Иллюстрации 5 страница

Говоря об истоках " теории материального приспособления", Ренфру, конечно, приводит в первую очередь свою " когнитивно-процессуальную археологию" 1982 – 1994 годов, как и аналогичную позицию Кента Флэннери 1983 – 1994 гг., и противопоставляет эту совместную позицию " пост-процессуальной археологии 1980-х (упоминая Шэнкса и Тилли). Но он тут же смягчает эту оппозицию, признавая за " интерпретативной археологией" (то есть за интуитивистской археологией) 1980-х – 1990-х " ряд влиятельных вкладов", например упор Яна Ходдера (1982 – 1986) на активную роль материальной культуры. В этом контексте Ренфру заявляет, что

" время созрело для отхода от полемики и крайностей, подразумеваемых противостоянием процессуальной и пост-процессуальной археологии. В частности надо отметить, что подчеркивание личного опыта индивида, его освоения мира, лежащее в основе процесса приспособления (engagement process), имеет много общего с феноменологическим подходом…" (Renfrew 2004: 24).

Следуют ссылки на Мерло-Понти и на Криса Тилли и Джулиана Томаса, вводящих в археологию понятие хабитуса Пьера Бурдье.

Я уже приводил краткую характеристику учения Бурдье (" теорию практики"), а пока напомню, что хабитус Бурдье подразумевает исторически сложившиеся у индивида представления и навыки, обусловливающие его обычную практику. Ренфру уточняет это понятие, " ибо существенный хабитус индивида в любом месте и времени управляется коллективным хабитусом, значимым для специфической траектории развития этого частного исторического контекста" (Renfrew 2004: 24).

Рассматривая ключевые понятия своей теории, Ренфру также выделяет еще три труда, которые он причисляет к опорным для теории: статью Игоря Копытова " Культурная биография вещей" в сборнике Арджуна Аппадюрэ " Социальная жизнь вещей", вышедшем в 1986 г., " Происхождение современного разума" Мерлина Доналда, 1991 г., и " Построение социальной реальности" Джона Сирла, 1995 г.

Джон Сирл обратил внимание на ключевую роль " институционных фактов" в обществе. Одни такие факты регулируют социальную активность, другие ее создают. Например, правила игры в шахматы, создают саму возможность игры. Такие институции (брак, родство, собственность и т. д.) конституируют общество. Большей частью эти понятия формулируются словами. Но Ренфру добавляет, что для значительной их части понятиям предшествует материальная реальность. В пример он приводит монеты, которые обусловили представленя о стоимости. " Понятие бессмысленно без действительного вещества" (Renfrew 2004: 25).

Мерлин Доналд увидел в развитии человеческого разума две стадии: мифическую и теоретическую. На теоретической, наступившей со введением письменности, интенсивно шло " накопление внешней символики", то есть материализованой символики. Ренфру принял это представление, но с поправкой: по его мнению, Доналд проглядел огромный период, между введением оседлости и изобретением письменности. В этот период называемый Ренфру " материально-символическим", само введение новых артефактов означало в известной мере " накопление внешней символики" – вот тут и применяется " теория приспособления к материалу".

Игорь Копытов, из русских эмигрантов, видит в биографиях вещей, в их " родословных" и опыте, в их последовательной смене владельцев, возможность прояснить материальные и символические роли этих вещей в их, так сказать социальной жизни. Оживляя их, он приписывает им нечто вроде " активности", " деятельности", " действий". Если у Джонсона действия характеризуют только деятеля – человека, то тут они присущи уже вещам. Вещи активны – как материальная культура у Ходдера.

Из этих трех краеугольных камней Ренфру и построил свою " теорию приспособления разума к материальному миру".

Реализуя ее, Ренфру припомнил свое исследование 1982 г. о каменных кубиках доарийской цивилизации долины Инда. Он интерпретировал их как стандартные единицы измерения веса, предположив меры веса, систему счета и т. п.

