Луноликий

Наш любимый Мастер...

Однажды Ма-цзы учил монаха. Он начертил на земле круг и сказал:

—Если ты войдешь в него, я ударю тебя; если ты не войдешь в него, я ударю тебя!

Монах едва заступил за линию, и Ма-цзы уда­рил его.

Монах сказал:

— Учитель не может бить меня!

Ма-цзы удалился, опираясь на посох.

В другой раз Хо Пон сказал Ма-цзы:

— У воды нет костей, но она легко выдержи­вает корабль весом в тысячу тонн. Как это про­исходит?

Ма-цзы ответил:

— Здесь нет ни воды, ни корабля — что же тебе объяснять?

Как-то Импо вез тележку, а Ма-цзы сидел, протянув ноги поперек дорожки. Импо сказал:

—Пожалуйста, учитель, убери ноги под себя.

— То, что протянуто, — ответил Ма-цзы, — не может быть втянуто!

— То, что едет вперед, не может поехать на­зад! — сказал Импо и толкнул тележку вперед.

Ноги Ма-цзы были побиты и изрезаны. Когда монахи вернулись в зал, туда вошел Ма-цзы с то­пором в руках и спросил:

— Где тот, кто искалечил мои ноги?

Импо вышел вперед и склонил голову, подстав­ляя ее под удар.

Ма-цзы опустил топор на землю.

Ма-цзы никогда не упускал возможности учить других, обычно весьма загадочным обра­зом. Даже во время своей последней болезни он дал свой знаменитый ответ, когда его спросили о здоровье. Он сказал:

— Солнцеликие будды, луноликие будды.

Однажды Ма-цзы взобрался на гору Секимон, находящуюся недалеко от его храма Цзянси. В лесу он совершил кинхин, или медитацию при ходьбе. Затем, указав на какое-то место в доли­не, он сказал сопровождавшему его монаху:

— В следующем месяце мое тело должно быть возращено земле в этом месте.

После этого он возвратился в храм.

В четвертый день следующего месяца, после омовения, Ма-цзы тихо сел на землю, скрестив ноги, и умер.

Ма-цзы прожил в Цзянси пятьдесят лет и умер в возрасте восьмидесяти лет.

Маниша, я попросил тебя выбросить свою ми­грень, и ты сделала это. Но ты сделала это, нахо­дясь рядом с бедняжкой Анандо. Она — единственное связующее звено между мною и миром. Она — мое телевидение, мое радио, мои газеты. Я ничего не слу­шаю, ничего не читаю, ничего не смотрю по телевизо­ру. В свете нашего разговора о пустом сердце ты сделала верно, отшвырнув от себя мигрень. Вот только попала она не туда, куда надо, — в бедняжку Анандо. Мигрень должна была попасть ей в голову, а попала в сердце.

Ее пустое сердце получило мигрень. Такой болезни в мире не существует, и доктору Индивару придется попотеть, прежде чем извлечь ее оттуда. В пустом серд­це хорошо иметь зеркало, но не мигрень. Лекарства от этой болезни не существует, и доктору Индивару при­дется изобрести что-то новенькое. И мне она нужна немедленно — каждое утро и каждый вечер она слу­жит единственным связующим звеном между мною и миром.

Итак, Индивар должен заняться Анандо в первую очередь. Поскольку она получила мигрень, открыв свое сердце, ей это зачтется как заслуга. Следующая серия бесед начнется завтра и будет посвящена ей. Она поступила правильно, оставив сердце открытым даже тогда, когда рядом выбрасывали мигрень. Боль­шинство людей закрыли бы окна и двери в подобной ситуации. Но она — превосходный ученик и потому понимает, что значит жить с открытым сердцем, оста­ваться незащищенной, быть бездомной.

