Часть III. Культурно-историческая археология 9 страница

Конечно, он занимался там и мирной, научной деятельностью – раскапывал старые могилы, собирал греческие и римские монеты, писал научные работы.

Когда в 1882 г. в Боснии началось восстание мусульманского населения против Австрии, поддержанное славянами, Эванс присоединился к новым повстанцам, долго жил в их лагере и писал в английскую прессу о поражениях австрийских войск. Дом его стал конспиративной квартирой. Когда сведения дошли до австрийской разведки, Эванс был арестован, провел полтора месяца в тюрьме, и ему было предложено немедленно покинуть австрийскую территорию.

В 1883 г. 32-летний Эванс с женой отправились в путешествие по Греции, где Эванс посетил места раскопок Шлимана, побывал и в доме Шлимана в Афинах. Шлиману он предъявил рекомендательное письмо своего отца и тот поселил его у себя как гостя. Они подолгу обсуждали проблемы микенской культуры. Вообще-то Эванс больше интересовался первобытной археологией, но и классическое образование имел. А микенская культура как раз соединяла обе отрасли. Вставал ли вопрос о критских корнях этой культуры? Именно в 1883 году вышла книга Мильххофера о критских началах греческой культуры и критских каменных печатях с иероглифами. Эванс обратил внимание на сходство женских нарядов на микенских и критских изображениях. В этом же году Шлиман получил разрешение копать Кефалу и через три года попытался начать раскопки на Крите, но отказался от этой идеи.

А Эванс, вернувшись в Англию, принял пост хранителя Эшмолеанского музея Оксфордского университета. Музей был в скверном состоянии, Эванс его упорядочил и перевел в новое здание. Приобрел ряд частных коллекций, от Флиндерса Питри получил большую коллекцию вещей из его раскопок в Египте, проводил и сам раскопки. Раскапывал римскую виллу близ Фрилфорда.

Предлагали ему стать профессором археологии в Оксфорде. Ему не понравилось, что планировался пост профессора " классической археологии". По-видимому, - возмущался он в письме к тестю, - члены совета, включая Ньютона из Британского музея, " рассматривают археологию как оканчивающуюся с христианской эрой. Во всяком случае, ограничивать профессорство археологии классическими временами кажется мне столь же разумным, как создавать кафедру островной географии или мезозойской геологии" (Evans 1943: 261, также 281). Он явно был за единую археологию, объединяющую классическую с первобытной. Сам он занимался и той и другой.

В 1886 г. раскопал бескурганный могильник погребальных урн в Эйлсфорде (графство Кент в юго-восточной Британии), где, впрочем, погребения располагались кругами, возможно, там что-то вроде насыпей и было. Это была латенская культура, кельты. В публикации 1890 г. он опознал в погребенных бельгов, то есть группу мигрантов с материка. Это нарушило традицию различать в британской преистории только три вторжения – неолитическое да бронзового и железного веков. Выходит, в рамках одного лишь железного века было несколько вторжений.

Пытаясь объяснить, что побудило молодого Эванса так судить о британском латене, объяснять его с позиций " миграционной гипотезы" (" invasion hypothesis"), Грэйем Кларк рассуждает о британском островном комплексе неполноценности. Из-за него, дескать, исследователи стеснялись наделять первобытных британцев способностью изобретать самим что-либо для себя или хотя бы имитировать более развитых европейцев с материка (Clark 1966). Думаю, дело не в особой стеснительности: ведь миграционные объяснения британцы применяли не только к своим предкам. Истинные причины лежали, видимо, ближе к формированию взглядов Флиндерса Питри. Земля Балкан повидала за исторически короткий срок много вторжений – македонское, римское, славянское, турецкое, австрийское, венецианское – и сохранила этническую пестроту и напряженность. Прожив годы на этой земле, Эванс считал такое положение нормой и видел его следы везде.

В 1896 г. Эванс в статье " Восточный вопрос в антропологии" писал о широком распространении индоевропейцев и семитов. Если в случае с бельгами он реконструировал инвазию в Британию, то распространение больших языковых семей рисовалось ему протекавшим центробежными миграциями (в 1911 г. это повторил его друг Майрс в книге " Рассвет истории").