" Но, - расуждает он, - давайте расмотрим происхождение такой системы измерений. Как мог бы кто-либо сформулировать систему измерений, не имея предварительного понятия о том, что значит иметь вес? Опыт свойства массы или веса логически предшествует любому представлению об использовании коромысла весов для установления равновесности двух предметов по отношению к этому свойству. Из простого человеческого опыта держания в руках двух эквивалентных предметов, по одному в каждой руке, мы получаем представление о балансе. И мы можем почувствовать, что больший предмет, сделанный, скажем, из дерева, может быт того же веса, что меньший предмет из камня" (Renfrew 2004: 26).

То же самое касается измерения длины или объема, добавляет Ренфру. Эти рассуждения Ренфру очень напоминают тексты Энгельса о значении опыта и практики для образования понятий.

" Единицы меры, - пишет Ренфру, - составляют основную часть приспособления человека к материальному миру. … Они зависят от реальных свойств, " грубый факт" которых измеряется. Так что в то время как все единицы измерений являются институционными фактами, они все зависят от свойств материи (вещества) и от человеческого восприятия и понимания этих свойств" (Renfrew 2004: 26).

Я мог бы привлечь к иллюстрации этого тезиса Ренфру свои исследования того же региона - Индии, но более позднего, арийского, времени. В работе (Клейн 1997; Klejn 1999) об игральных костях из катакомбных и новосвободненских погребений, которые я рассматриваю как индоарийские перед вторжением в Индию, и сравниваю со средневековыми индийскими, я пришел к выводу, что во-первых на основе игры в кости сформировался шестиричный счет индоарийской культуры, а во-вторых, что из потребностей иметь на костях сторону " пусто" (для получения малых чисел в сумме при бросании трех костей) родилось понятие нуля.

Далее Ренфру в таком же духе расматривает такие институционные факты, как ценности, святость и ритуальную чистоту, табу, престиж, авторитет и легитимность власти, собственность. Каждому он подыскивает материальные соответствия. предшествовавшие образованию понятий. Так понятие ценности появилось в связи с осознанием некоторых свойств золота, что произошло не раньше 5000 г. до н. э. (возможно, однако, что здесь Ренфру излишне привязывает понятие ценности к благородному металлу, тогда как скот уже осознавался как ценность и даже как деньги раньше). Говоря о святости, поднимает вопрос о фетишах и прямо ссылается на Маркса с его " фетишизмом товаров потребления". Говоря о престиже и власти, приводит символы власти, как археологические, так и современные, вплоть до булавы спикера, без которой не может состояться заседание Палаты Общин.

Постоянным приспособлением сознания к материальному миру Ренфру считает " материальную память", наглядно воплощаемую в сувенирах и памятниках (а памятниками мы называем все археологические объекты!), но также и " скрытую память", " подразумеваемую память" (implicit memory), которая заключается в любом использовании артефактов, ибо все они сопряжены с представлениями об их изготовлении и использовании, об их конкретной истории и сопряженных с этим событиях и процессах.

В других статьях сборника " Переосмысляя материальность" вводятся еще некоторые новые понятия. Элизабет ДеМаррэ пишет о материализации понятия " хабитус" и для этого заимствует из работ антопологов понятие " обстановка" (setting). Джон Робб разрабатывает понятие " распространенного артефакта" (например, домашний скот), в котором проявляются хабитус и действие (agency), сформированные историей. Крис Госден использует понятие " распространенное сознание" (extended mind), чтобы сломать привычное разграничение между эмоциями и рассудком – в культурном творчестве они переплетены. Малафурис в туманных рассуждениях, весьма напоминающих писания пост-процессуалистов, утверждает, что сознание и познание неотделимы от действий, а приспособлдение к материалу включает в себя " синэргистский процесс", которым сознание возникает из " мозгов, тел и вещей".

Не все участники согласны с Ренфру в детализации учения. Клайв Геймбл утверждает, что ключевые изменения в человеческом приспособлении к материальному миру произошли задолго до введения оседлости и неолита и были связаны с переходом от материальной культуры, основанной на орудиях, к материальной культуте, основанной на контейнерах (сосудах), и это было уже в эпипалеолите. Кларк и Госден не согласны с тем, что введение оседлости было более важным рубежом, чем возникновение земледелия и скотоводства, и в этом их поддержал Джорджд Кауджилл, заключавший прения: именно производящее хозяйство стало основой для социального расслоения, неравенства, богатства, власти и престижа со всей присущей им символикой.