Но Анандо, — должно быть, ты слышишь меня из своей комнаты, — никакой будда не говорил: «Держите свое сердце открытым, когда рядом кто-то выбрасыва­ет мигрень». Ты совершила чудо. Рефлексы работают автоматически: когда кто-нибудь бросает пыль в вашу сторону, глаза закрываются тут же сами собой. Есте­ственно, когда кто-нибудь бросает мигрень, сердце должно закрыться, чтобы мигрень не попала в него. Но ты отважилась оставить свое сердце открытым. Ты проявила огромное мужество. Я могу полагаться на тебя, зная, что твое сердце при любых обстоятельствах остается открытым. Поначалу это может причинять боль — но только поначалу.

Гаутаме Будде приписывают следующие слова: «То, что горько вначале, сладко в конце, и то, что сладко вначале, горько в конце». Это очень важное заявление для всех тех, кто ступил на путь.

История, которую принесла Маниша:

Однажды Ма-цзы учил монаха. Он начертил на земле круг и сказал: «Если ты войдешь в него, я ударю тебя; если ты не войдешь в него, я ударю тебя!»

Это типично для дзэн. Учителя использовали этот прием по-разному. Если ты скажешь что-то, я ударю тебя; если ты ничего не скажешь, я ударю тебя. В лю­бом случае ты получишь удар. Так и здесь.

Ма-цзы говорит: «Если ты войдешь в него, я уда­рю тебя; если ты не войдешь в него, я все равно ударю тебя!»

Монах едва заступил за линию, и Ма-цзы ударил его.

В чем же смысл этой странной истории? Монах сказал: «Учитель не может бить меня!» Ма-цзы удалился, опираясь на посох, даже не потру­дившись ответить ученику.

В любом случае ты получаешь удар. Это лишь озна­чает, что удар должен пробудить тебя. Что бы ты ни сделал — это не имеет никакого значения. Войдешь ли ты в круг, останешься ли ты стоять на месте — в лю­бом случае удар тебя не минует. Важно не то, что ты делаешь, важно лишь твое пробуждение. Если ученик поймет, о чем его попросили, он обретет просветление. Учитель просит его обрести просветление, чтобы боль­ше не нуждаться в тумаках.

Но ученик ошибся. Он сказал учителю: «Учитель не может бить меня!» Ма-цзы удалился, опираясь на посох, оставив ученика медитировать над тем, что слу­чилось. Ма-цзы спонтанно использовал всевозможные приемы, но за ними всегда скрывался секрет. В самых странных ситуациях просветленный человек всегда увидит этот секрет.

В другой раз Хо Пон сказал Ма-цзы:

— У воды нет костей, но она легко выдержи­вает корабль весом в тысячу тонн. Как это про­исходит?

Ма-цзы ответил:

— Здесь нет ни воды, ни корабля — что же тебе объяснять?

Под этим он подразумевал: «Не задавай мне интел­лектуальных, философских вопросов. Я здесь лишь для того, чтобы дать тебе возможность приобрести экзи­стенциальный опыт.

Я вспомнил одну забавную историю.

Идет суд над двумя друзьями. Об их дружбе знали все в городе, но однажды полиция задержала их, когда они дрались между собой, и привела в суд.

— Из-за чего возникла драка? — спрашивает су­дья.

Друзья переглянулись между собой.

— Говори ты, — попросил первый.

—Нет, уж лучше ты, — говорит второй.

— Пусть говорит, кто хочет, только пусть уж ска­жет! — нетерпеливо восклицает судья.

— Нам стыдно признаться, — говорят они в один голос, — мы согласны на любое наказание, только не требуйте, чтобы мы рассказали о причине ссоры.

—Но я не могу предъявить вам обвинение, — отве­чает судья, — пока не буду знать причины драки, при­ведшей к беспорядку на улице!

В конце концов им пришлось признаться. Один из друзей стал рассказывать:

— Пожалуйста, простите нас, вопрос был совершен­но абстрактный, философский. Мы сидели на берегу реки, и вдруг мой друг сказал, что собирается купить буйвола. Я сказал, что не возражаю, но он должен пом­нить, что я собираюсь приобрести ферму, и его буйвол не должен на нее заходить. Я — человек строгих пра­вил. На это мой друг возразил: «Твоя ферма? Подума­ешь! Никто не сможет остановить моего буйвола, если он захочет на нее зайти. Ты считаешься моим другом и не хочешь пускать моего буйвола к себе на ферму. Хороша дружба!»

