Иллюстрации 6 страница

Так вот все эволюционисты в культурной антропологии, начиная с Тайлора и Моргана и кончая Лесли Уайтом, в сущности, применяли идеи Спенсера, а не Дарвина. Утверждая идею эволюции культуры, они исходили из общих философских убеждений, общего взгляда на весь объем эмпирического материала, показывали лишь наличие общего движения от простого к сложному, а не вскрывали механизм изменений, не доказывали неизбежность прогрессивных изменений. Они считали, что в человеческом обществе естественный отбор остановился, уступив место социальным критериям выживания, адаптация же действует и в человеческом обществе, определяя направление изменений. Культуру они рассматривали как средство адаптации. Их уклон можно называть адаптационизмом.

Эти оценки сформулировал в 1980 г. американский археолог Роберт Даннелл (Robert Dunnell). Он и его соратники в 80-х гг. предложили вернуться к принципам Дарвина, интегрировать изучение культуры, антропологическое и археологическое, с современной биологией и восстановить значение естественного отбора. Они, полагая, что естественный отбор не прекратился в человеческом обществе. а только приобрел другие формы, ратуют за селекционизм (от selection – 'отбор').

Но развитие схожих взглядов шло разными путями. Это началось с середины 70-х.

2. Социобиология. До середины 60-х годов биология человека привлекала внимание антропологов вне какой-либо связи с социальной природой человека. Основное, чем занимались биологи, сосредоточившиеся на человеке, это общность человека с другими приматами, анатомические особености человека по сравнению с другими приматами и выяснение эволюционного происхождения этих особенностей. Академические итоги этого хода исследований подведены в оксфордском издании " Биология человека", вышедшем в 1968 г. (со второго издания, 1977 года, сделан русский перевод, вышедший в 1979 г). Популярную книгу об этих проблемах " Голая обезьяна" выпустил Десмонд Моррис в 1967 г. с подзаголовком " Исследование зоолога о человеке как животном" (есть русский перевод 2001 г.). В ней рассматриваются некоторые загадки эволюции, в частности причины того, почему человек – единственный примат, который гол – почему у него нет шерсти (она же исчезла, видимо, до изобретения одежды); почему в некоторых местах на теле она осталась; почему у женщины груди постоянно выступают, тогда как у всех животных – только в период кормления детёныша; почему человек – самое сексуальное из всех животных (только оно имеет оргазм) и т. д.

В первой половине ХХ века, начиная со второго десятилетия, стала развиваться этология – наука о поведении животных (от греч. " этос" – 'нрав', 'обычай'). Основоположниками ее явились О. Хейнрот, Ч. О Уитмен, Б. Дж. Крэгг, Н. Тинберген и всемирно известный Конрад Лоренц. Поведение рассматривалось как часть фенотипа и поэтому наряду с физическими признаками организма использовалось в систематике животного мира. Кроме того изучались функции разных поведенческих актов, их нейрофизиология и эволюционное происхождение. Мотивации поведения подводили исследователей к сравнительной зоопсихологии, которая неизбежно вызывает аллюзии к психологии человека. Хорошее представление об этой стороне проблемы дают две книги: Р. Хайнда (R. Hinde) " Поведение животных. Синтез этологии и сравнительной психологии", вышедшая в 1967 г. в Кембридже и переведенная со второго издания у нас в 1975 г., и Д. Мак-Фарленда " Поведение животных. Психобиология, этология и эволюция", переведенная у нас в 1988. Поведение животных в создании искусственной среды обитания (изготовление гнезд, построение плотин бобрами и т. п.) обычно наследственное, но есть в природе и элементы поведения, усваиваемые обучением и подражанием (песни соловьев). Ставится даже вопрос о том, что не только у человека есть элементы культуры. Отделение условных рефлексов от безусловных означало физиологическую основу обучения как очень важного механизма поведения высших животных. В числе видов поведения такие, как половое поведение, игровое, охотничье и т. п., означали поведение животных в группе. Отсюда только шаг к изучению биологических основ социального поведения у человека.

