом).

Марксизм позволял Триггеру объяснять те изменения в обществе (и соответственно в археологическом материале), которые экологическим подходом объяснить не удавалось. Но со временем Триггер начал понимать сомнительность идеи Просветителей, разделяемой Марксом, будто человек по природе склонен, преодолевая свои эгоистические интересы, создавать более гуманный моральный порядок. В автобиографии Триггер пишет, что собственные исследования привели его к необходимости поставить под вопрос, если не вовсе отбросить, идею, что человек по природе альтруистичен (добр). Но природа человека – это вопрос биологической эволюции, а ее значение Маркс игнорировал.

В старости Триггер стал смотреть на Маркса более критически. Он оценивал его как плохого политика и " посредственного экономиста", который впадал в однолинейный эволюционизм и был готов не только объяснять прошлое, но и (что, как Триггер убежден, невозможно) предсказывать будущее. Но он продолжает считать Маркса блестящм комментатором текущих политических событий, проникновенным историком капитализма и великим теоретиком социологии. Триггер признает очень плодотворным тезис Маркса, что люди созданы культурными традициями, в которых они рождены, но по природе своей предрасположены изменять эту ситуацию, когда условия позволяют.

Несмотря на явное ослабление авторитета Маркса для Триггера, его " недогматический марксизм" оставался близким марксизму Чайлда и Второго Интернационала.

Такого марксизма как единого учения сейчас нет. Капитализм с прошлого века сильно переменился, вынуждены приспосабливаться и социалистические течения. Осколки старых марксистских партий либо доживают свой век как секты - прибежища начетчиков, застрявших в прошлом, либо меняют учение, весьма удаляясь от первоначального марксизма, а то и от марксизма вообще. Марксизм, как признает Триггер, распался на ряд концепций, весьма далеких друг от друга, и каждую теперь надлежит оценивать особо. Ныне мы видим попытки разных, как их называет Триггер (Trigger 1989: 32), пара-марксистских (то есть около-марксистских) течений создать археологию своего толка - критическую, диалектическую, cтруктуралистскую, пост-структуралистскую, феминистскую. Может быть, их лучше так и называть, не подгоняя под марксистскую шапку?

6. Пара-марксистские археологии? Что собой представляют сейчас эти течения, так или иначе смыкающиеся с современным западным марксизмом в археологии?

1) " Критическая теория" выросла из марксистских идей о социальных корнях идеологии и о возможностях господствующего при капитализме класса навязать свою идеологию всему обществу. Франкфуртская школа марксизма (Хоркхеймер - Horkheimer) разработала концепцию " критики культуры". Эту критику она обращала против массовой культуры, затемняющей сознание масс ради господства капиталистического способа производства. Концепция " критики культуры" переросла в " критическую теорию" (Адорно, Фромм, Маркузе – Adorno, Fromm, Markuse), в которой наука приравнена к массовой культуре: ученый принадлежит к состоятельным слоям общества, обслуживает господствующий класс и полон его предвзятыми идеями. Поэтому он не может судить объективно о социальных явлениях. Чтобы освободиться от предвзятости, он должен разобраться в собственных социальных корнях, познать их - эта саморефлексия есть путь эмансипации. Обычный для марксизма историографический анализ социальных корней тех или иных научных течений " критическая теория" обратила в саморефлексию, самокритику, самопознание.

Пост-процессуалисты и некоторые процессуалисты, заимствовавшие эту теорию у марксистов, развили идею дальше, заговорив о " критической археологии" как одном из аспектов археологии (Leone et al. 1987). Логика их такова. Ведь и о своих собственных корнях ученый может судить только своим собственным сознанием, полным предрассудков, со своих классовых позиций. Объективного критерия у него нет. Освободиться от политики невозможно. Все разговоры об объективной науке надо прекратить: это обман и самообман. Археология всегда обслуживала политику, и только. Важно лишь - какую.

Что-то это напоминает нам, не правда ли? Наиболее завзятые большевистские комиссары от науки проповедовали нечто подобное, ссылаясь на ленинский принцип партийности науки как ее " высшей объективности" (хотя, замечу, в ленинских формулировках можно найти и оговорки).