Я ответил: «Дружба тут ни при чем — бизнес есть бизнес».

Тогда мой друг, собиравшийся купить буйвола, ска­зал: «Ладно, посмотрим, как ты будешь останавливать моего буйвола, где твоя ферма?»

Я начертил пальцем на песке квадрат и сказал: «Вот она, а где твой буйвол?»

Мой друг поставил палец на нарисованный мной квадрат и сказал: «Вот он. Посмотрим, что ты сдела­ешь?»

Так все и началось.

— Но где же ваша ферма и где же буйвол? — спро­сил судья.

— В том-то и проблема, — сказал один из друзей, — потому-то мы и стеснялись признаться, что вопрос этот философский, неопределенный. Нет никакого буйвола и нет никакой фермы — нет ничего. Была только жара. И мы совершенно забыли, что дрались из-за того, что существовало лишь в нашем воображении.

Можете смеяться, но не кажется ли вам?.. Ведь люди дрались и из-за вопроса о том, существует ли Бог. Разве это чем-то отличается от драки из-за буйвола? Люди дрались из-за того, сколько преисподней существует.

Индусы верят в один-единственный ад, джайнисты же считают, что существует три ада — одного ада недоста­точно для преступников всех родов. Кто-то украл цы­пленка, другой убил человека — нельзя же помещать в один и тот же ад обоих. Это будет несправедливо. По­тому у них три ада, куда помещают людей в зависимо­сти от тяжести совершенного преступления.

У Гаутамы Будды их было семь. Он считал, что трех преисподних недостаточно, чтобы разделить все пре­ступления на категории. Вас, возможно, удивит это, но еще один философ, Аджит Кешмабал, современ­ник Будды и Махавиры, считал, что количество адов должно равняться семидесяти семи — ни больше, ни меньше. Только при таком количестве все преступле­ния могут быть разделены на категории.

Никто по сей день не знает, где находится ад. А фи­лософы, с пеной у рта, отстаивали свою правоту. На­пример, индусы говорят, что ад должен быть лишь один, но он может быть разделен на сколько угодно ча­стей. Какой же смысл в семидесяти семи преисподних? Можно разделить ад и на семьдесят семь частей. Не ду­майте, что эти люди дураки. Это — великие философы. Но чего стоят проблемы, которые они создают вокруг Бога! Никто не видел Бога. Это — просто идея.

Есть религии, обходящиеся без Бога. В джайнизме нет Бога, в буддизме нет Бога, в даосизме нет Бога. Бог — вовсе не обязательное условие для существования рели­гии. Кроме того, существуют различные описания Бога. Ветхий Завет утверждает, что Бог гневен, ревнив и раз­дражителен. Не стоит Бога беспокоить! Согласно тек­стам, Бог высказался о себе примерно так: «Я — очень ревнивый Бог. И запомните, я вам не дядюшка, а Отец. Так что не ждите от меня ничего приятного!»

А Иисус сказал: «Бог — это любовь».

Индусы же утверждают: «Бог — это справедли­вость». Любовь не может быть справедливой. Можно любить кого-то и прощать ему все, а можно не любить кого-то и наказывать за все — даже за преступления, которые тот не совершил. Любовь — ненадежная шту­ка. Бог должен быть справедлив, как мировой судья, — никаких симпатий, никаких антипатий.

В словах Ма-цзы: «Здесь нет ни воды, ни корабля — что же тебе объяснять?» заключены все эти мысли. Не увлекайтесь абстрактными концепциями — все эти философские споры и разговоры на отвлеченные темы никого никуда не привели.