В статье же Ренфру последний раздел, " Применение теории материального приспособления", - удивительно маленький, всего в 17 строк. Это тут же объясняется тем, что " Теория приспособления к материалу находится на ранней стадии своего развития, а статья и так слишком большая" (Renfrew 2004: 30). Ну, это, конечно, отговорка. Практического применения нет, потому что как применять - непонятно.

Когда я впервые познакомился с " теорией приспособления к материалу", я написал Ренфру, что его рассуждения очень интересны и навевают на размышления, далее что проблема реальна, но что я не могу считать эти рассуждения теорией. Свои взгляды на то, что можно считать теориями в археологии, я изложил в ряде работ 70-х – 80-х годов и обобщил в " Метаархеологии" (Klejn 2003; Клейн 2004). С моей точки зрения, в теории должна быть операциональная часть, теория должна уметь обернуться методом. По мне, всякая теория должна подразумевать возможность сказать: если эта теория верна, то из исследуемого материала должны вытекать такие-то и такие-то выводы. А если неверна. то выводы будут другие. Без такого выхода нет оснований называть расуждения, пусть и очень умные, теорией. Так вот, на мой взгляд, нет возможности применить этот критерий к " теории приспособления человеческого сознания к материальным вещам". Если мы признаем ее верной, то что? … Поэтому я склонен считать эти рассуждения не научной теорией, а скорее философским подходом, методологическим принципом, или постановкой проблемы.

К моему удивлению, Ренфру в ответном письме признал мою правоту (я не привык к такому трезвому поведению лидирующих оппонентов). Он написал: " Вы правы, мы не говорим о " теории", которая формулирует специфические отношения, а скорее о подходе или парадигме – теоретическом подходе (подобно эволюционной теории или Теории Систем). Ваша точка зрения хорошо продумана" (письмо от 16 авг. 2005 г.). Хорошо спорить с умными людьми. В более раннем письме он писал, и это может служить пояснением его позиции:

" Часто 'новая парадигма', по меньшей мере на первых порах, менее связана с проверкой или фальсификацией (пробой на опровержение), чем с иным мышлением о мире, и это открывает дорогу к дальнейшим частным теориям, которые на самом деле могут оцениваться различными способами, включая сопоставление с данными или с новыми данными. По моим представлениям, Теория Приспособления к Материалу попадает в эту категорию" (письмо от 14 авг.).

Что ж, будем расматривать соображения Ренфру и его сотрудников как новую постановку проблемы (я предпочитаю такую формулировку). Мне представляется, что они нащупали действительно важную для исследователей первобытного общества и древнего мира тему, но необходимой четкости в этом деле пока не достигнуто. Такое впечатление, что они роются около серьезных и существенных проблем, но еще не откопали их. Да, названы некоторые нужные понятия, заданы некоторые вопросы, но что дальше? Какое это имеет значение для археологов? Что должны археологи делать со своим материалом?

Пока четко сформулирована Колином Ренфру только одна задача – выяснить, на что ушло время между переходом к оседлости и введением письменности (проблема " парадокса сапиентности"). Одна ли эта проблема обусловливает необходимость общей теории или хотя бы общего подхода? " Приспособление разума к материалу" явно шире – оно же охватывает всю эволюцию человечества. Я думаю, что прежде всего нужно четко сформулировать саму проблему, затем задать очень конкретные вопросы, а уж затем искать на них ответы, объяснения в рамках некой теории и методические способы решения. Это большая работа, которая впереди. Я не думаю, что замечательный исследователь и мыслитель Ренфру не знает этих истин. Просто он их, возможно, гонит от себя, потому что очень хочется представить теорию созданной и проблему решаемой. А также потому, что он сейчас под воздействием чезвычайно активной среды пребывает в периоде увлеченности феноменологией и герменевтикой, которые стимулируют убеждение в возможности скорого решения крупных проблем на началах интуитивного понимания и осмысления персонального личного опыта.