Не все западные марксисты в археологии идут так далеко в своих выводах из " критической теории". Многим чужд крайний релятивизм пост-процессуалистов. Англо-американские археологи-марксисты, декларирующие " критическую диалектику", предпринимают переоценки различных теорий, школ и концепций с точки зрения их социальной обусловленности - Брюс Триггер, Филип Кол, Томас Пэтерсон (Bruce Trigger, Philip Kohl, Thomas Patterson). Пэттерсон в " социальной истории" американисткой археологии выявляет ее классовый характер, отражающий группировки " национальных и интернациональных капиталистов и их союзников" (Patterson 1986). Брюс Триггер в своей статье об альтернативных археологиях (Trigger 1984a) и в " Истории археологической мысли" (Trigger 1989), самой марксистской его книге, выделяет среди археологических течений XIX – XX веков " националистские", " колониалистские" и " империалистские". Эта их практика очень напоминает советскую литературу прежних десятилетий.

Выражая их позицию, МакГуайр одобряет пост-процессуалистскую критику позитивистского объективизма " новой археологии", но сетует на безудержный релятивизм пост-процессуалистов. Не ссылаясь на Ленина, он и его соратники разъясняют разницу между абсолютной и относительной истиной в науке, говорят о бесконечности продвижения по пути познания, но за исключением Триггера так и не предлагают решение главного вопроса: есть ли в методике археологических исследований гарантии объективности и какие именно, есть ли меры против субъективных искажений политического или иного характера. Как-никак процессуалисты обсуждали именно такие меры - формализацию, теорию выборок, проверку гипотез. Перечень и анализ таких мер был бы гораздо полезнее для науки, чем философские прения об абсолютной и относительных истинах.

2) Экзистенциальный марксизм, слияние марскизма с экзистенциализмом – тоже вещь странная. Экзистенциализм по многим параметрам очень далек от марксизма и чужд ему. Он сторонится научных доказательств и вообще логики, выдвигает на первый план мироощущения и эмоции, иррациональные тяготения и сугубо индивидуалистические проблемы. Немецкие экзистенциалисты Мартин Хайдеггер и Карл Ясперс отстаивали свободу человека от законов истории, лидер французского эксистенциализма Жан-Поль Сартр абсолютизирует свободу, понимая ее как независимотсь от прошлого и от окружения. Он атеист и провозглашает свободу личности в выборе моральных ценностей. Атеизм, апология свободы и критика буржуазных ценностей образовали почву для сближения с марксизмом, и Сартр объявил себя сторонником марксистской диалектики, но усиленной по сравнению с обычным марксизмом. По сравнению с марксизмом опора на общественные силы должна быть дополнена повышением роли личности, борющейся за свободу. Сартр стал знаменем студенческих бунтов 1968 г. Схожих позиций придерживался Морис Мерло-Понти.

Отношение Сартра к марксизму, его попытки дополнить марксизм экзистенциализмом произвели впечатление на Триггера. Он очень хвалит книги Сартра " Критика диалектического разума" (1960) и " Поиски метода" (1963), говоря в автобиографии, что Сартр показал ему, как предохранить марксизм от советского догматизма, соединив с уважением культурных различий и личной свободы.

3) Структурализм франкоязычных лингвистов (Соссюр) и культур-антропологов (Леви-Стросс) поздно проник в археологию и не очень широко распространился в ней (некоторые аспекты в творчестве Леруа-Гурана, в Америке - Джеймса Дица). Сам Леви-Стросс, как известно, декларировал свое почитание марксизма, считал себя марксистом, а Маркса – первым структуралистом. Ведь Маркс имел дело с экономическими и идеологическими структурами. Но у Леви-Стросса это были эпатирующие фразы, всерьёз это никто не принимал. Структуральный марксизм возник позже других марксистских течений, в рядах " новых левых", в 70-е годы. Французские философы и культур-антропологи Луи Альтюсер, Морис Годелье и Клод Мейасу (Louis Althusser, Maurice Godelier, Claude Meillassoux) соединили марксизм со структурализмом. Всё это не археологи.

Годелье обратил внимание на то, что почти во всех догосударственных обществах на первом плане – родоплеменная организация или другая система родства. Это то, что Леви-Стросс трактовал как производственные отношения – систему обмена женщинами. Но как это увязать с представлением Маркса, что история в конечном счете зависит от изменеий экономического базиса? Годелье пришел к заключению, что системы родства относятся не к надстройкам, как полагали до сих пор марксисты, а к базису, ибо они играют роль социальных отношений – отношений производства. С этим согласен и Альтюссер. Впрочем, у Маркса и Энгельса это признается отношениями производства, но производства не товаров, а людей.