4. Эванс на Крите и раскопки Кносса. Уже давно Эванс коллекционировал мелкие древности – монеты и печати. Это увлечение объясняет его сводная сестра Джоан:

" Эванс был сугубо близорук, но отказывался носить очки. Без них, поднося к глазам на расстояние нескольких дюймов мелкие вещицы, он мог видеть их чрезвычайно подробно, в то время как всё остальное расплывалось в туманные пятна. Значит, мельчайшие детали, которые он видел с микроскопической точностью, не отвлекаясь остальным миром, имели для него больше значения, чем для других людей" (Evans 1943: 308 – 309).

Еще в 1883 г. в одной из лавок древностей в Афинах он различил на крохотной каменной печати знаки письменности. В 1889 г. к нему в музей один торговец древностями принес древнюю каменную печать с иероглифами на всех четырех сторонах. Откуда печать ни купец, ни сам Эванс определить не могли. Через четыре года, в 1893, еще один торговец принес несколько таких печатей и пояснил, что они с Крита. Эванс обратился в Берлинский музей к лучшему знатоку классических древностей Адольфу Фуртвенглеру с просьбой определить по внешности происхождение печатей. Ответ был кратким: " Крит". То же подтвердил и Сэйс. В итоге у Эванса оказалось не менее шестидесяти оттисков с изображением печатей этого типа с иероглифами. Все оригиналы происходили с Крита.

В 1893 у него умерла жена и родилась сводная сестра, а в 1894, когда ему было 43 года, он опубликовал книгу о своих иероглифических печатях – " Критские пиктографы". В книге он писал, что коль скоро на Крите существовала древнейшая в Европе иероглифическая письменность, современная египетской, но не совпадающая с ней, на Крите нужно искать древнейшую в Европе цивилизацию, культуру очень высокого уровня.

Это означало существенный перелом в его научных целях и интересах: на место римско-британских древностей выдвинулись преклассические – те, что были у Шлимана. Он поехал на Крит – через 8 лет после Шлимана, 4 года спустя после смерти Шлимана. Он путешествовал по всему острову, везде скупая древности. В 1895 г. он получил разрешение на раскопки холма Кефала и даже купил четверть холма. Вместе с американцем Стилмэном он осмотрел раскопанные им строения и записал в дневник: " Они очень сложны, насколько можно судить по тому, что видно глазу, но вряд ли это сам Лабиринт, как это предполагает Стилмэн". А позже приписал: " Нет, по дальнейшему обследованию, я думаю, что это должно быть так! " (Evans 1943: 312). В отличие от отца, Артур Эванс вообще был скор на интерпретации и затем редко отказывался от них. Уже в июне 1896 г. он записал в дневник название для новой культуры, которую еще предстояло открыть:

" Великие дни Крита были те, отражение которых мы находим в Гомеровских поэмах – период Микенской культуры, к которой, по крайней мере, здесь, мы склоны были бы дать имя " минойская". … Красочная оригинальность, которая является преобладающей чертой такого классического искусства, какое расцветало здесь, есть свидетельство общей изоляции критских городов от остального эллинского мира. Золотой век Крита лежит далеко за пределами исторического периода: его культура не только показывает единство в тех морях, никогда не достигнутое прежде, но и практически идентична с культурой Пелопоннеса и большой частью Эгейского мира" (Evans 1943: 320 – 321).

Он планировал начать раскопки, но турки, владевшие островом, чинили ему всяческие препятствия: они не забыли его помощи балканским повстанцам, да и на остров он приехал в тревожное время – назревало восстание греческих критян против Турции. Возможно, Эванса тянули на остров не только научные интересы, и не только скупкой древностей занимался он по всему острову. Пришлось уехать в Англию, а летом 1896 г. на острове вспыхнули столкновения между турками и греками, начались поджоги и резня, на сей раз греки резали и изгоняли турок. В огне погибли находки Миноса Калокериноса. В 1898 г. туркам пришлось покинуть остров, и он был поставлен под совместное управление Англии, Франции и России (и лишь в 1912 г. присоединен к Греции). Вот теперь, в 1900 г., Эванс снова появился на острове; на деньги, полученные от отца, купил весь холм Кефала, построил там дом и в августе 1900 г. в возрасте, близком к 50, приступил к раскопкам места, где по местным преданиям находился древний город Кносс, столица Миноса. Так Эванс встретил ХХ век.