Этот шаг был сделан к 1970-м годам. Еще австриец Конрад Лоренц в 1930-е – 60-е годы очень настойчиво сравнивал территориальность и агрессивность в поведении животных (рыб, птиц, млекопитающих) с территориальностью и агрессивностью человека, проявляющейся в делении на страны с государственными границами и войнах. Кстати, сравнивал к невыгоде человека - в книге 1967 г. " Агрессия" (Лоренц 1994). Его подвигла к этому ситуация Второй мировой войны. В 1974 – 75 появились статьи Р. Д. Александера из Сиэттла об эволюции социального поведения. В 1975 г. Эдвард Осборн Уилсон опубликовал свою книгу " Социобиология: новый синтез" (Wilson 1975). После этой книги быстро сформировалась названная по ней особая отрасль на стыке биологии, антропологии и социологии. В 1978 году вышла его же книга " О природе человека" (Wilson 1978), залужившая Пулитцеровскую премию, настолько она поразила литературный мир США (см. также Degler 1991). А в 1979 г. рядом с ней легла книга Александера " Дарвинизм и человеческие дела" (Alexander 1979). В 1981 г. Ч. Дж. Ламсден и Уилсон выпустили книгу " Гены, разум и культура", в которой социобиология окончательно заявила притязания на занятия культурой.

Э. О. Уилсон (Edward Osborn Wilson, род. 1929) из Гарварда, став профессором зоологии, специализировался на изучении эффектов естественного отбора на биологические сообщества, особенно муравьев, и, подобно Лоренцу, распространил полученные выводы на человеческое общество. По Уилсону, естественный отбор в эволюции действует не только на строение животных, на их физиологию и нервную систему, но и на их генетически обусловленное поведение. Эти генетически отобранные особенности поведения сохраняются и у человека, властно пробиваясь из-под усвоенных обучением и энкультурацией систем поведения и даже в значительной степени обусловливая эти, казалось бы, сугубо человеческие системы. Уилсон считает, что такие человеческие качества, как героизм, альтруизм, агрессивность и доминация мужчины в семье и обществе сформированы эволюцией и что вообще многое в человеческом поведении детерминировано генетически.

Социобиология вызвала шквал критики со стороны демократически настроенных ученых (см. напр. Sahlins 1976). Критики указывали, что негенетическое, культурное наследование, осуществлющееся не только от генетических родителей, занимает более важное место в решении судеб человека. В советской науке социобиология, разумеется, вызывала сильнейшее отторжение. С природой человека марксизм не считался, полагая экономические и политические интересы неизмеримо выше, а советские макаренковцы почитали человека от природы не злым и не добрым, а пластичным и податливым воспитанию и перевоспитанию в руках идеологов. Социобиологию критиковали за биологический детерминизм, за одиозные выводы, близкие к социальному дарвинизму.

Однако от социального дарвинизма социобиология отличается не только более детальной проработкой фактов и меньшей спекулятивностью. Социальный дарвинизм был прямо ориентирован на теоретическое доказательство биологического превосходства высших классов и передовых ныне наций как опередивших других в эволюции. Цель же социобиологии совершенно иная – показать биологическую общность эволюционных механизмов, действующих в групповой этологии животных и в коллективной психологии людей. Показать, что эволюция одинаково формировала популяции животных и человеческие общества и что многое в социальном поведении людей можно понять, исходя из этого обстоятельства. Что гены определяют очень многое в социальном поведении людей (хотя и далеко не всё). Так, скажем, исследования пар однояйцевых близнецов (с одинаковым набором генов) показали, что даже те из них, которые в раннем дестве были разрознены и попали в разные обстоятельства, часто избирают одну и ту же профессию, один и тот же стиль одежды, похожих жен и т. д.

В современной русской литературе отличный и оригинальный пример социобиологии представляет популярная книга Виктора Рафаэльевича Дольника " Непослушное дитя биосферы" с подзаголовком: " Беседы о человеке в компании зверей и птиц" (1994). Автор себя социобиологом не именует – только этологом. Впрочем, этология тоже числилась в " лженауках" и " прислужницах", но всё же не столь застряла в этом списке, как социобиология. По принципам этологии, но обращая выводы на человека, Дольник возводит к наследию предшествующих, животных стадий эволюции такие человеческие пристрастия, как любовь к Родине (территориальность), тягу к земле, страсть к охоте, инстинкт собственности, консервативность. Обосновывает и то, из-за чего этологию запрещали у нас – за признание природной агресивности человека. Прямо смыкаясь с социобиологией, он находит биологическое основание и генетические корни в мире животных для подростковых банд, для молодежной шумной музыки, для очень многих форм сексуального поведения. А с социобиологией он прямо смыкается там, где говорит о генетических корнях современных форм иерархии, перераспределения благ и государственного устройства (включая демократию).