Альтюсер стремился вернуть научность в марксизм и сохранить его как революционную теорию в противовес экзистенциальному марксизму Сартра и Мерло-Понти и критической теории. Субъектом истории для Альтюссера являются не люди как личности, а классы. Но это не может относится к в доклассовому обществу, так что у Альтюссера движущии силами являются социальные закономерности, и уж преистория оказывается у Альтюссера, как и у других структуралистов, во всяком случае бессубъектной.

Объединение марксизма и структурализма наблюдал со стороны кембриджский антрополог Эрнест Геллнер, который не был ни отъявленным марксистом, ни структуралистом, но, по крайней мере, дружил с марксистами и переводил на английский структуралистские труды. Хорошо зная оба течения, он иронизировал по поводу их объединения. Они же совершенно несовместимы. Марксизму свойственны материализм и историзм, интерес к динамике развития. А структурализм насквозь идеалистичен – витает в облаках ментальности и к тому же он против истории, все явления рассматривает в статике.

По поводу их союза Геллнер вспоминает одну свадьбу (молодого преподавателя на преподавательнице) в Кембридже. Присутствовавший на свадьбе глава колледжа тихо заметил коллеге: “Я спал с обоими новобрачными и ни одного из них не мог бы порекомендовать второму” (Gellner 1982: 108).

Альтюссер, хотя и наиболее известен из структуральных марксистов, не имел много последователей в археологии, как и вся эта школа. Из известных американских археологов за этими философами следует, да и то больше в своих не-археологических работах, Марк Леони чьи позиции сдвинулись с процессуалистских (он - почитатель Бинфорда) в сторону структурального марксизма и пост-процессуализма.

Другую ветвь структурального марксизма образуют западно-европейские социал-антропологи и археологи во главе с Джонатаном Фридменом. Получивший образование в США, антрополог и археолог Джонатан Фридмен (Jonathan Friedman) в работах 1974 – 1989 гг. подверг критике Альтюсера за его замкнутость во вневременном взаимодействии социальных систем. Он предложил более исторический подход, а так как история чужда структурализму Леви-Строссовского толка, то от структурализма у Фридмена осталось лишь внимание к социальным и идеологическим структурам, придание им (а не индивидам) главенствующей роли в опредении судеб общества. Люди, рождаясь, застают эти структуры, и те формируют действия людей – это уже от марксизма. От марксизма у Фридмена взаимодействие структур и учет экономических интересов и противоречий. Под влиянием Фридмена и в сотрудничестве с ним работали британские археологи Майк Роулэндз, Барбара Бендер, датчанин Кристиан Кристиансен (Mike Rowlands, Barbara Bender, Kristian Kristiansen). Роулэндз, ведя полевые работы на западе Центральной Африки, занимался структурой идеологий легитимности. Кристиансен, изучая бронзовый век Европы, выявлял идеологии легитимности и формирование племенных систем. Бендер подчеркивала значение внутрених отношений в культуре при переходе от собирательства к земледелию. В отличие от Альтюсера эти исследователи уделяют больше внимания конкретным историческим причинам происхождения структурных трансформаций и считают это главной целью археологии.

Некоторое влияние на них оказала теория " мировых систем" Иммэньюэла Уоллерстайна (Immanuel Wallerstein), соединившая идею Троцкого о неравномерности развития капитализма с учением Кондратьева о циклах и с системным подходом. Основные книги Уоллерстайна вышли в 1974 – 1980 гг. Филип Кол уже в конце 1970-х – 1980-е годы перенес эту концепцию на изучение медно-бронзового века Юго-Западной Азии (я рассматривал эти работы в разделе о глобализации в главе о бихевиорной археологии).