Не надеясь на свой опыт, Эванс пригласил вести раскопки (под своим общим руководством) ученика Флиндерса Питри, Дэвида Джорджа Хогарта и его младшего коллегу Данкена Маккензи (Duncan Mackenzie), которые перед тем раскопали раннеисторическое поселение Филакопи на о. Мелосе. Хогарт (D. G. Hogarth, 1862 – 1927; см. Lock 1990), на 11 лет младше Эванса, - личность примечательная. Он тоже окончил Оксфордский университет, копал на Кипре и три сезона в Египте, а во время освободительной войны против турок на Крите был корреспондентом " Таймс" (дело очень близкое Эвансу). Затем он возглавил Британскую Археологическую Школу в Афинах и с помощью Маккензи вел три года раскопки Филакопи на Мелосе, после чего оставил руководство Школой и присоединился к Эвансу на Крите. Во время Первой мировой войны он стал видным офицером английской разведки и поднял арабское восстание против Турции. Не исключено, что он был агентом разведки и раньше, во время антитурецкого восстания на Крите. Съемка планов и точная запись обстоятельств была для таких людей профессиональным делом.

Наняв 30 рабочих (потом число их возросло в несколько раз), Эванс заставил их работать очень тщательно, просеивая землю и не упуская ничего. Конкретно всеми раскопками ведал Хогарт, Маккензи вел полевой дневник и обрабатывал керамику (классифицировал, строил типологию), а сам Эванс осуществлял самые общие стратегические решения (куда направлять деньги и раскопки) и принимал каждую новую находку, продумывая их интерпретацию (Evans 1943: 330). Собственные записи он вел очень скупо, полагаясь на Маккензи. Был еще и архитектор Теодор Файф, обязанностью которого было прослеживать стены и чертить план.

С самого начала работы Эванс убедился, что в отличие от древних греческих городов, здесь нет греческих и римских слоев, а это значит, что руины древних, догреческих построек сохранились лучше: не было кому растаскивать на камень древние постройки.

Первое, что привлекало Эванса в Кноссе было обилие памятников с непонятной письменностью – не только печатей, но и табличек, надписи были и на сосудах и других предметах. Скоро Эванс выделил три системы письма: иероглифическую (пиктографы) и линейную двух типов: А и Б. Но с течением времени из земли всё больше выступал сохранившийся величественный дворец, на обгоревших стенах сохранились фрагменты фресковой росписи - фигура юноши. Это был фрагмент торжественного шествия – были найдены и другие фигуры. Потом фрагменты еще одного шествия. Фигуры в натуральную величину, все босые – значит, шествие ритуальное.

На других фресках были изображены сцены весьма опасных игр юношей и девушек с разъяренными быками, заставившие вспомнить не только испанскую корриду, но и предание о жертвоприношении пленных афинских девушек и юношей чудовищному Минотавру в лабиринте. Поскольку дворец оказался огромным (16 000 кв. м) и многокомнатным, а план его очень сложным, стало ясно, что он и послужил прототипом лабиринта для греческих мореплавателей. Дворец, видимо, и назывался лабиринтом, так как в его помещениях были установлены двойные топоры, название которых " лабрисса" в греческом языке было чужим, заимствованным из какого-то негреческого. Дворец или храм греки назвали по священному символу, а название стало в греческом (а за ним и во всех европейских) обозначать запутанное помещение, из которого не выбраться.

Было обнаружено и помещение для омовений, а рядом – тронный зал с каменным троном. Зал покрупнее, с двойными топорами, был, вероятно, парадным. Все помещения дворца группировались вокруг внутреннего дворика, на котором, очевидно, и происходили сцены с быками. Многоэтажность, лестницы, водостоки, водопроводы и водоотводы, сливные уборные – всё это говорит о высокой городской цивилизации. Дворец не укреплен, не обнесен крепостными стенами и башнями. Этим подтверждается предание о морском владычестве Миноса: при мощном флоте не было надобности строить крепости: к острову могли приплыть только подвластные, принося дань и жертвы.

Таковы были открытия сделанные в основном за пять лет раскопок: 1900 – 1904 (рис. 17.1).

" Эванс мог чувствовать себя счастливым, - писала его сводная сестра Джоан Эванс в биографии своих отца и брата. – Он рассчитывал отыскать письменность; он нашел их четыре и не мог прочесть ни одну. Но Время и Случай дали ему открыть новую цивилизацию, и он должен был сделать ее понятной для других людей. К счастью, это было вполне в его вкусе: сидеть в прекрасной средиземноморской стране, аристократичной и человечной в своих чувствованиях, создающей искусство, блестящее по цвету и уникальное по форме… Это снабдило его тайнами, ждущими решения, и оракулами для интерпретации, и открыло новый мир, в котором можно жить - мир, который, казалось, изолирует его от мира, в котором он не мог найти себе места".