Я склонен высоко оценивать социобиологию. Надо признать, социобиология внесла внушительный пересмотр в наше представление о самих себе. На вспаханном социобиологией поле теперь и медикам, психологам и специалистам по социокультурным дисциплинам есть что осмыслить и продумать. Еще раньше я пришел к схожим идеям, но о них несколько дальше. Во всяком случае идеи носились в воздухе.

Это и была главная основа для нового взлета эволюционистских учений в археологии и для поворота археологов к Дарвину. Общее представление об этом взлете и повороте дают книги Л. Бетцига " Деспотизм и дифференциальное воспроизведение: Дарвиновский взгляд на историю" (1989), Б. С. Лоу " Почему секс имеет значение: Дарвиновский взгляд на человеческое поведение" (2000) и сборник Ч. Майкла Бартона и Джоффри Э. Кларка " Открывая Дарвина заново: Эволюционная теория в археологическом объяснении" (Barton and Clark 1997). Рассмотрим эту новацию детальнее.

3. Эгоистичный ген и неуловимый мем. Первой ласточкой этого взлета была книга Ричарда Докинса (Richard Dawkins) " Эгоистичный ген", вышедшая на следующий год после книги Уилсона – в 1976. В этой книге дарвиновский естественный отбор был поставлен во главу угла в эволюции, но с учетом того, что он действует не на признаки фенотипа сами по себе, а на лежащие в их основе гены. Проходит сито отбора тот ген, который обусловливает признаки (физические и поведения), наиболее приспособленные для выживания в данной среде и обеспечивающие организму с этим геном наибольшие возможности воспроизводства (рождения потомков с унаследованным этим геном). Таким образом, эволюция оперирует именно генами. Она заботится о том, чтобы был отобран лучший ген, чтобы он прошел сито отбора, чтобы другие гены той же функции были отброшены, чтобы он был воспроизведен, унаследован, размножен в копиях – реплицирован. Всё в эволюции поставлено на службу этому процессу. Природе нет дела до интересов многих организмов, до их чувств и судеб. Организмы приходят и уходят. А лучшие гены живут долго. Всё устроено так, чтобы лучший ген мог проявить себя, чтобы он реплицировался и жил в идеале вечно, а из организмов – только те важны, которые несут наилучший ген, и постольку важны, поскольку они могут пронести этот ген, сменяя друг друга. Интересы успеха гена могут придти в столкновение с интересами приютившего их организма (например, для успеха гена может быть выгодным, чтобы организм рано погиб, дав жизнь потомкам). Ген о себе позаботится. Это очень эгоистичный ген. Отсюда название книги. Даже человеческий альтруизм диктуется эгоистичными интересами генов.

Но суть книги не в этой красивой метафоре. Докинс пришел к выводу, что эволюция культуры происходит тем же порядком, только наследование идет не биологическим способом, а культурным – путем обучения и подражания. Есть наследование выработанных обществом культурных качеств – традиции. Есть естественный отбор культурных элементов – одни соответствуют задачам адаптации и сохраняются в культурном багаже, другие выпадают из него. Докинс предложил ввести для обозначения таких дискретных элементов культуры термин " мемы". Мемы – это единицы культурной информации. За ними также стоят материальные явления – изменения в нейронах мозга, связанные с мыслью. Точно так же, как гены передаются от поколения поколению при биологическом воспроизведении, так мемы передаются от индивида индивиду, только обучением, и побуждают их действовать, а естественный отбор благоприятствет тем индивидам, чьи действия оказываются более выгодными для выживания. Мемы так же эгоистичны, как и гены. В 1981 г. социобиологи Ламсден и Уилсон в своей книге " Гены, разум и культура" назвали культурную единицу, аналогичную гену, не мудрствуя лукаво, " культурген", но это не привилось.