Наибольшую известность из этой группы получил Кристиан Кристиансен (род. 1948), создатель Европейской Археологической Ассоциации. Он учился в университете Орхуса три года, затем четыре в университете Копенгагена, изучал первобытную археологию и социальную антропологию. Магистерскую работу по кладам бронзового века защитил в Орхусе в 1975 г. и затем работал три года в Орхусском университете. С 1976 по 1994 год (18 лет) он работал директором Датского Археологического Наследия в системе Министерства Природной Среды, т. е. стал крупным правительственным чиновником. Используя опыт административной работы, он наладил привлечение огромных денег на археологические исследовательские проекты. Кристиансен стал инициатором создания " Европейского Археологического Журнала" (" Юропиан Аркеолоджикал Джорнал" с 1992 г. и Европейской Археологической Ассоциации с 1993 г., первым президентом которой он и стал. С 1994 г. переехал в Швецию, где получил пост профессора, заведующего кафедрой археологии Гётеборгского университета. В шведском университете сумел снова наладить получение колоссальных ассигнований на исследовательские проекты и на создание лаборатории естественнонаучных методов. Только в 1998 г., пятидесяти лет, защитил докторскую в родном Орхусском университете по книге " Европа до истории".

Так поздно отнюдь не потому, что не было походящих работ (у него уже были десятки заметных работ), а просто было некогда. Его исследовательские работы (до 1998 г. обычно большие статьи, не книги) отличаются обобщением огромного фактического материала и фундированностью статистических выводов. Так, в работе " Потребление богатств в бронзовом веке Дании. Иследование динамики экономических процессов в племенных обществах", опубликованной в 1978 г. (за 20 лет до диссертации) в сборнике " Новые направления в скандинавской археологии", вся Дания разделена на 5 зон, в каждой рассмотрено распределение богатств по сотням погребений и кладов для каждого из 6 периодов бронзового века. Чтобы проследить длительность обращения вещей они разбиты на сношенные, умеренно изношенные и новые – и так сравнение идет по всем рубрикам (рис. 1). Построены графики соотношений между временем обращения и интенсивностью потреблениея вещей (мечей – рис. 2), между густотой населенности зон и производственным потенциалом (рис. 3), между количеством гектаров и качеством земель для заселенных и пустующих земель в пяти зонах (рис. 4), и т. д. Результатом явился вывод о перемещении фокуса экономической жизни в бронзовом веке с восточных провинций в западные, где всё сосредоточилось в нескольких локальных центрах. Это вписывается в общую картину изменения торговых путей Европы.

Экономические интересы Кристиансена (отражаются также в его работах 1980, 1981, 1985 и 1998 гг.) безусловно связаны с его увлечением марксизмом, также как разработки вытекающих из теории Уоллерстайна соотношений центра и периферии (у Кристиансена работы 1987 и 1994 гг.). С марксизмом можно связать и социальную историю датской археологии (1981 и 2001), и интерес к соотношениям идеологии с материальной культурой (1984), и к образованию племенной верхушки и государства (работы 1984, 1991, 1999 гг.). Но интересы исследователя значительно шире. С самого начала его деятельности по его статьям можно проследить разработку введенного немцем Эггерсом понятия внешней критики археологических источников (работы Кристиансена 1974 и 1978 гг., а в работе 1985 г. он уже переводит этот интерес в русло Шифферовского формирования археологического источника), много работ по охране археологического наследия, по экологической археологии. Не избежал он и общего увлечения расшифровкой первобытной символики – на примере Божественных Двойников он восстанавливает праиндоевропейскую религию и, соответственно, получает дополнительные данные для индоевропейской идентификации археологических культур бронзового века.

Таким образом, как и относительно других видных археологов с марксистскими увлечениями (Чайлд, Триггер), Кристиансена можно было бы, пожалуй, с равным успехом отнести к другим течениям археологии – в данном случае к сциентификаторам типа Мальмера, к энвайронментализму, к сторонникам бихевиорной археологии Шиффера. В одной из работ 2004 года он критикует два течения, которые он считает определяющими ситуацию в современности – теорию активности и Дарвиновские археологии (Kristiansen 2004).

Еще одна группа структуральных марксистов - Морис Блок, Стэнли Дайеменд, Элинер Ликок и Эрик Уолф (Maurice Bloch, Stanley Diamond, Eleanor Leacock, Eric Wolf) - нашла в первобытном обществе нечто, напомнившее им классовые отношения. Исследователи усмотрели это в неравенстве разных групп населения - возрастных, половых и др. и распространили на эти явления привычный для марксизма анализ доминирования, власти и т. п. Если отбросить обычные для марксистов заострения конфликтности, то это очень перспективный аспект исследований, ибо, вопреки традиционному для марксистов представлению о доклассовом обществе как сугубо эгалитарном, царстве равенства, иерархия и доминирование выходят далеко за пределы классовых отношений и плавно соединяются с аналогичными явлениями у всех приматов.