У Бога христиан семья маленькая: единственный сын Иисус Христос да Дух Святой. Странное семей­ство — без женщины, если, конечно, Святой Дух не выполняет функцию женщины. Но Святой Дух никак не может быть женщиной, ведь именно он повинен в за­чатии Иисуса Христа непорочной девой Марией. С дру­гой же стороны, христиане утверждают, что Бог и Свя­той Дух — одно. Зачем же разделять их? Не затем ли, чтобы снять с Бога подозрение в растлении непорочной девственницы? Если Бог и Святой Дух едины, почему бы не сказать: «От Бога зачала она»? Почему не сказать это прямо? Почему Бог действовал через Святого Духа? Иногда я думаю, что Святой Дух — это название муж­ских достоинств Бога. И, хотя они едины, Бог оставался снаружи, пока Святой Дух делал свою работу.

Индусы говорят, что у их Бога три лица и три головы на одном теле. Видел ли кто-нибудь что-то... Возможно, в цирке можно увидеть ребенка-урода с тремя голова­ми или четырьмя руками. Для чего же индусскому богу три головы? Индусы утверждают, что благодаря этому он может смотреть в трех направлениях. Если человек с одной головой умудряется смотреть во всех направ­лениях, зачем же Богу по голове для каждого направ­ления? Возможно, его голова намертво прикреплена к туловищу? Ему потребуется три пары очков. А каково телу, подобному человеческому, удерживать вес этих трех голов? Ему будет трудно вставать во весь рост. Да и ложиться в постель ему будет нелегко — попробуй разместить на подушке три головы! Может быть, их можно отвинчивать перед сном?

Но я не думаю, что такая операция возможна и в наши дни. А тексты ничего не говорят о хирургах, сни­мавших головы Бога. Очевидно, шурупы заржавели. Да и откуда ему было взять отвертку? К тому же можете не сомневаться, что три головы не способны прийти к единому мнению. Не думаю, что Бог сможет сделать хотя бы шаг, потому что остальные две головы никогда не будут к этому готовы. Так что Богу приходится оста­ваться все время на одном месте.

Но что кажется еще более странным, так это то, что индусы убеждены, будто у их бога тысяча рук. Три го­ловы и тысяча рук! Кому вы это рассказываете? Он бу­дет похож на осьминога.

Буддизм и джайнизм, столкнувшись с трудностью визуализации Бога, просто решили отказаться от Бога. И эти религии оказались весьма жизнеспособными.

Ма-цзы говорил, что его не интересует ничто из того, что не относится к существованию. В этом — осо­бый вклад Ма-цзы в развитие человеческого сознания. Не забивайте голову философскими концепциями, привязывайте все к существованию!

Как-то Импо вез тележку, а Ма-цзы сидел, протянув ноги поперек дорожки. Импо сказал:

— Пожалуйста, учитель, убери ноги под себя.

— То, что протянуто, — ответил Ма-цзы, — не может быть втянуто!

— То, что едет вперед, не может поехать на­зад! — сказал Импо и толкнул тележку вперед.

Ноги Ма-цзы были побиты и изрезаны. Когда монахи вернулись в зал, туда вошел Ма-цзы с то­пором в руках и спросил:

— Где тот, кто искалечил мои ноги?

Импо вышел вперед и склонил голову, подстав­ляя ее под удар.

Ма-цзы опустил топор на землю.

Читающим подобные истории эта религия может по­казаться очень странной. Но это не так. В этих историях заключен глубокий смысл, и вы его должны понять.

Во-первых, «То, что протянуто, — ответил

Ма-цзы, — не может быть втянуто!»

Отец сказал своему сыну: «Нет ничего невозмож­ного в мире!»

Он цитировал Александра Великого.

— Я не согласен с этим, — возразил отцу ребенок, — и докажу тебе!

Он пошел в ванную комнату и вернулся назад с тю­биком зубной пасты.

— Сейчас я выдавлю пасту из тюбика, — сказал он, — а ты вернешь ее на место. Ведь ты утверждаешь, что нет ничего невозможного. Но это невозможно сде­лать — я пытался!