В 1982 г. Докинс выпустил еще одну книжку, продолжающую его аналогию, " Распространенный фенотип". На сей раз речь шла о поведении и культуре, которая во многом аналогична физическим признакам человека. В свое время Чайлд называл первобытное орудие " удлиненной рукой". Теперь Докинс обобщил метафору.

Его понятие " мем" очень понравилось публике, стало употребляться в дискуссиях, вошло в Оксфордский словарь английского языка. Появились книги других биологов с использованием этого понятия, например, в 2000 г. вышла книга С. Блэкмора " Машина мемов", в 2002 - книга Стивена Шеннана " Гены, мемы и человеческая история. Дарвиновская архелогия и культурная эволюция". Предложено даже выделить особую науку – " меметику" (сборник 2001 г. под ред. Р. Онгера (R. Aunger) " Дарвинизируя культуру: Статус меметики как науки").

В 1995 – 96 гг. Д. Деннет и Б. Каллен выдвинули еще одну трактовку мемов. Исходя из их " эгоистичности", то есть из того, что культурные идеи могут действовать и вопреки интересам индивида, в чьем сознании они сидят, эти исследователи охарактеризовали их как паразитирующие на человеке и предложили именовать их " культурными вирусами". На это, как указывает Шеннан, несомненно повлияла практика современного маркетинга и рекламы, использующей заражение идеями, которые отнюдь не обязательно в интересах потребителей, но непременно в интересах продавцов (Shennan 2002: 46). В 2000 г. С. Гоудин развивал ту же мысль в книге " Освобождение вируса идеи". Больше всего этот вариант теории развивал Бен Каллен (Ben Sandford Cullen). Он рано умер (в возрасте 31 года) и друзья собрали и в 2001 г. посмертно издали в Оксфорде его статьи книгой " Заразные идеи: Об эволюции, культуре, археологии и теории культурных вирусов". Каллен больше других старался реализовать эти культурные элементы в археологии. Он считал, что типы керамики и мегалитических могил представляют такие культурные вирусы и распространяются, именно как вирусы. Но этот вариант не заменил теорию мемов.

Эта теория эволюции вызвала и шквал критики. Во-первых, она в принципе мало отличается от социобиологии – как и та, проводит биологический детерминизм: многих не устраивало то, что человек выглядит в ней пассивным орудием генов и мемов, проходящих свои собственные перипетии. Во-вторых, мемы у Докинса слишком четко привязаны к индивидам. Это соответствовало общественному тяготению к индивидуализации в Америке и Англии в правление Рейгана и Тэтчер. Но правление их было недолговечно, и всё время существовала оппозиция – как политическая, так и идейная. В-третьих, если гены разработаны в микробиологии детально, материализованы под микроскопом, подлежат манипулированию, то мемы, будучи идеями, неясно переведены в единицы информации и дальнейшей детализации не подвергнуты. Теоретически они постулированы, но что дальше с ними делать, непонятно.

4. Селекционизм (Дарвиновская археология). Обзорная работа Роберта Даннела (Robert C. Dunnell, род. 1942) из университета Вашингтона в Сиэттле (рис. 2), опубликованная в 1980 г. и упомянутая в начале этой главы, оказалась очень влиятельной. У Даннела оказалось много учеников и последователей. Окончив университет штата Кентаки, а затем защитив докторскую в Йейле, он обосновался в университете Вашингтона в Сиэттле, где стал заведовать кафедрой. Там он много занимался теоретическими вопросами – методом сериации, потом типологией (книга 1971 г. – " Систематика в преистории"), потом эволюцией. Он всегда обладал большой тягой к точному научному мышлению, хоть и порой несколько схематичному.