И вряд ли это проблема одной археологии, скорее преистории как науки синтеза. Здесь требуется синтез с эволюционной психологией, с культурной антропологией, с физической антропологией и, по-видимому, лингвистикой. Джордж Кауджилл подчеркнул значение конференции, организованной Ренфру, для развития междисциплинарного подхода.

Своей " теорией приспособления к материалу", адаптации человеческого ума к материальной культуре, Ренфру в сущности, вышел на проблему эволюции человеческого сознания и человека вообще. За Ренфру, несомненно, та заслуга, что он широко и громогласно поднял очень важную для археологов тему участия материальной культуры в этом процессе, как и вообще ряд тем синтеза, интеграции наук. Интеграция наук вокруг материальной культуры - это перспективное направление исследований, и Ренфру был и остается в нем лидером, как и вообще в интеграции наук. А вот эволюция человечества в целом – тоже перспективное направление, и тоже направление, требующее синтеза и интеграции дисциплин, но его развивали в этот период другие исследователи. К их рассмотрению обратимся далее.

7. Заключение и некоторые уроки. Чтобы ни говорили антиглобалисты, Кембридж и Оксфорд долгое время остаются лидирующими центрами археологии в мире по целому ряду направлений. Это традиция в них. Оксфорд лидировал по эволюционизму и диффузионизму, отчасти гиперскептицизму (Питт Риверс, Флиндерс Питри, Артур Эванс, молодой Чайлд, Хокс). Кембридж – по энвайронментализму, гиперскептицизму, процессуализму и пост-процессуализму (Грэйем Кларк, Глин Даниел, Дэвид Кларк, Ренфру, Ходдер). Ни один другой университет мира не может с ними сравниться по влиятельности. С другой стороны, целый ряд учений вышел из других центров, а Кембридж и Оксфорд в каждый данный момент оказываются очень односторонними. Так и в рассматриваемый нами период. Кембридж был основным кипящим котлом археологической мысли, а Ренфру был всё это время ведущей фигурой Кембриджа. Он то и дело выступал с новой идеей, которая становилась главной для целого направления, очень влиятельного в мире. Но всякий раз эта идея обнаруживала слабые стороны и свою односторонность. И даже такой могучий и оригинальный лидер оказывался подверженным влиянию кембриджской массы интеллектуалов, которая отражала настроения буржуазного общества Англии, ее среднего и верхнего классов. Тэтчер провозгласила девиз индивидуализма в политике, Ходдер и Ренфру отразили его рост в своих археологических и преисторических построениях.

Уроки этого отрезка истории нашей дисциплины каждый может вывести сам для себя, а я бы обратил внимание на следующее.

Конечно, внимание сосредоточится на фигуре Колина Ренфру. Он умело воспользовался тем, что оказался в мировом центре археологической мысли, и это придало каждой его идее огромный дополнительный резонанс. В этом антиглобалисты правы. Но не стоит забывать, что уже в Шеффилде и Саутэмптоне Ренфру был лидером, идеи которого распространялись далеко за пределы этих локальных центров. Не нужно списывать своё бессилие и безынициативность на местные условия. Первый урок этой истории – что большей частью успехи человека в науке зависят от него самого, от его изобретательности, талантливости и энергичности. Биография Ренфру это хорошо показывает.

Ренфру удачно использовал свое естественнонаучное образование – в Теории Катастроф, в математической разработке материалов в русле Новой Археологии, в привлечении новейших достижений генетики и т. п. Это вывело его на проблемы синтеза и интеграции дисциплин. Его биография показывает, как много могут дать археологу дополнительные виды образования, если не оставлять их втуне. Это также урок рассмотренного отрезка истории.

В воззрениях Ренфру, несомненного консерватора по политическим убеждениям, члена палаты лордов, чрезвычайно большое место занимают материалистические убеждения, и не просто материалистические, а очень близкие к классическим марксистским, а частично он идет путями, которые были проторены раннесоветскими археологами. То есть он без огласки и афиширования повторяет важные аспекты личности Чайлда. Это очень занятный феномен. Второй раз на протяжении одного века самый крупный археолог Англии, в сущности старейшина британской археологии, оказываеся по своим взглядам очень близок марксистской академической науке. Это говорит прежде всего о некой подспудной идейной близости двух научных традиций. Получается, что ведущие идеи материалистического мировоззрения, лежащего в основе творчества классиков марксизма и ранних советских археологов, всё-таки близки к идеям эмпиризма и здравого смысла, лежащим в основе британской научной традиции. Это урок в том смысле, что ориентирует нас в поисках взаимопонимания с представителями других школ и убеждений, в частности британских.