Ма-цзы говорит: «То, что протянуто, не может быть втянуто!» Это еще можно понимать и так: то, что стало открытым, уже не может быть скрыто. Он просто хочет сказать, что есть ситуации, в которых ни­чего нельзя вернуть назад.

Когда Генри Форд выпустил свой первый авто­мобиль, тот не имел сцепления заднего хода. Он мог ехать только вперед. Форд не подумал об этом, но это было большое упущение. Если водителю не удавалось въехать в гараж сразу же и он останавливался рядом с гаражом, ему приходилось делать крюк в несколько миль, чтобы вновь оказаться перед воротами гаража.

Генри Форд снабдил свои автомобили сцеплением за­днего хода лишь позже.

Говорят, что, когда Генри Форд предстал перед Бо­гом, между ними произошел спор.

— Ты человек большого ума, — обратился Бог к вновь преставившемуся, — изобретатель. Скажи же, оправдываешь ли ты Мое существование?

— Нет, сэр, в Вашем существовании нет ничего хо­рошего, — ответил Генри Форд Богу, — потому что Вы движетесь во времени лишь вперед. Это глупо. Я и сам когда-то совершил подобную глупость, но от Вас тако­го не ожидал. Возможно, кто-то хочет вновь посетить свое детство, а кто-то хочет заглянуть в будущее, что­бы узнать, в каком возрасте он умрет и по какой при­чине. Из-за Вас же человек застрял посередине — он не может двинуться по собственной воле ни вперед, ни назад. У него нет свободы передвижения. У меня есть к Вам еще ряд замечаний, но это — основное.

Ма-цзы хочет сказать, что, если кто-то стал юно­шей, он уже никогда не сможет стать ребенком. Он ис­пользовал любую ситуацию. Воспользовался он и этой, чтобы проверить, достанет ли у монаха смелости пере­ехать ноги учителя тачкой. Импо оказался на высоте.

«То, что едет вперед, не может поехать на­зад!» — сказал Импо и толкнул тележку вперед.

Ноги Ма-цзы были побиты и изрезаны. Когда монахи вернулись в зал, туда вошел Ма-цзы с то­пором в руках и спросил: «Где тот, кто искале­чил мои ноги?»

Импо вышел вперед и склонил голову, подстав­ляя ее под удар.

В этом жесте проявилось и мужество, и доверие. Ма-цзы ни в коей мере не был оскорблен. Толкая теле­жку вперед, Импо не думал унизить Ма-цзы, он просто отстаивал свою точку зрения. Если же Ма-цзы остает­ся верен своим принципам — а он всегда настаивал на том, чтобы давать своим ученикам свободу... Они не должны были принимать на веру все то, что им гово­рилось, они должны были сами распоряжаться своей жизнью, сами отвечать за свои поступки. Конечно же, ученик следовал наставлениям Ма-цзы, катя тележку по ногам учителя.

В монастыре у Ма-цзы было около тысячи монахов. Он вошел в зал собраний. Он не знал, кто из монахов прокатил тележку по его ногам.

Он просто спросил, поднимая топор: «Где тот, кто искалечил мои ноги?» Импо вышел вперед немедленно и склонил голову, подставляя ее под удар.

Он не стал прятаться, хотя и мог бы. Там было около тысячи человек, и среди них было легко затеряться мо­наху, чье лицо Ма-цзы не помнил. Но он вышел вперед: если учитель собирается отрубить ему голову, он готов к этому. Он вышел к учителю, чтобы воскреснуть, об­рести просветление, уйти за пределы жизни и смерти. Если учитель выбрал именно этот способ, так тому и быть.

Увидев такое смирение и доверие, Ма-цзы опустил топор на землю.

Ма-цзы никогда не упускал возможности учить других, обычно весьма загадочным образом. Даже во время своей последней болезни он дал свой зна­менитый ответ, когда его спросили о здоровье. Он сказал: «Солнцеликие будды, луноликие будды».