4) Пост-процессуалисты Англии (Ян Ходдер, Шэнкс и Тилли, Миллер, Дж. Томас и др.) подхватили идеи структурализма и структурального марксизма. Из структурализма они взяли главным образом интерес к глубинным ментальным структурам, символике, знаковости в культуре, а из структурального марксизма им пришлась по вкусу идея о том, что структура, связывающая производство с социальными отношениями, маскируется идеологией. Они перенесли главное внимание на идеологию - у них она не только маскирует связи, но и создает их, создает структуры, исследуемые археологией.

5) Марксизм в теории активности – еще одно проявление марксизма в археологии. Некоторые теоретики (в частности, Р. Бернбек) даже относят всю " теорию активности" к ответвлениям марксизма, поскольку приверженцы этой теории ссылаются на идеи активности индивида, проскальзывающие в ранних произведениях Маркса. Но хоть у Маркса сказано, что " люди делают свою историю", есть и оговорка: " они не могут ее делать так, как им заблагорассудится". Так что корни этой теории другие, и дело не идет дальше обычных для времени пост-процессуализма акций в кампании критики буржуазного общества. В статье Бодри, Кука и Мрозовски с характерным пост-процессуалистским названием " Артефакты и активные голоса: материальная культура как социальный дискурс" акцентируется свобода действий индивидов. Статья помещена в марксистском сборнике 1991 г. " Археология неравенства" под редакцией МакГуайра и Пэйнтера, изданном в солидном оксфордском издательстве Бейзил Блэкуэлл. Бернбек всё-таки не считает Бодри и соавторов марксистами и относит к ним замечание одного критика: " Слишком много активности, слишком мало структуры" (Bernbeck 1997: 313).

Но Мэтью Джонсона и Дина Сайту он считает " марксистски инспирированными" авторами: ведь у Джонсона в его инициаторской работе об " активности" индивид считается со структурой, а статья Сайты 1994 г. называется " Активность, класс и археологическая интерпретация". Бернбек, сам явно " инспирированый марксизмом", предложил усовершенствовать схему Гидденса тем, что на место среднего звена (где у Бурдье – хабитус, а у Гидденса – структурация) ставит " групповые интересы" (рис. 5). То есть все взаимодействие индивидуальной практики и социальных структур осуществляется через групповые интересы. Поскольку они в значительной мере экономические, схема выглядит более марксисткой.

Но во всех этих работах, независимо от субъективных ощущений авторов, сказывается не прямое воздействие марксизма, а та двуполярная система взаимодействия индивида со структурой, которая уже наличествовала в пост-структуралистской концепции Бурдье и Гидденса и отличает ее от старого безоговорочного индивидуализма. Поэтому МакГуайр хоть и включает главу о " теории активности" в свою книжку " Марксизм в археологии", но тут же отмечает: " Этот взгляд на человеческую активность – не марксистский" (McGuire 1992: 134). Он очень точно (и по-марксистски) определил гносеологическую основу представления о самостоятельности и свободе индивидуальных действий:

" Разделение труда в капитализме формирует людей как индивидов, то есть как автономных субъектов, которые могут свободно вступать в договоры с другими как собственники или рабочие, которые могут свободно действовать и давать собственное значение миру … Этот взгляд – иллюзия современного мира, ибо человеческая жизнь предполагает социальные структуры, и нужда в этих структурах на деле растет с капитализмом. Чем больше распространяется разделение труда, индивидуализирующего людей, чем больше специализируются роли людей в производстве, тем больше люди становятся социально взаимозависимыми, ибо они больше зависят от продуктов труда других" (McGuire 1992: 134).

6) Феминизм - очень влиятельное течение, вливающееся и в марксистское крыло западной археологии и в пост-процессуалистскую археологию.

Еще в 1972 г., издавая " Происхождение семьи" Энгельса, Элинер Ликок (Eleanor Leacock) заметила, что по Энгельсу первым общественным разделением труда было половое, с чего началось угнетение женщин мужчинами. Развивая эту тему в 80-е, она оказалась зачинателем слияния феминистской археологии с марксизмом (то, бишь, зачинательницей - феминистки навязали обществу коррекцию языковых норм, нередко смехотворную: как, скажем, в русском языке быть со словом " археолог"?). Элисон Уайли возвела археологически-марксистский феминизм в ранг философии. Со стороны феминисток увлечение их соратниц марксизмом встретило и отпор: в статье 1981 г. " Несчастливый брак марксизма с феминизмом" Хеди Хартмен (Hedi Hartman) настаивает, что главное разделение на угнетенных и угнетателей проходит не по классовым различиям, как принято в марксизме, а по половым (Hartman 1981).