И Флэннери, и Ренфру, несомненно, очень талантливые люди. Меня не оставляет ощущение, что им было тесно в археологии. Они то и дело стремились реализовать свои силы в каких-то иных сферах – Флэннери в писательстве, Ренфру залез в лингвистику и генетику, также в искусствоведение. Конечно, все эти сферы, затронутые талантливыми археологами, оказываются интересными и для других археологов, но это всё-таки не археология. Думаю, что к этому подвигло обоих их занятие системным подходом, потому что системы редко замыкаются внутри одной отрасли. Впрочем, тесно было и Крофорду, Рыбакову, да и мне.

Отсюда несколько заключений. Во-первых, уж коль скоро выбираешься за пределы своей специализации, нужно это сознавать и осваивать новые отрасли как вторые специальности. Интерес к работам Ренфру о происхождении языков вызван его известностью как археолога, но именно поверхностная подготовка его как лингвиста обусловила неприятие его концепции научной общественностью. То же и у Рыбакова. Это урок всем археологам.

Во-вторых, самые яркие и интересные археологи, возможно, в силу всеобъемлющего характера этой науки, это нередко те, у кого есть склонности и таланты к самым разным делам. А успеха добиваются те из них, кто умеет поставить все свои таланты и хобби на службу археологии или хотя бы привести в связь с ней. Как Питт Риверс, Крофорд, Мортимер Уиллер.

И еще: мы уже видели, что весьма влиятельные марксисткие ученые есть в Западной археологии. Но Ренфру к ним не принадлежит. И если он высказывает идеи, близкие к марксистским и советским, то это говорит о смелости и независимости его мысли, а также о его умении не связывать политические убеждения с академическим мышлением. И это важный урок нам всем.

Вопросы для продумывания:

1. Ренфру ввел в проблему этногенеза новый блок информации известного ранее источника (языкового) и практически новый источник – палеогенетику. Но фактически оставил методику этногенеза и историко-археологического синтеза без изменений. Какие это имело следствия для его выводов?

2. В советской археологии много внимания уделялось как раз методике этногенеза, а в некоторых работах – и синтеза. Но именно новый блок информации по языку – ностратическая теория, разработанная как раз в Советском Союзе, - остался втуне, как и новые материалы по палеогенетике, хотя в СССР были и значительные разработки палеогенетиков. Как по-вашему, в чем причина этого досадного упущения?

3. Можно ли расценивать возвращение Ренфру к идее диффузии как отступление, шаг назад в научном мышлении?

4. Можно ли рассматривать пресечение у нас занятий историко-археологическим синтезом и интеграцией дисциплин как случайность или эти занятия действительно представляли опасность для советской идеологии?

5. Почему, по Вашему мнению, такое широкое развитие интеграция разных дисциплин в историческом или преисторическом синтезе получила именно в Британии?

6. А чем, с Вашей точки зрения, вызваны на деле бросающиеся в глаза сходства первобытных и древних памятников, с одной стороны, и современных произведений искусства – с другой?

7. Согласуема ли опора на личный опыт, переживание, озарение с принципами Новой археологии?

8. Видите ли Вы практическое применение для " теории приспособления к материалу"?

9. Что для этой " теории" является основой – материалистическая идея о предварении понятий практикой и реалиями или идея Ходдера об активности материальной культуры, о воздействии ее через символическую сторону на поведение человека?

10. Попытайтесь сопоставить " оперативную цепочку" производства орудий у Леруа-Гурана с " имплицитной памятью" артефактов у Ренфру? В чем сходство и в чем разница этих понятий, характерных для каждой из двух систем взглядов? Чей подход удачнее и почему?

Литература:

Бромлей Ю. В. 1973. Этнос и этнография. Москва, Наука.