Это знаменитое в дзэнских кругах высказывание. Видишь ли ты перед собой солнце, символизирующее жизнь, видишь ли ты перед собой луну, символизирую­щую смерть, — для твоего просветления в этом нет ни­какой разницы. Не важно, где находится твой будда — во тьме или на свету. Природа твоего я остается все той же. «Солнцеликие будды, луноликие будды». В этом коротком афоризме Ма-цзы на пороге смерти выразил следующую мысль: «Ничто не изменится. Просто солнце заходит, и луна собирается взойти. Что касается меня — я вечен. Солнце ли на небе, луна ли на небе, я — здесь». Мастеру неведома смерть. Он знает вечность.

Однажды Ма-цзы взобрался на гору Секимон, на­ходящуюся недалеко от его храма Цзянси. В лесу он совершил кинхин, или медитацию при ходьбе.

Если вы попадете в Бодхгайю, где обрел просветле­ние Будда Гаутама, вы обнаружите там храм, возведен­ный в память о просветленных. Рядом с храмом лежат камни длинной шеренгой, а позади храма растет дере­во бодхи, под которым часто сидел Будда Гаутама. Он медитировал как сидя, так и во время ходьбы. Один час вы сидите, в безмолвии следя за своими мыслями, другой час вы медленно ходите, так же безмолвно на­блюдая свои мысли.

Это — очень ценный опыт, так как сидите ли вы, ходите ли, спите ли, бодрствуете ли, нечто остается в вас неизменным. Это нечто не меняется в вас ни ког­да вы ходите, ни когда вы сидите. Оно продолжает го­реть в вас, словно маленькая свеча, даже во время сна. Осознание длится все двадцать четыре часа — полный цикл. Это и есть совершенное просветление.

Медитация во время ходьбы называется по-японски кинхин.

Затем, указав на какое-то место в долине, он сказал сопровождавшему его монаху: «В следую­щем месяце мое тело должно быть возращено земле в этом месте».

После этого он возвратился в храм.

В четвертый день следующего месяца, после омовения, Ма-цзы тихо сел на землю, скрестив ноги, и умер.

Мастер живет с осознанием и умирает с осозна­нием. Он знал о своей смерти за месяц до ее прихода. Его чувствительность, его способность к предвиденью были абсолютны. И он указал ученику, где должно быть захоронено тело, где должна быть его могила, его самадхи. Месяц назад он сказал об этом ученику, и в следующем месяце — в четвертый день... после омове­ния Ма-цзы тихо сел на землю, скрестив ноги, и умер.

Смерть — всего лишь игра — переход из одного тела в другое или переход из тела во вселенское океа­ническое бытие.

Однажды ночью вор пробрался в дом ходжи Насреддина. Он увидел, что Насреддин крепко спит, и ре­шил собрать все ценные вещи и вынести их из дома. Но ходжа Насреддин не спал. Он просто не хотел мешать работать другому человеку. Приоткрыв один глаз, он увидел, что делает вор, и продолжал отдыхать. Когда же вор стал уходить с собранными вещами, Насреддин последовал за ним.

Вор, увидев это, испугался.

— Зачем ты преследуешь меня? — спросил он.

— Разве ты забыл? — ответил ему ходжа. — Мы переезжаем. Ты вынес все из моего дома, зачем же мне там оставаться одному?

— Прости меня, — взмолился испуганный вор, — давай разберем вещи, которые есть у меня, забери свое — ведь я обворовал и другие дома — и возвра­щайся к себе.

—Ну нет, — ответил ходжа Насреддин, — либо ты отдаешь мне все вещи, либо я не отстану от тебя.

— Похоже, ты еще больший вор, чем я! — восклик­нул воришка. — Но, скажи на милость, почему ты мол­чал, когда я собирал все твои вещи?

—Я никогда не мешаю работать другим.