И она поясняла эту мысль четкой формулировкой: " Он был романтиком, нуждавшимся в побеге от современности" (Evans 1943: 173, 350). Похоже, что именно такие чувства заставляли Эванса зарываться в коллекционирование (о связи коллекционирования вообще с эскапизмом см. Клейн 1997), и они же гнали его на Балканы и на Крит. Джон Бинтлиф связывает это настроение Эванса с общим разочарованием интеллектуалов конца XIX века в бездушной буржуазной цивилизации - разочаровании, выразившемся в критическом реализме и импрессионизме, а ярче всего в эскапизме Гогена, уединившегося на Гаити (Bintliff 1984: 35). Эванс избрал другой далекий остров.

5. Эванс как лидер британской археологии. В 1908 г. Эванс отказался от поста хранителя Эшмолеанского музея и занялся руководством Британскими школами в Афинах и Риме. Одновременно он был президентом Эллинского Нумизматического обществ. Во время Первой мировой войны он был президентом Общества антиквариев Лондона и Британской ассоциации развития науки. По окончании войны он за свой счет отправился на Версальскую мирную конференцию как представитель южных славян и ходатай за Британский институт в Египте и Британскую школу в Иерусалиме. Эванс старался убедить министра иностранных дел Англии Бэлфура в желательности создать Югославию. На Рапалльской конференции 1922 г. территория Югославии была утверждена, правда, не столь обширной, как хотел Эванс.

После первого же сезона раскопок в Кноссе Эванс был избран членом Королевского общества. В 1911 г. ему был пожалован титул сэра. Бесчисленное количество золотых медалей, дипломов и премий сделало сэра Артура Эванса, как пишет Тим Марри в своей энциклопедии, " самым почитаемым археологом его поколения" (Murray 1999с: 217).

6. Идея морской державы. Первое сенсационное описание своих открытий " Дворец Миноса" он опубликовал в " Мантли Ривью" за март 1901 г., затем стали выходить сначала в 1904 – 1906 гг. " Критские дворцы" и " Критская вазовая живопись" Дункана Маккензи, а потом с 1921 по 1935 гг. четыре капитальных тома Артура Эванса " Дворец Миноса в Кноссе", где и были подведены итоги исследований. Эванс связал свои критские находки с египетскими через взаимные импорты. Опираясь на египетскую хронологию (сначала Э. Бругша, позже Эд. Мейера), он получил датировки, обозначившие колоссальную протяженность наслоений в Кноссе – с 3400 по 1100 гг. до н. э. для городской культуры и, из расчета по три фута на тысячелетие, XII – X тыс. до н. э. для начала неолита (последние цифры явно завышены).

Еще в 1904 г. Эванс назвал в печати новооткрытую цивилизацию " минойской" в честь критского морского владыки Миноса (название, как мы видели, припасенное еще до раскопок). И, хотя Дёрпфельд и другие исследователи возражали, аргументируя, что абсурдно называть цивилизацию, державшуюся две с половиной тысячи лет, по одному человеку, жившему где-то в ее конце, но обозначение, данное первооткрывателем, привилось. Он-то считал, что цивилизация может носить отпечаток одного человека, а эпоха – одного народа. В следующем году он разделил историю минойской цивилизации на три периода – ранне-, средне и позднеминойский, которые распадались каждый на три подпериода – I, II и III. Поговаривали, что это сделано с мистическим значением: по мифу Минос каждые 9 лет уединялся с Зевсом на его горе для получения указаний. Но скорее тут подражание Древнему, Среднему и Новому царствам Египта. Периоды выделены в основном по изменениям в керамике, и, как давно отмечалось (Обергом, Платоном и др.), основные цезуры не совпадают с радикальными переломами во всей культуре острова (Клейн 1973).