Долуханов П. М. 2000. Истоки этноса. Санкт-Петербург, Европейский дом.

Клейн Л. С. 1997. Происхождение нуля, или Древнейшая эволюция игры в кости между Индом и Дунаем. – Стратум: структуры и катастрофы (Кишинев), 1997: 47 – 66.

Bradley R. 1993. An interview with Colin Renfrew. - Current Anthropology, 34 (1): 71 – 82.

Gkiasta M., Russell Th., Shennan S. and Steel J. 2003. Neolithic transmission in Europe: the radiocarbon method revised. – Antiquity, 77 (295): 45 – 64.

Jones S. 1997. The archaeology of ethnicity. Constructing identities in the past and present. New York.

Klejn L. S. 1977. A panorama of theoretical archaeology. – Current Anthropology (Chicago), 18 (1): 1 – 42.

Klejn L. S. 1999. The early evolution of dice between the Danube and the Indus: Contributions to the early history of mathematics. – Acta Archaeologica (Kø benhavn), vol. 70, 1999: 113 – 135.

Larsson L., Kindgren H., Knutsson K., Loeffler D and Å kerlund A. (eds.). Mesolthic on the move: papers presented at the 6th Intern. Conf. on the Mesolthic in Europe (Stockholm 2000). Oxford, Oxbou.

Renfrew C. 2003. Figuring it out. What are we? Where do we come from? The parallel visions of artists and archaeologists. London, Thames and Hudson.

Иллюстрации:

1. Директор Института МакДоналда в Кембридже профессор Колин Ренфру лорд Кеймсторн, мастер колледжа Иисуса, в 1991 году (Bradley 1993: 71).

2. Участники юбилейной конференции в Лондоне памяти Чайлда: Триггер - второй справа, а Флэннери - четвертый справа в первом ряду, Ренфру - первый справа во втором ряду (Harris 1994: 68 – 69, plate 1b).

3. Предварительная изохронная карта происхождения и распространения металлургии меди и бронзы в Европе и на Ближнем Востоке, по Ренфру 1970 (Renfrew 1979: 364, fig. 10).

4. Распространение групп крови с резус фактором отрицательным в разных пропорциях, по Ренфру (Renfrew 1992: 462, fig. 4).

5. Та же карта с более последовательным тушеванием зон различной интенсивности негативного резус фактора, по Клейну (переделка карты выполнена Т. Кармовым).

6. Сходство каменной выкладки в траншее Куонтернесса (а) с " Меловой линией" Ричарда Лонга, выставленной в университете Саутэмптона (б). (Renfrew 2003: 30, figs. 16 – 17).

7. " Оркадский круг" Ричарда Лонга во дворе колледжа Иисуса в Кембридже (Renfrew 2003: 39, fig. 23).

8. Произведение Ричарда Лонга " Круги грязных рук с реки Эвон" в колледже Иисуса в Кембридже, 1996 г. (Renfrew 2003: 37, fig. 22).

9. Кикладская мраморная голова почти в натуральную величину, ок. 2500 г. до н. э., в Лувре (Renfrew 2003: 54, fig. 38).

10. Маска работы Уильяма Тёрнбалла, 1982 (Renfrew 2003: 55, fig. 39).

11. Бронзовая голова женщины Пабло Пикассо, 1931 – 32, и маска племени Нимба из Бага, Гвинея, из коллекции Пикассо (Renfrew 2003: 68, fig. 50 – 51).

12. Сидящая фигура – отливка из Помпей, " нечаянная скульптура" (Renfrew 2003: 124, fig. 113).

13. " Закусывающий", скульптура Джорджа Сегала, 1964 - 66 (Renfrew 2003: 126, fig. 115).

14. Марк Дайон проводит сборы на берегу Темзы в июле 1999 г. (Renfrew 2003: 84, fig. 68).

15. Сотрудники Дайона моют, сортируют и классифицируют находки в палатках у галереи Тейт (Renfrew 2003: 84, fig. 69).

16. Лотки с находками с берега Темзы во время классификации (Renfrew 2003: 85, fig. 70).

17. Находки с берега Темзы в витринах на выставке в галерее Тейт в 1999 г. (Renfrew 2003: 85, fig. 71).