Тогда же Джон Тайлер Боннер (впрочем, не он первый) в работе 1980 г. объявил, что такого разрыва между животными и человеком, как часто постулируют, нет, культура есть и у животных. Есть и ее эволюция. (Его книга так и называется “Эволюция культуры у животных”). Даннел подхватил это: артефакты – твердая часть поведенческого сегмента фенотипа человека, так же как гнезда – часть фенотипа птиц. Новые формы поведения, новые обычаи, новые артефакты можно рассматривать как аналоги случайных мутаций или рекомбинаций генов. Естественный отбор действует в культуре с той же закономерностью, что и в природе, только он направлен не на генетическую природу человека (там действуют свои силы), а на его культуру. Это именно естественный отбор, независимый от намерений и целей человека. В отличие от Докинса у Даннела отбор действует не на гены. а на сами артефакты и лежащие в основе их идеи.

Даннел вообще занимался в археологии формальным определением стиля. В очень проникновеннной работе 1978 г. " Стиль и функция: фундаментальная дихотомия" он разделил все типологические признаки, с которыми работают археологи, на два вида: функциональные и не имеющие функционального значения (стилистические). Первые образуют в археологии всё здание типов и культур, из вторых, предоставлявших мастерам свободный выбор или случайно избираемых, складываются стили. Это деление он провел и в эволюционное рассуждение. С первыми работает естественный отбор – и это понятно, ведь для выживания имеет значение только то, что функционально, а на вторые, на стилистические признаки естественый отбор не действует, они подвержены только случайному дрейфу (такой дрейф есть и у генов – это обычно так наз. нейтральные, неадаптивные гены).

Все предшествующие объяснения изменений в культуре сторонники Даннела отвергают как ненаучные и виталистические (Dunnell 1989; O'Brian and Holland 1995; Lyman et al. 1997): ведь объявляя тот или иной фактор (развитие техники, производительных сил или идеи) первоосновой изменений, они не объясняли, а что же движет сам этот фактор. Оставалось считать, что в начале начал лежит некая первичная жизненная сила (это и есть витализм) или природа человека или Бог. Даннел попросту снимает эту проблему. Неважно, что порождает изменчивость, это не имеет значения для анализа изменений. Не имеет значения и природа наследования, Важно лишь, что изменения наследуются, передаются от поколения к поколению, и что они по-разному сказываются на приспособленности к среде и на выживаемости, а это позволяет включиться механизму отбора.

Кроме работы Даннела представление об этой теории дает книга О'Брайена и Лаймена " Применяя эволюционную археологию" (2000).

Хотя все выступления с позиций воскрешения эволюционизма и значимости Дарвина (" эволюционная археология", " дарвиновская археология") могут быть обозначены и как " селекционизм ", многие сужают смысл этого термина, ограничивая его только деятельностью Даннела и его школы. Эта школа (М. Дж. О'Брайен, Р. Л. Лаймен, Т. Д. Холлэнд, Ф. Д. Наймен и др.) отличается прежде всего своим подходом к естественному отбору: он направлен у них не столько на индивида, сколько на популяцию, в человеческом обществе – на коллектив, группу, конкретное общество. Выигрывают те общества, в которых действуют выгодные для выживания всего этого общества культурные признаки, обычаи и типы вещей, традиции.

Даннелл останавливается на проблеме альтруизма, самопожертвования. Как вырабатывается у человека эта нужная обществу черта вопреки инстинкту самосохранения? Если она поощряется коллективом, то человек гибнет раньше и не оставляет потомства. Решение Даннелл находит в работах У. Д. Гамильтона (60-е - 70-е гг.): когда в группе много родственников, то они имеют те же гены, что и погибший, так что поощряемая черта все-таки наследуется. Это обстоятельство, однако, сильнее проявляется в простых обществах, чем в сложных, городских.

Современная биология придает больше значения, чем Дарвин, нейтральным, не- адаптивным чертам в естественном отборе, разрывам преемственности, скачкам. Всё это Даннелл призывает включить в новую, дарвинистскую теорию культурной эволюции.

Но именно это как раз и не получается. Слабостью этой теории счтается то, что сторонники ее полностью игнорируют адаптивный, направленный характер изменений в культуре. С их точки зрения все изменения объясняются медленным постепенным естественым отбором случайных подвижек. Но как тогда объяснить быстрые разовые сдвиги, которыми так богата эволюция? (Boone and Smith 1998). Приводя суждения самых суровых критиков, утверждающих, что селекционизм – " обреченная затея, основанная на ложных теоретических предпосылках", Л. Б. Вишняцкий (2002: 26) добавляет: " Мне такая оценка " дарвиновской археологии" кажется совершенно справедливой".