Вору пришлось бросить на землю все краденые вещи. У него даже глаза увлажнились, так как он вынес из других домов немало красивых вещей. Он сказал:

— Такого человека, как ты, я не встречал в своей жизни... и, если я приглашу тебя в свой дом... наверное, ты станешь хозяином, а я твоим слугой. У меня есть жена...

— Не вижу в этом никакой проблемы. Можем по­делиться всем. Ведь мы — партнеры. Не упускай воз­можности заполучить в сообщники такого мудрого человека.

Но вор удрал, оставив все вещи.

Если умирает мастер, он просто меняет свой дом. Нет даже и тени печали, напротив, он ждет с большим интересом, когда неведомое отворит перед ним свои двери. В этом теле он прожил достаточно долго — семь­десят лет, восемьдесят лет... пришло время сменить его. Тело стареет, оно все хуже и хуже функционирует. Пришло время обзавестись новым телом.

Мастер нисколько не опечален фактом своей скорой смерти. Он умирает с достоинством и спокойствием — умирает, как и жил. Он жил в безмолвии, в красоте — его смерть благословенна.

Ма-цзы прожил в Цзянси пятьдесят лет и умер

в возрасте восьмидесяти лет.

Послушайте хайку:

Долины и горы покрылись снегом — ничего не осталось.

Хайку — особая форма поэзии, существующая только в Японии. Всего в нескольких словах заключен глубокий смысл. Красота хайку в том, что это сжатая философия дзэн. То, что нельзя выразить прозой, под­час можно передать стихами. Долины и горы покрылись снегом — ничего не осталось.

Поэт изображает свое собственное существование. Все пропало, он и сам исчез в просторах Вселенной, по­зади — нет ничего.

Маниша спрашивает:

Наш любимый Мастер!

На протяжении последних недель, когда Ты произносил «пустота», «пустое сердце» или «пу­стое зеркало», во мне как будто щелкал спусковой крючок — напоминание, не просто будоражащее мой ум, но прорывающееся прямо в мое простран­ство пустоты.

Я помню, как Ты сказал, что просветление не­возможно ни «ненавидеть», ни «любить». Можно ли любить пространство пустоты?

Нет, Маниша, если ты любишь пространство пустоты, ты никогда не станешь пустым. Ты останешься отчуж­денным. Пустота станет объектом любви, но останешь­ся и ты, влюбленный в пустоту. Медитация направлена на то, что ты должен исчезнуть. Исчезнув, ты не можешь сказать: «Я люблю пустоту». В твоем исчезновении нет любви. Это не твоя любовь, а универсальное явление — внезапное расцветание в пустоте, наполнение пустоты ароматом любви, сострадания и правды.

Здесь нет ничего твоего. Тебя больше нет. Ты раство­ряешься в просторах бытия. Тебя должно не стать — тогда это пустота. И в этой пустоте расцветают цве­ты — много роз и много лотосов. Много любви и много сострадания, и много красоты, много правды; все это великолепно и все это прекрасно, и все великолепие возникает само собой. Но ты не владеешь всем этим. Собственно говоря, ты всегда был барьером, из-за тебя эта пустота не могла проявиться. Но сейчас, когда тебя уже нет, пустота проявляется спонтанно, и она расцве­тает тысячью цветами.

Настало время Сардара Гурудаяла Сингха.

Троих малышей везут на тележках по супер­маркету, где их матери делают покупки.

— Господи, — жалобно говорит малыш Гиль­берт, увидев, как его мать потянулась за детской едой в консервах, — я ненавижу эту гадость!

— О нет! — захныкала крошка Салли, видя, как ее мать кладет шпинат в тележку. — Хуже этого не придумаешь!

— Господи Иисусе! — кричит маленький Бо­рис, завидев, как его мать вступила в оживлен­ную беседу с одним из своих дружков у стойки с алкогольными напитками. — Вам, ребята, грех жаловаться. Моя мать будит меня в четыре утра и засовывает мне в рот холодную сись­ку, от которой несет сигаретами и дешевым бренди!

Малыш Эрни гуляет по парку с матерью. Вдруг он видит, как навстречу идет большая бе­ременная женщина.