18. Мраморные кикладские статуэтки эпохи бронзы с Аморгоса (Renfrew 2003: 52: fig. 36)

19. Кикладская мраморная фигура почти в натуральную величину (в человеческий рост) с Аморгоса, сер. III тыс. до н. э. (Renfrew 2003: 53, fig. 37).

Глава 43. Третий эволюционизм

1. Возобновление эволюционизма. Есть поистине неумирающие учения и течения в науке. К их числу принадлежит эволюционизм. Его хоронили уже дважды – в конце XIX века и в последние два десятилетия ХХ. Но он снова воспрял – в виде ряда учений эволюционистского толка. Даже трудно подыскать им общее наименование. Это уже третий этап эволюционизма. Приставка нео- уже использована для второго этапа. Пост-эволюционизмом его не назовешь: слишком явные признаки именно эволюционистского содержания. Для его вариантов есть немало кличек, но каждая имеет узкое бытование и не охватывает другие. Назвать его " последним" рискованно – возможно, это не последний. Условно я обозначил его " третьим".

Он появился в постмодернистской обстановке, как современник постпроцессуализма, и на нем сказались те же социально-исторические сдвиги в мире, но сказались иначе. Эти сдвиги – сильное усложнение социально-экономических механизмов, требующие анализа взаимодействия очень многих факторов. А такой сложный анализ требует математического выражения и оформления.

С этим совпадает и воздействие биологии. В ней тоже произошли аналогичные изменения. С 1930-х – 40-х годов Дарвиновская теория естественного отбора, молекулярная генетика и популяционная биология, взаимодействие которых натыкалось на немало противоречий, стали складываться в единую " Синтетическую Теорию Эволюции" или " неодарвинизм" или " селектогенез". Эта теория обязана своим возникновением четырем ученым – генетику Теодосию Добжанскому, биогеографу и систематику Джорджу Гэйлорду Симпсону, биологу Джулиану Хаксли и эволюционному биологу Ледьярду Стеббингу. Всю вторую половину ХХ века эта теория, выдержав ряд нападок, оставалась доминирующей в биологии и удерживает эти позиции еще сейчас. Не внешние признаки и их изменения под действием естественного отбора прослеживают сейчас биологи-эволюционисты, а гены, их мутации, рекомбинации, и воздействие всего этого на структуру популяций и видообразование.

Постепенность эволюции уже давно вызывала сомнения. Еще Карл Бэр отвергал постепенность эволюции. В начале века де Фриз определил роль мутаций, внезапных изменений, как более важную, чем постепенных накоплений нового качества. В 1936 – 37 гг. немецкие палентологи Отто Шиндевольф и Карл Бойрлен выдвинули идею периодической смены темпов развития – медленного количественного накопления бурным взрывным созданием новых форм. В 1972 г. Найлз Элдредж из Американского Музея Естественной Истории и Стивен Джей Гулд из Гарварда обобщили старые идеи о скачкообразности развития и сформировали понятие " пунктирного равновесия" (punctuated equilibrium - т. е. прерывистой эволюции с периодическими замедлениями – приходами в состояние равновесия). Это направление называют " пунктуализмом", противопоставляя его " градуализму" классических эволюционистов (рис. 1).

Таков был биологический фон для событий в изучении социо-культурной эволюции, отражавший общее усиление сциентификации.

Усилением сциентификации и авторитета дарвинистской биологии был и поворот американских антропологов и археологов к Дарвину. Дело в том, что кроме явного увлечения некоторых антропологов-эволюционистов Спенсером (социал-биологи, социал-дарвинисты), было и не столь явное, но более глубокое и всеобщее следование культур-антропологов тому же Спенсеру. Дарвин придерживался эмпирических выводов из открытого им механизма изменения видов в процессе естественного отбора и даже избегал терминов “эволюция” и “прогресс”. Направленность изменений интересовала его меньше. А вот Спенсер исходил из общего философского принципа прогресса. Пропагандируя эволюцию и даже признавая важную роль в ней естественного отбора, главной ее движущей силой он считал не естественный отбор, а лишь механизм адаптации, которую можно было понимать и в духе Ламарка.