В 2000 г., прибыв на год в Вашингтонский университет, я рассчитывал застать там Даннела и познакомиться с его школой. Но, хоть он и младше меня на 15 лет, он уже ушел на пенсию и покинул город, а ученики его разъехались по разным городам. Центр школы в Сиэттле растаял. В США научные кадры очень мобильны и локальные школы непостоянны.

Не столь пуристски настроенные последователи Даннела (Роберт Леонард, Джордж Джоунс и др.) признают, что наряду с естественным отбором в человечеком обществе действуют и сугубо человеческие факторы – сознательные решения индивидов и т. п., но гораздо больше эту двойственность выявляют сторонники коэволюции.

5. Коэволюция. Теории коэволюции или двойной наследственности (theory of dual inheritance), выдвинутые в книгах Кавалли-Сфорца и Фелдмена (1981), Бойда и Ричерсона (1985), Дарема (1991) и др., также развиваются в русле Дарвиновской археологии. В них исследуются взаимоотношения между биологией и культурой. Эти теоретики признают, что в эволюции на человека действуют два механизма наследования и что они различны и работают различными путями, но оба подчиняются принципам, которые установлены Дарвином. Оба приводят к повторению с модификациями. Но генетическая передача основана на воспроизводстве потомства, а культурная – на обучении и подражании. Она не связана с необходимостью ждать роста поколений, поэтому осуществляется гораздо быстрее, не связана и непременно с кровным родством. Более того, она столь отделена от организмов, что может быть и вредной для их выживания, мальадаптивной. Сторонники этой теории отрицают прямую зависимость культурных признаков от биологического фенотипа человека, то есть от природы индивидов. Физический тип лишь определяет рамки, в которых возможна изменчивость культурных признаков, и рамки эти очень широкие. Сознательные действия людей имеют не меньшее значение для изменения культуры, чем стихийные факторы естественного отбора.

Эти принципы проводят итальянский генетик Лука Кавалли-Сфорца (Luca L. Cavalli-Sforza) вместе с американцем Маркусом У. Фелдменом (Marcus W. Feldman) в книге 1981 г. " Культурная передача и эволюция: количественный подход". Кавалли-Сфорца (род. 1922) вообще инициатор ряда направлений в исследованиях. В 1960-е годы он изучал территориальное распределение ряда генов. В 1971 г. выпустил книгу (в соавторстве с У. Бодмером) " Генетика человеческих популяций". В статьях 1971 – 73 гг. он и культур-антрополог А. Дж. Эммермен (A. J. Ammerman) ввели в обсуждение археологов математическую модель диффузии ранних земледельцев " волной продвижения" (wave of advance), выдвинутую еще в 1937 г. генетиком Роналдом Фишером для характеристики распространения гена. Впоследствии Лука Кавалли-Сфорца и его сотрудники выпустили капитальные сводные труды по достижениям генетики в изучении расселения человеческих популяций – рас и народностей. Идея коэволюции у Кавалли-Сфорца связывала его интерес к происхождению языков и культур с его специальностью – генетикой.

Одновременно с Кавалли-Сфорца и Фелдменом о коэволюции заговорили социобиологи Ламбден и Уилсон, но для тех это было лишь констатацией двух типов наследования, действующих применительно и к животным и к человеку – генетического и негенетического (культурного). Кавалли-Сфорца же и Маркус Фелдмен в основном занялись культурной информацией. Они постарались разработать культурную передачу информации в таком же количественном духе, в каком разработаны исследования генов. В частности они исследовали, сколько видов информации передается от родителей (обычно того же пола) детям, а сколько от других людей, какова скорость распространения культурной информации по территории и проч.