Полемика носит односторонний характер: феминистки наступают, марксисты почти не обороняются. Марксисты избегают критиковать феминизм вряд ли из соображений галантности. И западный марксизм и пост-процессуализм воспринимают феминизм как естественного союзника в борьбе с традиционным миропониманием и поэтому охотно считают его своей составной частью.

7) Диалектика - наиболее традиционное из всех модных сейчас на Западе марксистских течений в археологии. Целостность рассмотрения, изучение динамики развития, скачкообразность развития, усмотрение во внутрених противоречиях, напряженностях и конфликтах источников развития, а также поиски снятия противоречий как реализации развития – вот основные принципы диалектики. Закономерность противоречий и их разрешения использовалась в марксизме как обоснование неизбежности революций.

Правда, отношение к Гегелевской диалектике в марксизме неоднозначно. Энгельс, продолжая линию Маркса, распространял диалектику на природу и общество. За ним следовали Ленин и вся советская наука. Из ранних марксистов Э. Бернштейн отвергал диалектику как нонсенс. Не очень жаловали ее и русские " экономические марксисты". Оформивший учение Лесли Уайта как " культурный материализм" Марвин Харрис относился к диалектике так же. Он писал: " Гегель - это не гигант, на чьих плечах Маркс, как он думал, стоит, а мартышка, взбирающаяся по спине Маркса" (Harris 1979: 145). В структуральном марксизме Альтюсер большей частью заменил диалектику структурализмом.

Зачинатели западного марксизма Лукач и Грамши отвергли Энгельсовскую " Диалектику природы". Диалектика, по их мнению, распространяется только на общество, но зато здесь она играет первенствующую роль в познании. Эту позицию унаследовала Франкфуртская школа марксизма, создавшая " критическую теорию", а за нею и современные западные марксисты-гегельянцы, которых немало в английской и американской культур-антропологии и археологии. С 1975 г. в США выходит журнал " Диалектическая антропология". Дин Сайта (Dean Saitta), хоть и не с гегельянских позиций, говорит о " диалектической археологии" (Saitta 1989).

Неудивительно, что МакГуайр видит в диалектике важнейший вклад марксизма в археологию и уделяет ей основное место в теоретической части своей книги. Но вот что бросается в глаза. Начинает он свой разбор диалектики с раздела " Язык диалектики". Он придает языку определяющее значение в диалектике, противопоставляя его языку " здравого смысла" и формальной логики. Есть опасение, что, подобно многим, автор ищет в диалектической фразеологии прибежище от реальных трудностей - стоит лишь сослаться на то, что перед нами не простое противоречие, а диалектическое - и с ним можно мириться.

Выявлять противоположности и противоречия в материале, конечно, важно, но, как бы их ни называть - антиномиями, диалектическими противоречиями или оппозициями, - задача не сводится к их выявлению. Диалектический подход состоит в том, чтобы исследовать роль противоречий, напряженность, ими порождаемую, и указать пути выхода из них - снятие, разрешение, переворот. В примерах МакГуайра ни одного случая разрешения противоречий я не нашел.

В споре процессуалистов с пост-процессуалистами об археологическом толковании материальной культуры позиция диалектики МакГуайра неясна. Первые видят в предметах материальной культуры пассивный результат человеческой деятельности в прошлом - " ископаемое" -источник, record (источник), буквально - 'регистрацию', 'фиксацию', объективно отражающую прошлое поведение. Вторые считают, что предметам материальной культуры было придано в прошлом символическое значение, которым определялось их активное воздействие на поведение людей; для нынешнего же археолога такой предмет - всё равно что текст, а текст читается по-разному - в зависимости от подготовленности и установок читателя. У разных читателей окажется разное прочтение, и все они верны. МакГуайр, ссылаясь на Чайлда, решает спор " диалектически": в материальной культуре есть и то и другое. Диалектическое противоречие! Но как сочетать эти несовместимые подходы? Ведь из них вытекают противоположные требования к методике!