Вообще же Эванс был чрезвычайно вдохновлен высотой уровня новооткрытой цивилизации и величием морской державы Миноса. Для него это был, несомненно, прообраз Великобритании у начала европейской цивилизации. Подыскивая археологическое подтверждение морскому владычеству Миноса, он прямо сравнивал Кносс с Лондоном: " Почему Париж сильно укреплен, тогда как Лондон – практически открытый город? Град Миноса, надо напомнить, был центром великой морской державы…" (Evans 1901/1967: 168). Подчеркивая влиятельность микенской культуры и размах микенских завоеваний в Средиземноморье – от Кипра и Палестины до Италии и Испании, от Причерноморья до Египта, - Эванс напоминал, что в этой картине, установленной открытиями Шлимана и других, не хватало центральной фигуры (Ibid.: 163). Ведь античные источники единогласно указывали на Крит как на колыбель греческой цивилизации: Минос дал законы, Дедал заложил начала искусств и ремесел, повсюду основывались колонии (Минои), и могущество империи покоилось на победоносном морском флоте. А теперь мы видим, что эта культура имела дворцы, превосходившие по размеру микенские, письменность, стоявшую головой выше египетской и восточной, ибо она была уже не только иероглифической, но и слоговой, то есть почти алфавитной - за 500 лет до финикийцев! - Ibid.: 175)

Эванс и его ученики и последователи (Джон Пендлбери, Питер Уоррен, Джералд Кэдогэн) идеализировали теократическое минойское общество, рисуя жизнь в нем как безоблачную и гармоничную.

Сравнив минойские древности с не столь совершенными микенскими по уровню и датировке, Эванс полагал, что теперь ясно, откуда микенские ахейцы получили импульсы для развития, откуда они заимствовали основные блага цивилизации! Он был убежден, что почти все произведения микенского искусства сделаны критскими мастерами. Микенскую культуру он считал составной частью минойской и отвергал любые попытки ввести для нее отдельную классификацию. Местные особенности микенской культуры (мегарон как основу зданий, купольные гробницы, золотые маски в могилах, бороды микенцев и проч.) он просто игнорировал. В 1907 г. он по образцу минойской составил периодизацию для всех Кикладских островов – ранне-, средне- и поздне-кикладский, тоже с делениями на I, II и III, а в 1920-е годы англичанин Аллан Дж. Б. Уэйс (Allan B. Wace, 1879 - 1957) и американец Карл У. Блейген (Carl W. Blegen, 1887 – 1971), копавшие в материковой Греции, разработали и для нее периодизацию по этому образцу: ранне-, средне- и поздне-элладские периоды I, II, III.

Обобщая эти соображения и интерпретируя их в историческом плане, Эванс считал, что микенские города долго находились в колониальной зависимости от минойского морского властелина, испытывая сильнейшее влияние минойской культуры. Что же касается самого Крита, то его никто и никогда не завоевывал. Все разрушения и бедствия на Крите Эванс объяснял землетрясениями и другими стихийными бедствиями. В 1926 г. он сам пережил большое землетрясение на Крите: " Всё скрипело и стонало, всё перекатывалось со стороны в сторону, как если бы всё рушилось. Маленькие вещицы опрокинулись, а кадка, полная воды, оказалась пустой… Тупой звук рос из-под земли, будто заглушенный рык разъяренного быка…". И Эванс добавлял:

" Археологические следствия этого очень важны. Когда в большом Кносском дворце мы находим свидетельства серий переворотов, некоторые из них того масштаба, что они вряд ли могут быть делом человека, видимо, есть резон прослеживать причины тех же сейсмических факторов, которые наверняка действовали в случае описанном выше. Можно даже зафиксировать примерно даты семи землетрясений, четыре из них – большой серьезности, между третьим тысячелетием и началом XIV века до н. э." (Evans 1943: 381 – 382).

В лекции 1912 года " Минойский мир" он утверждал, что в материалах " нет места для иностранного поселения на Крите". В критской культуре, считал он,

" мы имеем историю подъемов и упадков островной жизни и междоусобиц как те, что разрушили позднейшие города Крита, но без общей линии раскола - такой, какая могла бы произойти от иностранного вторжения. Нет разрыва… Единство цивилизации такое, что почти навязывает заключение, что тут преемственность расы" (цит. по Palmer 1961: 158).

Как и у некоторых других миграционистов (в частности, Косинны), у него был двойной стандарт: те разрушения и переломы, которые происходили в окружающих областях, он объяснял вторжением, а те, что на Крите, – стихийными бедствиями; тут он был не диффузионистом, а автохтонистом. Занимаясь Критом, я был вынужден признать, что предание сообщает как минимум о семи вторжениях на Крит за два тысячелетия – II и III до н. э., и о том же говорят археологические данные (Клейн 1971, 2000в).