Уильям Дарем в статьях 1979 – 1992 гг. и в книге " Эволюционная теория культуры" (1991) также отстаивает концепцию двойной наследственности, но при этом заметно уподобляет наследственность культурную наследственности биологической. Он считает, что культура в ходе эволюции точно так же ветвилась на дочерние культуры, как биологические виды – по принципам кладистики, то есть генеалогического древа. При этом он ссылается на такой же путь деления праязыков на семьи, семей – на языки и диалекты. Но разошедшиеся биологические виды не гибридизирутся, языки имеют жесткие грамматические структуры, а вне их (например, в словаре) смешиваются весьма интенсивно. Культуры же не имеют этих особенностей. Их ветви переплетаются и сливаются очень разнообразно (рис. 3). На это указали критики этого " филогенетического" варианта теории (Джон Мур, Джон Террел и др.).

Особенное внимание вызвала книга экологов Роберта Бойда и Питера Ричерсона (Robert Boyd, Peter Richerson) " Культура и эволюционный процесс", авторы которой также отстаивает теорию “ двойной наследственности ”. Они рассматривают структуры культурной трансмиссии и их соответствие моделям генетической передачи информации. Они считают, что " культурная передача - столь же точный и постоянный механизм наследования, как гены" (Boyd and Richerson 1985: 55). Но изменения в культуре часто целенаправлены (guided variation), потому что молодежь применяет методы, которым обучилась у родителей и старших с учетом собственного опыта, и вводит инновации.

Развитие теория двойной наследственности получила в книгах Мэшнера " Дарвиновские археологии" (Mashner 1996) и Стивена Майтена " Преистория сознания. Когнитивное происхождение искусства и науки" (Mithen 1996). Были и другие книги, но Бойд и Ричерсон обсуждаются и цитируются больше всего.

В передаче культурной информации Бойд и Ричерсон видят три разновидности: 1) передачу под прямым влиянием (directly biased transmission) - когда заимствуется некая завидная, явно полезная вещь или такой же обычай, 2) передачу под косвенным влиянием (indirectly biased transmission) – когда заимствуется нечто потому, что тот у кого заимствуется, обладает престижем (сам объект заимствования может оказаться и дурным), и 3) конформистскую передачу (conformist transmission) – когда нечто заимствуется просто потому, что все этим обладают.

Культура у Бойда и Ричерсона – не адаптивна, не является фенотипическим ответом на стресс. Это информация, воздействующая на культурный фенотип, полученный индивидами в порядке имитации или обучением, и это наследуемая система. В ней сочетаются наследуемые и приобретенные черты. Наследственность двоякая: генетическая и культурная. Изменчивость вызывается случайными причинами (ошибки и т. п.), но чаще оказывается 1) направленной (специально предназначенной для передачи последующим поколениям), 2) предвзятой (обусловленной моделями, выработанными у данного индивида – это “культурный отбор”), а также 3) селективной - в порядке естественного отбора.

По логике Бойда и Ричерсона, нормой является континуитет, а не резкие изменения. Они пришли к выводу, что миллионы лет естественного отбора сформировали человеческий мозг, способный принимать решения для жизни в маленьких сообществах и насчет событий, происходящих в короткие промежутки времени. Но технический прогресс объединил огромные массы людей и потребовал предвидеть надолго вперед. Здесь человеческий мозг оказался неадекватен, он часто пасует, сбивается и ошибается. Это приводит ко всё более разрушительным катастрофам.

Значение этой мысли Бойда и Ричерсона сейчас подчеркивает Триггер (Trigger 2003; 2004).

6. Природа человека и цивилизация - взгляд из России. В начале 1960-х годов я пришел к схожим выводам о природе человека и ее несоответствии современной цивилизации.

Тогда курс основ археологии в ленинградском университете стал читать первокурсникам всего факультета заведующий нашей кафедрой проф. М. И. Артамонов, директор Эрмитажа. Курсы о скифах и бронзовом веке он читал археологам увлекательно, а этот курс ему не удался. Вероятно, вследствие занятости он не мог уделить достаточно времени подготовке, а еще важнее – что старая программа, спущенная из Москвы, была крайне неудовлетворительна. Вместо характеристики науки предлагалось делать обзор памятников страны в хронологическом порядке. Это было скучно, студенты плохо слушали, шумели. Михаил Илларионович не привык к такому приему и к 1963 г. читать отказался, поручив этот курс мне. Я перестроил всю программу (новая описана в Клейн 1982) и начал курс с лекций о значении археологии и преистории.