— Мама, скажи, пожалуйста, как у этой жен­щины вырос такой большой живот?

Мать Эрни слегка краснеет, но тут же на­ходит что сказать:

—Понимаешь, голубчик, она стала такой от­того, что ела слишком много шоколада.

Позже, ожидая автобус на остановке, Эрни видит все ту же беременную женщину.

— Эй, леди, — обращается к ней Эрни, тыча пальцем в ее большой живот, — я знаю, как ты его заполучила, — разве это не здорово?

Мышонок и слон гуляют по джунглям. Вдруг мышонок проваливается в болото и начинает тонуть. Слон наклоняется и опускает в болото свой член. Мышонок хватается за кончик члена, и слон вытаскивает его из болота.

Через несколько недель Мышонок и слон вновь отправляются на прогулку по джунглям. В этот раз слон проваливается в болото и на­чинает тонуть. Мышонок с быстротой мол­нии бросается в чащу и тут же выезжает на новехоньком красном «феррари». Затем броса­ет слону канат и начинает тянуть того из болота. Слон спасен.

Мораль: если у тебя есть красный «феррари», ты можешь обойтись и без большого члена.

Ниведано...

Ниведано...

Погрузись в тишину.

Закрой глаза.

Почувствуй, как замерло твое тело.

А теперь обрати свой взгляд внутрь себя

с полным осознанием,

будто это самое последнее мгновение в твоей жизни.

Глубже и глубже.

Ты безошибочно достигнешь центра.

Центр твоей души является также и центром

Вселенной.

Истоки бытия питают тебя

через центр твоей души.

Просто наблюдай безмолвие, покой,

бесконечное великолепие

своего существования.

Ты — будда, когда наблюдаешь;

все тот же ум, когда он пуст, становится буддой.

Будда — это лишь пустое зеркало,

никаких суждений,

лишь наблюдение,

лишь отражение,

и ты обрел.

Чтобы было понятнее, Ниведано...

Расслабься.

Наблюдай. Ты — не твой ум. Ты — не твое тело.

Ты просто наблюдатель. Наблюдение — это ты.

Наблюдатель не имеет мнения,

у него нет идей.

Ты — просто зеркало.

Я назвал эту серию

«Ма-цзы: пустое зеркало».

Всякая медитация есть не что иное,

как поиск пустого зеркала,

отражающего все,

но остающегося совершенно пустым.

Возрадуйся же этой пустоте,

и в ней появятся розы.

Пережитое просветление

будет оставаться с тобой все двадцать четыре

часа в сутки.

Запомни это мгновение,

запомни пространство, в котором ты оказался,

Пусть это переживание глубоко просочится

по всем фибрам твоего существа.

Пропитайся им, утони в нем.

Возвращаясь, неси в себе

всю влагу своей природы будды.

Десять тысяч будд исчезают в океане,

словно утренняя роса.

Это и есть величайшее чудо в мире.

Ниведано...

Возвращайся, но возвращайся как Будда:

с изяществом, с безмолвием, со спокойствием.

Посиди несколько минут, отражая, как зеркало,

вспоминая свой внутренний мир.

Если ты понял значение пустого зеркала,

Ма-цзы не прошел мимо тебя.

Такие люди, как Ма-цзы,

или Будда Гаутама,

или Лао-цзы,

не принадлежат к различным векам.

Все они — современники.

В тот миг,

когда ты вошел в пустоту,

в зеркальное отражение,

в безмолвие, не знающие границ,

ты и сам стал их современником:

Ма-цзы, Чжуан-цзы, Будды Гаутамы.

Эти люди стоят вне времени,

они не принадлежат ни одной эпохе,

ни одной стране, ни одному языку.

Они все — одно,

как тысяча рек, впадающих в один океан.

— Хорошо, Маниша?

— Да, любимый Мастер.

— Можем ли мы отпраздновать праздник десяти тысяч будд?

— Да, любимый Мастер.