Эванс и его последователи допускали, что лишь в самом конце параллельного существования двух цивилизаций, основной и зависимой, империя ослабла из-за стихийных бедствий, и, воспользовавшись этим, жители материка свергли минойское иго. Но даже после этого несколько столетий остров-то оставался минойским – не пришельцы владели Критом, а обедневшие местные жители, обитавшие на руинах дворцов, пользовались " упадочной" керамикой микенского типа, прежде чем микенско-ахейская цивилизация ушла со сцены и наступили Темные века. Как выражался о " кноссоцентрических взглядах Эванса" Леонард Палмер (в английском произношении Памер),

" Дух места вселился в Эванса; он как бы надел маску царя-жреца и воссел сам на гипсовом троне в Тронном Зале. Великая Микенская культура Шлимана превратилась в " материковую ветвь минойской культуры в Микенах"; микенцы стали всего лишь провинциальным вариантом той же минойской цивилизации, и он упоминает расу подвластных эллинского корня" (Palmer 1961: 158).

Любые сомнения в длительной власти минойцев и их господстве над микенскими ахейцами вызывали страшное раздражение у Эванса, и там, где он мог, он препятствовал высказыванию таких взглядов (а он был чрезвычайно влиятелен – от него зависели назначения, печатание и т. п.). Так, в начале 20-х годов Аллан Уэйс пришел к выводу что микенская цивилизация не является побочным ответвлением минойской культуры, а должна рассматриваться как скрещение континентальной и островной. Он даже заявил, что с началом Поздне-Минойского II Крит был захвачен материковыми силами (ахейцами), а разрушение дворцов в конце ПМ II было связано с восстанием островитян против пришельцев. Уэйса поддержал американец Карл Блейген. Эванс был в ярости, так что в 1923 г. Уэйсу пришлось уйти в отставку с поста директора Британской школы в Афинах, и на какое-то время он вообще был вытеснен из полевой археологии.

Уэйс вообще был против увлечения миграциями. Он ехидничал:

" Одно дело сидеть сегодня в комфортабельном кабинете в Гёттингене или Оксфорде и двигать неолитический народ из Малатии в Фарсал. Совершено другое дело было для неолитического народа переселяться со всеми манатками (lock, stock and barrel) несколько тысячелетий тому назад" (Wace 1958: 31).

Интерпретация Эванса открытой им минойской цивилизации и ее соотношений с другими выглядит как отъявленный диффузионизм, а осуществление диффузии мыслилось в основном как завоевания, вторжения, миграции. Это был диффузионизм центробежный и идеализирующий метрополию. Между тем, хотя о пристрастной позиции Эванса писали много, почти никто из историографов не трактует его как диффузиониста и миграциониста. Даже Триггер, посвятивший целые главы " имперскому синтезу" и " культурно-исторической археологии" и пишущий в рамках этой главы о диффузионизме, упоминает лишь ранние работы Эванса (" «Восточный вопрос» в антропологии" 1896 г., мог бы упомянуть и " Греческие и итальянские влияния в доримской Британии" 1893 г., перепечатка в 1904), а не интерпретацию его основных открытий на Крите (скажем, лекция 1912 г. " Минойский мир" и " Шахтные и купольные гробницы Микен и их взаимоотношения" 1929 г.). Так же поступил и Дэниел, воевавший против " гипердиффузионизма". Вызвано ли это нежеланием нанести ущерб культовой фигуре британской археологии, связанной с одним из великих археологических открытий, трудно сказать.

7. Эгоцентризм и первая европейская письменность. Реставрацию дворца Эванс осуществлял один – так, как он ее видел, на деньги, полученные от отца и свои собственные, с большим неудовольствием принимая вклады из других источников. Отцу он писал о раскопках Кносса в самом начале раскопок, в 1900:

" Кносский дворец – это была моя идея и мой труд, и это оказывается такой находкой, которую никто не может надеяться найти за всю жизнь или за много жизней. Что Фонд хочет помочь мне – это другое дело. Вот если ты согласен дать мне деньги лично – это было бы вполне приемлемо. Но мы должны сохранить также нечто от Кносса в семье. Я вполне решился не допускать, чтобы это всё растворилось в общем котле, решился по многим причинам, но особенно потому, что я должен иметь полный контроль над тем, чтó я лично предпринимаю. С другими людьми это может быть иначе, но я знаю, что это так у меня; мой способ, быть может, не лучший, но это единственный способ, которым я могу работать" (цит. по Evans 1943: 335).

Как у Шлимана: " разделенная работа – не работа".

Хотя общая характеристика минойской культуры надолго оттеснила с первого места у Эванса его основное увлечение – печати с иероглифами, идею ранней европейской письменности, но не вытеснила совсем. Он тщательно собирал все печати, их оттиски и таблички, надеясь их расшифровать – собрал около трех тысяч надписей. Но у него ничего не получалось. Верный своей идее догреческой критской культуры как создательнице письменности и отсутствию ахейцев на Крите, он считал язык этой культуры и письменности негреческим, ища ключ к расшифровке в языках Египта и Ливии. И тщетно. А чтобы кто-нибудь другой не расшифровал эту письменность до него, он не публиковал массу табличек десятилетиями, сохранял монополию. Тем самым задержал расшифровку. Имея около трех тысяч надписей, он обнародовал в 1909 г. в томе " Scripta Minoa" (" Минойские надписи") всего около 14 штук, а в 1935 г. издал около сотни.

В 1939 г. тот же американец Блейген с греком Куруниотисом, раскапывая на материке гомеровский Пилос, резиденцию Нестора, обнаружили большой дворец, а в нем около 600 табличек с линейным письмом Б. Исследователи немедленно опубликовали находки, предоставив их в распоряжение всех ученых. Война прервала всякие филологические исследования, но после войны они пошли быстрым темпом. Расшифровку сделал к 1952 г. совершенно неожиданный человек – молодой английский архитектор Майкл Вентрис. Оказалось, что таблички написаны на очень архаичном диалекте древнегреческого языка. В 1956 г. совместно с привлеченным на помощь специалистом по древнегреческому Чэдуиком он издал монографию " Документы на микенском греческом". Вентрис и Чэдуик сурово осудили Эванса за его эгоизм: " Два поколения ученых были умышленно лишены возможности конструктивно работать над проблемой" (Ventris and Chadwick 1956). Эванса поразило бы не только то, что расшифровка удалась другому, но и еще больше то, что таблички Кносса и Микен оказались греческими. Значит, Крит действительно был завоеван микенцами – это было теперь доказано!

Эванс не дожил до этого времени. Он умер в 90-летнем возрасте в 1941 г. за десятилетие до расшифровки и так и не узнал, что же написано на той тысяче табличек, которые он ревниво держал при себе. Мы-то теперь это знаем. Это был архив хозяйственной отчетности Кносского дворца. Такие же архивы хранились и в других дворцах – Пилоса, Микен и т. д. Они обрисовали нам экономику микенской культуры и ее религию. Конечно, это касается только письменности Б. Это она использовалась древнейшими греками-ахейцами, владевшими Пилосом, Микенами и захватившими Кносс. Таблички более ранней письменности А написаны тем же алфавитом, но язык негреческий и непонятен до сих пор. Исследователи предполагают его близость к языкам Малой Азии.

В Кноссе все таблички датируются примерно 1400 или 1380 гг. до н.э., в Пилосе и других местах материка – 1200. Это вроде бы подтверждает тезис Эванса об опережении минойцами микенцев. Но в июле 1960 г. англичанин Леонард Р. Палмер (Leonard R. Palmer) выступил в журнале " Обзервер" со скандальной статьей, в которой опровергал стратиграфию и хронологию кносских табличек Эванса. Анализируя дневники Эванса, он доказывал, что Эванс, прославленный как основатель лучшей полевой методики (введение послойно-квадратного метода), не разобрался в слоях многоэтажного здания: упавший пол второго этажа переместил лежавшие на нем таблички в нижний слой; в других местах стратиграфическое положение табличек было правильно помечено в дневниках Маккензи и записях Эванса, но при публикации через много лет переделано! Эванс исправлял полевые данные, подстраивая их под свою концепцию, а кое-где данные вообще не были записаны во время. Таблички Кносса, уверял Палмер, относятся к тому же времени гибели дворцов, что и на материке – ко времени ок. 1200 г. до н.э. Разгорелась жаркая дискуссия. Большинство английских археологов выступило против Палмера, на защиту культовой фигуры сэра Артура Эванса. Палмер издал в 1961 г. монографию " Микенцы и Минойцы" о главном пункте столкновения и в 1963 г. совместно с Дж. Бордмэном в Оксфорде монографию " О Кносских табличках" (Palmer 1961; Palmer and Boardman 1963).